II. КОНЕЦ КЕЛЬТСКОГО МИРА.
Участь континентальных кельтов была решена под Алезией. Но наши оценки значения и последствий этого события могут быть самыми разнообразными. Утратила ли Галлия свою независимость, чтобы получить взамен цивилизацию, которой она заслуживала? Покорилась ли она, вконец обессилев и обескровев, или, наоборот, позволила романизировать себя добровольно? Представить, что галльские equites добровольно решили лишиться своей свободы в обмен на безбедное будущее и титулы, конечно, означало бы попусту оклеветать их. И если Галлия позволила романизировать себя добровольно, то ее потери были самым горьким жребием для побежденного. Даже не читая между строк «Записок о галльской войне», мы можем предположить, что, скорее всего, Цезарь уничтожил бoльшую часть галльского воинского сословия и приручил тех немногих, что остались в живых. Трагическая развязка под Алезией, если и оставила след в истории, явилась, однако, скорее этапом, чем завершением, скорее следствием, чем причиной.
Закат кельтского мира начался в момент, когда тот расширился до максимума. Греки тут ни при чем, если только речь не идет о Галатии, хотя галаты пережили войны с пергамскими царями в III в. до нашей эры. По не вполне понятным причинам (усиленный экспорт наемников во все стороны света?) военная немощь Галлии начала проявляться со II в. до н. э., и для сохранения своей независимости, как политической, так и экономической, ей понадобилась бы такая же островная изолированность, какой пользовалась Ирландия. Восточные войны и волнения, сотрясавшие Римскую республику, обеспечили кельтам отсрочку на несколько десятилетий. Но Рим был достаточно силен, чтобы остановить при Верчелли кимвров и тевтонов, и в течение всего этого времени буйные германские племена в поисках новых земель продолжали истощать Галлию. Цезарь сделал остальное, и через каких-нибудь шесть-семь лет все было кончено.
1. Причины упадка.
казалась бесконечной, внутренние свары и гражданские войны – делом повседневным. И нашлись такие племена, как ремы, которые в течение всей галльской войны сражались на стороне римлян. А когда появился Веркингеторикс, ему не удалось добиться единодушной поддержки, пришлось вступать со спорщиками и соперниками в своего рода «византийские» пререкания по поводу тактики ведения войны, и многим его поведение казалось подчас странным. Но что, в сущности, знаем мы о Веркингеториксе, если он известен нам лишь по донесениям его противников и нескольким надписям на монетах? И что мы знаем о галльских реалиях кроме рассказов античных историков и данных археологических раскопок? По крайней мере одна деталь должна быть отмечена и подчеркнута: каждый раз, когда Цезарь передает речь, клятвы или аргументы галльского вождя или начальника, фразеология его гораздо больше подобает римскому адвокату, чем кельту. Это заставляет нас задуматься.
С точки зрения политической, да и военной, Германия представляла собой ничуть не лучшую организацию. Но мы забываем, что патриотизм зародился в Европе лишь к концу средневековья. В античном мире крепко слаженная организация и военная мощь римского государства не имели себе равных и ни один из изолированных этносов, включая Грецию и Германию, был не в силах ей противостоять. Кельты вели борьбу с помощью тех средств, которыми располагали, то есть, по сути дела, почти без средств: по религиозным причинам их менталитет не был подготовлен к ведению тотальной войны, где всякое выступление, всякое решение должны являться результатом тщательного стратегического расчета. У Цезаря, кроме того, хватало ума не ввязываться в схватку одновременно со всеми противниками: это было тем легче, что каждый галльский «город» не чувствовал себя заинтересованным в делах других «городов». У Цезаря были дисциплинированные отряды, осадные машины, опытный офицерский состав и, разумеется, военный гений. У галлов ничего этого не было, и потому для победы ему понадобилось всего несколько десятков тысяч человек.
К тому же превращение Нарбонской Галлии в римскую провинцию, происшедшее семьюдесятью годами раньше, а также присутствие римских торговцев на всей остальной части Галлии подготовили почву для завоевания. Дело еще в том, что с практической точки зрения организация кельтского общества была чересчур сложной, и, скорее всего, друиды времен Цезаря испытывали известные трудности в поддержании воинского класса на том уровне, который ему предписывала традиция. Царская власть повсюду отходила на второй план, уступая место олигархиям, знать поднимала голову и, таким образом, начиная с первого века до н. э. участь Галлии была решена.
Она могла бы собраться с силами и взбунтоваться, а возможно, и сделала две-три попытки в этом направлении, но мы об этом ничего не знаем. Могла она также и смириться с неизбежным, потерять свою политическую независимость, сохранив идентичность, язык и религию, как это произошло с Грецией, которая вместо того, чтобы латинизироваться, сама эллинизировала Рим и половину империи. Но Галлия ничего не сделала. Стоит задать вопрос: «Почему?»
2. ОТСУТСТВИЕ «ИНТЕЛЛЕКТУАЛЬНОЙ УЩЕРБНОСТИ».
латынь возобладала над галльским, потому что она была языком высшей культуры. Но если рассматривать это мнение в контексте романизации Галлии, оно покажется неубедительным. Галльская интеллектуальная элита, иначе говоря жреческое сословие, с очень давних пор поддерживавшее контакты с миром Средиземноморья, владело греческим языком. Именно греческий алфавит оно стало использовать для надписей на галльском языке: об этом свидетельствуют эпиграфические памятники Франции и Италии и надписи на монетах. Возможно также, что образованные галлы знали латынь. Однако ни заимствования, ни влияния не являются для языка смертельным ядом. И если галльский язык служил для метафизических, философских, теологических или астрономических рассуждений, о которых говорит Цезарь; если он, вполне возможно, использовался для устной передачи героической литературы, аналогичной литературе Ирландии, надо думать, что его лексические и выразительные возможности при всех своих отличиях нисколько не уступали возможностям классических языков. Технические возможности кельтов, доказанные материальными открытиями протоисторической археологии, также обязывают признать существование особой лексики, которая практически полностью утрачена новыми кельтскими языками.
В данном случае превосходство одного языка над другим следует считать ложным утверждением, во-первых, потому что мы знаем один и незнакомы с другим (а как можно судить о том, чего не знаешь?), во-вторых, потому что развитие и совершенствование языка отражает лишь степень технических знаний и интеллектуальных достижений тех, кто им пользуется: в свое время ирландский был ученым языком, тогда как английский, низведенный до уровня диалекта правителями, говорившими по-французски, не имел никакого будущего, и вовсе не интеллектуальное превосходство послужило причиной того, что английский, пропитанный заимствованиями из скандинавских и романских языков, вырвался на первое место, – причины этого были политическими и экономическими. Равным образом, бретонский и французский сосуществовали в Нижней Бретани в течение десяти веков, и бретонская лексика была насыщена романскими словами. Но грамматическая структура бретонского языка была мало затронута французским влиянием: вот почему французский стал официальным языком герцогства и штатов Бретани, а бретонский начиная с ХI в. перестал быть языком культуры.
По правде говоря, галло-римляне со временем приняли латынь, потому что этот язык обеспечивал для владеющих им почести и положение (галло-римлян можно сравнить в другом контексте с ирландцами, которые после отмены карательных законов в 1831 г. выучили английский, чтобы занимать второстепенные посты в администрации. Это позволяло лучше жить). Кроме того, латынь являлась административным и коммерческим языком всей Европы в ту пору, когда экономическая роль Галлии была довольно высокой. Вот почему школы друидов тут же были вытеснены латинскими школами. Ибо друиды не могли продержаться долгое время без тех религиозных и политических рамок, в которых они ранее осуществляли свою деятельность. Их система образования была устной, и она была бессильна перед письменным образованием на латинском языке. Стало быть, языковая ассимиляция стала возможной потому, что интеллектуальный слой правителей оказался не у дел, передав свои функции кое-кому из учеников да сельских знахарей, а галльские политические и административные кадры поспешили романизироваться. По отношению к этим кардинальным факторам эдикты Тиберия и Клавдия, вероятно, были малозначительной причиной действительного исчезновения друидов. В худшем случае они начали или ускорили этот процесс, который в рамках империи был неизбежен. Нам хотелось бы также прочесть эти эдикты, текст которых, к сожалению, до сих пор не найден.
С другой стороны, простонародная латынь солдат и торговцев, язык мелких чиновников и колонов, присланных римской администрацией в Галлию, язык, который галльские путешественники слышали в Италии, отнюдь не был ораторской латынью Цицерона. И народные низы, начавшие говорить по-латыни или понимать, хорошо или плохо, возможно к III в. нашей эры, а может быть еще позже, отнюдь не вникали во все ее тонкости. Конечно, римская Галлия была в течение долгого времени двуязычной страной, где сосуществовали латынь – письменный официальный язык, не так широко распространенный, и галльский – язык устный, на котором все говорили. В течение долгих веков меровингской и каролингской эпох Галлия, которой предстояло стать Францией, говорила на совокупности позднелатинских диалектов и субдиалектов, из которых французский как язык, достойный этого названия, появился не ранее Х в. Потребовалось восемь веков, наполненных политическими, военными, экономическими, этническими, демографическими и религиозными потрясениями, чтобы латинский язык стал романским языком страсбургских клятв 842 г., а затем, собственно говоря, французским. Сходным образом франки Хлодвига и Хильперика в конечном счете романизировались именно потому, что находились в меньшинстве среди романского окружения. А там, где они оказались в большинстве, страна германизировалась. Уточним, кроме того, что изменение языка происходит тем быстрее, чем более ограниченную популяцию оно затрагивает. Достаточно вспомнить древненорвежский, на котором говорили викинги, обосновавшиеся в Нормандии в конце IХ в. Двумя столетиями позже от него остались только топонимические следы. Можно вспомнить также о судьбе французского языка, на котором говорили англо-норманны на Британских островах.
«галло-римлянин» – это этническая абстракция!) IV, V и даже первой половины VI вв. еще не забыли свой язык. Но процесс латинизации ускорился и завершился вместе с принятием христианства, для которого латынь была литургическим языком. Иначе обстояло дело в Британии (см. выше, стр. 88–91), где римская оккупация не была ни полной, ни долговременной. После того, как римские легионы в 410 г. предоставили остров его судьбе, бриттский язык уцелел; хоть и глубоко отмеченный заимствованиями из латыни, он сохранил в неприкосновенности свою фонетическую систему и грамматическую структуру. А чего, к сожалению, не уцелело, поскольку политическая романизация уже была завершена, так это королей, способных осознать необходимость независимого бриттского единства по имперскому римскому образцу. Неспособность эта была не политической и тем более не интеллектуальной, она была религиозной: Рим был столицей западного христианства, чьей воле христианин не мог противиться. И Британия времен поздней античности стала легкой добычей для англосаксов. Что же касается Уэльса, то он осознал свое единство лишь в Х в., чтобы тут же попасть в сферу влияния англосаксонских королей.
письменным языком, не употреблявшимся в устной речи, и ее роль в социальных формах общения была незначительной. В остальном, латынь, записанная в Ирландии, или гибернийская латынь, была полна глупостей, особых оборотов речи и ирландских метафор. Тем не менее латынь Иоанна Скота Эриугены, Дикуила, или даже св. Патрика и его агиографа Муирьху была превосходна. Мы уже отмечали это, но не будет бесполезным вновь напомнить о довольно парадоксальном факте: без ирландцев классическая культура должна была погибнуть в небытии меровингской ночи, и не состоялось бы каролингское возрождение.
Короче говоря, кельты исчезли потому, что религиозная и политическая структура их общества оказалась неспособной к усвоению римского понятия о государстве. После уничтожения жреческого сословия, подчинения военного сословия, христианизации ремесленников и крестьян Галлия, сведенная к новой торговой буржуазии городов и крупным земельным собственникам, эксплуатирующим армии рабов и сервов, уже не пыталась отделиться от империи. Если ей и случалось бунтовать, всякий раз это происходило для того, чтобы выкроить себе местечко получше: ни один из «галльских императоров» III в. не отрекался от римского единства. А двумя веками позже, в нероманизированной стране, в Ирландии, жреческое сословие друидов само облегчило ее обращение в христианство и выдвинуло из своей среды первых епископов. Таким образом, кельтский континентальный мир солидаризировался с империей, а мир островной после исчезновения империи солидаризировался с христианством.
И тот, и другой, несмотря ни на что, имели шансы выжить, особенно на островах, где кельтское христианство блистало интеллектуальностью. Но германские нашествия положили конец всему. В каролингскую эпоху название Галлии исчезло с карты, Британия была завоевана англосаксами, а в Бретани бретонская экспансия, охватившая, надо полагать, весь Армориканский массив, была грубо остановлена норманнским вторжением. Корнуолл как политическая единица прекратил свое существование в Х в. Что же касается Ирландии, то после ни с чем не сравнимого расцвета в VII-VIII вв., когда она рассылала своих монахов-миссионеров по всей Европе, последовали скандинавские вторжения, от которых она уже никогда не смогла оправиться.
И если в современную эпоху еще существуют живые кельтские языки, это нужно считать чудом, объяснимым по большей части географической изоляцией, а не стойкостью кельтских народов. Но эти языки – всего лишь тень того, чем они были, или того, чем они могли бы быть. Приблизительное представление о тех культурных сокровищах, которые могли бы быть вкладом кельтского мира в средневековую христианскую культуру, может дать литература артуровского цикла и легенда о Святом Граале.