Глава XX. Я отвергаю любовь...
Измены
Вийон сам определил контуры мира, где ему не отказано в нежности и где он в своих несчастьях находит некоторое утешение.
Речь идет о поэме, во всех отношениях трудной. Клеману Маро было угодно назвать ее «Баллада, в которой Вийон просит у всех прощения». В этой балладе, если вспомнить точный смысл термина «завещание», уже обличающего общество, поэт, представив себя умирающим, в последний раз взывает к всеобщему состраданию.
Кому предназначается его крик отчаянья? Кого вновь ищет его трагический взгляд? Тех, кто сбросил его со счетов? Тех, кто не понял его при жизни? Тех, кто его презирал? Тех, кто отказывал ему в любви? Как бы то ни было, благодаря тональности, внезапно меняющейся с третьей строфы, и силе, которую он вкладывает в стихи о своих палачах, вопреки угрозам в конце баллады Вийон злорадно смешивает в гротесковом карнавале лицемеров, братьев нищих, молодых щеголей, щелкающих каблуками на новый манер, прохаживаясь по парижской мостовой, хорошеньких девушек, затянутых в узкие платья, и легкомысленных служанок, выставляющих напоказ свои груди, чтобы получить чаевые. Крик боли, которым заканчивается «Большое завещание», — лишь проявление упадка духа. Жалость, о которой молит поэт, заключена в образе радостей, испытанных им; он претерпел и равнодушие, и вражду.
Прошу монахов и бродяг, Бездомных нищих, и попов, И ротозеев, и гуляк, Служанок, слуг из кабаков, Разряженных девиц и вдов, Хлыщей, готовых голосить От слишком узких башмаков, — Я всех прошу меня простить. Шлюх, для прельщения зевак Открывших груди до сосков, Воров, героев ссор и драк, Фигляров, пьяных простаков, Шутейных дур и дураков, — Чтоб никого не позабыть! — И молодых, и стариков, — Я всех прошу меня простить. А вас, предателей, собак, За холод стен и груз оков, За хлеб с водой и вечный мрак, За ночи горькие без снов Дерьмом попотчевать готов, Да не могу штаны спустить! А потому, не тратя слов, Я всех прошу меня простить. Но чтоб отделать этих псов, Я умоляю не щадить Ни кулаков, ни каблуков! И всех прошу меня простить [1].
Завещание все, до последней строчки, вымышлено Вийоном, хорошо знакомым с языком судей: в свой последний миг умирающий просит прощения у всех, с кем он имел дело. Баллада эта — каталог ссор магистра Франсуа Вийона.
Есть люди, у которых он хотел бы попросить прощения — ведь в это мгновение ему нужно чуточку жалости. Но есть другие, от них ему не нужно подачек. Однако у него были не только девки с постоялых дворов, позволяющие ласкать себя, не только жадные до денег шлюхи Толстуха Марго и Марион л'Идоль; Вийон познал истинную любовь. Он бредил ею. Он подвергал себя опасности. Выставленный вон, мэтр Франсуа никому не давал прикасаться к своей ране. Катрин де Воссель остается тайной для историков, и слава Богу. Мы знаем только имя той, что, без сомнения, была большой любовью Франсуа Вийона и что отвечала ему лишь язвительными попреками. Кроме того, известно, что семья под именем Воссель проживала вблизи Наваррского коллежа, недалеко от Сен-Бенуа-ле-Бетурне. Само имя, впрочем, появляется только как повод для упрека.
Меня ж трепали, как кудель, Зад превратили мне в котлету! Ах, Катерина де Воссель Со мной сыграла шутку эту[2].
Итак, Катрин велела его «трепать, как кудель», его «зад превратили в котлету». Та ли это Катрин, о которой шла речь уже в «Малом завещании» 1456 года? Возлюбленная поэта неизвестна, но упреки, адресованные ей, точно такие же, какие будут в «Завещании» 1461 года. Она его завлекла. Он знал ее нежные взгляды... Она всех вводит в заблуждение... И она совершает неблаговидный поступок в тот миг, когда поэт пребывает в полной уверенности, что она принадлежит ему. «Вероломная и жестокая», она сама рвет любовную связь, соединявшую их.
Лицом к лицу с Селименой, Альцест — Вийон ведет себя так, как только и возможно в подобном случае: он делает вид, что ему все нипочем. Он скоморошествует. Он ищет прибежища в бессмыслице, которая ему обойдется дорого: «Из-за нее умирают здоровые члены». Он смеется над собой: в высоком тоне куртуазной, официальной поэзии, которая еще вовсю блещет в аристократическом обществе, он завещает возлюбленной свое сердце.
Затем тебе, подруге милой, Из-за которой вдаль бегу, Кто радости меня лишила И мысли спутала в мозгу, Оставлю сердце. Не могу Столь тяжкий груз в груди нести! Оно погибло, я не лгу, — За это Бог ее прости! [3]
С отчаянной решимостью Вийон объявляет об уходе в ответ на безразличие его дамы сердца, но видно также, что иные женские образы, встречающиеся в его поэзии, несут отпечаток добродетели. Впрочем, он отправляется искать другую. Он как бы пожимает плечами, прибегая к словесному эротизму: он идет «обрабатывать другие поля».
Пятью годами позже Вийон вернется в Париж. Катрин по-прежнему будет холодна к этому любовнику, в котором она видит, быть может, лишь бродягу, продрогшего и изрядно потрепанного. Поэту остается только признать, что его место занято.
Он старается забыть свою парижскую любовь. В его жизнь вошла Марта — Марта, чье имя появляется в акростихе так же, как и имя Франсуа в конце «Баллады подружке Вийона». Марта сослужит ему в Блуа добрую службу, представив и рекомендовав его Карлу Орлеанскому, доброму сеньору, принцу влюбленных.
Он вспомнил о Марте, потому что знал одну Марту и потому что, возможно, в это время она ему сочувствовала. Но баллада — не что иное, как стилистическое упражнение на заданную тему, весьма традиционную: об отвергнутой любви. В риторическом контексте куртуазной любви, где сталкиваются пороки и добродетели, скрываясь за условными аллегориями и клише, заимствованными у рыцарской этики, являющейся основой куртуазности, «Баллада подружке Вийона» звучит в унисон. Бегство и бесчестие в словаре куртуазной любви — то же самое, что вероломная прелесть и вводящая в заблуждение фальшивая красота. В этих поединках умирают, не нанеся ни одного удара.
Персонажами не являются ни Марта, ни Франсуа. Имена здесь — ради посвящения, а истинные персонажи — это герои «Романа о Розе», слегка переименованные: Гордость, Лицемерие, Безжалостный взгляд... Вийон не дает высказаться своему сердцу, как Гийом де Лоррис или Жан де Мён в 21 780 стихах «Романа». «Роман о Розе» был антологией чувства, как одного, так и множества людей; «Баллада подружке Вийона» — лишь свидетельство мастерства изголодавшегося клирика, который старается отличиться, дабы ублажить мецената.
Бесплатное развлечение или возможность введения во Двор, «Баллада подружке Вийона» послужила, без сомнения, трем целям. Принцу она говорила о Вийоне и, быть может, в пользу Вийона. Марте она напомнила о Франсуа. Эти жестокие стихи — месть бывшего любовника Катрин де Воссель, и позднее они будут включены в «Большое завещание».
Фальшивая душа — гнилой товар, Румяна лгут, обманывая взор, Амур нанес мне гибельный удар, Неугасим страдания костер. Сомнения язвят острее шпор! Ужель в тоске покину этот мир? Алмазный взгляд смягчит ли мой укор? Не погуби, спаси того, кто сир! Мне б сразу погасить в душе пожар, А я страдал напрасно до сих пор, Рыдал, любви вымаливая дар... Теперь же что? Изгнания позор? Ад ревности? Все, кто на ноги скор, Сюда смотри: безжалостный кумир Мне произносит смертный приговор! Не погуби, спаси того, кто сир! [4]
Хотел ли он забыть Катрин? Разгонял ли он скуку? За куртуазным вымыслом проглядывает горечь, не связанная ничем с правилами поэтической игры. Вийон сокрушается о безвозвратной потере — об утрате любовных иллюзий. Прошло время, когда он ходил «обрабатывать другие поля». Возраст дает о себе знать, а тут еще и нищета. Возраст гонит миражи любви. По правде говоря, он отгоняет и образ любимой...
В Париже любовь была драматичной. В ссылке 1457— 1460 годов она становится мучительной. Отказ в помиловании делает еще более горестными годы, проведенные им вне Парижа.
Вийон забывает Марту. Он бережет свою поэму. В то время как судьба поэта ужесточается, стихи прошедших лет приобретают новое звучание: они не только стихи-воспоминание, они также и оружие. Ибо в Париже, куда он возвращается в 1461 году по выходе из мёнской тюрьмы, Вийон вновь встречает Катрин и узнает, что она дарит богатому Итье Маршану то, в чем отказывала бедному школяру. Маршан — свой человек при дворе Карла Французского, брата нового короля Людовика XI. Он и дипломат, и финансист, интриган и посредник, деньги к нему сами идут. Поэт говорит о нем с недоброжелательностью, не вписывающейся в условности любовной битвы: Катрин любит только за деньги. Чувствуя все время возобновляющуюся обиду и унижение, Вийон во власти одной лишь мысли: его предали. Катрин предпочла ему другого. Она привела его на дорогу любви затем, чтобы бросить там.
Но я еще любил тогда Так беззаветно, всей душою, Сгорал от страсти и стыда, Рыдал от ревности, не скрою. О, если б, тронута мольбою, Она призналась с первых дней, Что это было лишь игрою, — Я б избежал ее сетей! Увы, на все мольбы в ответ Она мне ласково кивала, Не говоря ни «да», ни «нет». Моим признаниям внимала, Звала, манила, обещала Утишить боль сердечных ран, Всему притворно потакала, — Но это был сплошной обман [5].
5 Там же. С. 64. Вийон оплакивает не плотскую любовь, в которой ему отказывала Катрин. Он оплакивает душевную близость, подаренную ему Катрин, но, оказывается, его обманывали. Ему невыносимо вспоминать об их посиделках, о том терпении, с коим она слушала его бесконечную болтовню.
Заставляла ли она его сражаться за нее? Ягоды смородины, которые он жевал, не были ли они с тех веток, которыми в Париже обычно стегали детей? Действительно ли она выпроводила своего возлюбленного и оставила голым у дверей? Но дано ли кому-нибудь что-либо знать об этом поэте-самоистязателе — ведь он мог говорить все что угодно, чтобы обвинить неверную?
Теперь он в ярости. Он презирает возлюбленную и называет ее отныне не собственным именем, а лишь именем обобщенным. «Дорогая Роза» — так обычно обращаются к любимой женщине. «Роман о Розе» здесь просто вовремя пришел на память. Всякая женщина зовется Розой, и народные поэты, шансонье, сочинители песенок, используют и даже злоупотребляют символом, который по необходимости выступает то цветком, то каплей росы. «Нежная Роса», «Алая Роза» — это возлюбленная. Вийон насмешничает, когда гневно набрасывается на свою «Дорогую Розу».
Тебе же, милая моя, Ни чувств, ни сердца не дарю я: Твои привычки помню я, Ты любишь вещь совсем другую! Что именно? Мошну тугую: Кто больше платит, тот хорош! [6]
Вийон наговорил так много грубостей, что больше и быть не может. Он играет на двух словах: foie и foi [7], чтобы передать стиль куртуазной поэзии: своей честью он обязан даме, так же как и распутством; разные чувства питают сердце и желудок! И зачем ей любовь, если она достаточно богата? Спустя некоторое время он пригвоздит ее к позорному столбу, сделав ее прямой наследницей «Мишо» и «доброго Футера», иначе говоря неприличной карикатурой на любовь. Пусть выпутывается...
Когда же речь идет о том, чтобы направить посланника к Катрин де Воссель, доставившего бы ей «Балладу подружке Вийона», сочиненную в честь Марты или кого-то подобного ей, то Вийону приходит на память самое ужасное действующее лицо галантных приключений парижан Перрена ла Барр, сержант с хлыстом, специалист по ночным налетам на обитательниц борделей:
Коль встретит этот кавалер Мою курносую подругу, Пусть спросит на такой манер: «Что, девка, дело нынче туго?» [8]
В своей охоте на проституток он вполне может повстречаться с Катрин. Вот поэт и дает ему наказ... С комментарием.
Вийону мало назвать ее шлюхой, он оскорбляет ее еще сильнее. Он оттачивает свои стрелы: он предлагает своему сопернику Итье Маршану рондо, написанное недавно на смерть, возможно, вымышленной возлюбленной. Стихи касаются Розы — Катрин в такой же степени, как и Итье. Как бы поэт ни проклинал ушедшую от него любовь, сколько бы ни клялся, что «страсти голос нынче смолк», никто ему не верит. Неистовствовал бы он, если бы ему все стало безразлично?
Тебе, по-моему, и так Хватало на парчу и шелк. Я раньше мучился, дурак, Но страсти голос нынче смолк [8].
Спор о «Романе о Розе
Вийон прекрасно вписывается в интеллектуальный фон «Романа о Розе». «Никому никогда не встречалась праведница», — клялся Жан де Мён, основывая на этой аксиоме циническую мораль и ставя знак равенства между вечными поисками «Розы», то есть любимой женщины, и бесплодностью попыток найти объект, достойный страстной любви. Нет ничего более женоненавистнического в конечном счете, чем эта куртуазная любовь, разыгрываемая примитивными писцами. Средневековье, известное своими любовными подвигами, в сущности, отрицает роль женщины в этом обществе.
Магистр Франсуа де Монкорбье читал «Роман о Розе». Он упоминает о нем один раз, как упоминает и Жана де Мёна. Но он черпает в нем вдохновение, цитируя его по памяти и смешивая «Завещание» Жана де Мёна с самим «Романом». Читал ли он его целиком? Дань, которую он ему отдает, на первый взгляд может показаться незначительной: он выхватывает несколько часто встречающихся образов; в первом ряду фигурируют братья ордена нищих, возможно, это наследие университетской традиции, а возможно — глубокое прочтение Жана де Мёна. Отметим, впрочем, что Вийон добавляет — вписываясь таким образом в традицию фаблио, но подновляя ее, — новую черту к портрету моралиста Фо Самблана: шутовство. Мораль «Романа», передающая суть человеческих взаимоотношений, во всех смыслах груба, даже если невинные слова прячут цинизм под удобным флером аллегорий.
Любовь — это мир вероломный И битва в неге истомной, Это неверная верность И верная лицемерность [9].
Известен эпикурейский совет «Старухи», который во всем предвосхищает «Прекрасную Оружейницу». Бог не создал ни Робишона только для Марот, ни Марот — только для Робишона. Мораль Жана де Мёна оправдана природой: Бог так хотел.
Из страха, что его неверно поймут, Жан де Мён называет вещи своими именами:
Вийон более или менее примыкает к этой морали, но он не может быть так же интеллектуально раскован, как Жан де Мён. Он, конечно, близок мировоззрению клирика XIII века, несмотря на то, что его устои вот уже полвека назад подверглись критике Кристины Пизанской в ее «Послании Богу Любви», но он отдаляется от этого мировоззрения посредством языка, не переносящего вялой субтильности аллегорий и прибегающего к живым символам, где поэт находит силу, непосредственно питающуюся театром и фаблио. Герои Вийона имеют свое лицо, свое имя и место в Париже. У них есть свои места и в церкви, и в кабаке. В то время как почти современник Вийона Мишо Тайеван рифмует не без труда длинные риторические изыскания «Любовной отставки» и «Власти судьбы», не забывая представить условную битву Глаза и Сердца, Вийон срывает маски и выводит на сцену своих любовниц и своих соперников. Истинных или предполагаемых? Сомнение в биографической достоверности ничего не меняет: Катрин де Воссель — не аллегория. Предположим, у нее было бы другое имя, все равно это реальная женщина.
Когда при случае поэт бросается в известную нам игру, «похожие», которыми он манипулирует, несмотря на имена, коими он их награждает, не являются аллегориями из репертуара литературной традиции. В «Споре Сердца и Тела Вийона» они — сам Вийон.
Для страдающего человека эти бесплотные образы отходят на второй план. Карл Орлеанский, придерживаясь законов куртуазной поэзии, пишет об одиночестве влюбленного как о «Пропасти Страдания». Для Вийона мёнская тюрьма — всего-навсего «яма».
Спор, затеянный в 1399 году Кристиной Пизанской, почти забыт в Париже 1450 года. Те, кто участвовал в нем, уже сошли со сцены. На поле боя уж нет Жерсона, сражавшегося на стороне Кристины. В противоборствующей партии отсутствуют гуманисты из лагеря Орлеанского: Жаны Монтрей, Гонтье Коли, Пьеры Коли — все самобытные умы, давшие другое, весьма преждевременное, направление французскому гуманизму, предвосхитившее нынешнее. Никто не подхватил эстафеты. «Суд Любви», официально учрежденный королевскими грамотами Карла VI, чтобы взять под свою опеку поэтические состязания и защищать честь дам, сразу рухнул в пучину гражданских войн, войн с иностранными державами и всяких прочих ужасов.
Современники Людовика XI, пишущие о Любви, становятся под знамена разных лагерей. Вийон предоставляет другим заниматься куртуазной поэзией, последним крупным представителем которой после Алена Шартье, умершего в 1433 году, остается Карл Орлеанский. Естественно и почти не колеблясь он, вслед за исполненным горечи поэтом Эсташем Дешаном, примыкает к «партии» мужского эгоизма и любовных наслаждений.
Нищета меняет психологию человека. Женоненавистник, вследствие своего незавидного социального положения, ставший мстительным, поскольку его предавали, Вийон в собственном жизненном опыте находит источник сострадания. Жестокий с мещанками, обманывавшими его, он в своей душе открывает сочувствие «шлюшкам», «девчоночкам», тем, кого Любовь бросает на мостовой. К несчастным, продающим свои улыбки, Вийон проявляет симпатию, подобную той, что испытываешь к уличному акробату, дарящему за деньги свой смех. Его нежность к старым друзьям по увеселениям распространяется и на женщин, и на мужчин: жизнь сделала и тех и других такими, каковы они есть. Разве эти женщины не были «честными»? Ответ не заставляет себя долго ждать: «Честными были, если являются таковыми»... Не существует, строго говоря, ни честных женщин, ни продажных...
«Прекрасная Оружейница» — свидетельство того злосчастного пути, которым суждено пройти по жизни женщине, и морализатор-холостяк в своих размышлениях о ней колеблется между приговором ума и оправданием сердца. Уже в «Романе о Розе» длинные рассуждения о старости вынудили автора прийти к заключению: молодая женщина легкомысленна и высокомерна, в старости она сварлива и всеми презираема. Стареющая женщина без румян и белил становится просто сводницей и уже не вызывает никаких симпатий. А образ женщины-бабушки еще не был создан, по крайней мере, в городской литературе.
Любовные увлечения Вийона — это цепь разочарований, их он пытается скрыть в единственно надежном прибежище — в испытанных литературных образах. За усердным упражнением в стихотворной риторике скрывается видение любимой женщины, постепенно превращающейся в непривлекательную старуху, обделенную любовью. И тут же обрисованы превратности судьбы молодого клирика, не имеющего завтрашнего дня и не замечающего в дыму развлечений бега времени. Однако наступает день, когда галантный кавалер становится никому не нужен. Молодость ушла не попрощавшись. В тридцать лет человек стар и одинок, ему не хватает нежности и любви.
Мне жалко молодые годы, Хоть жил я многих веселей До незаметного прихода Печальной старости моей; Не медленной походкой дней, Не рысью месяцев, — умчалась На крыльях жизнь, и радость с ней, И ничего мне не осталось [11].
Не будем слишком углубляться в исследования любовной раздвоенности Вийона. В переменах нет никакой раздвоенности. Любовь погибла, но любовь была. «Я смеюсь, плача» — это философия, но это также и литературное клише. Раздвоенность Вийона исчезает, как только становится ясным, что он боится быстротечного времени, а время бежит и походя изменяет мир. Между волокитой Вийоном и поэтом, отрицающим любовь, — расстояние в несколько лет, несколько женщин и несколько разочарований.
обман и где, ласкаясь, крадут кошелек, не больше и не меньше как во время игры в триктрак. Тут любить — значит раскошеливаться.
Тут, глядя вверх, сказал один босяк: «Башлей в помине нету, хоть ты плачь. Она меня обчистила, да так, Что позавидует любой щипач, И шасть, подлюга, к своему коту, А трахнул я ее всего разок. Вот и терпи такую срамоту, Вот и кляни свой тощий кошелек!» [12]
Вийон страдал. Он любил и был обманут. Какой бы ни была Катрин де Воссель, она оставила молодого Франсуа ради других поклонников. Он, конечно, был несносным, вмешивался в то, что его не касалось. Его вытолкали за дверь. Его поколотили. Забавная свадьба, скажет потом поэт, который завещает двести двадцать ударов хлыстом свидетелю потасовки. Возможно, этот Ноэль Жоли был как раз в ту минуту счастливым соперником.
Несколько ночей провел под дверью Катрин злосчастный любовник, слишком болтливый, но вынужденный вещать в пустоту. Его доверием злоупотребили так же, как любовью. Бедный Вийон видел Катрин совсем другою, какою она была на самом деле, когда притворялась, что слушает его. Если б он знал... Его глубоко ранили, и речь не только о разочаровании в любви. Наткнувшись, сам того не подозревая, на «пещеру» Платона, поэт поставит под сомнение весь мир. Целую нить противоречий сплело время, когда речь зашла о Прекрасной Оружейнице. Время обезображивает, старость — не завершение, а отрицание молодости.
Что стало с этим чистым лбом? Где медь волос? Где брови-стрелы? Где взгляд, который жег огнем, Сражая насмерть самых смелых? Где маленький мой носик белый, Где нежных ушек красота И щеки — пара яблок спелых, И свежесть розового рта? [13]
В морщинах лоб, и взгляд погас, Мой волос сед, бровей не стало, Померкло пламя синих глаз, Которым стольких завлекала, Загнулся нос кривым кинжалом, В ушах — седых волос кусты, Беззубый рот глядит провалом, И щек обвисли лоскуты... [14]
В представлении о красоте Вийона многое может удивить волокит XX века. Широко расставленные глаза, раздвоенный подбородок больше определяют стиль, нежели реальный образ; поэт не любит сросшиеся брови, а ямочки на щеках его умиляют...
Где белизна точеных рук И плеч моих изгиб лебяжий? Где пышных бедер полукруг, Приподнятых в любовном раже, Упругий зад, который даже У старцев жар будил в крови, И скрытый между крепких ляжек Сад наслаждений и любви?
Вот доля женской красоты! Согнулись плечи, грудь запала, И руки скручены в жгуты, И зад и бедра — все пропало! И ляжки, пышные бывало, Как пара сморщенных колбас... А сад любви? Там все увяло, Ничто не привлекает глаз [15].
Отречение
Катрин де Воссель — женщина двуличная. Поэт оплакивает свою доверчивость, а не наслаждения: он принял пузырь за фонарь, а свинью за ветряную мельницу.
Всегда, во всем она лгала, И я, обманутый дурак, Поверил, что мука — зола, Что шлем — поношенный колпак [16].
можно лишь отступнику, любовь проявляется в лести... За риторикой антонимов чувствуется боль доверчивого поэта, обманутого кокеткой. «Так злоупотребили моей любовью». Вийон предвосхищает Альцеста. С горькой проницательностью логика он извлекает для себя урок:
Любовь и клятвы — лживый бред! Меня любила только мать. Я отдал все во цвете лет, Мне больше нечего терять. Влюбленные, я в вашу рать Вступил когда-то добровольно; Забросив лютню под кровать, Теперь я говорю: «Довольно!» [17]
Комментарии
1 Ф. Вийон Лирика. М., 1981. С. 125—126. Перевод Ф. Мендельсона.
2 Ф. Вийон. Лирика. М., 1981. С. 63. Перевод Ф. Мендельсона.
4 Ф. Вийон. Лирика. М., 1981. С. 76. Перевод Ф. Мендельсона.
5 Там же. С. 64.
6 Ф. Вийон. Лирика. М., 1981. С. 74. Перевод Ф. Мендельсона.
7 Печень и вера, честь (франц.).
9 Перевод Ю. Стефанова.
10 Ф. Вийон. Лирика. М., 1981. С. 147. Перевод Ф. Мендельсона.
11 Ф. Вийон. Лирика. М., 1981. С. 40. Перевод Ф. Мендельсона.
14 Там же. С. 56.
15 Ф. Вийон. Лирика. М., 1981. С. 56. Перевод Ф. Мендельсона.
16 Там же. С. 64.
17 Там же. С. 65.