III. ДОКУМЕНТЫ И ИСТОЧНИКИ ИССЛЕДОВАНИЙ
1. Неточность античных источников и трудности иссследования.
Греческие и латинские авторы часто упоминают кельтов в связи с мирными отношениями или сражениями, которые вводили их в контакт с классическим миром. В течение двухсот лет Рим жил в страхе перед галлами, перед tumultus gallicus, а с 390 по 52 год до н. э. вооруженные столкновения между обеими сторонами утихали лишь ненадолго. Что же касается отношений между кельтами и греками, скорее торговых, чем враждебных, то их начало теряется во тьме времен. В VI в. до нашей эры эллины основали Марсель (Massalia), а их мореходы плавали вдоль берегов Атлантики, Ла-Манша и Северного моря в поисках янтаря и олова.
Достаточно заглянуть в сборник Куньи «Выдержки из греческих авторов, касающиеся галльской истории и географии» (в 6-и томах, Париж, 1878-1892) (Cougny, Extraits des auteurs grecs concernant l’histoire et la géographie des Gaules) или в труд Хольдера Altceltischer Sprachschatz (в 3-х томах, Лейпциг, 1896-1917), чтобы убедиться, что без таких авторов, как Цезарь, Тит Ливий и Тацит, с латинской стороны, Страбон, Диодор Сицилийский и Птолемей, со стороны греческой, невозможно составить основательное представление о кельтской древности.
– языках, относительно знакомых европейским эрудитам, и только поэтому находятся в привилегированном положении. Со времени начала своих исследований историки, изучающие античность, освещали, изучали, комментировали и использовали эти источники. И только в течение недолгого времени, не более двадцати-тридцати лет, их пытались подвергнуть систематической критике. Однако, если принимается внешняя точка зрения на классическое видение или представление вещей и людей, то скоро становится очевидным, что античные источники, описывающие кельтов, страдают опасной и постоянной неточностью. Цезарь был первым, кто, имея на то основания, указал на важное место друидов в своем кратком описании галльского общества в шестой книге De Bello Gallico; с другой стороны он часто бывал у наиболее влиятельного из эдуев, друида Дивитиака – и не пишет об этом ни слова в оставшейся части работы. Этот факт не может не изумлять.
Но и это еще не все. Цезарь восстанавливает по античному образцу речи галльских вождей на их советах, при этом Веркингеторикс и Критогнат говорят как латинские риторы. Эти речи невозможно сравнить с живостью, быстротой и насыщенностью естественной структуры кельтских языков. И когда Цезарь дает топографическое описание галльских поселений, Алезии, Герговии, Укселлодуна, его описание достаточно неопределенно, чтобы породить бесконечные споры о локализации и идентификации поселения. Их могут разрешить только результаты археологических раскопок.
Один из самых фантастических домыслов принадлежит Полибию, который самым серьезным образом рассказывает, что мечи галлов, как только наносят удар, гнутся и перекручиваются, так что воин должен их выпрямлять. Это утверждение находится в абсолютном противоречии с удивительными способностями кельтских металлургов и кузнецов. Рассказ о мечах основан на существовании в захоронениях согнутых мечей, положенных туда для мертвых воинов, но не используемых живыми, или на находках оружия, умышленно испорченного во время жертвенных церемоний.
Следует считаться с тем фактом, что все, не относящееся к средиземноморскому миру, было для греков и римлян примерно тем же, чем представлялись европейцам эпохи средневековья Экваториальная Африка или Средняя Азия: они чаще предпочитали повторять сказанное их предшественниками, чем пускаться в долгие и опасные путешествия. Им было довольно стереотипного образа могучих галлов со светлыми волосами (обесцвеченными мылом!), носящих множество гривен и украшений из золота (или скорее из блестящей бронзы, еще не покрытой вековой патиной), не было и мысли о том, что на это не хватило бы золота всей Европы.
Немало авторов компилировали древние источники или полагались на сообщения, правильность которых были не в силах проверить. Случается, что правдивость таких компиляций, все еще имеющих силу закона, не подвергается сомнению. Смущает нас и то обстоятельство, что классические авторы уделяли особое внимание описанию той части кельтского мира, которая располагалась поблизости от тех мест, где жили они сами: кельты Тита Ливия – из Цизальпинской Галлии; Полибий и Страбон повествовали в основном о Южной Галлии и Испании; греческие авторы рассказывали о стычках с придунайскими кельтами и кельтами из Малой Азии. А ведь это было население периферийных областей, испытавшее наибольшее политическое, культурное и торговое влияние Греции и Рима, завоеванное, порабощенное и ассимилированное в первую очередь. Во втором веке до нашей эры, когда Цизальпинская Галлия стремительно латинизируется, благодаря римской колонизации, а Южная Галлия, вероятно, очень быстро эллинизируется, Британские острова и Северная Галлия еще на целых полтора века остаются землями почти не исследованными.
нам ошибочной информация попала в анналы потому, что в момент их составления никому не приходило в голову ее проверять. К примеру, в V в. до н. э. Геродот располагал истоки Дуная в краях кельтов, а Гекатей Милетский утверждал, что Марсель (Massalia) был основан в Лигурии. Греческая документация была фрагментарной, а истоки Дуная оставались менее известными, чем нижнее течение этой реки. Но и эта информация была бы интересной, если бы в представлении Геродота название кельты соотносилось с определенной этнической группой. Однако ни о каком уточнении не может быть и речи, поскольку в IV веке греки различали всего четыре варварских (то есть не говоривших по-гречески) народа: кельтов, скифов, персов и ливийцев. А германцев они еще долго не отделяли от кельтов.
Еще меньше греки придавали значения внутренним различиям, и современные ученые только тешат себя самообманом, пытаясь отыскать в греко-латинской терминологии разницу между Celtae, Galatae и Galli. Галаты – это греческое название галлов и не более того: они не обязательно обитали в Галатии в Малой Азии; а Galli – это латинское название галлов. Но и Celtae – это тоже галлы из Галлии. С другой стороны, мы должны помнить, что кельты Великобритании и Ирландии никогда не называли себя кельтами, а просто-напросто ирландцами, валлийцами и бриттами, по названию сообществ, к которым они принадлежали. Они понятия не имели ни о каких общих этнических названиях, о которых впервые задумались только эрудиты XVII – XVIII вв. В любом случае обозначение народа или отдельного человека для кельтов, так же как и для всех индоевропейцев, определяется религиозным фактором.
И однако, несмотря на тягу одних древних авторов к экзотике, а других – к наивному упрощению или даже к преувеличению, вся античная информация должна быть по крайней мере принята к рассмотрению. У древних авторов, конечно, нельзя требовать, чтобы все они понимали все, особенно в области религиозной, где их некомпетентность бесспорна, но нельзя и отмахиваться от их сообщений, не приведя убедительных доказательств свойственных им ошибок. География Птолемея представляется драгоценным источником для кельтологов: его сведения, касающиеся Ирландии и Британии, единственны в своем роде и незаменимы. Средством подтверждения достоверности массалиотского перипла (переложенного латинскими стихами Руфом Авиеном в IV в. н. э.) служат древние названия Ирландии (Ierne) и Британии (Albio), переданные по-гречески в архаической форме, совпадающей с еще более древними гойдельскими названиями островов: Ériu и Alba. А Пифею и Цезарю (который вряд ли в этом случае занимался заимствованием) мы обязаны современным названием Британских островов – Priteni, в котором слышится отзвук древнего валлийского слова Prydein и латинского Britannia, которое является результатом неверного написания.
Однако пространных сообщений немного. Никто не описывает кельтов с симпатией или хотя бы с любопытством, какое последователи Плиния Старшего питали к животным и растениям. Скудость сообщений древних авторов становится особенно поразительной, когда они касаются самого тонкого вопроса: описания жреческого класса друидов. Несколько строк, посвященных в De Bello Gallico и других сочинениях кельтской религии, общественной и воинской организации, общественному и личному праву, а также языку, составляющие самую основу нашей работы, являются всего лишь жалкими крохами, не имеющими особого значения для большинства исследователей. Только Цезарю удалось неполно, но с точностью и краткостью описать социальные и религиозные структуры кельтов, истинный смысл которых все-таки от него ускользал.
Разрозненные документы весьма многочисленны, это бесконечные записки и примечания, которые так же сложно классифицировать, как использовать. Вовсе не страдая от недостатка информации, как это часто утверждается в трудах общего характера, историки, лингвисты и археологи не успевают разбирать груду бесчисленных обрывков информации, плохо поддающихся синтезу из-за своей крайней фрагментарности. Кельтология по сути своей – область частных фактов, особенно в таких ведущих дисциплинах, как лингвистика, история религий и протоисторическая археология.
Источники кельтологических исследований разделяются на две группы разного характера и важности:
А. Тексты.
Это, с одной стороны, тексты греческих и латинских авторов, с другой же – памятники и надписи галло-римской эпохи. Эти источники заключают в себе многочисленные неудобства, главным из которых можно считать трудности, связанные со сведéнием их в полную и точную антологию.
Не представляет большого труда перечислить основных древних авторов, с большей или меньшей обоснованностью упоминавших слово «друиды», но приняться за составление списка всех греческих и латинских писателей, под пером которых проскользнули слова Celtae и Galli, значило бы выполнить огромную работу, итогом которой явились бы весьма скудные результаты. Доказательством этого является то, что до сих пор никто не охватил весь этот репертуар, хотя статьи из Altceltischer Sprachschatz или Realencyklopädie содержат богатую информацию, недостижимую для отдельного исследователя.
– это «Записки о галльской войне» (De Bello Gallico) Цезаря, хотя само собой разумеется, что они не восполняют отсутствия собственно кельтских текстов. Текст «Записок…» весьма проблематичен и остается очень спорным. В этой книге присутствуют два вида информации: это прежде всего донесение о событиях, дополненное защитной речью pro domo для нескольких римских читателей, в которой Цезарь объясняет по случаю выгоды и трудности завоевания; во-вторых, не представляющий большой важности в глазах Цезаря, но первостепенной важности для нас ряд разрозненных этнографических, религиозных или социологических сведений, в котором у проконсула не было серьезных причин солгать или исказить истину. Их нужно принимать такими, каковы они есть, ибо совпадение функциональной схемы галльских божеств, упомянутых Цезарем, с основными богами Ирландии может послужить основанием для специального обсуждения. Разве Цезарь, бывший фламин Юпитера и современник друидов не имел бóльших оснований судить о кельтской религии, чем современные эрудиты? Он поддерживал, как и Цицерон, официальные и длительные отношения с одним из них, эдуем Дивикиаком, несмотря на то, что Цезарь говорит о друидах только в своем кратком социологическом описании Галлии и не называет Дивикиака друидом.
Какого бы мнения о нем ни придерживались, какое недоверие ни испытывали бы по отношению к нему, «Записки…» Цезаря остаются единственным свидетельством современника, напрямую связанным с описываемыми событиями и вещами. Необходимо подвергнуть его произведение тщательнейшей критике, иногда можно опровергать или исправлять его, но нельзя вовсе отказаться от него. В любом случае он превосходит всех других авторов, будь то Плиний или Тит Ливий, или даже Тацит, а также всех греков, от Страбона до Диодора Сицилийского.
B. Надписи.
Другие прямые источники дошедшей из древности информации интересуют только лингвистов и, в том, что касается материальной части исследований, специалистов по эпиграфике. Однако не существует галльской эпиграфики, отличной от эпиграфики галло-римской. Галльские надписи во Франции, Италии и Испании действительно довольно многочисленны, но по большей части они относятся к погребальному культу и являются весьма краткими; многие неполны: глагольные формы редки, и на нынешнем уровне исследований найдется немного надписей, содержащих в себе текст, по поводу которого не идет споров. Наиболее интересные надписи во Франции из Шамальера и Ларзака стали предметом долгих дискуссий, к тому же надпись из Ларзака, к несчастью, повреждена. Что касается календаря из Колиньи, составляющие его две тысячи строк и более двухсот слов до сего дня дали только фрагменты связных и объяснимых фраз.
Испанские надписи поддаются изучению еще труднее в силу трех причин: поскольку в них не определена точная доля кельтского и иберийского языков; поскольку кельтский внедряется здесь в периферийную область, открытую посторонним влияниям, свидетельством чего служит иберийская письменность; поскольку, наконец, нелегко рассматривать таким образом охарактеризованные тексты в общекельтских рамках. Типичный пример такого положения – надпись из Боторриты со всеми проблемами ее прочтения и толкования.
языка. Обычно, как и на галльских надписях (хронологически более ранних), в них можно разобрать одно-два слова, антропонимы, указывающие на родственную филиацию; глаголов в них нет, связных фраз тоже. С другой стороны, огамическая письменность была полностью возобновлена островным христианством для надгробных надписей, связывавших покойного с его определенным местожительством.
Следует также остерегаться серьезных промахов в толковании: табличка с заклинаниями из Рома (Дё-Сэвр), которую в течение полувека с ее открытия считали составленной на галльском – и это был наш единственный связный текст – после тщательного эпиграфического изучения оказалась написанной на чистейшей латыни! Словарный состав календаря из Колиньи, позволивший наконец установить кое-какие связи с Ирландией (основная из них – название месяца ноября, SAMONIOS/Samain, начало кельтского года), до сих пор остается на три четверти не проясненным, а граффити из Лагрофезанка дают нам только указания на порядковые числительные от единицы до деcяти. В надписи под названием «завещание из Лингона» мы находим порядковое числительное «четырнадцатый» (petrudecametos) и больше ничего. Вот с такими-то данными и приходится писать историю кельтов.
В первые века нашей эры галло-римская эпиграфика насчитывает многие десятки тысяч антропонимов и теонимов, чья тематика подтверждается богатыми топонимическими данными (Altceltischer Sprachschatz Хольдера насчитывает их более тридцати тысяч). И эти имена, относящиеся порой к персонам высокого ранга, рассеяны по таким удаленным друг от друга странам, как Португалия, Германия, Австрия, Великобритания, Бельгия, Нидерланды, Италия, Венгрия, или даже Румыния, Польша, Чехия, Словакия и Болгария. Некоторые из них почти не претерпели изменений за время эволюции островных кельтских языков: имя Веркингеторикса, например, существует в ирландской форме.
Но все это по самой сути своей не может служить препятствием для кропотливых исследований. Когда, например, имеешь дело c надписями на монетах или с клеймами гончаров, необходимо сопоставлять их с археологическими данными для уточнения датировки и места происхождения, без чего невозможна никакая серьезная идентификация или интерпретация. Также постоянно вспоминают, что только использование письменности доказывает классическое влияние, и что отсутствует кельтская эпиграфика эпохи галльской независимости.
При соблюдении всех условий и всех мер предосторожности эпиграфические документы заслуживают подобающего им внимания: только они способны пролить свет на антропонимию кельтов придунайских областей и Центральной Европы. Наконец, они могут сообщить нам о скрытом и стойком выживании кельтскости в течение почти четырех веков на всем протяжении Западной Римской империи.
Топонимы, гидронимы и оронимы (названия рек и гор) также являются зримыми следами кельтского присутствия: весьма многочисленные в Западной Европе, они встречаются реже в Центральной Европе и Испании, хотя их можно обнаружить и в Польше, и в Румынии.
К сожалению, повторяем, они интересуют только лингвистов, чья специальность – древние мертвые языки: дело обстоит так, словно кельты в мире и в истории занимают место на задворках. Более того, эффективнее изучать топонимику, зная соответствующий язык, а не исследовать топоним, используя редкую возможность с этим языком ознакомиться (это самый опасный случай). Слишком много топонимических исследований в Западной Европе осуществляется учеными, не знающими кельтские языки, так как у них не было ни желания, ни возможностей их выучить. Из-за того, что часто наблюдается тенденция к преуменьшению роли кельтов в протоисторическое время, смешиваются в одно неясное целое дороманский и неизвестный докельтский субстраты.
В области топонимики мы также далеки от исчерпывающих знаний: известны упоминаемые древними авторами названия городов, которые невозможно расположить на карте, и другие названия, которые объясняются только с помощью сравнения с древними формами, если они могут быть найдены в достаточно древних источниках: Лан, Лудён, Лейден и Лион произошли от одного и того же названия *Lugudunum в ходе фонетической эволюции, более или менее продвинутой в зависимости от региона. Иногда ошибка становится правилом или communis opinio: обычное название Redones (Рен) было неудачно изменено в Riedones, что было засвидетельствовано несколькими эпиграфическими документами (последняя форма поздняя хотя бы из-за изменения гласной e>ie). К тому же при сопоставлении топонимики с археологическими данными оказывается, что город, носящий кельтское имя, основан не раньше римской эпохи: таковы, например, Кемптен (Cambodunum) в Германии и Брегенц (Brigantium) в Австрии. Если таким образом доказывается, что кельтский был живым языком во время основания этих городов римской имперской армией, филологический критерий теряет свою хронологическую точность, так как нам неизвестно, не имели ли другие топонимы сходного происхождения. Такой топонимический суффикс, как –ialo-n (который можно найти в валлийском iâl «земля») в раннее средневековье служил для образования уже не кельтских, а романских названий.5
После всего этого в области изучения континентальных кельтов нам остается лишь обратиться к хроникам и агиографии меровингской эпохи. Но когда все латинизировано и германизировано, искажено и испорчено, а названия городов и имена людей становятся неузнаваемыми, кельтская история завершилась (кто в VI веке знал, что название Catalauni>Châlons-sur-Marne, оставшееся в истории поздней Римской империи в знаменитых Каталаунских полях, где Аттила потерпел поражение, восходит в своей полной форме к галльскому *katu-ver-laveni «лучшие в битве»?). Единственный известный галльский глоссарий, поздний документ X века, глоссарий Эндлихера (по имени австрийского эрудита, который его нашел) содержит семнадцать слов, находящихся в промежуточном состоянии, которые могли бы считаться «позднекельтскими».
и малонадежны, поскольку проникнуты систематической неприязнью. Примечательные имена редки, а упоминания о сохранившихся кельтских религиозных обычаях или лексических подробностях, если таковые вообще встречаются, столь же трудно вычленить, сколь и использовать. Ученых, которые пытались обратиться к поздним текстам как к неопровержимым документам, всякий раз постигала полная неудача. Однако – в этом и заключается суть нашего метода – никогда не стоит отвергать документ a priori, каков бы он ни был. В целом не существует агиографических повествований, полезных для нашей темы, но множество важных, подтверждаемых другими источниками, деталей забывали вычеркивать. Это замечание относится ко всем странам Европы.
D. Необходимость использования античных документов.
Мы приходим к выводу, что изучение древних авторов является тем более необходимым, что они незаменимы. К сожалению, древние авторы, включая даже лучших из них, будучи современниками галлов, остаются им чуждыми, отделенными от кельтов языковым и ментальным барьером. Потому-то они сильно искажают сообщаемые ими факты, плохо интерпретируют их или говорят о них с презрением или неодобрением. Однако хорошо, что эти авторы вообще нам доступны. Плиний Старший – если вспомнить только его, – подробно описывает обряд срезания побегов омелы друидом в белом одеянии и с золотым серпом в руке. Затем он быстро описывает жертвоприношение быков, являющееся куда более значительной частью ритуала, не понимая его значения и не пытаясь воздержаться от пренебрежительного заключения: Tanta gentium in rebus frivolis plerumque religio est «Таково уж религиозное отношение стольких народов к вещам совершенно незначительным». Что же касается человеческих жертвоприношений, в которых упрекали кельтов, то лучше не обращаться к их перечню, чтобы оградить себя от рассмотрения всякого вздора, как древнего, так и современного. Но все-таки иногда необходимо прислушиваться к таким источникам, оставляя весь вздор без внимания, поскольку Плиний может служить особым примером: основываясь на сравнении с ирландским материалом, мы знаем, что ритуал, который он описывает, связан со знаменитой церемонией царской интронизации, которая в Галлии I века нашей эры стала пережитком при отсутствии объекта, так как все цари уже исчезли.
Ни в одной из галльских надписей, сделанных греческими, латинскими, иберийскими или этрусскими буквами, не отыщется никаких важных сведений относительно религии. Недавно открытая надпись из Ларзака породила несколько гипотез о галльских «чародеях». Однако с самого начала отсутствовало ее точное прочтение, потому что начала и концы строк в надписи повреждены. С другой стороны, галло-римские надписи представляют интерес лишь в той мере, в какой они содержат примечательные теонимы или антропонимы, тогда как любое толкование их, кроме типологического, основано на недоказуемых гипотезах, особенно если мы имеем дело не с эпиграфическим памятником.
Итак, эпиграфика и иконография являются для наших исследований лишь второстепенными источниками, содержание которых следует подвергать тщательной проверке. Ибо впечатление от памятников, связанных с той или иной эпохой, может быть обманчивым: имя величайшего галльского бога Lug(us) известно только из топонимики вкупе с первым свидетельством о существовании города Лиона (Lugudunum), а также находится в трех посвящениях богам Lugoves, одном из Осмы в Тарраконской Испании, втором из Аванша в Швейцарии и третьем из Бонна. Существуют также антропонимы типа Luguselua «служанка Луга» 6 богом галльского пантеона. Однако не прибегая к сравнению с пантеоном ирландским, где этот бог носит то же самое имя Луг, и не привлекая многочисленные мифологические эпизоды, мы не смогли бы установить никакой надежного соответствия между Лугом и Меркурием.
Никто до сих пор не был в состоянии уточнить, являются ли скульптурные изображения галло-римского Юпитера провинциальными вариантами Юпитера официальной римской религии или следствием религиозного синкретизма поздней империи, непосредственным отображением кельтских представлений о Таранисе. Последнее имя довольно ясное (в валлийском и бретонском tarann «молния, гром») и в самом деле обозначает божество «юпитерианского» типа. Но мы не склонны верить в подобный синкретизм, а уж тем более в то, что кельтская религия эпохи поздней империи «камуфлировалась» такими официальными и неуклюжими изображениями. В той степени, в какой эта религия тайно выживала, ее выживание зависело от выживания языка, до времени окончательной христианизации. С I века вновь появляются галльские антропонимы и теонимы, например в столь часто цитируемой парижской надписи. Однако скульптурное изображение само по себе является доказательством поверхностной, или вовсе неумелой адаптации римских идей, и это большее, что можно ожидать в стране, управляемой римскими или романизированными магистратами. Кроме того, ведь имя и скульптурное изображение можно связать напрямую лишь в редких случаях простым сравнением первого со вторым. И неужели все найденные в Галлии Юпитеры являются Таранисами? На этот вопрос было бы опрометчиво ответить простыми «да» или «нет».
Мы были свидетелями умопомрачительных споров относительно этимологии и толкования имени «бога-дровосека» Эсуса, сопровождавшихся тщетными поисками соответствующих терминов в греческом, латыни и санскрите. На самом же деле это всего-навсего прозвище божества, обозначающее «наилучший» (ср. латинский эпитет, прилагаемый к Юпитеру – Optimus) и образованное путем ослабления начального v в основе *veso-, являющейся точным кельтским переводом латинского optimus.7 Все это не представляет возможностей для непосредственного синтеза, но по крайней мере мы показали, что галльский Юпитер не так-то прост. Был ли у галлов эквивалент – или заимствование – капитолийской триады? Можно упомянуть по крайней мере Эсуса, бога «третьей функции», растительности и плодородия.
3. Средневековые ирландские и валлийские источники.
I и V веками была поверхностной. Она никогда не охватывала весь остров, и, хотя она оставила многочисленные и стойкие следы, латынь никогда не была там разговорным языком. Она исчезла вместе с уходом римских легионов в начале V в. Что же касается Ирландии, то на нее не ступала нога римского солдата, а латинское влияние осуществлялось там только через британское посредство и стало ощутимым лишь с принятием христианства, которое принесло туда не разговорную латынь, а церковный ее вариант, язык литургии и письменной культуры. Ирландская латынь, которая была разговорным языком только для клириков, называется «гибернийской», это особый язык, полный гойделизмов, метафорических и других необычных речевых оборотов.
Ирландцы не пострадали от Völkerwanderungen или «великого переселения народов» в конце эпохи Римской империи. Набеги на Ирландию начались гораздо позже, в конце VIII в., и осуществляли их скандинавы, сначала норвежцы, а затем датчане. Ирландские монахи успели сыграть свою роль в каролингском возрождении и создать литературу на ирландском языке. Таким образом, в силу странного парадокса, христианизация Ирландии оказалась историческим событием, способствовавшим сохранению дохристианских мифологических пластов.
Различают две группы островных источников, соответственно ирландскую и валлийскую. Валлийские тексты, и в частности четыре ветви «Мабиноги», тесно сплетены с «Материей Британии», вызывавшей восхищение христианского средневековья начиная с XII века. Рассказы эти совершенно соответствуют стилю рыцарских романов, отвечавших уже сформированным литературным вкусам тогдашних читателей. Ирландские же тексты являются куда более древними не столько по датам их переписки, сколько по самой своей фактуре и отсутствию всякой заботы о композиции и стиле. Они описывают уровень цивилизации несравненно более архаичной, нежели та, в которой они были закреплены в письменном виде. Публикуемые в буквальных переводах, без пояснений, они наверняка способны поставить в тупик современных читателей.
А. Возражения и проблемы метода.
Здесь следует, однако, ответить на возражения, высказываемые относительно использования островных источников.
— Было бы нелегко сблизить исторические данные, восходящие к античности, с текстами, написанными по большей части не ранее XII-го века.
Подобный аргумент не принимает во внимание бросающуюся в глаза архаику ирландских текстов. Когда в них идет речь об оружии или иных предметах из бронзы, нельзя не задаться вопросом об их реальном возрасте. Не жили ли здесь кельты уже в бронзовом веке? В большинстве случаев язык этих текстов гораздо древнее времени их записи, а если он и успел обновиться с помощью недавней переписки, в нем, тем не менее, сохраняются следы древних форм или слов. И уж во всяком случае их мифологическая основа представляется куда более древней, чем сам язык. Поэтому сплошь да рядом оказывается, что текст, переписанный в XII или XII вв., был записан первоначально в VII или VIII вв. Это особенно ощутимо в юридических текстах, архаика которых была сохранена из-за не столь давней христианизации, и не так бросается в глаза в мифологических и эпических текстах. Но надо учесть, что и переписаны последние были позже, поскольку для филидов, или поэтов, они представляли интерес только как тексты легендарного или псевдоисторического характера. Когда Жорж Доттен замечает, что религиозные представления кельтов эпохи ирландского средневековья весьма отличались от воззрений галлов эпохи Цезаря, с его замечаниями нельзя не согласиться. Но переписчики не склонны были присваивать себе положения давно угасшей традиции, содержащиеся в мифологических текстах. Для них Дагда, Этайн, Кухулин и король Конхобар были всего лишь героями или образами ирландской истории. Средневековые ирландские тексты были устными преданиями (scéla), зафиксированными письменностью. Они не принадлежали ни к какой литературе, и были христианизированы один единственный раз, что и определило особенности передачи текстов и отсутствие упоминаний о католическом чистилище, появившемся только к XII веку, уже после их изначальной письменной фиксации. Следует также избегать использования по отношению к ним шведского слова saga, которое используется в скандинавских литературах, и, так же как немецкое Sage, означает “легенда”.
— Труднодоступны эти данные еще и потому, что древнеирландский язык сложен и малоизвестен.
Любой лингвист ответит, что каждый язык, даже мандаринский китайский язык, сам по себе по-настоящему не сложен. Трудность заключается не в том, чтобы понять или выучить язык, а в том, чтобы привыкнуть к синтаксису и морфологии, и особенно к другой системе мышления. Но если рассмотреть другие языки, древнеанглийский, древневерхненемецкий, древнеисландский, греческий гомеровского периода и ведийский санскрит тоже не принадлежат к числу языков, которые можно изучить, пользуясь элементарными учебниками для начальной школы. Этот факт не специфичен для одних только кельтских языков, здесь все зависит в первую очередь от методики преподавания и способностей личного усвоения.
— Неупорядоченный характер кельтских данных слишком разителен, чтобы можно было осуществить их рациональную классификацию.
Так что иной раз трудно удержаться от упрека в адрес ирландских филидов («поэтов»): почему это они не потрудились составить по всем этим вопросам руководство, сообразное с теориями и знаниями нашего века (хотя на самом деле те старались как могли!). Трудность здесь та же, с какой сталкивается всякий непосвященный, проникающий в неведомую для него область. Кельтская же область, здраво рассуждая, не сложнее и не проще любого другого поля исследований, хотя и таит свои особые проблемы. Мы еще увидим, что, не будучи рьяными приверженцами порядка, древние ирландцы тем не менее уделяли большое внимание многочисленным теоретическим классификациям и что, обратив достаточное внимание на типологию некоторых мифических или мифологических персонажей, мы сможем без труда в них ориентироваться.
Таким образом, речь идет не о преувеличении главных и побочных неудобств ирландского материала, а о разумном его использовании. Подходя к проблемам методики с толикой здравого смысла, можно без труда разрешить все возникающие здесь трудности. Сопоставление в исследованиях по кельтологии является насущной необходимостью: сопоставление не только двух географических ареалов, но и двух эпох, целью которого следует считать осмысление вероятной преемственности традиции, обнаружение ментальной структуры или ее сохранившихся следов. Особенно не хватает привычки к сравнению, в том виде, как мы его определили выше (стр. 42-44).
B. Классификация.
Согласно современной классификации средневековая ирландская литература включает в себя:
Мифологический цикл: «Битва при Маг Туред»), известная в трех вариантах. Она повествует о мифической предыстории Ирландии и о битве богов, или Tuatha Dé Danann (Племен богини Дану) с местными ирландскими демонами, фоморами. Другим важным мифологическим текстом можно считать Tochmarc Étaíne («Сватовство к Этайн»), известное в пяти вариантах, пятый из которых носит особое название – Altrom Tige Dá Medar («Воспитание в Доме Двух Чаш»). В нем рассказывается о похождениях Этайн, верховной богини и аллегорической персонификации Ирландии, поделенной между Иным Миром и миром земным. Продолжением мифологического цикла служит серия Immrama («Плавания»). В них сообщается о заокеанских путешествиях к волшебным островам, над которыми не властно время, где женщины прекрасны и очаровательны, где люди остаются вечно юными. Названия этих островов разнообразны и многозначительны:
Tír na nÓg «Земля юных»,
Mag Mór «Великая Долина»,
ír na mBéo «Земля живых»,
Mag Meld «Долина Наслаждений».
Все эти рассказы о плаваниях, которые можно определить как настоящие «инициатические путешествия», были христианизированы в большей степени, чем остальные части цикла.
. Это самый интересный и разнообразный цикл: его персонажи – архетип героя Кухулин; правитель уладов, щедрый и добродетельный король Конхобар; король в изгнании Фергус; охотник за головами Коналл Кернах; королева Медб и ее муж, король Айлиль, правители Коннахта – переживают многочисленные приключения и отличаются несложными и сильно типизированными характерами. Самое пространное и самое примечательное повествование этого цикла, Táin Bó Cúalnge («Похищение быка из Куальнге»), много раз переписывалось в различных вариантах в течение XI и XII вв. Во многих отношениях «Похищение» сравнимо с «Илиадой». Боги в нем постоянно вмешиваются в действия героев, а обрисованное там общество является наиболее древним из всех, какие мы только можем себе представить, и принадлежит, скорее всего, к гальштаттской или латенской эпохе.
Цикл Финна, иногда ошибочно называемый оссиановым циклом«шайки» воителей, фениев, руководимых их вождем Финном («Белый») и его сыном Ойсином («Олененок»). Этот цикл, мифологической ценностью которого не стоит пренебрегать, хотя она и несравнима с ценностью прочих циклов, в конце XVIII в. послужил основой для литературных подделок Макферсона. Их успех обусловлен тем, что персонажи этого цикла в фольклоре Ирландии и Шотландии сохранились лучше, чем герои Уладского цикла.
Исторический цикл, называемый иногда циклом королей. К нему относят обычно все ирландские хроники, которые являются произведениями вполне легендарного и псевдоисторического характера. Главное среди них – обширная компиляция, озаглавленная Lebor Gabála Érenn («Книга взятия Ирландии»). Описанные в ней события начинаются во времена потопа, затем следует рассказ о пяти мифических племенах, последовательно захватывавших страну: то были потомки Партолона, Немеда, Фир Болг, Племена богини Дану и, наконец, сыновья Миля или гойделы.8 Далее, к этому циклу присоединяют повести о королях Ирландии, сроки правления которых разные анналы датируют промежутком между III веком до н. э. и приблизительно 1000 г. И все-таки во всех этих преданиях несравненно больше мифологии, чем истории.
В качестве краткого пояснения следует добавить, что эта вполне современная классификация ни в коей мере не соответствует той, которой пользовались средневековые ирландцы, распределявшие свои произведения по жанрам (похищения, осады, любовные истории, сватовства, захваты, смерти, переселения, охоты, изгнания и т. д.). С интересующей нас точки зрения ни та, ни другая не являются обязательными: в эпическом Уладском цикле почти столько же мифологических мотивов, сколько эпопеи в мифологическом цикле, персонажи обоих ведут себя почти одинаково. Но ни одно исследование не может обойтись без классификации материалов или тем, которым оно посвящено. Скажем, однако, что наиболее интересующие нас тексты относятся к мифологическому и Уладскому циклам.
нежели ирландская проза, она знаменует собой переход от простого кельтского повествования к сказке или роману, сообразующемуся со вкусами феодального средневековья.
Наиболее значительные произведения таковы:
Четыре ветви «Мабиноги», называемые также во множественном числе «Мабиногион» (от mabinog «ученик»; слово это, без всякого сомнения, относится к устному обучению придворных поэтов, последнему следу дохристианской традиции). Самая известная рукопись «Мабиногиона», Llyfr Coch Hergest («Красная книга из Хергеста») (и в дополнение Llyfr Gwyn Rhydderch «Белая книга Ридерха»), датируется XIII в., но представляет собой текст XII или даже XI в. Эти четыре ветви, носящие названия
Пуйлл, владыка Диведа,
Манавидан, сын Лира,
Мат, сын Матонуи,
составляют, собственно говоря, бриттский «мифологический цикл». Мифологическое родство Ирландии и Уэльса общепризнанно, считается также, что оно возникает благодаря валлийским заимствованиям. Но заимствования – это слишком простое объяснение, которое должно быть отвергнуто, поскольку замеченные нами сходства позволяют думать об общих истоках, замаскированных разной трактовкой. Уэльс, защищавший свой язык, неизбежно сохранил также отчетливые следы мифологии в литературных сюжетах.
Артуровский цикл– место Кухулина. Персонажи не так примитивны, как герои ирландских текстов, и не требуется тщательного изучения, чтобы обнаружить в них почти идентичные черты. Их внешний лоск можно объяснить французским влиянием. Фактура всего цикла куда более литературна, чем ткань «Мабиногиона»: это уже не дословное следование устной традиции, а тщательно разработанная редакция, произведение утонченных поэтов и прозаиков, заботящихся о стиле изложения. Именно в этих повествованиях («Ллид и Ллевелис», «Килух и Олуэн», «Сон Ронабуи», «Сон Максена Вледига», «Оуэн и Ллинет», «Передир, сын Эвраука», «Герейнт и Энид») следует искать истоки «Материи Британии». Разница между этой «материей» и ее кельтскими источниками состоит лишь в том, что французские, англо-норманнские и немецкие подражатели не имели ни малейшего понятия о мифологической ценности используемого ими материала, потому что им было достаточно заимствовать литературные сюжеты. Артуровская легенда отлично иллюстрирует переход от мифа к роману.
Можно упомянуть еще гномическую и агиографическую литературу Ирландии и Уэльса (агиография была также единственной древней литературой Бретани на латинском языке, и она может преподнести много сюрпризов). Однако литература эта весьма неравноценна. Наряду с немногими оригинальными произведениями, преобладающее место в ней занимают компиляции или даже простые переводы и адаптации иноязычных произведений: трактаты по истории, этимологии, правоведению и медицине (переводы иностранных работ), словари, грамматики, жития святых и различные сборники, словом, почти все то, что соотносится с культурной деятельностью человека. Это наследие насчитывает тысячи страниц стихов и прозы, оно не издано целиком, а о его переводах и говорить не стоит. Корнская и бретонская литературы могут быть упомянуты лишь мимоходом. Начиная с XVI в. они ограничиваются только назидательными и душеполезными сочинениями. Но даже и в этих областях, не представляющих для нас никакого интереса, корнская литература не породила ничего стóящего. Литературные произведения на бретонском, созданные ранее XIX в., являются редкими исключениями. Однако эта ситуация отнюдь не освобождает от изучения средневековых бретонских текстов, без которых остается несовершенным восприятие средневековых кельтских языков. Самобытность бретонского языка, по крайней мере для лингвистов, состоит в том, что он сумел просуществовать целое тысячелетие как почти исключительно устный язык в тесном симбиозе с французским, из которого он сохранил целый ряд средневековых заимствований, вышедших из употребления в самом французском.
4. Особенности сравнения и трудности исследования.
Различия между континентальными и островными источниками настолько велики, что лишь немногим исследователям, особенно среди континентальных ученых и некельтологов, удается преодолевать вытекающие из них изначальные трудности.
Исследование континентальных источников предполагает наличие классического образования на базе археологии (для протоистории и галло-римской эпохи) и эпиграфики (для римской эпохи), тогда как изучение островных документов является делом медиевистов, лингвистов, филологов и агиографов. Этот недочет отрицательно сказывается на исследовательской работе: издаются книги, посвященные религии древних кельтов, основанные только на протоисторической археологии, в которых не сыщешь ни слова об Ирландии; немудрено, что такие сочинения устаревают, едва успев выйти в свет. Существуют и другие труды, где Галлия, Британия Испания, Цизальпинская Галлия или Западная Германия рассматриваются таким образом, будто религиозные концепции и культы той или другой из этих древних кельтских стран различались только в несущественных деталях. А также смешиваются в одном объяснении все археологические данные и все документальные источники.
к их собственным занятиям (основанным на изучении памятников и объектов, найденных во время раскопок или хранящихся в музеях); они с трудом понимают, что для объяснения галльских религиозных фактов необходимо знание языков, столь же удаленных друг от друга, сколь, подчас, и второстепенных, таких, как ирландский, валлийский и бретонский, тогда как лингвисты инстинктивно сторонятся сложных археологических фактов, которые нелегко увязать с их дисциплиной. Кроме нескольких oppida типа Бибракте, Манхинга (в Баварии), Магдаленсберга (в Каринтии), или Хейнебурга (в Вюртемберге), кельтские поселения не явили миру важных открытий, сравнимых с классической археологией Греции или Италии. Однако было бы неправильно не исследовать методически то, что они содержат. «Княжеские могилы» западной зоны гальштаттской культуры (Франции, Люксембурга, Южной Германии, Северной Швейцарии, Западной Австрии) доказывают это.
Потребуется еще немало усилий, чтобы филологические изыскания принесли свои плоды: ограничившись ссылкой на одну только узкую область переводов с ирландского на французский, заметим, что переводы д’Арбуа де Жюбенвиля, Доттена, Шовире и еще двух-трех специалистов, вышедшие между 1880 и 1930 годами, нуждаются в полном пересмотре. Другие, недавние, переводы можно считать чепухой, дающей читателю весьма превратное представление о тексте. Порой это вторичные переводы, повторяющие и усугубляющие ошибки первых переводов, английских или немецких, а то и скудные выжимки из них, подаваемые в качестве исчерпывающих «обозрений» (см. по этому поводу введение в нашу работу Textes mythologiques irlandais I, Rennes, 1980, pp. 20*-53*). Вообще говоря, изучение и толкование островных текстов невозможно без хорошей библиотеки.
Еще большую путаницу вносят недоразумения общего характера: протоистория гальштаттского и латенского периодов, роль кельтов в которой часто преуменьшают, кроме того долго считалась бедной родственницей, которой пренебрегали в угоду протоисторическому периоду и классической археологии. А разве мало археологов и историков, а нередко и лингвистов, считают кельтский мир чем-то вроде вторичного приложения к греко-римской цивилизации? Все это приводит к тому, что исследователи занимаются толкованием более или менее общих мест из древних авторов и пытаются изучать историю кельтов при помощи чужеродных критериев. В кельтский пантеон вводятся понятия распределения и обособления, функциональных различий, свойственных греко-римским божествам, а происходит это потому, что иные из ученых не осознают ни устного характера кельтской традиции, принимаемого ими за свидетельство ее неполноценности, ни истинного взгляда кельтов на человеческое общество, в котором политическое подчинено религиозному. Они упускают из виду, что это подчинение было залогом равновесия классов и социальных функций. И уж тем более до них не доходит, что утеря этого равновесия в кельтском мире стала причиной этнического, военного и языкового развала. Кроме того, время, когда были засвидетельствованы островные тексты, нередко побуждает отбрасывать их, как нечто вроде «фольклора»: дело доходит до того, что кельтская религия объявляется «народной», натуристической, тотемической, хотя все, напротив, служит доказательством того, что это была религия изощренная, разработанная, обладающая ритуалами, священными текстами и ясными доктринами.
Еще одна причина заблуждений коренится в чрезмерном доверии к сведениям, почерпнутым у античных авторов: немало греческих и римских свидетелей, причем довольно значимых, принимали за историю то, что на самом деле являлось мифом. И это заблуждение распространяется и усугубляется современными учеными, принимающими за чистую монету все написанное древними.
Наука, особенно университетская, не сможет избежать таких ловушек, если не обретет глубокое понимание традиционной, социальной и религиозной структуры кельтского общества, одним из фундаментальных аспектов которой была идеология трех функций. Равновесие этой структуры основывалось на взаимной гармонии друида и короля. Отсутствие этого понимания – очень частая ошибка. Прошло уже несколько лет с тех пор, как мы, действуя сперва наугад, начали постигать структуру кельтского «пантеона» и вникать в религиозные понятия кельтов. Наших знаний уже достаточно, чтобы утверждать, насколько для нас необходимы и незаменимы островные источники: Ирландия, например, является страной, где латенская цивилизация просуществовала до V в. нашей эры, по крайней мере в области миниатюры и торевтики (резьбы по металлу), самых ярких проявлениях кельтского островного искусства, и в еще большей степени, – в менталитете и во взглядах на общество. Даже в разгар современности кельтские языки остаются тем, чем они были десять веков назад, – языками средневековыми, очень плохо приспособленными к условиям современной жизни; они разбиты на диалекты, и поэтому их почти невозможно подчинить орфографическим нормам и систематизации.
бы отбросить и все средневековые скандинавские тексты. Отказ от использования кельтских островных текстов абсолютно неоправдан. Напомним, что эти тексты содержат информацию, которая должна быть сопоставлена с континентальными данными, а не просто добавлена к ним.
Примечания.
5. Элемент галльских композитов –ialo- не является суффиксом, это отдельное слово, но связанное не с вал. iâl «земля», а с галльским (а также и с валлийским) словом ial «поляна, опушка, прогалина». – Г. Б.
6. Luguselua означает «владение Луга», а не «служанка Луга», ср. галльск. -selua=др. -ирл. selb «владение, имущество». – Г. Б.
7. Фонетически сомнительно. – Г. Б.
«Книга взятия Ирландии» относится к мифологическому циклу – Г. Б.