I. ГОСУДАРСТВО И ОБЩЕСТВО.
1. СОЦИАЛЬНЫЕ КЛАССЫ И ФУНКЦИИ.
Невозможноcть дать точное антропологическое или этнологическое определение кельтов, усугубляемая путаницей, вносимой в этот вопрос греческими и латинскими авторами, естественным образом приводит к мысли о том, что в своих государствах кельты были всего лишь аристократическим и воинским меньшинством. Именно такое впечатление оставляет ирландский эпос, на основании чего иногда делается поспешное заключение, что кельты угнетали подчиненнное население. Завоевателями были Племена богини Дану в Ирландии, и equites в Галлии, а побежденными – фоморы в Ирландии, и plebs в Галлии. У исследователей масштаба д’Арбуа де Жюбенвиля, Камиля Жюлиана или Жоржа Доттена есть несколько неожиданных страниц о социальном делении «религий» независимой Галлии. А Ю. Покорный в самом начале XX века высказал мнение, что друиды были неолитическими чародеями, способными подчинить своей магией индоевропейских завоевателей. Необходимо бегло и снисходительно рассмотреть эти заблуждения. Такая схема, слишком удобная и слишком упрощенная, никогда не лежала в основании кельтского общества. Она рушится при сопоставлении с тем очевидным фактом, что в ирландской «истории» завоевателями без какого-либо функционального и расового расслоения были гойделы, а не их мифические предшественники, нашедшие убежище в ином мире. С другой стороны, такое же впечатление остается при внимательном рассмотрении и от множества других эпосов, таких, например, как индийский эпос «Махабхарата» и германский «Песнь о Нибелунгах». Среди физических типов кельтских стран редко обнаруживается идеал или скорее общепринятое клише кельта – высокого и могучего, с русыми волосами и молочно-белой кожей. Может быть, кое-кто из древних был введен в заблуждение обычаем галлов обесцвечивать свои волосы? Белокурая красавица была идеалом в Ирландии, но идеалом не единственным: островные тексты выражают восхищение перед любым типом физического совершенства мужчины и женщины вне зависимости от цвета их волос. Только фоморы были существами темноликими и безобразными, поскольку на их образ оказало влияние представление о бесах христианского ада. И все же нельзя слишком обобщать их пример, ведь король Брес, будучи фомором, является в то же время архетипом мужской красоты.
Можно предположить, что кельтский тип изменился вследствие смешения с представителями других народов. Но подобная гипотеза может быть высказана по поводу любого европейского народа и способна легко завести нас в дебри расовой утопии, ведь нам неизвестно, в какую эпоху истории или отдаленной протоистории произошло это изменение. При исследовании однородного общества эта проблема представляется второстепенной или даже вовсе несущественной: если таковое смешение и имело место, оно завершилось задолго до интересующей нас эпохи. Гойделы также давным-давно сформировали этнос, чьи злоключения (египетское, еврейское или греческое происхождение, сведения о котором переполняют бесчисленные страницы «Книги взятия Ирландии» (Lebor Gabála Érenn)) были интегральной частью христианской воображаемой Ирландии, вознесенной до уровня новой Палестины или земного рая. Наследники Патрика чуть ли не помещали там Адама и Евву или, по крайней мере, всех патриархов.
«раса», предшествующая кельтам. Прилагательное «докельтский», используемое в неопределенном контексте, бессмысленно. Единственным признаком отличия является этническое наименование на уровне «провинции» или кантона. Эдуи чувствовали себя или хотели быть непохожими на секванов, которые говорили на том же языке и обладали теми же политическими, социальными и религиозными институтами. Однако последние были союзниками римлян, что и разделяло эти племена. В Ирландии все политические проблемы заключались в разногласиях между «провинциями», или племенными королевствами.
Равным образом, в островных текстах довольно редко встает вопрос о «классе» в современном смысле этого слова, потому что там идет речь всего о двух типах персонажей, находящихся в центре мифологического и эпического циклов: это друиды и воины. Это юридически и фактически подтверждает и Цезарь: по его словам, галльский плебс сам по себе ничего не стоит и ни на что не способен (nihil per se audet). Однако, используя все данные, мы не знаем индоевропейского термина, обозначающего «раба», ни в одном из кельтских языков.
Ирландская литература, дополняя сжатое описание Цезарем независимой Галлии, подчеркивает абсолютное главенство друидов. Их жреческое достоинство дает им возможность заниматься разнообразной деятельностью и непосредственно отвечать за политическую жизнь и управление. Если в Ирландии и Галлии, в теории и на практике, и существовали свои особенности, то они ничего не меняли в основном положении, гласившем, что религия правит всем.
Но, несмотря на то что вопрос о «классе» крайне редко встает в ирландских мифологических и эпических текстах, населенных богами и героями, общественные иерархии обрисованы в них отчетливо, и нередко какая-нибудь фраза или ремарка подчеркивает стремление королей, властителей, благородных или героев-воителей держаться в стороне от «толпы» или «черни». Социальные ранги явственно показаны в юридических трактатах, прилагающих все старания, чтобы отличить свободных людей, последние разряды которых назывались bóaire, «свободный владелец коров», и ócaire, «мелкий фермер», от людей несвободных, связанных с другими договором о ленной зависимости или испольщине. Однако главным отличием благородного от неблагородного служит фактическое богатство (скот, а не земля). Когда в 1967 г. мы говорили о «раздвоении» в социологической схеме Галлии Цезаря, подразумевалось, что Цезарь не признавал роли ремесленников, которых он неоправданно включал в plebs. Но это только деталь всего описания. В индийском обществе плебсу Цезаря соответствуют вайшья (ремесленники или производители, включенные в схему трех функций), пария и шудра (низкорожденные, не включенные в кастовую систему).
Итак, кельты, как и все остальные индоевропейцы, имели понятие о трех социальных классах, определяемых по их специализированным функциям:
«друиды»),
- воинской (военная знать или fláith),
- производительной (ремесленники).
Цезарь дает ошибочную оценку галльскому обществу как римский аристократ, свыкшийся с резким различием между патрициями и плебеями и не уделявший никакого внимания классу ремесленников, который он презирал. Однако Ирландия, определявшая каждому его место согласно рангу и заслугам, не была знакома с римским определением artes liberales, противопоставленных artes serviles, как, видимо, не была знакома с ним и Галлия. Почетом и уважением пользовался каждый обладающий знанием и умением, будь оно духовным или физическим. Он входил в число áes dána, «искусных людей», и бывали случаи, когда какой-нибудь кузнец в силу своей профессиональной компетенции удостаивался звания «ученого мужа» (ollam) или “друида” (druígoba), причем druí- здесь является простой усилительной приставкой.
Такая гибкость, в отличие от жесткой структуры индийских каст, объясняет, почему в эпических преданиях сын друида может быть воином, и наоборот: сын воина – стать друидом. Это не было правилом: в целом верность традиции приводила к тому, что друид чаще всего был сыном друида, а добрый король – сыном короля. Но традиция не была принудительной. Здесь надо напомнить, что отсутствие принуждения, связанного с ручным трудом, развило у кельтов необыкновенные технические способности по крайней мере в периоды Гальштатта и Ла Тена в работе по металлу и дереву. Ремесленник, о котором мы знаем по бесчисленным археологическим раскопкам, мог также быть художником, наверняка почитаемым и уважаемым.
Материальная жизнь кельтов (как и вообще всех древних до Римской империи) была крайне простой, экономическая система – действенной и крепкой, а их политические принципы отличались стабильностью. Выборность власти являлась, судя по всему, правилом, а там, где этого правила уже не существовало, как, например, в Галлии эпохи Цезаря, его отсутствие было свидетельством стремительно надвигающегося распада, ибо правильное функционирование традиционной политической системы обеспечивалось совершенным равновесием, согласием между друидом и царем, поскольку царь избирался из воинского класса под контролем друидов. Однако если царь не мог обойтись без друида, друид тем более не мог нормально исполнять свои обязанности вне царского двора. Vergobretus (в этом случае название функции и человека, который ее осуществляет), которого Цезарь описывает у эдуев первого века до н. э., занимал место царя. Цезарь не ошибается, говоря о regia potestas («царской власти»), что не должно было подвигнуть его соотечественников относиться к галлам с особой симпатией.
В то время, как друид пользовался всякого рода привилегиями (прежде всего освобождением от налогов и воинской службы, что не запрещало ему сражаться, будь на то желание или надобность), в то время, как его авторитет и престиж были безграничны, на кельтского владыку возлагались многочисленные запреты, ирландские гейсы: не покидать территорию королевства, не брать слова раньше друида, не проводить более восьми ночей вне своей резиденции – вот примеры религиозно-магических запретов, которым он мог подчиняться. Общество рассматривало его скорее как посредника или распределителя благ, а не как обладателя гражданской и военной власти. К нему поступают налоги и дань от вассалов, покоренных народов и союзников, от него исходят дары, щедроты и милости.
Архетипом кельтского владыки является тот, кому плоды доброго правления и материальная удача позволяют дарить, не скупясь, без счета и без отказа. Время правления доброго короля – это век всеобщего изобилия: земля плодородна, скот плодовит, правосудие снисходительно, военные удачи постоянны. Дурной же король обременяет подданных налогами и поборами, ничего не предлагая им взамен: в его царствование земля не родит, скот перестает плодиться, суд неправеден и придирчив, поражения в военных затеях неотвратимы. Чаще всего дурной король, изнуренный властью, кончает плохо, по крайней мере в преданиях, он умирает тройной смертью жертвы: его убивают враги, топят в чане с пивом или медом, сжигают живьем в собственном доме в соответствии с предсказанием или сатирой друида. В предании Cath Maighe Tuireadh («Битва при Маг Туред») рассказывается, что «временный» король Брес, дурно обошедшийся с одним филидом («поэтом»), иначе говоря – с друидом, был принужден знатными мужьями Ирландии «сложить с себя правление». Но в действительности король Ирландии никогда не «складывал с себя» власть: он терял ее с жизнью, обычным его концом была смерть от руки будущего короля, более молодого и сильного, чем он.
Всем этим объясняется, почему в стабильной политической системе ирландские короли (или галльские цари) были правителями легко уязвимыми и за редкими исключениями, которые отмечены в летописях, находились у власти совсем недолго. От владыки требовалось сочетание стольких достоинств, что лишь немногие благородные кандидаты в короли могли удовлетворить этим требованиям. Кроме того, государственная структура была «вертикальной», выстроенной на феодальный манер и целиком вписанной в личные отношения между королем и его вассалами, основанные на взаимной верности и доверии. Ирландская система правления была сложным сочетанием наложения и сопряжения власти местных королей, правящих небольшими районами (túatha), и власти королей «провинций» (cóiced «пятина») под началом высшей власти короля Тары, скорее номинальной, чем реальной. Высшая власть «верховного короля» (ardrí), была вожделенной, но опасной для ее обладателя: ее мог удержать лишь тот, кто сочетал в себе и достоинство, и силу. Ибо, в отличие от египетских фараонов или царей некоторых семитских традиций, кельтский царь не был жрецом: он не осуществлял религиозных функций.
кельтских королей не было чиновников. Все, что они даровали, всякий раз возвращалось к ним сторицей, ибо их щедроты создавали или укрепляли личные связи: вознаграждение не имело ничего общего с регулярным жалованием, выплачиваемым за исполнение той или иной должности согласно определенному уставу или законодательному акту.
Ко всему этому добавляется концепция, совершенно противоположная юридическому понятию о государстве в том смысле, в каком оно было известно и существовало согласно римскому праву. Кельтское res publica – это верность человеку, семейству, клану, городу, но не понятию государственности, слишком абстрактному в силу своей отдаленности. Ни в одном древнем или даже новом кельтском языке нет слова, которым можно было бы перевести латинское patria. В них также нет слова, которым можно было бы перевести латинское res publica. Нужно, впрочем подчеркнуть, чтобы лучше понять древние реалии, что res publica означает «государство», а не «республика». Это слово обозначает государство, а не форму государства, политический институт, а не его содержание. Нам нужны другие слова и другие критерии, чтобы судить о галльском «патриотизме», ограниченном местными рамками: эдуи, вступившие в союз с Цезарем против секванов, вовсе не думали, что они предают Галлию, а их противники, призвавшие на помощь германцев Ариовиста, – и подавно. Понятие «Галлии», противостоящей чужеземным странам, существовало, но какова была подлинная реальность, стоящая за этим понятием? Чтобы ответить на этот вопрос, нам понадобилась бы литература, такая же богатая, как в Ирландии. Все, что мы можем сказать с достоверностью, – это, что в Галлии этнонимы мужского рода, а названия регионов и рек женского. Уже есть указания на параллели с Ирландией (достаточно указать название Марны, Matrona, которое было теонимическим производным от древнего кельтского *matir «мать»). В Ирландии же название страны, Ériu, служило изящной и совершенной аллегорией верховной власти. Но всегда присутствовал ее возможный соискатель. Ее брал самый юный, сильный и предприимчивый.
Территориальная раздробленность была следствием кельтского понятия об обществе. В рассматриваемую нами эпоху, на заре своей истории, кельты уже перевели в мифический план понятие о едином царстве, и Амбигат, при равных условиях, стал для галлов тем, чем впоследствии Артур станет для бриттов. Мы даже не говорим об «империи» в римском или современном смысле этого слова. «Империя» была более всего чужда кельтскому менталитету, если не говорить о поздних заимствованиях. Лишь из-за того что островные бритты V века были перед лицом англосаксов лучшими и последними защитниками Римской империи, короля Артура иногда называют «императором».
Подлинной ячейкой общества была ирландская fine, семейство в самом широком смысле слова, включающее в себя восходящие и нисходящие линии родства, его прямые и побочные ветви; таков же шотландский клан, включающий в себя подчас несколько тысяч человек. Вне этой неделимой ячейки признаются только личные связи зависимости, вассалитета или подданства по отношению к важному лицу.
Не существовало никакого государственного права, регулирующего взаимоотношения государства с государством или государства с личностью, хотя, разумеется, имелись изощренные законы, установления, правосудие, словом все то, что зовется теперь «обычным правом». Кельтская концепция государства безгранично расширяет область частного права и, как следствие этого, почти сводит на нет право государственное. В гражданской или в уголовной области к суду обращается сам потерпевший, его семья или его представитель, и они же (с помощью юриста, помогающего избежать процедурных ошибок, сводящих на нет все дело) приводят в исполнение санкцию, предусмотренную законом или судебной практикой.
хитросплетениями: одним из самых значительных памятников средневековой ирландской литературы является Senchus Mór («Великая старина»), сборник правовых установлений, которые, несмотря на английскую оккупацию, применялись вплоть до XVIII в. Нет практически ни одного средневекового ирландского текста, мифологического или эпического предания, которые бы не содержали юридическую ссылку или прецедент.
В случае убийства или оскорбления, нанесения материального или морального убытка закон ограничивается установлением виры (eneclann «очищение лица» или «цена чести»), которую убийца или другой преступник, если он хочет избежать кровной мести, должен выплатить пострадавшему или его семье, в зависимости от возраста, пола и социального положения пострадавшего.
Иначе говоря, такая система из поколения в поколение поддерживала как проявления неискупленной вражды, так и верности, противостоя всем испытаниям и находясь поверх добра и зла. Поэтому горе тому, у кого нет многочисленной семьи и обильного потомства: сильных и храбрых юношей, способных защитить его под старость, и красивых дочерей, за которых можно получить богатый выкуп от женихов, новые ресурсы и союзников. Потому-то как в Ирландии, так и в Галлии I века до н. э. одинокий, бедный, слабый человек подпадает под власть человека сильного, который в обмен на свободу может обеспечить его безопасность. Factiones, о которых говорит Цезарь, были социальным и политическим галльским феноменом, наиболее очевидным в этой системе; в Ирландии это были войны между кланами, между королями туатов и пятин. Однако война была эндемическим состоянием, которое в Ирландии, как представляется, не было разрушительным для демографии.
Война мыслится как частное дело и смыслом ее становится поединок. В саге «Похищение быка из Куальнге» (Táin Bó Cúalnge) герой Кухулин в одиночку останавливает армию четырех ирландских королевств, объединившихся против Улада: он заключает с королевой Медб договор, по условиям которого та будет каждый день, рано утром, посылать ему воина, которого он должен сразить. Убивая очередного противника днем, он прекращает действовать своей пращой, как только наступает ночь.
Форма поселений следует тем же тенденциям: кельтскому миру неизвестны городские ансамбли греческого или римского типа. Ни в одном кельтском языке, даже современном, нет слова, передающего значение латинского urbs хотя бы приблизительно: ирландское baile означает «деревня», а бретонское kêr (от латинского castra) никогда не обозначало ничего кроме “хутора”. Центром поселения в Ирландии является dún (галльский dunum) или ráth (галльский ratis), жилище вождя, деревянный дом или сельский замок, вокруг которого теснятся лачуги из самана с соломенными кровлями, жилища ремесленников и слуг. Безопасность поселения обеспечивается рвом или валом, а чаще всего – деревянным частоколом. На континенте, где ощущается греческое влияние, центром поселения является oppidum, укрепленное место, иногда довольно обширное (несколько сот гектаров), где в случае опасности укрываются все окрестные жители. В Галлии существовало несколько городов, таких, как Бибракте или Аварик, а также множество мелких городишек и крепостей, но не было каменных, за редкими исключениями укреплений на юге, выявленных археологами.
о существенной дистанции, отделяющей кельтское искусство от классического реализма. Кельты были также прекрасными мастерами по работе с тканью (шерстью, льном, коноплей) и кожей. В Ирландии каждый, причастный к какому-либо искусству, материальному или духовному, считался «богом», и боги-ремесленники занимали свое место в пантеоне, о чем не пожелал упомянуть Цезарь. Нет другого объяснения необычайному изобилию металлических объектов в археологических памятниках Гальштатта и Ла Тена по всей Европе. Когда эти объекты золотые, они всегда представляют собой чудо техники и вкуса. Поэтому можно удивиться, что слово, обозначающее серебро (*arganto-), было местным во всех кельтских языках и засвидетельствовано в важных галльских топонимах, тогда как слово, используемое для обозначения золота, во всех новых кельтских языках является заимствованием из латинского aurum. Свидетельство ли это отсутствия широкой индустрии или торговли? Трудно сказать. Однако нужно помнить, что «техника» у кельтов была индивидуальной или семейной, а не коллективной, ремесленной, а не индустриальной, и несомненно, мастера всегда стремились к совершенству.
То, что между религиозными концепциями, между идеальной организацией человечества и социальной реальностью существовал разрыв, не подлежит ни малейшему сомнению: задолго до упадка не только Ирландии, но даже Галлии, то есть примерно за десять веков до этого, кельты стали оседлыми земледельцами и, главным образом, скотоводами. Свое богатство они меряли количеством скота и рабынь (что уже в дохристианской Ирландии было скорее единицей теоретического счета, чем конкретной реальностью). Архаизм кельтского общества особенно сказывается в организации финансов. Существовали системы оценки в золотых и медных слитках, но в Ирландии, где было обнаружено несколько кладов римских монет, местная монета стала чеканиться только со времен скандинавских королей Дублина, в X в. А первые галльские монеты, отчеканенные двенадцатью или тринадцатью веками раньше (что помогает понять степень островной архаики), были подражанием эллинистическим образцам (статеру Филиппа Македонского), начиная с которых, вероятно, неблагоразумно исследовать религиозную символику изображений или легенд на монетах: ничего не выйдет, так как мы не учитываем возможные взаимоотношения между религией, авторитетом монеты (которая олицетворяла власть) и, собственно говоря, изображением. Символика не определяется личными пристрастиями.
золотом и серебром. В основном золото находится также во всех царских погребениях. Сверх всякой меры обожали кельты роскошные пиры, длившиеся иногда по многу дней или даже недель. Но когда король Ирландии, расточитель своих богатств, принимал почетного гостя, когда по полу разбрасывались охапки свежего тростника, а вино, пиво или мед подавались в золотых кубках или рогах, украшенных драгоценными камнями, хозяин и гость нередко были обуты в башмаки, сплетенные из соломы. И ни у одного из кельтских вождей не было ни материальных, ни военных средств, ни амбиций, чтобы основать крупное государство. Великие идеальные монархи, Амбигат в Галлии, Конн Ста Битв в Ирландии, были мифическими, а не историческими личностями.
3. РОЛЬ ЖЕНЩИНЫ В ОБЩЕСТВЕ.
Было написано довольно нелепостей на эту тему, поэтому необходимо разъяснить: исследовать особое место женщины в кельтском обществе означает на самом деле заняться надуманной проблемой, поскольку женщина отличается от мужчины только физиологически, и «женский вопрос» не возникал – ни в политической, ни в социальной, ни в юридической сфере, не говоря о домашнем хозяйстве – ни в одном индоевропейском обществе,.
и регулирующихся в ирландских и индийских законах, не зависели от чувств конкретной пары, но были частью контракта, который заключался между двумя семьями. В дохристианской Ирландии не было другого слова для обозначения «договора» или «брака» кроме сaratrad («дружба»). Новоирландское слово, pósadh, – это христианское заимствование из латинского sponsus, а ирландское слово, которым в преданиях обозначаются любовь, взаимные чувства и привязанность – это название болезни: serg «томление» или «неврастения».
и в десятом браке, и который, так же как друид, очищал все, к чему прикасался. Однако достоинство женщины нарушает королевский брак мифических монархов Коннахта, Айлиля и Медб. Единственная известная ссора между этими двумя супругами – это «спор на подушке» в начале «Похищения быка из Куальнге» (Táin Bó Cúalnge) о том, кто из них достойнее и богаче. Естественно, это была королева, а спор завершился очень плохо для всей Ирландии по вине быка, которому из-за мужской гордости не захотелось быть в имуществе женщины и пришлось перейти к быкам короля.
Отнюдь не будучи сокрыта в гинекее и не являясь прислугой, как в некоторых полигамных обществах, ирландская, бретонская или галльская женщина имела четко определенный статус, который был равен статусу мужчины: она могла завещать, наследовать, пользоваться своим имуществом и прислугой, иметь профессию. Она даже имела доступ к священству, обладая даром предвидения. С другой стороны и как следствие этих свобод, в Ирландии до VII века женщина-землевладелица была военнообязанной. Полиандрия, замеченная Цезарем у бриттских женщин, скорее всего является мифическим фактом, не соответствующим исторической действительности (ср. приключения индийской Драупади и пяти Пандавов в «Махабхарате»), если речь не идет о непонятых исторических реалиях.
Наиболее частые мифические темы дохристианской Ирландии так или иначе превозносили женственность, и это не было случайностью или особым выбором переписчиков:
– аллегория или воплощение Ирландии “опьянение [властью]”), всегда была окружена мужчинами.
– прекрасная вестница из Иного мира, которая ищет счастливого смертного, чтобы увезти его на хрустальной лодке и подарить, со своей любовью, вечное блаженство.
У греческих и латинских авторов мы находим много рассказов, описывающих примеры верности, преданности, мудрости и в то же время красоты галльских женщин. Сам Цезарь, не будучи чувствительным, пишет о религиозной преданности женщин Аварика и Братуспантия, которые с обнаженной грудью умоляли римскую армию пощадить их города. Не важно, имеем мы дело с историческими фактами или историзированными мифами: именно кельты завещали средневековой Европе окольным путем артуровской легенды (о Тристане и Изольде) идею абсолютной любви и свободно выбранной судьбы, которой могли подражать, но не могли превзойти. Но абсолютные человеческие чувства достигают совершенства только в смерти, она и есть цена, которую платят любящие. Пример этому мы находим и в рассказе о несчастной любви Дейрдре и Найси: не пожелав стать женой короля Улада, Дейрдре выбрала себе мужа, которого она заставила похитить себя, затем ее муж был предательски убит, а она предпочла разбить голову о скалу и не пережить его. В Галлии были известны похожие легенды и истории об идеальной супружеской верности, например, история Эпонины. «Женщина-свинья», «богиня-лошадь», все эти уродства или извращения из мусорного ящика подсознания, достойные монстров Иеронима Босха, все это отсутствует в наших кельтских источниках, где всякое физическое или моральное безобразие – это бедствие, от которого бегут. Ирландские легенды иногда содержат средневековые вольности и слишком натуралистические подробности, но честь никогда не страдает. Meretrix в Ирландии владела профессией, признанной законом, но кельтской островной эротики не существовало, как, вероятно, не сушествовало ее и в Галлии до римской эпохи. Незаконная любовь Веркингеторикса и одной юной и прекрасной друидессы была всего лишь излюбленной темой плохих романистов.