Классическая Артуриана
Говоря о классической Артуриане, нужно представить себе особенности менталитета средневекового человека, а также формировавшие его социокультурные процессы. Лишь тогда возникает возможность разобраться, почему же появилась необходимость конкретно в той мифологической действительности, в том втором идеализированном мире, которые представлены в произведениях Лайамона, Кретьена де Труа, Васа, Эшенбаха и др. Размышляя об истории предшествующих эпох, люди не могут не сопоставлять их со своим временем. Но, сравнивая свою эру либо цивилизацию с другими, мы, как правило, применяем к ним свои собственные, современные мерки. Но если мы попытаемся узреть прошедшее, каким оно было «на самом деле», по выражению Ранке, то безизбежно столкнемся с необходимостью оценить его объективно, испытать понять, как принимал окружающий мир человек той либо другой эры.
Итак, размышляя о культурологическом значении легенд о Круглом Столе короля Артура, нужно, по способности, учесть своеобразие видения мира, присущее средневековому человеку. Совсем многое в данной эре кажется иррациональным, противоречивым. Неизменное переплетение полярных противоположностей: мрачного и комичного, телесного и духовного, жизни и погибели - неотъемлемая черта средневекового миропонимания. Такие контрасты находили базу в социальной жизни эры - в непримиримых противоположностях господства и подчинения, богатства и бедности, привилегированности и приниженности.
Средневековое христианское мировоззрение как бы снимало настоящие противоречия, переводя их в высший план всеобъемлющих надмировых категорий.
Нельзя не отметить и то событие, что «образ мира», сложившийся в сознании представителей различных публичных слоев и пассов феодального общества, не был одинаков: рыцари, горожане, фермеры относились к реальности по-различному, что не могло не наложить определенного отпечатка на средневековую культуру.
Нельзя упускать из виду и то, что (поскольку грамотность являлась достоянием немногих) в данной культуре авторы в основном обращались к слушателям, а не к читателям, следовательно, в ней доминировали тексты произносимые, а не читаемые. Причем эти тексты, как правило, безоговорочно принимались на веру. Как замечал Н.И.Конрад, «"любовный напиток" в романе "Тристан и Изольда" - совершенно не "мистика", а просто продукт фармакологии того времени, и не лишь для героев романа, но и для Готтфрида Страсбургского, не говоря уже о его предшественниках в обработке сюжета»[55].
С одной стороны, средневековое миросозерцание различалось цельностью - отсюда его специфичная недифференцированность, невычлененность отдельных его сфер; отсюда же проистекает и уверенность в единстве мироздания. Поэтому разглядывать культуру средневековья следует как единство различных сфер, любая из которых отражает всю творческую практическую деятельность людей того времени. С данной точки зрения и следует, разумеется, разглядывать циклы о Круглом Столе короля Артура.
С другой стороны, все социальные процессы в Британии были тесновато соединены с отношениями меж различными этническими группировками, становлением этнического самосознания англосаксов и, позднее, англичан. Как замечает Е.А.Шервуд: «Переход от племени к новой этнической общности был тесновато связан у них (англосаксов - ОЛ.) С переходом от догосударственной формы организации общества к государственной»[56]. Все это теснейшим образом связано с конфигурацией и действием на жизнь общества определенных социокультурных условий.
Противопоставление разных этнических группировок друг другу, влияние их друг на друга, а время от времени слияние их и рождение уже нового восприятия мира образовавшейся этнической общностью -все это находится в непосредственной зависимости от осознания территориальных границ и от взаимоотношений меж людьми как землевладельцами.
С расширением пространственного размещения нового этноса и с возникновением осознания территориального единства общество «внутри разграничивалось по социальному признаку, противопоставляя себя только внешним иноэтническим группам»[57]. таковым образом, сразу с формированием и развитием территориального и этнического самосознания у англосаксов шло становление и усложнение социальной структуры общества. И далее, как замечает Е.А. Шервуд: «Несмотря на... Завоевание Англии выходцами из Франции, несмотря на пробы ввести в Англии те же порядки, которые господствовали на континенте и затормозили из-за возникновения там классического феодализма формирование народов, в Англии... Совсем скоро появился английский люд. Раннее отмирание феодальной базы с сохранением только форм феодального строя, раннее привлечение основной массы свободного населения к публичной жизни привели к быстрому сложению условий для формирования английской нации...»[58]. Все эти аспекты, непременно, оставили определенный отпечаток на дальнейшем развитии легенд о короле Артуре.
Размышляя о культурологическом значении артуровского цикла, нельзя не учесть, что с самого начала было резкое различие меж обработками этих преданий в Англии и во Франции.
В Англии постоянно сохранялся тот псевдоисторический фон, который привнес в предания об Артуре Гальфрид Монмутский, хотя этот фон постоянно видоизменялся и развивался под действием французских обработок тех же сюжетов. В то же время французские авторы стихотворных и прозаических рыцарских романов интересовались личностью героя, всячески расписывая его приключения, а также действия его личной жизни и перипетии утонченной и искусственной разной любви. Не считая того, в английском варианте постоянно чувствуется эпический размах, совсем отсутствующий во французском. Эти различия выявляются совсем рано - уже при сравнении про-цений Лайамона, который писал по-английски, и Васа, писавшего на нормандско-французском диалекте. Оба автора заимствуют сюжет конкретно у Гальфрида Монмутского, но роман Васа различает чеканность стиля по сравнению с обычным народным и эпическим нем Лайамона.
Лайамон, к примеру, постоянно помнит, что Артур был не французским, а бриттским владыкой, для Васа же это не имеет практически никакого рачения. Все связанное с Артуром в Англии способствовало укреплению возрастающего государственного духа и питалось им, хотя, естественно, мы можем говорить о существовании бриттской либо английской нации в период средневековья. Хотя Круглый столик в первый раз упоминается в «Истории бриттов» , энтузиазм, быстрее, представляет разработка сюжета об Артуре Лайлоном. Этот сюжет, в ранешном варианте встречающийся уже в валлийских преданиях, своим развитием был во многом должен рыцарским орденам, появившимся в XII веке. Но он же ассоциируется и с легендами о военных отрядах правителей либо предводителей феодального «героического века».
Во французских преданиях ведущим является рыцарское начало, которое было неотъемлемой частью утонченной атмосферы королевских дворов, в ту эру возникавших повсеместно, и служило мотивировкой всяких умопомрачительных приключений. В противоположность эму Лайамоном акцентируются древние мотивы, звучавшие еще в валлийских преданиях. Как подлинно эпический поэт он связывает легенду с кровопролитными битвами за средства пропитания.
Стиль Лайамона очень различается от стиля Васа, что разъясняется различием в планах авторов. Так, Лайамон в начальных стихах собственного «Брута» заявлял, что желает поведать «о благородных деяниях англичан», и эта тема, вправду, является для него основой; он любит доблесть, энергию, могущество, храбрые речи и героические битвы; рыцарские куртуазные авантюры ему еще чужды, так же как и сентиментальная трактовка любви»[59].
Немудрено, что Лайамон трактует образ Артура совершенно по другому, чем Вас. Там же, где дело касается воинских потех и пиров, «если Лайамон и не скупится на изображение пышности и блеска знаменитого английского королевского двора, то он делает это в большей степени из патриотических побуждений, для свойства могущества, силы и славы Британии, а не лишь из живописно-декоративных, эстетических суждений, которые часто правили Васом»[60].
Разница меж этими двумя авторами проявляется и в том, как находятся в их произведениях религиозные мотивы. Если у Лайамона все герои - стойкие защитники христианства, а все злодеи - обязательно язычники, то Вас старается, по способности, не затрагивать тему веры и оставаться светским писателем.
Одним из более ярких средневековых авторов, обращавшихся к артуровской теме, был французский романист Кретьен де Труа. Артуровский мир Кретьена де Труа появился давно, существует совсем долго, по сути дела постоянно, но существует вне соприкосновения с миром действительности, в ином измерении. Не случаем королевство Логр Артура не имеет у Кретьена де Труа четких границ, не локализовано географически: Артур царит там, где существует дух рыцарственности. И напротив: последний возможен только благодаря Артуру, который является его воплощением и высшим гарантом. Королевство Артура становится у Кретьена де Труа поэтичной утопией, утопией не социальной, а до этого всего моральной.
В собственных романах Кретьен де Труа отказывается от подробного изложения всей жизни героя. Он как бы выбирает из вечной экзистенции артуровского мира обычного героя и броский эпизод, которому и посвящает роман. Поэтому в романе постоянно один герой (его именованием традиционно и назван роман) и один конфликт, вокруг которого и концентрируется все действие. Можно, естественно, говорить не об одном герое, а об одной любовной паре, но дамы в романах занимают все-таки подчиненное место, хотя тотчас они играются совсем значительную роль. Сконцентрированность сюжета вокруг одного эпизода, в котором действует юный герой, приводит к тому, что повелитель Артур, олицетворение и защитник подлинной рыцарственности, фактически не воспринимает роли в действии. Как герой молод, активен и способен на саморазвитие, так повелитель нескончаемо мудр, стар и, по существу, статичен.
принципиальной особенностью романов Кретьена де Труа является наполняющая их атмосфера счастливой любви, возвышенного представления о подвиге. Осмысленная любовь и осмысленный подвиг идут рука об руку, они возвеличивают человека, говорят его право на глубоко личный, уникальный внутренний мир.
Герой кретьеновских романов однотипен. Он - рыцарь, но не это основное; он постоянно молод. Молод Эрек («Эрек и Энида»), в первый раз приезжающий ко двору короля Артура; Ивейн («Ивейн, либо Рыцарь Льва»), хотя и получил уже признание как член артуровского рыцарского братства, тоже молод, и главные авантюры ему еще предстоят; не представляет исключения и Ланселот («Ланселот, либо Рыцарь Телеги»), его характер тоже во внутреннем становлении, в движении, хотя и не претерпевает таковых мощных конфигураций, как характеры Ивейна и Эрека. Магистральный сюжет романов Кретьена де Труа можно сконструировать так: «...Юный герой-рыцарь в поисках нравственной гармонии». Таковы главные особенности артуровского романа Кретьена де Труа
Вот как определяет суть романов Кретьена де Труа Дж. Бреретон в книге «Краткая история французской литературы»: «...Нескончаемые приключения и подвиги с орудием в руках, любовные истории, обольщения, пленения. Одинокая башня, черный лес, девица на лошади, злой гном - все возникает в любопытно детализированных описаниях и с трудом может быть названо символикой»[61]. Эти романы строятся не на аллегорическом либо символическом повествовании; они нацелены на мифологическое мировосприятие, что и обусловливает их необыкновенную композицию и необыкновенную мотивировку сюжета. «...Кретьен де Труа может обрисовывать идеальный порядок в "безграничном" королевстве Логр, где все подчинено воле справедливого короля Артура, а потом тихо заявить, что рыцарь, выехавший из королевского замка Камелот, сходу же оказался в заколдованном лесу, кишащем противниками Артура»[62].
и им самим не осознается. Дж. Бреретон выделяет две темы, которые интересуют Кретьена де Труа больше всего: «обязанность рыцаря по призванию - честь и престиж воина - и обязанность по отношению к его даме»[63].
возможно, конкретно эти два мотива и вызывают больший протест у Пайена де Мезиера «автора» романа «Мул без узды» (если Кретьен де Труа переводится как «Христианин из Труа», то Пайен де Мезиер -«Язычник из Мезиера», городка расположенного недалеко от Труа; кто скрывался за этим псевдонимом - один либо несколько авторов - мы не знаем). В «Муле без узды» Говену - основному герою - нет никакой необходимости отстаивать свою честь и престиж сильнейшего бойца -никто и, в первую очередь, сама героиня, по своей инициативе одаривающая его поцелуем до выполнения им задачки, не сомневается в успехе рыцаря (чего нельзя сказать, к примеру, о сэре Кэе, присутствующем тут же). не достаточно того, в «Муле без узды» достойным всякого уважения оказывается виллан - человек далеко не благородного происхождения; в романах Кретьена де Труа вилланы традиционно противопоставлялись рыцарям грубостью и трусостью, тут же виллан отменно вежлив и отважен.
Взаимоотношения рыцаря с дамами также очень далеки от эталонов Кретьена де Труа. Пообещавшая стать супругой тому, кто вернет ей узду, женщина благополучно уезжает из замка Артура, видимо, забыв о данном обещании, а рыцарь и не думает её удерживать. Не достаточно того, перед тем, как получить узду, Говен ужинает в обществе некоей прелестной дамы, оказывающейся сестрой героини. Последняя столь радушно угощает рыцаря, видимо, вполне оценившего её гостеприимство, что рассказчик обязан замолчать и отрешиться от описания ужина.
непременно, и ситуации далеки от эталонов Кретьена де Труа, все персонажи которого в той либо другой мере борются за супружеское счастье (исключение - «Ланселот, либо Рыцарь Телеги», этот роман автор писал по заказу Марии Шампанской). схожая полемика является совсем увлекательным примером того, как легенды об Артуре выражали и сформировывали идеалы средневековья, в особенности если учитывать, что Пайен де Мезиер оставил постоянной мифологическую базу рыцарского романа.
В середине XIV века возникает анонимный английский роман «Сэр Гавейн и зеленоватый Рыцарь». Б.Гребаниер характеризует его следующим образом: «Из всех стихотворных романов ни один не сравнится по красе с романом безымянного автора середины XIV века Сэр Гавейн и зеленоватый Рыцарь», одним из самых изысканных произведений посреди дошедших до нас из средневековой литературы. Это также и аллегория, целью которой* является привести пример целомудрия, отваги и чести - присущих совершенному рыцарю качеств»[64]. Как довольно позже произведение, роман насквозь аллегоричен, 'Од «в сложных иносказаниях прославляет христианские добродетели и в этом смыкается с обычным жанром эры - дидактической аллегорической поэмой, появившейся уже целиком на городской почве»[65].
До сих пор мы разглядывали некие характерные особенности трудов британских и французских авторов, писавших о Круглом Столе короля Артура. Но данную тему не обходят вниманием и германские романисты. Так, Гартман фон Ауэ (XII в.) Переложил на германский язык два стихотворных романа Кретьена де Труа - «Эрек и Энида» и «Ивейн, либо Рыцарь Льва», сделав их более «благообразными» и доступными германской публике. Вот как характеризует этот труд Вильгельм Шерер: «...Француз естественен; германец держится на приличиях. Француз указывает нам пестрый мир, германец делает его монотонным. Француз предполагает вперед, что требования изящных нравов предполагаются сами собой и при случае дозволяет их нарушать, где бывает к тому достаточный повод; германец считает себя обязанным повсюду проповедовать изящные нравы. Фигуры француза обязаны быть занимательны; фигуры немца обязаны были все служить жизненными образцами»[66]. Для германской традиции характерна эпическая манера изложения с ярко выраженным дидактическим воспитательным элементом, что было чуждо для французских и британских авторов.
приблизительно в то же время, что и Гартман фон Ауэ, творил выдающийся миннезингер Вольфрам фон Эшенбах. В романе «Парцифаль» совсем по-новому разворачивается тема Грааля, только намеченная в одноименном романе Кретьена де Труа. У Эшенбаха это лучезарный драгоценный камень, наделенный рядом расчудесных параметров. Он становится моральным эмблемой и центром священной общины, членом которой может стать только духовно незапятнанный человек.
«История Парсиваля ведает нам вину и очищение героя. Мы видим, как из мрака и беспорядочности он доходит до высшего совершенства»[67]. Вольфрам фон Эшенбах, по-видимому, опирается на традиции Гартмана фон Ауэ и «развивает в собственном романе мотивы рыцарского воспитательного жанра»[68]. совсем увлекательна его концепция рыцарства и благородства: «Оно - не лишь в мужестве на поле боя и не лишь в защите слабых и сирых от мощных и злых: высшая рыцарская доблесть в том, чтоб не зазнаваться собственной рыцарственностью, в том, чтоб не бояться показаться смешным и преступить, если понадобится, законы куртуазности во имя законов человечности»[69].
В начале XVIII века возникает роман Готтфрида Страсбургского «Тристан и Изольда». Это глубоко психологическое произведение, описывающее уже не столько внешние действия, сколько внутренние переживания и духовный рост героев. Готтфрид Страсбургский активно пользуется мифологическими средствами для сотворения особой атмосферы произведения, вызывающей глубочайшее сочувствие читателя, в чем В. Шерер упрекает его: «Непреодолимая сила любви символизируется в саге сказочными средствами. Меж тем, как германская героическая песня в двенадцатом веке сколько может быть освобождалась от сказочных черт, кельтские сюжеты, пришедшие в немецкую литературу из Франции, опять ввели целый мир чудес, Просвещение прежнего времени уступило место романтичному вкусу к привидениям и невероятностям»[70].
Интересно заметить, что в «Тристане и Изольде» достаточно подробно описываются нормы светской жизни, при этом автор пробует ответить на вопрос: стоит ли разглядывать человеческие дела только через призму норм куртуазности? Некие исследователи (к примеру, Р.М.Самарин и А.Д.Михайлов) видят в этом признак надвигающегося кризиса куртуазной культуры, находящейся на тот момент в самом расцвете.
Как мы видим, различия в интерпретации артуровских легенд авторами различных национальностей либо просто придерживающихся различных точек зрения несомненны. При этом рыцарские романы, формирующие классическую Артуриану, имеют общую изюминка: они строятся на одной и той же мифологической базе. Поднимая разные трудности либо дискутируя о приоритете тех либо других ценностей, они создают единый идеальный мир, вторую действительность, к которой относятся нормы поведения, свойства, приписываемые рыцарям, особенности их окружения и проч.
Норманнизированный Артур и его двор являлись прототипом рыцарства. Посмотрим, какие черты связывались с идеалом рыцаря.
Рыцарь обязан был происходить из хорошего рода. Правда, время от времени в рыцари посвящали за исключительные военные подвиги, но фактически все рыцари Круглого Стола щеголяют родовитостью, посреди них много королевских отпрыской, практически каждый имеет шикарное генеалогическое древо.
Рыцарь обязан различаться красотой и привлекательностью. В большинстве артуровских циклов дается подробнейшее описание героев, а также их одеяний, подчеркивающих внешние достоинства рыцарей.
Рыцарю требовалась сила, по другому он не сумел бы носить доспехи, которые весили шестьдесят-семьдесят кг. Эту силу он проявлял, как правило, еще в молодости. Сам Артур извлек клинок, застрявший меж двумя камнями, будучи совершенно молодым (впрочем, тут не обошлось без магии). Рыцарь обязан обладать профессиональным мастерством: управлять конем, владеть орудием и пр.
От рыцаря ожидалось, что он будет неустанно заботиться о собственной славе. Слава требовала неизменного доказательства, преодоления все новейших и новейших испытаний. Ивейн из романа Кретьена де Труа «Ивейн, либо Рыцарь Льва» не может остаться с супругой после венчания. Друзья смотрят за тем, чтоб он не изнежился в бездействии и помнил, к чему обязует его слава. Он обязан был странствовать, пока не подвернется вариант сразиться с кем-или. Нет смысла делать добрые дела, если им суждено остаться неизвестными. Гордость совсем оправданна, если лишь она не преувеличена. Соперничество из-за престижа ведет к стратификации в рамках сражающейся элиты, хотя, в принципе, все рыцари числятся равными, что в легендах о короле Артуре символизирует Круглый столик, за которым они посиживают.
Понятно, что при таковой неизменной заботе о престиже от рыцаря требуется мужество, и самое тяжелое обвинение - обвинение в недостатке мужества. Боязнь быть заподозренным в трусости вела к нарушению элементарных правил стратегии (так, Эрек в романе Кретьена де Труа «Эрек и Энида» запрещает едущей впереди Эниде предупреждать его об угрозы). Порой это заканчивалось смертью рыцаря и его дружины. Мужество также нужно для выполнения долга верности и лояльности.
рыцаря вражеского стана, но благородный командир велит гордеца повесить.
Если мужество было нужно рыцарю как человеку военному, то собственной щедростью, которой от него ждали и которая числилась непременным свойством благороднорожденного, он благодетельствовал зависимых от него людей и тех, кто прославлял при дворах подвиги рыцарей в надежде на не плохое угощение и приличные случаю подарки. Недаром во всех легендах о рыцарях Круглого Стола не последнее место уделяется описаниям пиров и подарков в честь женитьбы, коронации (порой совпадающих) либо еще какого-нибудь действия.
Рыцарь, как понятно, обязан хранить безусловную верность своим обязательствам по отношению к равным себе. Отлично известен обычай принесения странноватых рыцарских обетов, которые следовало исполнить вопреки всем правилам здравого смысла. Так, тяжелораненый Эрек отказывается прожить хотя бы несколько дней в лагере короля Артура, чтоб дать зажить ранам, и отправляется в путь, рискуя умереть в лесу от ран.
Классовое братство не мешало рыцарям исполнять долг мести за всякую обиду, реальную либо мнимую, нанесенную самому рыцарю либо его близким. Супружество не различалось особой прочностью: рыцарь пребывал постоянно вне дома в поисках славы, а оставшаяся в одиночестве супруга традиционно умела «вознаградить» себя за его отсутствие. Сыновья воспитывались при чужих дворах (сам Артур воспитывался при дворе сэра Эктора). Но род проявлял сплоченность, если речь заходила о мести, ответственность тоже нес весь род. Не случаем в артуровском цикле такую важную роль играется конфликт меж двумя большими соперничающими группами - приверженцами и родственниками Гавейна, с одной стороны, приверженцами и родственниками Ланселота - с другой.
Рыцарь имел ряд обязательств по отношению к своему сюзерену. Рыцарям вменялась в долг особая благодарность тому, кто предназначил их в рыцарский сан, а также забота о сиротах и вдовах. Хотя рыцарь обязан был оказывать поддержку хоть какому нуждающемуся в помощи, в легендах не идет речь ни об одном слабом мужчине, обиженном судьбою. По этому поводу уместно привести остроумное замечание М. Оссовской: «Ивен, Рыцарь Льва, защищает обиженных девиц оптом: он высвобождает от власти ожесточенного тирана триста женщин, которые в холоде и голоде обязаны ткать полотно из золотых и серебряных нитей. Их трогательная жалоба заслуживает быть отмеченной в литературе, посвященной эксплуатации»[71].
нелегко было примириться с ролью немощного старика. Рыцарь должен был по способности предоставлять противнику равные шансы. Если противник упал с коня (а в доспехах он не мог взобраться в седло без посторонней помощи), выбивший его тоже спешивался, чтоб уравнять шансы. «Я никогда не убью рыцаря, который упал с коня! - Восклицает Ланселот. - Храни меня Бог от такового позора».
убил двух безоружных рыцарей и заметил это, когда было уже поздно; он сделал паломничество пешком в одной только посконной рубашке, чтоб замолить этот грех. Нельзя было наносить удар сзаду. Рыцарь в доспехах не имел права отступать. Все, что могло быть сочтено трусостью, было недопустимо.
Рыцарь, как правило, имел возлюбленную. При этом обожание и заботу он мог проявлять только к даме собственного сословия, порой занимавшей более высокое положение по отношению к нему. Вопреки распространенному мнению, воздыхания издалека составляли быстрее исключение, чем правило. Как правило, любовь была не платонической, а плотской, и испытывал её рыцарь к чьей-или, не собственной, супруге (классический пример - Ланселот и Гвиневра, супруга Артура).
Любовь обязана была быть взаимно верной, возлюбленными преодолевались разные трудности. Самому тяжелому испытанию, какому лишь могла подвергнуть возлюбленного дама его сердца, подвергает Ланселота Гвиневра, которую он выручает ценой бесчестья. Возлюбленный ищет похищенную злыми силами Гвиневру и видит карлика, едущего на телеге. Карлик обещает Ланселоту открыть, где спрятана Гвиневра при условии, что рыцарь сядет в телегу, - поступок, который может обесчестить рыцаря и сделать его предметом насмешек (рыцарей возили в телеге лишь на казнь!). Ланселот в конце концов решается на это, но Гвиневра дуется на него: до этого чем сесть в телегу, он еще сделал три шага.
Церковь старалась употреблять рыцарство в собственных интересах, но христианская оболочка рыцарства была очень тонка. Прелюбодеяние числилось грехом и официально осуждалось, но все симпатии были на стороне любовников, а на Божьем суде (ордалиях) Бог дозволял просто себя одурачить, когда речь шла о вероломной супруге. Гвиневра, роман которой с Ланселотом продолжался годы, поклялась, что никто из одиннадцати рыцарей, спящих в соседних покоях, не входил к ней ночью; Ланселот, пользовавшийся данной преимуществом, был не предусмотренным в расчетах двенадцатым рыцарем. Данной клятвы оказалось довольно, чтоб спасти королеву от сожжения на костре. Обманутые мужья часто питают сердечную привязанность к любовнику супруги (так повелитель Артур относится к Ланселоту). Бог тоже, -судя по тому, что епископу, стерегущему тело Ланселота, снится, как ангелы уносят рыцаря на небеса, - прощает греховную любовь.
обеими сторонами. Вассал должен был служить своему сеньору, оказывать ему всяческую помощь, сохранять верность и преданность. Со собственной стороны, сеньор обязан был покровительствовать вассалу, защищать его, быть по отношению к нему справедливым. Вступая в эти дела, сеньор воспринимал праздничные клятвы от вассала (обряд омажа), делавшие их связь нерушимой.
Крестьянин должен был платить оброк феодалу, а тот - защищать собственных фермеров, а в случае голода подкармливать их из собственных запасов. Было совсем четкое разделение труда: не свобода и зависимость, а служба и верность были центральными категориями средневекового христианства. Конкретно поэтому в артуровских легендах постоянно совсем тщательно разбирается, кто был чьим оруженосцем и кто чьим вассалом. Но иерархия привилегированности, свободы, зависимости и несвободы совместно с тем была и иерархией служб. В феодальном обществе были совсем верно разделены и определены обычаем либо законом социальные роли, и жизнь каждого человека зависела от его роли.
Нельзя не заметить, что в легендах очень пристальное внимание уделяется материальной культуре; причем настоящие требования к ней, обусловленные жизненной необходимостью, тесновато смыкаются с мифическими свойствами, которыми средневековые авторы щедро наделяют всевозможные доспехи (не пробиваемые обыденным орудием), орудие (пробивающее заговоренные доспехи), чаши (из которых могут напиться, не облившись, только верные своим рыцарям дамы), плащи (которые могут надеть лишь те же дамы) и пр.
Рассмотрим конкретнее некие примеры. Говоря о материальной культуре, находящей отражение в сказаниях артуровского цикла, нельзя не заметить, что совсем огромное место отведено описаниям боевых коней, орудия и одежды. И неудивительно - функция рыцаря состояла в том, чтоб воевать: защищать свои владения, время от времени увеличивать их, захватывая соседние, либо просто поддерживать свой престиж, принимая роль в турнирах (ведь стоит всерьез задуматься, до этого чем попытаешься захватить, к примеру, землю рыцаря, который одержал несколько сверкающих побед на последнем турнире и был признан сильнейшим).
Боевой конь - это практически одна из самых принципиальных частей экипировки рыцаря в сражении. Коней обучали особым образом, и они частенько помогали своим обладателям, впору поднимаясь на дыбы либо отходя в сторону. Каждый боевой конь имел свое имя, его холили и лелеяли. Во многих легендах рассказывается о конях, которые говорили по-человечески и часто подавали совсем дельные советы своим обладателям. Большое внимание уделялось и описанию доспехов и орудия рыцарей, надежность и удобство которых были важны для фуррора в походе и победы на турнире. Орудие рыцаря, как правило, составляли клинок и копье, время от времени еще пика. Часто клинок являлся родовой реликвией, имел свою историю, имя, частенько символическое (некие исследователи дают такое толкование наименования клинка Артура: Экскалибур - «Разрубаю сталь, железо и все»); при посвящении в рыцари клинок был обязательным атрибутом.
не лишь о том, что они красивы, но и том, что они начищены и содержатся подабающим образом и, следовательно, надежны (точно так же описание потников и подседельников свидетельствовало о заботливом отношении к лошади). Поверх лат рыцари носили маленький широкий плащ, расшитый, как правило, геральдическими узорами, которые повторялись также на щите.
совсем подробно описывается в легендах одежда рыцарей с точки зрения её функционального значения. Перед боем под доспехи надевается одежда, она обязана быть сшита с таковым расчетом, чтоб доспехи не натирали кожу, а раскаленный в жару сплав доспехов не прикасался к телу. Дорожная одежда была более легкой, чтоб сделать менее утомительными дальние переходы - постоянная деталь рыцарских романов - и обеспечить защиту рыцаря.
Описание одежды дам тоже дозволяет судить о её функциональном значении: она удобна и практична, когда дама - хозяйка и занимается практической деятельностью (ей постоянно приходится спускаться в подвалы, подниматься на башни); нарядность одежды имеет первоочередное значение, лишь если она парадная (в этом случае подробно описываются ткани, золотые кисти, меха, декорации), при этом учитывается и цвет, так как кроме геральдического значения с его помощью можно выделить красоту героя либо героини.
фактически в каждом произведении артуровского цикла фигурирует какой-нибудь замок - заколдованный, неприступный либо тот, который со собственной рукой и сердцем обещает рыцарю по выполнении им поставленной задачки очаровательная леди. Так, мы знаем, что Артур был зачат в замке Тинтажель, расположенном на горе над морем. Это один из замков ранешнего средневековья, представляющий собой практически одну башню, обнесенную стеной и защищенную со всех сторон морем (к замку ведет только узенькая тропинка, по которой может проехать лишь один человек).
В романах артуровского цикла Кретьена де Труа мы встречаем описания более поздних и усовершенствованных замков. Каждый из них был как бы мини-городом, обнесенным стеной со всех сторон. Внутри находились фактически замок сеньора, помещения для челяди, конюшни, подвалы, где хранились еда и питье на вариант осады либо голода, часто и часовня, в которой молился сеньор. Тут же часто работали кузнецы, подковывавшие лошадей сеньора и изготавливавшие изделия для замка. Таковым образом, замок был оборудован с максимальными удобствами.
Первым фортификационным сооружением, построенным по приказу Вильгельма Завоевателя сходу же после высадки его войск в Англии, был мотт - укрепление, до этого неизвестное на английских островах. Сначала мотт представлял собой окруженный рвом земляной холм. На его вершине сооружалась древесная башня, фундаментом которой служили вкопанные в землю массивные бревна. Конкретно такие укрепления использовались норманнами в качестве опорных пунктов в Гастингсе. На местности Англии они возвели множество мотт, укрепив с их помощью свое господство на завоеванных землях.
Опыт стройки мотт норманны заполучили во Франции, где простые фортификации такового типа дозволяли феодалам противостоять абсолютной власти наследников Карла Великого и учреждать собственные домены. Можно без преувеличения сказать, что появление нового оборонительного сооружения в Европе имело большущее значение. В плане политическом оно сыграло важную роль в децентрализации королевской власти. Еще более принципиальным было, непременно, социальное значение нового укрепления: оно стало собственного рода школой, где сеньоры и их ратники учились рыцарским навыкам.
традиционно мотт имел форму усеченного конуса либо полусферы; диаметр его основания мог достигать 100 м, а высота - 20 м. В большинстве случаев к мотт примыкал бейли - участок, огороженный земляным валом, рвом, палисадом. Таковая двойная линия земляных укреплений получила заглавие «замок с мотт и бейли». Другой тип средневековой стройки - миниатюрный бейли на плоской вершине насыпного холма диаметром от 30 до 100 м с обязательным рвом и палисадом. Некие бейли служили лишь как загоны для скота. Повсеместно сооружались также и малые земляные крепости, к которым тоже примыкали загоны для скота.
Используя труд фермеров, можно было сравнимо скоро делать земляные работы, связанные с сооружением укреплений. Преимущество мотт состояло в том, что, не считая древесной надстройки, его фактически нереально было повредить.
готовились к осаде, которую соперник мог начать в хоть какой момент, стремясь отвоевать утраченные местности. В большинстве случаев осада заканчивалась неудачей: мотт, к тому времени уже именовавшийся замком, был неприступен. Противник мог попасть в замок лишь в том случае, если ворота открывал изменник либо сам сеньор попадал в плен. (Вспомним бессчетные легенды о замках, которые все время вертятся, так что в них практически нереально попасть, к тому же населенные смертельно опасными животными, в борьбе с которыми рыцарю может помочь лишь кто-нибудь из жителей замка; загадочные замки, окруженные щитами побежденных рыцарей; а также замок феи Морганы, куда попадает сэр Гавейн - время от времени Ланселот - и не может выбраться, покуда его оттуда не выводит женщина, прислуживающая четырем королевам, гостящим в замке.)
Хроники тех лет свидетельствуют, что феодалы не могли полностью положиться на собственных приближенных и жили в неизменном ожидании измены. Всеми силами они стремились избежать плена, и, когда дело доходило до открытых баталий, сеньор, видя, что его войско терпит поражение, первым покидал поле битвы. Если же сеньор попадал в плен, то от него силой требовали, чтоб он принудил тех, кто остался в замке, включая его семью, открыть ворота. Если они отказывались сделать это, пленного вешали у входа в замок. Время от времени неприятелю удавалось взять в заложники детей сеньора. Требуя сдачи крепости, он угрожал повесить их либо ослепить. (Один, из сюжетов о короле Артуре - похищение его супруги Гвиневры, которую обязан вызволять из плена Ланселот).
Жизнь в замке ставила воинов из свиты сеньора перед выбором: или поддерживать дела товарищества, или постоянно враждовать друг с другом. В любом случае приходилось терпимо относиться к окружающим и для этого придерживаться определенных правил поведения либо, по крайней мере, не допускать проявлений насилия.
Утвердившиеся в мире, огороженном палисадом, моральные нормы позднее, на втором этапе развития феодального общества, в конце XI века, вдохновили трубадуров. В их гимнах воспевалось рыцарство и любовь, а по сути в них прославлялись два социальных заслуги - стабилизация и освоение нового пространства. Многие именитые рыцари были сначала простыми воинами в свите феодала, но за проявленную в схватках доблесть получили высокий ранг. В то же время воин не мог добиться почестей, если он не вел себя как реальный рыцарь.
появлялись толпы ликующих, поющих и пляшущих фермеров, благодаря рыцаря за защиту.) Многие хозяйства попали в зависимость к феодалу, которому фермеры сейчас были должны платить налог.
перебрались в замки, вооружившись до зубов поначалу для того, чтоб захватить власть, потом - чтоб удержать её. Завладев мотт как орудием устрашения, феодалы и их вассалы начали создавать новенькую систему социальных отношений - примитивную, но самобытную. С одной стороны, это была политика угнетения, с другой - в среде рыцарства провозглашались идеалы чести и отваги. Конкретно эти идеалы воспевали средневековые рыцарские романы.
Так, со сменой поколений равномерно устанавливалось социальное равновесие. Новейшие дела закрепили сословную общность сеньоров, ослабившую чувство неизменной угрозы. Замки открыли свои ворота друзьям и соседям, войны уступили место турнирам, на рыцарских щитах красовались сейчас фамильные гербы. Где ранее царили хитрость и жестокость, сейчас воспевали доблесть и щедрость. Так, со второй стадии развития феодализма в обстановке средневекового мотт стали закладываться базы того наследия, которое оставила потомкам эта эра и которое по праву заслужило заглавие «замковая культура».
Все процессы, происходившие в настоящем мире, накладывали отпечаток на вторую действительность, которая составляла мифическую базу рыцарских романов и баллад. Если в книге Гальфрида Монмутско-го рассказывается о жизни, деяниях и подвигах самого Артура, то классическая Артуриана воспевает братство Рыцарей Круглого Стола, их приключения, фактически не имеющие дела к военным достижениям, описанным в «Истории бриттов». Это единичные схватки меж двумя либо несколькими рыцарями, или состязания на турнире (характерные для периода феодальной раздробленности). но наряду с идеалами куртуазное™ возникает и формируется новый миф - миф о Святом Граале, требующем от рыцаря духовной чистоты и целомудрия (которые далёко не постоянно присущи рыцарям, безупречным с точки зрения норм куртуазного вежества). Тема Святого Грааля получила наибольшее развитие в позже средневековье, когда практически завершилось формирование легенд о Круглом Столе короля Артура. По мере того, как средние века уступают место эре Возрождения, процесс формирования этих легенд подходит к завершению.