3."Дом славы","Птичий парламент", "Троил и Хризеида", "Легенда о славных женщинах".
Впрочем, относительно поэмы "Дом славы", в которой три "книги", нужно сделать оговорку. Вторая "книга", а следовательно, и третья, несомненно, написаны не только после первого путешествия в Италию, но и после назначения Чосера таможенным контролером, т. е. после 1374 г., так как именно во второй он говорит о том, как он, разделавшись со своими счетами, спешит домой, чтобы погрузиться в чтение. Что касается первой "книги", она, всего вероятнее, написана раньше: в ней и вкус, и стиль - французские, и она полна мотивами, роднящими ее с "Романом о Розе" и вещами Гильома Машо. Лишь конец (стихи 449-450), где упоминается, рядом с Вергилием и Клавдианом, Данте, должен был появиться одновременно со следующими частями.
Эта поэма - тоже видение, как и "Книга о герцогине". Поэт засыпает и пробуждается в некоем дворце, который оказывается храмом Венеры. На стене - изображение эпизодов из "Энеиды", главным образом истории Дидоны. И по этому случаю - пространное и запутанное, - в духе "Романа о Розе" - воспоминание о разных неверных любовниках. Поэт выходят из храма и видит парящего в небе орла с золотыми перьями, ослепительного, "словно второе солнце". Читатель успевает и в орле, и во "втором солнце" узнать дантовские образы ("Чистилище", (песня 9; "Рай", песня 1); но тут кончается первая "книга", сразу меняется тон поэмы, и Чосер, обогащенный peaлиcтичecкими уроками итальянцев и наблюдениями английской жизни, начинает сбрасывать с себя средневековые условности.
Его золотой орел, подлинный герой второй "книги", нисколько не похож на апокалиптическую аллегорию Данте. В нем нет ничего священного, несмотря на его золотые перья. Вторая "книга" начинается стихом из "Комедии" ("Ад", песня 4): "О, Разум, описавший то, что я видел!" Орел хватает поэта своими когтями, отчего тот лишается чувств. Так полагалось и по Данте, но дальше все идет по-другому. Орел начинает говорить человеческим языком, и совсем не торжественным, а таким, каким всегда говорили в обществе Чосера: "Ну, приди в себя, не бойся! Стыдно!" А когда поэт пробуждается, орел начинает подсмеиваться над ним. Быть может, Чосер вспомнил тут Черного Херувима "Комедии", хотя насмешка орла очень далека от убийственного сарказма дантова дьявола, - в ней много ласки: "Святая Мария!.. Чего ты так расстроился, что тебя потащили? Право же, не из-за чего, pardee!.. Все делается тебе для науки и для пользы... Успокойся, будь смелее. Я друг тебе!" А поэт думал: "Боже! Неужели я должен погибнуть вот этим сумасшедшим образом, а не по-другому? Или Юпитер хочет превратить меня в звезду? Что это все вообще означает? Как будто я не Енох и не Илья, не Ромул и не Ганимед..." Орел угадал эти мысли. Он успокаивает поэта снова и после этого с большим юмором рассказывает ему, что представляет собою Дом славы, шутит с ним, пока они летят мимо Млечного Пути и разных созвездий. Поэт, которому, конечно, не очень удобно путешествовать столь своеобразным способом, отвечает отрывисто и спрашивает односложно, а орел продолжает все более широковещательно. Но потом - это великолепный штрих - он спрашивает: "Скажи откровенно, ведь я изложил все это тебе просто, без всяких словесных тонкостей, не многоречиво, без философских терминов, поэтических фигур и риторических прикрас. Не правда ли? Конечно, с ними было бы приятнее, но серьезный язык и серьезная материя сейчас была бы, пожалуй, тяжела. Как по-твоему?" - "И я сказал в ответ: - Да".
слухов вновь вспыхивает реалистическая сила чосеровых описаний и умение необычайно просто и естественно дать впечатление возникающих и ползущих во все стороны летучих вестей и слушков.
В те же годы, что и две последние книги "Дома славы", был написан "Птичий парламент", а несколько позднее - "Троил и Хризеида" (Troilus and Criseyde), обе вещи, в противоположность "Дому славы", законченные. В "Птичьем парламенте" чувствуется более обильная жатва книжных фактов и книжных впечатлений, чем даже в "Доме славы", что может служить аргументом для признания его хронологически более поздним. Тут "Тезеида" Боккаччо переплетается с целым рядом дантовских мотивов: надпись на адских воротах, каталог грешных любовников из V песни "Ада", сад земного рая из "Чистилища". Тут же Цицерон и Боэций. И тут же, славно исчезающие, уже воспоминания из второй части "Романа о Розе". Все это тоже претворено во что-то совершенно новое, свое, чосеровское.
Начинается, конечно, опять с видения. На этот раз поэт углубился в чтение цицеронова "Сна Сципиона", и сам погрузился в сон. Ему привиделось, что римский полководец берет его за руку и ведет в чудесный сад, обнесенный стеной. Описывая его, Чосер показывает, что изучение Данте и Боккаччо принесло уже зрелые плоды. Поэт исчерпал всю свою палитру пейзажного мастерства и сумел наполнить картину нежным лиризмом. В саду мать-Природа восседает, окруженная несметными - породы их подробно перечислены - стаями птиц. Идет суд. По форме - это куртуазный суд любви, но он весь пестрит совершенно конкретными штрихами, заимствованными из английской парламентской процедуры. Птицы ведут себя, как прожженные старые парламентарии. Птичьи лидеры - гусь, утка, кукушка и голубка. Суду нужно решить, кому отдаст свою руку царственная орлица, ибо претендентов у нее трое, тоже орлы. За каждым из них вереницы пернатых "болельщиков", которые криками стараются склонить невесту на сторону своих фаворитов. Орлы пространно, с соблюдением обычаев и жаргона настоящего парламента, излагают и мотивируют свои притязания.
"Парламент" ведет себя чрезвычайно несдержанно и нетерпеливо. То и дело раздаются крики: кек-кек, ку-ку, кик-кик, и читателю тут же дается перевод этих птичьих слов на человеческий язык, вероятно, довольно точно передававший возгласы с мест, гремевшие в палате общин Эдуарда III и Ричарда II: "Хватит! Кончайте! Пора уходить! Скоро ли конец вашим проклятым речам?" Но Природа, как заправский спикер, призывает всех к порядку: "Уймите ваши языки... Я сама знаю, что нужно делать. Успеете уйти... Здесь повелеваю я..." Она выслушивает соискателей до конца и... откладывает решение на год. Есть мнение, что под тремя женихами и их дамой Чосер скрыл реальных людей "орлиного" ранга. В том, что один из них - Ричард II, повидимому, согласны все.
"Дом славы" и "Птичий парламент" очень характерны как вещи промежуточного стиля. В них Чосер впервые дает не скованное аллегорией и символикой изображение жизни. Мудрый, терпимый резонер под маской златокрылого орла и коммонеры XIV в. под маскою крикливых птиц одинаково типичны. Поэта все больше тянет к прямому изображению жизни. Пусть сюжет будет далекий, - он сумеет использовать его для реалистического повествования. Так возник "Троил".
ему и в истории Троянской войны, приписываемой фригийцу Даресу, - главном источнике знакомства феодальной Европы с героями Гомера. Впервые вехи сюжета расставил французский трувер XII в. Бенуа де Сент Мор, поэму которого пересказал по-латыни Гвидо делле Колонне. Именно Бенуа соединил имена Троила и дочери троянского жреца Калхаса (у него она называется Бризеидой), перебежавшего к грекам. Боккаччо взял эту фабулу и сделал большую поэму "Филострато".
Чосер, очевидно, с восторгом ухватился за сюжет, как только познакомился с "Филострато". У него реализм поэмы Боккаччо сгустился еще больше. Все чисто романтические элементы из нее исчезли. Растянутая в полтора раза, она дала содержание пяти книгам, которые читаются - после Боккаччо - с еще более острым интересом. Характер и облик условных троянцев Чосера таков, что они делаются сколком с современных ему англичан культурного слоя. И Чосер нисколько не скрывает этого. Разговоры его героев обладают легкостью и непринужденностью разговоров, подслушанных в жизни. Троил подписывает письмо к Хризеиде: "Le vostre Т.", а Хризеида свое - "La vostre С.", как было принято в его лондонском кругу. Когда Хризеида, вызванная отцом, собирается в греческий лагерь и болтает с провожающими ее подругами, речи их не "троянские", а английские. Чтобы усилить убедительность своего повествования, Чосер вносит поправки в вымысел Боккаччо. Образы Троила и его счастливого соперника Диомеда в основном остались без изменения. Напротив, Хризеида и Пандар, любимые детища фантазии Боккаччо, - совсем другие. Гризеида (такова транскрипция Боккаччо) вылеплена из того же теста, что героини "Декамерона". Молодая вдова, знакомая со сладостью любовных утех и неистово по ним тоскующая, она оценивает достоинства Троила и не слишком мучает себя колебаниями: быстро решает, что так суждено свыше, принимает возлюбленного у себя и отдается ему.
клокочет так стихийно, как у героини Боккаччо. Чтобы она могла отдаться Троилу, понадобилась сложная и необычайная обстановка: визит к Пандару, ливень, помешавший своевременному возвращению домой, неожиданное появление Троила. Психологический облик Хризеиды и тоньше, и сложнее, чем у Боккаччо. Еще более глубокой переработке подвергся образ Пандара, которого Чосер, как давно предполагают, наделил некоторыми собственными чертами. Из кузена Хризеиды Пандар превратился в ее дядю, т. е. в человека, более богатого опытом и готового все свое знание жизни обратить на любовное посредничество между другом и племянницей. Всего замечательнее в нем умение понять всякое искреннее движение сердца у ближнего и простить всякое увлечение, как бы оно далеко ни зашло, если оно чисто, и бескорыстно. Никто не умеет так искусно, как он, успокоить опасения насчет сплетен и осуждений. Никто не обладает таким неиссякаемым запасом юмора, чтобы поддержать колеблющегося в минуты сомнений и душевного упадка, шуткой поднять настроение, заразить оптимизмом. Веселый циник, жизнерадостный хлопотун, неутомимый почтальон влюбленных, он как будто сам получает долю в счастье, которое он налаживает для своей племянницы и ее воздыхателя. При этом он подлинный англичанин, как и Троил с Хризеидой, как и Диомед, и все остальные персонажи поэмы. Чосер ни на одну минуту не представляет своих героев в античных одеяниях, в античных латах, на античных колесницах. Они - рыцари и дамы из окружения короля Эдуарда и Черного Принца, королевы Филиппы и Джона Гаунта. Они все - живые, подлинные люди. Недаром орлиный глаз Шекспира разглядел в поэме Чосера канву для драмы и использовал ее, чтобы показать своим зрителям и "лживую Креосиду", и Троила, и Пандара средствами сценического мастерства.
"Троил" - единственная крупная вещь Чосера, вполне законченная, первая вещь, где его гений достиг настоящей зрелости, и первая вообще большая поэма на английском языке, в которой трепещет настоящее искусство. По культурному и общественному значению она уступает "Кентерберййским рассказам", по художественным достоинствам - нисколько.
"Легенда о славных женщинах" - опять видение, т. е. возвращение к поэзии Лорриса и Машо. Пролог к "Легенде" прелестен. Поэт вышел в сад. Там, опьяненный весенними ароматами, он прилег под деревом, заснул и увидел во сне бога любви. Он вел за руку прекрасную королеву, одетую в зеленые и золотистые цвета, - то была Алкеста, - а следом за ними шла свита из многих тысяч женщин. Бог любви стал упрекать поэта за то, что он перевел "Роман о Розе" и написал "Троила", два произведения, которые являются "бунтом против его заповедей", ибо одно прославляет неверную Хризеиду, другое - издевается над влюбленными. Алкеста вступается за смущенного поэта и в искупление его вины налагает на него эпитимию: каждый год писать по поэме в честь женщины, сохранившей верность обетам любви. Чосер принял это условие и за девять лет написал девять хвалебных сказов, следуя испытанному сюжетному водительству Боккаччо. Куски "Достославных женщин" стали кусками "Легенды о славных женщинах". Тут Клеопатра, Дидона, Лукреция, Медея, Ариадна, Гипермнестра и другие героини любви, о которых повествуют миф и история. При этом Чосеру очень помогли "Героиды" Овидия. Поэма в целом слилась в мощную симфонию во славу любви как чистого победного, высоко человеческого чувства.
век", "Жалоба Венеры" - параллель более ранней "Жалобы Марсу" или "Против женского непостоянства". Есть стихи, имеющие автобиографический интерес: "Послание к Скогану", "Послание к Бактону", "Жалоба кошелю". Это были рабочие этюды к крупным вещам, прежде всего к "Кентерберййским рассказам".