Глава шестая. ИСТОКИ РУССКОГО РОМАНА
1.О России второй половины XVII века.
С середины XVII века начинается «новый период русской истории» (Ленин). Значительный сдвиг в развитии производительных сил, в том числе в зародившейся промышленности, резкое возрастание торговли, обмена между ранее обособленными областями, постепенное образование единого рынка, небывалая интенсивность и многообразие связей с другими странами и т. д. порождают новую фазу в жизни общества. Сложившаяся за предшествующие два столетия экономико-политическая форма русского феодализма, представляющая собой систему воеводств и боярских и церковных вотчин, тяжко сковывает дальнейшее развитие. Крестьяне, торгово-ремесленный люд, мелкое дворянство и духовенство под различными лозунгами борются против властей, и их борьба объективно оказывается единой антифеодальной борьбой.
Эта борьба ярко выразилась в московских восстаниях 1648, 1654 и 1662 годов, в бунте поволжских крестьян в 1662 году, в мощном восстании 1666 года под руководством Василия Уса и, наконец, в крестьянской войне Степана Разина (1667 — 1671). В это же времяпроисходят своего рода «религиозные войны» — церковный раскол, порождающий восьмилетнее Соловецкое восстание. Несмотря на все многообразие субъективных интересов и идей этих движений, они имели объективно общую цель — уничтожение власти светских и церковных князей и создание «доброй» и «справедливой» ко всем центральной власти, которая смогла бы обеспечить более свободное и самостоятельное развитие всех слоев населения; это стрежневое стремление борющихся достаточно ясно выразилось уже в челобитной восставших в 1648 году москвичей к царю: «Твои властолюбивые нарушители крестного целования, простого народа мучители и кровопийцы и наши губители, всей страны властвующие нас всеми способами мучат, насилья и неправды чинят» [1].
Те же идеи мы находим и в грамотах Степана Разина, который призывает: «Стояти бы вам черне русские люди... за великого государя Алексея Михайловича», стояти «за ево, великого государя, и за всю чернь потому, чтобы нам всем от них, изменников бояр, в конец не погибнуть»[2]. Это как раз и означало, что бояре и князья церкви не давали поднять голову уже способным к самостоятельной деятельности мелким дворянам, купцам, владельцам первых промышленных предприятий, богатым ремесленникам и земледельцам, низовому духовенству. Поэтому антифеодальное движение второй половины XVII века нашло свое завершение, свою действительную победу в позднейшей «революции сверху» — в создании новой абсолютистской государственности под руководством Петра.
Продолжающиеся или даже усиливающиеся при Петре стрелецкие бунты, восстания крестьян, борьба раскольников, казалось бы, противоречат этому выводу; однако на самом деле все определяется сложностью непротиворечивостью исторической ситуации. Стрелецкое войско, объективно боровшееся против существующих феодальных порядков, должно неминуемо погибнуть вместе с ними, ибо представляет собою именно феодальную организацию; таким образом, его общественное положение предстает как безвыходное противоречие. Продолжение борьбы крестьянства совершенно закономерно, ибо петровская реформа удовлетворила интересы «средних слоев» — дворянства и купечества, а отнюдь не крестьян. Еще более противоречива позиция раскольников, к рядам которых примыкают и богатейшие бояре, вроде Феодосии Морозовой, и бесправный нищий люд: реакционные и революционные элементы переплетаются здесь с поразительной причудливостью и взаимоподменимостью.
В этом нет ничего неожиданного; как мы видели, в Испании XV — XVI веков (то есть в период перехода от средневековья к новому времени) или в эпоху Реформации в Германии историческое развитие также крайне противоречиво. Но в громадной стране, протянувшейся от Польши до Монголии, эта противоречивость была еще более сложной и путаной. Здесь уживались рядом, на одной улице, дворец Василия Голицына со всеми новинками западной культуры и средневековая церковка с полуголыми юродивыми; театр, ставивший пьесу учителя Шекспира Марло, и первобытные игрища скоморохов; атаманы казацкой вольницы, подобные Усу, и вожди религиозных фанатиков, как Никита Пустосвят... Однако наибольшая запутанность выражалась даже не в простом соседстве «крайностей», но в их взаимосвязи и единстве, ибо Голицын верил в святость юродивых, ревнители благочестия считали «слугами беса» и европеизированных комедиантов и дедовских скоморохов, Ус и Пустосвят равно ненавидели бояр и церковных властителей...
Словом, пестрое многообразие не должно закрывать от нас общего, главного смысла эпохи: переход от средневековья начался, все силы общества пришли в мощное и бурное движение, которое, конечно, не могло еще иметь ясной и общей цели; лишь державное. государство Петра направило эту подспудно клокочущую энергию в определенное русло. Но когда это совершилось, наступил уже иной исторический период русской абсолютистской государственности, XVIII век. Нам же важно уяснить изменившееся соотношение личности и общества именно в исторической ситуации последней трети XVII века, когда все еще не устоялось и не определилось. В это время всеобщего брожения очень своеобразно и противоречиво, но достаточно явственно обнаруживаются в русской жизни те же тенденции, которые характерны для эпохи Возрождения в западных странах.
Правда, едва ли можно говорить о «русском Ренессансе» этого периода; несмотря на то что и в поведении людей, и в философски-религиозной идеологии, и в архитектуре, живописи, литературе осязаемо выступают ренессансные черты, они не получают сколько-нибудь полного развития. Необъятные и еще полудикие просторы страны, разобщенность возникающих здесь и там элементов нового, могущество сохраняющих власть, хотя и растерянных сил средневековья не дают возможности выявиться и оформиться назревшей стихии непосредственно антифеодального и гуманистического миропонимания и действия. Все предстает в ограниченном и даже извращенном виде: приверженец новой культуры Голицын, мечтающий о реформе петровского типа, связывает себя с реакционной политикой стрелецкой царицы; полный демократического и личностного духа Аввакум выступает как религиозный фанатик и изувер; гуманистически образованный Симеон Полоцкий играет роль послушного, раболепного царедворца; вождь крестьянской войны Степан Разин похож более на разбойничьего атамана, чем на Томаса Мюнцера; практик и теоретик живописи ренессансного типа Симон Ушаков создает только иконы и назидательные гравюры... Именно петровские реформы своеобразно освобождают эту подавляемую и уродуемую человеческую энергию, и в результате начинается неповторимое развитие истинно «ренессансных» людей в рамках абсолютистского государства. Нечто подобное имеет место в эпоху Карла Пятого в Испании и Елизаветы в Англии, но в России этот «государственный Ренессанс» развивается с небывалой широтой и яркостью. И сам Петр — государственный деятель, полководец, капитан, энциклопедический ученый, мастер в целом ряде ремесел, создатель музеев, картинных галерей, академий, человек сильных страстей и едва ли не поэт в своих сочинениях, и его «птенцы» — Феофан Прокопович, в чем-то напоминающий Отелло Абрам Ганнибал, Никита Демидов, Василий Татищев, Павел Ягужинский, Петр Шафиров, Федор Головин и другие — были в известном смысле именно «ренессансными» фигурами.
и «надчеловеческая» сила. Абсолютизм установился там — если воспользоваться мыслью Г. Д. Гачева — после двухвекового ренессансного высвобождения и самоопределения личности, достигшей уже титанических масштабов. Поэтому абсолютизм выступает как орудие «обуздания» и ограничения личности, введения ее в систему государственного механизма для исполнения определенных функций. Между тем государство Петра явилось не обузданием, ограничением «ренессансных» индивидов. Нет, именно в созидании петровского государства впервые в России возник простор для широкой творческой деятельности индивидуальностей. Именно вместе, в одном направлении со строительством Русского государства совершалось ренессансное раскрепощение, становление личностей.
В людях XVIII века острое чувство долга, службы было творчеством, естественным и вольным проявлением натуры. Их гражданские доблести лишены сухой духовности, аскетизма, были не самоотвержением, а самовыражением, самопроявлением, наслаждением жизнью.
абсолютистской государственности и Ренессанса, которые в Западной Европе разделены во времени, и дело государства выступает как единственная цель ренессансных «титанов» и «рыцарей». Поэтому и литература «русского классицизма» имеет только чисто внешнее сходство, скажем, с французским классицизмом, ибо она несет в себе могучий ренессансный дух. Такова в особенности поэзия Ломоносова с ее пафосом всесторонней образованности, практического действия в преобразовании природы, жизнерадостной стихией чувственности, героикой побед, путешествий и открытий. Она гораздо более сродни литературному творчеству Джордано Бруно, Эразма, Камоэнса, чем классицистической поэзии.
Комментарии
1 П. Смирнов. Челобитные дворян и детей боярских всех городов в первой половине XVII века. М., 1915, стр. 50.