ЗАКЛЮЧЕНИЕ
ПОСЛЕ «ДЕКАМЕРОНА»
В «Декамероне» Джованни Боккаччо обогнал век. Книга имел беспримерный успех. Но это был успех бестселлера у так называемого широкого читателя1. Книгу переписывали, крали и даже принимали в заклад наряду с серебряными блюдами и дорогими шубами. Современники восприняли «Декамерон» в одном ряду с тогдашней французской беллетристикой, которую еще Данте осуждал за легкомыслие и соблазнительность. Это был успех «Принца Галеотто». Боккаччо он не радовал и даже раздражал. То, что в «Корбаччо» Боккаччо сделал Галеотто любимым героем зло осмеянной им вульгарной бабенки, оказалось, разумеется, не случайно. Характеризуя ее литературные интересы, он писал: «Она так и трепещет, когда читает, как Ланселот или Тристан или еще кто- нибудь встречался тайком наедине со своей дамой в ее покоях; ей воочию представляется, чем они там заняты, и она охотно занялась бы тем же» 2. Адресованный дамам, «Декамерон» такого прочтения не предполагал.
Немногочисленная гуманистическая интеллигенция Италии «Декамерон» тоже не поняла. Она делала вид, будто главного произведения Боккаччо как бы просто не существовало. Национальные идеалы, которые нес с собой ренессансный стиль новой художественной прозы на народном языке, оказался ей явно не по плечу. Даже Петрарка долго и, как казалось Боккаччо, неодобрительно отмалчивался3.
На неуравновешенного и впечатлительного писателя все это не могло не подействовать. В самом начале 50-х годов в творчестве Боккаччо обозначился резкий перелом. Перелом этот чаще всего называют кризисом и объясняют его рано начавшейся старостью и рецидивами религиозно- аскетической идеологии. Принято считать, что в «Декамероне» Боккаччо обогнал не только век, но и самого себя. Виктор Шкловский пишет об этом так: «Боккаччо скоро вернулся к тому, что для него было уже прошлым, к тому, из чего он выплеснулся, к тому, что его родило, отрицая в нем себя.
Вот это, а не годы только, были его старостью. Старость пришла рано. Женщины стали больше говорить о нарядах, чем целовать и слушать ласковые слова и озорные речи.
Дети и юноши часто бывают более похожими на будущее человечество, чем взрослый человек. К старости отлагаются соли прошлого.
Сорокалетний старик Боккаччо вернулся к словарям, классификациям, комментариям, генеалогиям богов. По-новому он увидел теперь, когда притупилось зрение, женщин.
Он написал книгу «Ворон».
Этот ворон каркал по-старому.
Книга не имела сюжета-исследования. Она — диалог самого старика Боккаччо с каким-то мертвецом, который в «Очарованной долине», называемой также «Хлевом Венеры», говорит о женщинах под стоны и восклицания автора.
Произведение трагично тем, что, притупив зрение, старик тоже видит: у Боккаччо в старости сказалась ограниченность его класса.
Его герои упрекают женщину, завидуя ее гербам, ее родовитости» 4.
«Вороном» Виктор Шкловский называет памфлет «Корбаччо». Но это не столь уж важно. О том же самом пишется сейчас и во многих других очень обстоятельных трудах, правда, не так остроумно и метафорично, но зато с еще большим упором на средневековую религиозность стареющего поэта. Настаивать на непродуктивности путей, ведущих от позднего Средневековья к раннему Возрождению, стало теперь модным даже среди некоторой части советских философов и литературоведов.
Говоря о нравственно-религиозном кризисе Боккаччо, как правило, указывают на антифеминизм «Корбаччо», написанного якобы сразу же вслед за «Декамероном», на нарастание в произведении Боккаччо пессимистических настроений, на его отказ от народного языка ради средневековой латыни, на не дошедшее до нас письмо к Петрарке, в котором Боккаччо, видимо, сообщал, что посмертные увещевания и угрозы блаженного Пьетро Петрони вынуждают его, раскаявшегося в своих «любовных писаниях» («amatoria studia»), отказаться от всяких занятий поэзией и поэтикой («omnia poeticae studia diserere»). Письмо было написано весной 1362 г., когда Боккаччо, горько разочаровавшись в пополанской «демократии», надолго отошел от общественно-политической деятельности, которой он активно занимался в 50-е годы, и, оставив Флоренцию ради Чертальдо, поселился в старом запущенном дедовском доме. Петрарка на письмо Боккаччо немедленно ответил (Sen., I, 5) и без большого труда отговорил друга от осуществления его благочестивых намерений. По-видимому, решение Боккаччо отречься от литературы не было ни твердым, ни слишком искренним. Вообще весь эпизод, связанный с посещением Боккаччо мифическим монахом Джоаккино Чани, густо оброс легендами и представляет одно из темных мест в биографии создателя «Декамерона» 5. Строить на нем далеко идущие выводы было бы крайне рискованно.
любовь утрачивала для него свою облагораживающую человека красоту, поэзию и духовность. Менялось понимание смысла жизни и роли в ней литературы. Боккаччо становился серьезнее и строже. Восприятие «Декамерона» современными читателями заставляло во многом пересматривать отношение не только к французским рыцарским романам, но и к литературной традиции на вольгаре, питавшей его юношеское творчество. В «Корбаччо» Боккаччо скажет о круге чтения сильно досадившей ему вдовушки: «Читает она также вирши о загадках и еще поэму о Флорио и о Бианчифиоре, и другие книги в этом роде; немало, должно быть, извлекает она уроков из этих книг, наподобие испорченной девчонки, которая забавляется с домашним зверьком, пока не найдется такой забавник, который обучит ее другим играм» 6.
Все это так. Перелом, действительно, произошел. Тем не менее вся жизнь Боккаччо и все его творчество со дня окончания «Декамерона» и до самой смерти не дают больших оснований предполагать, будто так называемый духовный кризис, пережитый писателем в 50-е годы, сколько-нибудь существенно повлиял на его мировоззрение и заставил его отказаться от ренессансных идеалов главной книги. Перелом в творчестве Боккаччо произошел не под влиянием средневековых монахов и религиозных проповедников, а в результате его тесного сближения с признанным главой итальянского гуманизма. В 1350 г. Боккаччо лично познакомился с Франческо Петраркой. По пути в Рим Петрарка остановился и несколько дней прожил в его доме. Это было важное событие. Имея в виду встречу Франческо Петрарки и Джованни Боккаччо, Витторе Бранка писал: «Эта встреча не только обозначила одну из главных магистралей в жизни Боккаччо — счастливая и как никакая другая благотворная для истории словесности, она оказала решающее воздействие на пышный духовный, культурный и литрлптурный расцвет Европы во второй половине XIV и в XV веке» 7.
«Декамерона». Петрарка открыл перед Боккаччо необозримые перспективы, и тот с азартом погрузился в новую для него деятельность. В 50-е годы стариком он себя еще не чувствовал. Напротив, именно в это время Боккаччо был как никогда бодр и деятелен8. Литературные и политические разочарования не сломили сорокалетнего поэта, а научили его тому, что новое общество, о котором он мечтал и набросок которого начертал во второй раме «Декамерона», еще только предстоит создать и что создать такое общество невозможно, опираясь на один лишь опыт народно-городской культуры позднего европейского Средневековья.
Путь к национальной литературе Высокого Возрождения не был тупиковым. Однако и примитивно прямолинейным этот путь тоже не был. Не надо абсолютизировать петрарковский культ древности. «Первый гуманист,— писал М. С. Корелин,— не желал порывать с предшествующей эпохой, заменив ее античной культурой, и стремился, наоборот, примирить с ней новые стремления»9. «... это еще не тот позднейший индивидуализм, который ведет к нигилистическому всеотрицанию. Если Петрарка призывает человека обратиться к самому себе, то не в последнюю очередь для того, чтобы в глубинах духа найти божество и познать его» 10.
В 50-е годы XIV в. Боккаччо вступает на петрарковский путь построения новой культуры и вместе с создателем «Африки», не отрекаясь от духовного наследия раннехристианских мыслителей и в то же время опираясь на словесность классической древности, закладывает основы studia humanitatis, которые станут необходимой идейной предпосылкой для того мощного подъема ренессансной литературы на народном языке, который с конца XV в. охватит сперва медичейскую Флоренцию, потом Италию, а затем всю Западную Европу, включая некоторые страны славянского мира. Роль Боккаччо в истории европейской гуманистической культуры оказалась весьма значительной. Возможно, в полной мере она не оценена и по сей день. Боккаччо, который еще в 1348—1349 гг. написал восторженный панегирик «De vita et moribus domini Francisci Petracchi» («О жизни и нравах господина Франческо Петрарки»), всегда восторженно преклонялся перед своим старшим другом, именуя его не иначе, как magister и pater. Однако в ряде случаев, следуя по пути, начертанному Петраркой, Боккаччо шел дальше своего «отца» и «учителя», обнаруживая более острое чувство истории и культурной преемственности. Так было, к примеру, с Гомером. Именно Боккаччо в 1360 г. пригласил во Флоренцию Леонтия Пилата, и по настоянию Боккаччо этому то ли византийцу, то ли калабрийскому греку была предоставлена в университете кафедра, с которой он в течение двух с половиной лет толковал Гомера, Еврипида и Аристотеля. Историческое значение этого жеста Боккаччо хорошо сознавал. Ренессансное самосознание было развито в нем очень сильно. Всегда крайне скромный, он с гордостью писал: «Я был первый, кто на собственные средства вернул творения Гомера и некоторых других греков в Этрурию, из которой они много веков назад удалились без всякой надежды на возвращение. И даже не столько в Этрурию вывел их я, сколько на родину» («Генеалогия», XV, 7). Флоренция, в которой был только что создан «Декамерон», воспринимается автором этой книги как вторая родина Гомера. Боккаччо как бы предвосхищал Фичино и Полициано. У истоков европейского эллинизма встал автор «Декамерона». В отличие от Петрарки, который вслед за Цицероном ставил древнегреческую литературу много ниже римской, он сумел почувствовать величие эллинских поэтов и посвятил им в «Генеалогии языческих богов» большую специальную главу. «В творчестве Боккаччо,— пишет А. Пертузи,— гораздо больше, чем в творчестве Петрарки, осуществилось слияние латинской культуры с культурой греческой, которая с конца VI века и по середину XIV столетия перестала быть созидательным фактором западной цивилизации. Боккаччо, хотя пока еще смутно и неопределенно, почувствовал, что для того, чтобы обрести подлинную целостность, Гуманизм должен пополнить матрицы латинской культуры и «humanitatis» культурою и человечностью древних греков»11.
Гомер — всего лишь один пример, хотя, может быть, и самый яркий. В 50-е годы XV в., как справедливо отвечает Витторе Бранка, «дом Боккаччо — и даже в еще большей мере, нежели дом magister'a, аристократически замкнутый и постоянно меняющий свое положение,— становится подлинным центром новой культуры, точкой пересечения различного рода петраркизмов — ломбардо-венетского, романьольского, неаполитанского. В этом доме сформировались Сильвестри, Салутати, Виллани, Марсильи — все те, кто станут впоследствии ревностными участниками столь дорогого Боккаччо августинианского кружка, собиравшегося в монастыре Святого Духа. Из боккаччиевского скриптория распространялись по Италии и по всей Европе новые поразительные литературные открытия, а также десятки и десятки списков античных авторов, которые вместе с кодексами, выходившими от Петрарки и из падуанской группы, составили новый классический канон» 12.
Однако Боккаччо стал не только превосходным организатором новой, гуманистической культуры — он все время оставался писателем. Произведения, написанные им на латинском языке,— «De casibus virorum illustrum» (1360, окончательная редакция 1373—1374), «De mulieribus claris» (1362—1375), «De montibus, silvis, fontibus, lacubus, fluminibus, stagnis seu paludibus» (1357—1374), «Genealogia deorum gentilium» (1340—1374) — в художественном отношении менее значительны и для нынешнего читателя не столь интересны, как «Декамерон», «Фьезоланские нимфы» или «Фьямметта»: Боккаччо был прежде всего поэтом, а уж потом мыслителем и филологом; его латинский язык более средневеков, чем язык Петрарки, а его отношение к древности несравненно менее критично. Однако недооценивать значение латинских трудов Боккаччо в деле формирования миросозерцания европейского гуманизма было бы очень неверно. В последний период своей жизни Боккаччо не повторял Петрарку, а в ряде случаев существенно дополнял его идеи и концепции, расширяя ту идеологическую базу, на которой великие филологи Кваттроченто начнут строить национальную культуру Высокого Ренессанса. Трактат «De casibus virorum illustrum» («О злосчастной судьбе знаменитых людей»), в котором были наиболее полно сформулированы философские воззрения автора «Декамерона», его эвдемонистическая этика и концепция «божественности» человека, во многом уточнил политические идеалы раннего итальянского гуманизма, придал им не только значительно ярче выраженный, чем у Петрарки, антимонархический оттенок, но и определенную аытибуржуазпость, жестоко осмеяв новую аристократию купцов, пришедшую к власти в республиканской Флоренции.
Сочинение «О знаменитых женщинах», написанное «в особую похвалу женского пола», стало 'своеобразной параллелью к петрарковскому трактату «De viris illustribus». В нем по-прежнему утверждалось могущество природы и благородство человеческого духа. Объясняя, отчего в трактате Боккаччо, озаглавленном «De mulieribus claris», не нашлось места ни для одной канонизированной церковью святой и почему в нем так много грешных мирянок и вовсе неправедных язычниц, Боккаччо писал в духе декамероновского гуманизма: «Первые ради вечной и истинной славы весьма часто принуждали себя к терпению, почти противному человеческой природе, подражая святым предписаниям и примерам наставников, тогда как последние под влиянием или некоего дара природы, или инстинкта, или чаще страсти к здешнему мимолетному блеску, однако не без могучей силы ума достигали славы или переносили весьма часто самые тяжелые удары судьбы» 13.
«Генеалогия языческих богов». Трактат писался долго: с 1350 по 1360 г. В 1363 г. Боккаччо его переработал и присоединил к нему еще две книги (XIV и XV), содержащие защиту поэзии от нападок со стороны теологов и средневековых схоластов, а также своего рода духовную автобиографию автора «Декамерона» и апологию его творчества. В этих двух книгах, развивая и дополняя отдельные положения поэтики Петрарки и Альбертино Муссато, Боккаччо существенно продвинул вперед литературно-эстетическую теорию итальянского Возрождения, подчеркнув значение вымыслов в деле создания духовной общности народа, нации и человечества. Настаивая на серьезности басен — и на это следовало бы обратить особое внимание,— Боккаччо имел в виду не только мифы, которыми пользовались Гомер, Гораций и Овидий, но также и ту поэтическую фантазию, которую обнаруживают «простые неграмотные старушки, рассказывающие у вечернего очага сказки об орках, феях и ведьмах». Вступив на петрарковский путь освоения классической древности, Боккаччо отнюдь не утратил интереса ни к народному языку, ни к собственно народной культуре во всех ее формах и проявлениях.
Неуспех «Декамерона» в среде гуманистической интеллигенции не мог остановить деятельности Боккаччо, направленной на создание итальянской национальной литературы, вырастающей из языка и самосознания народа. Деятельность эта продолжала оставаться широкой и многосторонней. В 1364 г., а вовсе не в 1355, как до недавнего времени принято было считать, Боккаччо написал очень любопытное произведение на народном языке под несколько загадочным заглавием «Корбаччо»14. Именно в нем чаще всего усматривали рецидивы средневековой идеологии и чисто средневековый взгляд на женщину, казалось бы, довольно странный у автора «Декамерона» и трактата «О знаменитых женщинах».
Материал средневековых рассказов «о злых женах» в «Корбаччо», действительно, представлен более чем щедро. Однако это только материал. Опираясь на него и еще в большей мере, чем в «Декамероне», используя формы гротескного реализма, столь характерные для смеховой культуры позднего Средневековья, Боккаччо создал в «Корбаччо» принципиально новый литературный жанр — жанр по-ренессансному личного сатирического памфлета. Пародируя повествовательные структуры средневекового «видения» (в «Корбаччо» оно оказывается обычным сновидением), писатель-гуманист не только мстил пренебрегшей его любовью веселой вдове, но и, подобно декамероновскому студенту Риньери, отстаивал общественное достоинство интеллигента-литератора, на деле доказывая, что «могущество пера гораздо сильнее, чем полагают те, которые не познали его на опыте» (VIII, 7, 486). В «Корбаччо» Джованни Боккаччо опять встал на защиту поэзии. Однако музы, о которых он теперь говорил, уже не были милыми, прелестными дамами создателя «Декамерона»—это были строгие музы новой, гуманистической культуры. Побуждая Боккаччо придерживаться петрарковского жизненного идеала, загробная тень, пародирующая дантовского Вергилия, наставляет писателя:
«Пока ты пребудешь в лесах и безлюдии, тебя не покинут кастальские нимфы, с которыми тоже надеются сравняться проклятые бабы; нимфы эти, как мне доподлинно известно, сияют небесной красотой; но они, прекрасные, никогда не станут тебя презирать и осмеивать и будут рады сопутствовать тебе в прогулках и вести с тобой беседы...
они объяснят тебе, почему сменяют друг друга времена года и в чем причина затмений солнца и луны <...> они прочитают тебе стихи Гомера, Вергилия и других великих поэтов, прочитают затем и твои, если ты захочешь» 15.
Примечательно, что наибольший гнев автора «Корбаччо» вызывают насмешки вдовы и ее любовника не над его человеческими слабостями, а над музами studia humanitatis и над классиками античной литературы. Открывая автору глаза на обольстившую его вдову и не жалея при этом приемов и образов, заимствованных из арсенала средневековых комических поэтов, тень взывает прежде всего к чувствам писателя-гуманиста: «Музы, столь любимые и почитаемые тобой, были объявлены дурищами, а все твои занятия — вздором несусветным. Еще того хуже: Аристотель, Туллий, Вергилий и Тит Ливии и многие другие прославленные мужи, ставшие, по моему разумению, твоими друзьями и близкими, были втоптаны в грязь, осмеяны, унижены, выставлены в дурацком и подлом виде, как бараны на болоте» 16.
«Корбаччо» был не отступлением Боккаччо на позиции по-средневековому аскетической идеологии, а, напротив, решительной, гротесково резкой атакой на «темных дюдей», на противников той новой, гуманистической культуры, историко-филологические основы которой вместе с Петраркой в 50-е годы XIV в. закладывал автор «Декамерона».
Не надо, впрочем, думать, будто гуманистическое сотрудничество Петрарки и Боккаччо распространялось только на воскрешение древних. Важную роль в нем играла также разработка народного языка и стиля новой, ренессансной поэзии. Боккаччо заинтересованно следил за работой не только над «Африкой», но и над петрарковским «Канцоньере». Если в юности первое знакомство с сонетами и канцонами Петрарки повергло Боккаччо в отчаяние и побудило его предать огню собственные стихотворные опыты, то в зрелые годы петрарковские «Rerum vulgarium fragmenta» стали мощным творческим стимулом как для Боккаччо-лирика, так и для Боккаччо — создателя «Декамерона».
Вопреки до недавнего времени широко распространенному мнению, основанному главным образом на нескольких шутливых фразах в письме к Майнардо Кавальканти (сентябрь 1372 г.), Боккаччо от «Декамерона» никогда не отрекался. Как теперь убедительно доказано, лучший список «Декамерона», сделанный в 1370—1372 г., является авторской рукописью и последней кое в чем подправленной редакцией главной книги Боккаччо17«Декамероном» вскоре после пребывания в Падуе у Петрарки (1368) и под непосредственным впечатлением тех бесед о языке и стиле итальянской поэзии, которые он вел с основоположником ренессансного гуманизма18.
Воздействие Петрарки на Боккаччо — факт широко известный. Громче всех об этом воздействии говорил сам Боккаччо. Однако не надо забывать о том, что и автор «Декамерона» влиял на Петрарку. Написанные дантовскими терцинами. «Триумфы» были задуманы и писались с постоянной иглядкой на «Любовное видение»19.
Новеллистическая книга Боккаччо тоже оставила след в главном своде петрарковской лирики. В октябре 1368 г., сразу же после того как Боккаччо вернулся из Падуи во Флоренцию, Петрарка еще раз переделал и дописал триста двадцать третье стихотворение «Rerum vulgarium fragmenta». Стихотворение это аллегорично и посвящено смерти Лауры. Его называют иногда «Канцоной видения». В первой строфе этого стихотворения рассказывается о том, как поэт, стоя однажды у окна, увидел свою возлюбленную, превращенную в прекрасную лань, которую яростно преследовали два огромных, свирепых пса, один черный, другой белый. Ситуация в стихотворении — декамероновская. На аллегорические образы «Канцоны видения» наложила явственный отпечаток знаменитая новелла о Настаджио дельи Онести (V, 8) 20.
«Декамерон» читался Петраркой часто и внимательно. С последней редакцией главной книги Боккаччо magister познакомился сразу после ее завершения. Возможно, в 1370—1372 гг. Боккаччо так старательно переписывал свое любимое детище именно потому, что оно предназначалось для Петрарки. Как бы то ни было, в начале 1373 г. Петрарка написал Боккаччо обширное послание, содержащее наряду с прочим, по видимости беглый, но на самом деле глубокий и разносторонний анализ поэтики и стиля «Декамерона». К письму был приложен сделанный Петраркой перевод на латинский язык — случай в его творческой практике абсолютно уникальный — новеллы о Гризельде, озаглавленный «De insigni obedientia et fide uxoria» («О замечательном послушании и супружеской верности»).
«Следуя указанию Горация,— писал Петрарка Боккаччо,— я переводил не рабски, кое-где изменял и прибавлял и думаю, что ты не только позволишь это, но и одобришь. Тебе посвящены эти страницы, новелла возвращается, откуда пришла: ей знаком судья, и дом, и путь; кто прочтет ее, будет знать, что за нее отвечаешь ты, а не я. Если меня спросят, действительное ли это происшествие или сказка, я отвечу с Саллюстием: ответственность падает на автора, то есть на моего друга Джованни» (Sen., XVII, 3).
В переводе Петрарки непосредственность и гибкость народного языка вытеснена приподнятостью и несколько чопорной торжественностью еще не столько классического, сколько классицистического стиля. В свое время на это обратил внимание А. Н. Веселовский, в эстетических оценках которого почти всегда ощущается опыт великой русской литературы XIX столетия. «Переделка, которой Петрарка подверг Боккаччо,— писал он,— характерна для риторики гуманистов, с ее речами и описаниями, общими местами, не всегда идущими к делу, и благообразным декорумом в ущерб реализму» 21.
Форсирование гуманистической риторики не только не умаляло, но еще больше подчеркивало историческое значение жеста величайшего итальянского лирика. Письмом к Боккаччо к приложенным к нему рассказом «О замечательном послушании и супружеской верности» Петрарка намеревался завершить собрание своих писем. На это следовало бы обратить внимание. Перевод декамероновской новеллы должен был не просто пополнить собой эпистолярный свод, ставший своего рода идеологической программой итальянского гуманизма, но и занять в нем место исключительное и совсем особое — то самое место, где, по словам Петрарки, «риторика повелевает помещать самое лучшее» (Sen. XVII, 3). Петрарка перевел на язык и стиль гуманистической латыни новеллу о Гризельде не только оттого, что он еще не доверял национальным возможностям народного языка, но также и потому, что он уже осознал, что создание новой, ренессансной прозы без «Декамерона» окажется невозможным.
Письмо Петрарки и перевод «Гризельды» Боккаччо не получил. Петрарка предвидел это, зная порядки на итальянских таможнях. В июле 1374 г. он писал Боккаччо: «Я узнал, что два моих пространных послания не дошли до тебя, как, видимо, не дойдет и это. Пограничная стража вскрывает письма; так ей приказано правителями, которых сознание своей тирании заставляет беспрестанно тревожиться и собирать слухи. Письма они вскрывают, но если в былое время они переписывали, что нравилось их ослиным ушам, то теперь они упростили дело и отпускают гонцов ни с чем» (Sen., XVII, 4).
Тем не менее слухи о петрарковском переводе до Боккаччо дошли. Это было слишком большое событие, чтобы оно могло остаться не известным тогдашней литературной общественности. Признание «учителем» «Декамерона» значило для Боккаччо очень много, и он горел желанием познакомиться с латинской «Гризельдой». В конце письма к Франческо да Броссано, проникнутого тревогой за судьбу «Африки» и «Триумфов», Боккаччо писал: «... мне очень хотелось бы, если это тебя не затруднит, получить копию его довольно пространного письма ко мне... а также список последней из моих новелл, которую он украсил своим словом. Он сам мне отправил и то и другое, как уверяет наш брат Луиджи из ордена монахов-отшельников, но из-за нерадения гонцов письмо и новелла затерялись в пути. Полагаю, что виной тому досмотрщики, которые нередко, нарушая данные им права, гнусно присваивают почту. Знаю, что тебе это будет нелегко, но ты мой друг, а другу надо со всей откровенностью говорить о своих самых сильных желаниях»22.
Учитель, ты ушел в тот край блаженный,
Куда душа, дерзая уповать,
Что и в нее прольется благодать,
Стремится из юдоли нашей бренной;
Узреть надеясь Лауру опять,
И где с ней рядом бога созерцать
Дано моей Фьямметте несравненной.
Вкушай отныне сладостный покой
Беседуй с Данте, Чино и Сенуччо.
Меня ж, коль в жизни был доволен мной,
Возьми к тебе, чтоб повстречался там
Я с той, к кому горю любовью жгучей.
Последние годы автора «Декамерона» были отданы Данте.
Боккаччо изо всех сил старался сломить предубежденность Петрарки по отношению к «Божественной Комедии», не без основания считая, что без учета ее опыта в разработке народного языка новая поэтическая культура в Италии построена быть не может. Это главная тема «Небольшого трактата во славу Данте» (1351— 1362). В нем Боккаччо опять создавал новый литературный жанр — жанр романизованной биографии. Содержащаяся в «Небольшом трактате» гуманистическая интерпретация общественной роли поэзии и поэта непосредственно продолжала литературно-эстетические концепции «Декамерона» и примыкала к идеям, изложенным в четырнадцатой книге «Генеалогии языческих богов». В октябре 1373 г. флорентийская коммуна поручила Боккаччо прочесть цикл публичных лекций о поэме Данте.
Боккаччо читал их в церкви св. Стефана до января следующего года, когда болезнь вынудила его отказаться от чтения и опять вернуться в дедовский дом. Лекции — их шестьдесят — были записаны самим Боккаччо и составили его «Комментарии к ,,Божественной Комедии"», оборвавшиеся на семнадцатой песни «Ада». Это был его последний великий труд. Боккаччо ввел Данте в сферу интересов той новой, гуманистической интеллигенции (Салутати, Марсильи, Траверсари), которая сформировалась во Флоренции под его непосредственным влиянием.
«Комментарии», во второй половине XV в. была подхвачена Кристофоро Ландино и существенно повлияла на эстетические идеи Марсилио Фичиио. Именно творчеству Боккаччо итальянский гуманизм больше всего обязан тем, что даже в пору самых пылких увлечений античностью он не порвал всех связей с народным языком и народной культурой.
Умер Боккаччо в Чертальдо 21 декабря 1375 г. На его надгробии написано:
Hie sub mole iacent cineres ас ossa Iohannis.
Mens sedet ante Deum meritis ornata laborum
Moralis vite. Genitor Boccaccius illi,
23.
Эту эпитафию написал сам Боккаччо. За ней следует другая, составленная Коллуччо Салутати, учеником и продолжателем Боккаччо, в ту пору уже государственным секретарем Флорентийской республики. Упрекнув поэта за чрезмерную скромность, Салутати перечислил важнейшие, с его точки зрения, творения Боккаччо и закончил словами: «Те vulgo mille labores, percellebrem faciunt: etas te nulla silebit» 24.
Тем не менее ни «Декамерон», ни другие произведения Боккаччо на народном языке упомянуты Салутати не были. Не вспомнил канцлер о «Декамероне» и в своих посланиях к Франческо де Брассано и Луиджи Марсильи, где он опять в связи с утратой Боккаччо перечислил только его латинские труды. Для итальянских литераторов конца XIV в. такая позиция была характерна. Даже Франко Саккетти, откликнувшийся на смерть Боккаччо большой проникновенной канцоной, в которой он скорбел о том, что теперь некому объяснять флорентийцам Данте, назвал в ней лишь пять книг величайшего флорентийского прозаика: «О знаменитых мужах первая, вторая касается славных дам, название третьей «Буколика», четвертая «Горы и реки», пятая же «О богах и их нравах»». «Декамерон» опять оказался пропущен. Со смертью Боккаччо, сетовал Саккетти, умерла всякая литература:
La stagione è rivolta:
Se tornerà non so: ma credo, tardi25.
«Декамерон» забыт не был. В то самое время, когда Саккетти сочинял свою канцону, им уже писались рассказы на превосходном народном языке, в которых он, по его же собственным словам, «следовал примеру превосходного флорентийского поэта мессера Джованни Боккаччо». В авторском предисловии к «Тремстам новеллам» содержались в высшей степени примечательные строки. О Боккаччо в нем говорилось, что «хотя он и написал книгу „Сто новелл" для развлечения, однако, по причине благородства своего ума обеспечил ей такое распространение, что даже французы и англичане перевели ее на свои языки» 26.
Возможно, Боккаччо был еще жив, когда Джеффри Чосер переложил английским стихом его историю о Гризельде27. Не основные тексты Средневековья, не «Песнь о Роланде», не романы Кретьена де Труа, не «Кентерберийские рассказы», даже не «Божественная Комедия», а именно «Декамерон» стал первой книгой на народном языке, которая была переведена на языки других европейских наций. За переводом Чосера последовали переводы в Каталонии, Германии и Кастилии. Даже подозрительно относящаяся к Западу Византия переложила на греческий язык несколько страниц из главной книги Джованни Боккаччо. «Декамерон» стал у самого начала мощного подъема новой европейской литературы и в течение нескольких веков оказывал на нее самое непосредственное влияние. Неудивительно, что мы встречаем его на пороге великой русской литературы XIX столетия. В свои «Опыты в стихах и прозе» К. Н. Батюшков включил перевод «Гризельды». Когда Пушкин писал, что «Батюшков, счастливый сподвижник Ломоносова, сделал для русского языка то же самое, что Петрарка для итальянского» 28, он, несомненно, имел в виду прежде всего язык поэзии. Однако и прозаические опыты Батюшкова, которым сам он придавал огромное значение, сыграли свою роль в деле формирования национального стиля русской классики. В декабрьские дни 1825 г., вдохновенно, свободно и весело создавая «Графа Нулина», Пушкин вспоминал не только о «Лукреции» Шекспира, но также и о «Декамероне» Джованни Боккаччо.
Примечания
«Decameron».— Per il testo del «Decameron».— Stidi di Filologia Italiana. Bollettino dell'Accadеmia della Crusca. Fircnze: Sansoni, 1940, vol. VIII.
2 Боккаччо Дж. Малые произведения. Л.: Худож. лит., 1975, с. 503.
3 В. Бранка допускает, что с первым наброском «Декамерона» Петрарка познакомился еще 1351 г., в ту пору, когда у него гостил Боккаччо. См.: Branca V. Giovanni Boccaccio: profilo biografico. Firenze: Sansoni, 1977, p. 89; Idem. Boccaccio medievale, p. 342-347.
5 Об этом эпизоде см.: Веселовский А. Н. Собр. соч. СПб., 1915, т. 5, с. 453—456; Traversari G. II beato Pietro Petroni sanese e la conversazione del Boccaccio.— Rassegna pugliesc, 1905, XXII. Теперь, однако, доказано, что рассказ о посещении Боккаччо Джоаккино Чани, содержащийся в девятой главе жития Пьетро Петрони,— интерполяция, сделанная в XVIII в. на основе письма Петрарки картезианским монахом Бартоломео, который перевел на латынь житие Петрони, приписав его блаженному Коломбини.
7 Branca V. Giovanni Boccaccio: Profilo biografico, p. 96.
8 Ibid., p. 92—121.
9 Кopeлин М. С. Ранний итальянский гуманизм и его историография. СПб., 1892, вып. 1, с. 281—282.
10 Лосев А. Ф. Эстетика Возрождения. М.: Мысль, 1978, с. 223.
«Илиады» и «Одиссеи» на латинский язык см.: Веселовский А. Н. Собр. соч. Пг., 1919, т. 6, с. 350—375.
12 Branca V. Giovanni Boccaccio, p. 118.
13 См.: Корелин М. Ранний итальянский гуманизм и его историография. СПб., 1914, т. III. Джованни Боккаччо, его критики и биографы, с. 24. О сочинениях Боккаччо на латинском языке см.: Веселовский А. Н. Собр. соч., т. 6, с. 209—277.
14 В своем комментарии к русскому переводу «Корбаччо» Н. Томашевский, опираясь главным образом на В. Бранку, отмечает: «Полной ясности в расшифровке этого названия нет. Большинство исследователей, однако, полагают, что название оригинала («Corbaccio») происходит от corbo, corvo (ворон), птицы, символизирующей дурное предзнаменование, выклевывающей глаза и мозг (то есть ослепляющей и лишающей разума). Иными словами, отнимающая у человека разум. По другим толкованиям, название это идет от испанского corbacho, что означает бич, хлыст. Первое представляется более правдоподобным» (см.: Боккаччо Дж. Малые произведения, с. 599). О новой датировке «Корбаччо», принятой в большинстве современных изданий, см.: Рadoan G. Sulla datazione del «Corbaccio».— Zettere italianc, 1963, XV, N 1; Idem. Ancora sulla datazione e sul titolo del «Corbaccio».— Lettere italiane, 1963, XV, N 2.
15 Боккаччо Дж. Малые произведения, с. 482.
17 Branca V. Ricci P. G.: Un autografo del «Decameron» (Codice Hamiltoniano 90). Padova: G. E. D. A. M., 1962. На основе этого кодекса подготовлено опубликованное в Текстах Академии делла Круска критическое издание «Декамерона». См.: Boccaccio G. Decameron, edizione critica secondo l'autografo Hamiltoniano / A cura di Branca V. Firenze, 1976.
18 Branca V. Giovanni Boccaccio, p. 173.
19 Branca V. Per la, genesi dei «Trionfi».— In: La Rinascita, 1941 IV; Idem. L'Amorosa Visione: tradizione, significati, fortuna/Annali della R. Scuola Normale superiore di Pisa, XI, 1941, S. 11; Billanouich G. Dalla Commedia e dall'Amorosa visione ai Troinfi.— Giornale storico della letteratura italiana, 1946, vol. CXXIII.
20 Branca V. f Giacon M. Temi e stilemi fra Petrarca e Boccaccio.— Studi sul Boccaccio, Firenze: Sansoni, 1975, vol. 8.
«Декамерона» см.: Martellotti G. Momenti narrativi nel Petrarca.— Studi petrarceschi, 1951, IV.
22 Boccaccio G. Opere in versi. Corbaccio. Trattatello in laude di Dante. Prose latine. Epistole. Milano; Napoli: Ricciardi R., 1965. p. 1254—1256. Брат Луиджи, о котором упоминается в письме, это Луиджи Марсильи, один из крупнейших гуманистов второй половины XIV в.
23 В прозаическом переводе А. Н. Веселовского это передано так: «Под этим камнем лежат прах и кости Иоанна, душа его предстает Богу, украшенная трудами земной жизни. Отцом его был Боккаччо, родиной Чертальдо, занятием — священная поэзия» (Собр. соч., т. 6, с. 612).
24 «Тысячи трудов всенародно славят тебя: никогда ты не будешь забытым».
25 «Эпоха закатилась, вернется ль она, не знаю, но полагаю, случится это не скоро».
27 Источником «Рассказа студента» в «Кентерберийских рассказах» Чосера, как известно, послужил латинский перевод Петрарки. Вопрос о том, встречался ли Чосер с Боккаччо во время своего пребывания в Италии (1372—1374), давно стал предметом спора среди ученых. На странность умолчания имени Боккаччо в сочинениях Чосера обратил внимание еще А. Н. Веселовский. «Чосер,— писал он,— так много обязанный Боккаччо, не знает, что он автор Филострато и Тезеиды, пользуется его De Claris Mulieribus, De Casibus, Генеалогиями и ни разу не цитирует по имени. Пересказывая в своем «Троиле и Крессиде» поэму о Филострато, он называет своим источником какого-то Лолдия, который является в House of Fame одним из авторов, писавших о Троянских деяниях; в том же Троиле и Крессиде переводит, с именем Лоллия, 88-й сонет Петрарки, которого дважды называет в Кентерберийских рассказах. Именно смешение Петрарки и Боккаччо с именем Лоллия показывает, что в данном случае Чосер следовал наивному приему средневековых поэтов, маскируя свои источники воображаемым, древним, иногда фантастическим именем» (Собр. соч., т. 6, с. 000—601). Академик М. П. Алексеев выдвинул хорошо обоснованную гипотезу, что этот мифический Лоллий и был автор «Декамерона» (Алексеев М. П. Кентерберийские рассказы и Декамерон.— Учен. зап. Ленинградского гос. педагогического института им. Герцена, 1941, т. XXI, с. 57—110). В. Бранка также не исключает возможности личного знакомства Чосера с Боккаччо и даже предполагает, что английский поэт присутствовал на публичных лекциях Боккаччо, посвященных «Божественной Комедии» (Branca V. Giovanni Boccaccio, p. 185).
?8 Пушкин Л. С. Полн. собр. соч. Л.: Наука, 1978, т. VII, с. 15.