В.Кожинов. Происхождение романа.
Две эпохи в романе-эпопее Сервантеса

4.Две эпохи в романе-эпопее Сервантеса.

Емкость и динамика сервантесовского замысла во многом обусловлена тем, что «Дон Кихот» глубоко и остро сопоставил две исторические эпохи, обнажил стык и связь времен.

Эта задача облегчалась тем, что сам Сервантес был «человеком двух эпох». Родившись еще в середине века (1547), он получил гуманистическое образование, которое обогащается, становится живой реальностью духа во время семилетних странствий по городам Италии. Став солдатом испанской армии в годы турецкого нашествия, он сражался в эпической битве при Лепанто, и тяжелое ранение навсегда вывело из строя его руку. По дороге на родину Сервантес попал в лапы алжирских пиратов и пять лет провел в плену, три раза безуспешно пытаясь бежать. Лишь в 1580 году родственники смогли выкупить его, осужденного на рабство. Вернувшись в Испанию, он живет в атмосфере подготовки похода «Непобедимой армады» и даже становится ее провиантским комиссаром. Он пишет возвышенные оды в честь Армады, а ее гибель вызывает героическую трагедию Сервантеса «Нуманция». Несколько ранее писатель создает типичную для Ренессанса пасторальную утопию «Галатея», изображающую идеальную жизнь «золотого века», о котором впоследствии произносит речь перед пастухами дон Кихот.

Но гибель Армады (1588) была вместе с тем закатом испанского Возрождения. Иллюзии рушатся, да и сама жизнь писателя становится совершенно иной.

с 1595 года Сервантес становится вполне «частным» человеком, профессиональным писателем, нередко испытывающим лишения и унижения. От героической эпохи странствий, сражений, больших дел, од и трагедий остаются только воспоминания. Сервантес пишет теперь комедии, новеллы и своего «Дон Кихота».

В этом романе, первая часть которого была закончена в 1604 году, а вторая в 1614-м, Сервантес как бы совмещает, сталкивает две эпохи, поселяя фантастическое отражение одной в безумной голове своего героя, а другую с осязаемой предметностью ставя перед ним на дорогах Испании. Едва ли случайно Сервантес все время стремится подчеркнуть, что действие происходит в сегодняшней Испании, даже помечая письмо Санчо к супруге во втором томе 20 июля 1614 года (то есть пренебрегая явным анахронизмом, ибо события второго тома совершаются почти сразу же за событиями первого, изданного десять лет назад). Но герой целиком погружен в прошлое, в эпоху «рыцарских романов».

Что же это за эпоха? Дабы понять это, важно вспомнить сказанное выше о «рыцарских романах». Оценка, которую они получают в XVII — XIX веках, часто имеет характер необъективной и внеисторической критики, отбрасывавшей жанр в целом. Совершенно иную позицию занимает Сервантес. В сцене уничтожения книг дон Кихота священник говорит о романе «Пальмерин Английский», что эту книгу «должно хранить и беречь как зеницу ока, в особом ларце, вроде того, который найден был Александром Македонским среди трофеев, оставшихся после Дария, и в котором он потом хранил творения Гомера». Увидев «Историю знаменитого рыцаря Тиранта Белого», священник восклицает: «Это же сокровищница наслаждений и залежи утех... В рассуждении слога это лучшая книга в мире». В том же духе говорится о поэмах Боярдо и Ариосто, герои которых по праву живут в сознании дон Кихота рядом с Амадисом и другими рыцарями.

Итак, Сервантес нападает отнюдь не на жанр как таковой. Что же вызывает его сатиру? Уже в начале «Дон Кихота» мы узнаем, что его герой все свое время посвящал чтению рыцарских романов и больше всего «любил он сочинения знаменитого Фелисьяно де Сильва». Здесь содержится многозначительный намек, ибо, как показывает современный исследователь, «с Фелисьяно де Сильва в историю рыцарского романа вступил ловкий литературный ремесленник, создатель сенсационных сюжетов и вульгаризатор тех основных тем и мотивов, которые... были утверждены на страницах «Амадиса Гальского», «Тиранта Белого» и некоторых близких к ним по времени романов. Начиная с Фелисьяно де Сильва рыцарский роман становится литературой дворянской обывательщины...» [1].

Как уже говорилось, в период распространения рыцарских романов впервые в истории искусства слова появляются литературные ремесленники и так называемое «чтиво», ибо книги о рыцарях были первыми произведениями, специально предназначенными для печати и широкого читателя, и, таким образом, оказались способными приносить прибыль. В течение XVI века в Испании было издано не менее 120 романов. Словом, мы наблюдаем здесь то же начало буржуазной нивелировки, когда бездарный писака может соперничать с великим поэтом... Выступая против «халтурных» рыцарских книг, Сервантес боролся, таким образом, не только против определенных устаревших идей, но и против одного из ранних проявлений ненавистной ему пошлости и пустоты нарождающегося общества. Он боролся против груды сочинений, о которых он говорит: «Все они в общем на один покрой, и в одном то же, что и в другом, и в другом то же, что в третьем».

писал о сочинениях, подобных многочисленным книгам своего современника де Сильва, что они полны «крайней и неприличной лживости» и «столь скверно сочинены... и написаны таким скверным языком, что никакой добрый желудок их не может переварить» [2].

Между тем лучшие «рыцарские романы», начиная от «Амадиса», которым так восхищался Гёте, стыдившийся, что только около пятидесяти лет он прочел это «отличное» произведение, представляли собой выдающиеся и необычайно широко известные образцы испанского ренессансного эпоса. Они были порождены реальной историей этой страны и затем прочно вошли в сознание народа. Выше уже приводилось свидетельство испанского солдата, который, попав в Мексику, «узнавал» там сцены «Амадиса».

«Рыцарские романы» представляли собою сложный сплав героически-авантюрного и жизнерадостного пафоса эпохи Возрождения с многими чертами средневекового, собственно рыцарского эпоса. В изображениях подвигов воспоминания о Крестовых походах и битвах с арабами переплетались с отражением современных великих путешествий и завоеваний; в занимающей огромное место теме любви соединялось ренессансное раскрепощение чувственности и средневековое служение даме; феодальные понятия о долге и чести соседствовали с гуманистическими идеями. Но эта противоречивая амальгама полностью соответствовала и духу Возрождения в целом, — поскольку новое неизбежно выступает здесь под формой старого и, скажем, Гамлет, Ромео, Отелло являют собою безусловно «рыцарственные» фигуры, — и в особенности своеобразной жизни Испании XVI века, где средневековое и буржуазное подчас невозможно отделить и различить, где нередко безродные конкистадоры становились владетельными феодалами, а высокородные идальго превращались в наемных слуг и мелких торговцев.

Поэтому содержание «рыцарских романов» — это и есть прежде всего выражение стихии испанского Ренессанса с его взаимопроникновением феодальных и буржуазных тенденций и форм. Таким образом, обращаясь к «рыцарским романам», дон Кихот усваивал дух и стремления не отдаленных эпох, а минувшего века, начавшегося, пожалуй, отплытием каравелл Колумба; молодой Сервантес еще застал последние десятилетия этого великого времени, когда Испания была первой державой мира.

Вместе с тем этот век — поскольку его сущность состояла именно в переходе, в переломе от средневековья к новому времени — как бы вбирал в себя и все традиции предшествующей истории страны; потому, обращаясь к нему, и Сервантес, и дон Кихот включали в него не только подвиги конкистадоров, но и события более чем пятисотлетней давности, когда совершали свои героические деяния Сид Кампеадор и Бернардо дель Карпио. Конец XVI века — это рубеж, за которым уже нечего делать не только Амадису, но и Сиду, ибо теперь господствуют артиллерия и деньги и даже сама поэзия становится средством добывания прибыли. Все героическое остается в минувшем веке, о котором грезит дон Кихот, называя его «веком странствующих рыцарей». Дон Кихот называет этих рыцарей Амадисами, Роландами, Пальмеринами; но подлинные их имена — Магеллан, Кортес, Камоэнс и даже Сервантес.

например, заветы «Книги об ордене рыцарства Рамона Люлля», написанной в Испании в XIV веке: «Обязанность рыцарей состоит в том, чтобы защищать вдов, сирот, людей обиженных и бедняков... охранять дороги и защищать земледельцев» [3].

Однако дон Кихот воспринимает и усваивает...лишь форму этого рыцарского кодекса, ибо защита слабых и притесняемых в средневековье основывалась на своеобразной, но вполне определенной и даже сугубо материальной почве: вступающие под защиту рыцаря люди;. становились его вассалами (об этом добровольном закрепощении уже шла речь выше). В рыцарском эпосе, конечно, эта глубокая основа благородных действий затушевана.

В поступках и сознании дон Кихота нет, разумеется, и следа этой истинной цели рыцарских подвигов; тем более нет никаких условий для ее осуществления в реальной действительности, и, когда дон Кихот предлагает освобожденным им каторжникам в знак их благодарности совершить всего лишь паломничество к Дульцинее, они отвечают градом камней. Таким образом, из рыцарских зaвeтов дон Кихот берет только самую фразу, а наполнена она уже совсем иным содержанием — современным, гуманистическим. В той же самой сцене с каторжниками дон Кихот говорит, что принес рыцарский обет «защищать обиженных и утесняемых», ибо ему «представляется крайне жестоким» делать рабами тех, «кого господь и природа создали свободными». Здесь, разумеется, уже нет ничего общего с рыцарским кодексом, но открыто выражена одна из основных идей Возрождения. Кроме того, разделяя, казалось бы, с рыцарским кодексом заповедь защиты притесняемых, дон Кихот вовсе не исповедует идею беззаветной верности вышестоящему сеньору или ордену, которая являлась в средневековье необходимой оборотной стороной первой заповеди. Словом, для дон Кихота, как и для эпохи Возрождения в целом, рыцарские идеалы являются только переходящим из средневековья, но совершенно переосмысляемым наследием.

Чисто ренессансное определение дает дон Кихот и «науке странствующего рыцарства»[4]; оказывается, что странствующему рыцарю «надобно быть законоведом и знать основы права...; ему надобно быть врачом, в особенности же понимать толк в растениях...; ему надобно быть астрологом, дабы уметь определять по звездам, какой теперь час ночи и в какой части света и стране он находится; ему надобно быть математиком, ибо необходимость в математике может возникнуть в любую минуту... Ему надобно уметь плавать... уметь подковать коня, починить седло и уздечку...» и т. д. Этот монолог воплощает типичные ренессансные представления о человеческом идеале, которые в сходной форме выражены, например, в книге Рабле.

В других знаменитых речах дон Кихота — о «золотом веке», произнесенной перед пастухами, о свободе человека, обращенной к Санчо, в речи о поэзии перед молодым поэтом, наконец, в речи о государственном управлении перед Санчо-губернатором — гуманистическое содержание выступает уже даже без всякого рыцарского облачения. Однако и в тех случаях, когда сознание дон Кихота включает в себя фразеологию или даже реальные черты рыцарского мироощущения, герой остается все же в рамках идей испанского Возрождения, причудливо соединявшего новое со старым, а вовсе не перескакивает в «классическое» феодальное средневековье. Ведь, собственно говоря, «рыцарские романы», которые читают дон Кихот и современная ему Испания, созданы в своем подавляющем большинстве в XVI веке и лишь используют традиции рыцарского эпоса. Было бы нелепо думать, что авторы XVI века стремились и могли воплотить в своих произведениях идеологию канувшего в прошлое средневековья и не зависели целиком и полностью от духа своего времени. Все дело в том, что феодально-средневековые элементы «рыцарских романов» совершенно соответствовали реальному существу испанского Возрождения. Выше была очерчена биография Камоэнса (а Португалия в этот период очень близка Испании), который родился на четверть века ранее Сервантеса. Вся жизнь Камоэнса — блестящее положение при дворе короля, любовь к высокородной даме, сражения в Марокко, поединок с царедворцем, невероятные приключения в Индии, где он ссорится с тираном губернатором, кораблекрушение, сотворение героически-рыцарственной поэмы — это и есть жизнь ренессансного рыцаря. Именно такие люди были прототипами героев «рыцарских романов» XVI века и, с другой стороны, вдохновлялись этими «романами». Таким же ренессансным рыцарем вступил в жизнь и двадцатидвухлетний Сервантес, который убивает на поединке некоего идальго и уезжает в Италию в поисках приключений[5].

до того, но именно идеалы своеобразного испанского Возррждения. Поэтому безумие идальго имеет основательную почву: еще полвека назад люди действительно стремились и на войне, и в любви вести себя так, как герои «рыцарских романов» и в своих приключениях подчас узнавали ожившие сцены из «Амадиса». Образы «рыцарских романов» были теми отчасти заимствованными из прошлого одеждами, тем своеобразным языком, в который облекались вполне реальные подвиги, стремления и чувства. И вовсе не феодалы, а радикальный испанский гуманист Хуан Вальдес объявил «Амадиса» классическим произведением. И зачитывались этой книгой не оруженосцы благородного рыцаря, но будущие солдаты Кортеса.

Распространенное воззрение, согласно которому дон Кихот есть представитель «феодально-средневековой» идеологии в устанавливающемся буржуазном мире (такое понимание свойственно и новейшей фундаментальной работе К. Н. Державина), не вполне точно. Дон Кихот вступает в мир буржуазных отношений, складывающихся к тому же под эгидой реакционной инквизиции, с мироощущением испанского Возрождения: противоречивое сочетание феодально-рыцарской формы и ренессансного содержания есть неотъемлемая закономерность жизни Испании конца XV — начала XVI века.

Иначе говоря, в книге Сервантеса сталкивается эпоха испанского Ренессанса, вобравшая в себя героические традиции всего средневековья и отраженная в «рыцарских романах» типа «Амадиса», и, с другой стороны, эпоха нового, собственно буржуазного развития, которая выявилась в конце XVI века и нашла отражение в плутовских романах о Ласарильо, Гусмане, Паблосе.

Комментарии

1 К. Н. Державин. Сервантес, стр. 178.

3 Цит. по кн.: К. Н. Державин. Сервантес, стр. 242.

4 Характерно уже само определение «странствующее».

5 См. кн.: К. Н. Державин. Сервантес, стр. 16 — 17.