Наши партнеры

О.М.Ладыгина. Культура мифа. Исходные посылки формирования легенд об Артуре

Исходные посылки формирования легенд об Артуре

Кельтский элемент в артуровских легендах - древнейший и более значимый. Кельтская цивилизация уже к началу нашей эпохи распалась на несколько автономных веток, меж которыми существовал, естественно, неизменный обмен, у них были общие истоки, но пути и судьбы различные, как и вклад в формирование артуровских легенд. Важным являлось и то, что у многих кельтских племен существовал запрет на запись сакральных и литературных текстов. Когда этот запрет был снят, а точнее, забыт, записанными оказались только самые поздние версии кельтских легенд и преданий.

Следы ирландских и валлийских вариантов легенд и легенд в артуровских сказаниях просматриваются еще определеннее, чем пра-кельтский элемент. Но, к примеру, кельтский культ озер и источников дошел до артуровской традиции, в которой о воде говорится совсем много: герои проводят в недрах озер целые периоды собственной жизни (Ланселот получил воспитание в подводном замке у Владычицы Озера), из озера возникает и в озеро возвращается клинок короля Артура - Экскалибур. Тема брода, который не каждому дано отыскать и у которого происходят решительные схватки героев, тоже очень характерна для артуровских сказаний. Нельзя не отметить также распространенный у кельтов культ животных, которые частенько наделялись сверхъестественной силой и находились с человеком в сложных отношениях то вражды, то дружбы. В артуровских легендах кони, вепри, ястребы, собаки практически непременно имеют собственные имена и вступают в активное общение с людьми, сохраняя в то же время независимость от них.

тут интересно упомянуть о роли ворона в артуровском цикле: по преданию, Артур не погиб, а превратился в ворона, и, когда Британии будет угрожать смертельная опасность, он вернется и выручит её. У кельтов ворон был мифическим персонажем. «Эта птица... Была связана с культом Солнца, а позднее... Ассоциировалась и с божествами-воителями...»[37].

саги - ...параллель, в известной мере даже модель легенд о короле Артуре. Тут не следует выстраивать прямолинейных генетических рядов[38]. Так, неосмотрительно созидать в короле Улада Конхобаре прообраз короля Артура, но его мудрость и справедливость аналогичны качествам короля Арморики, а его двор в Эмайн-Махе напоминает артуровский Камелот. «Поистине все доблестные воины из числа мужей Улада находили себе место в королевском доме во время попоек, и все же не было при этом никакой тесноты. Блестящи, статны, прекрасны были доблестные воины, люди Улада, собиравшиеся в этом доме. В нем происходило много великих собраний всякого рода и дивных увеселений. Были там игры, музыка и пение, герои показывали подвиги ловкости, поэты пели песни свои, арфисты и музыканты игрались на различных инструментах»[39].

но, несмотря на все сходство с Круглым Столом, нельзя не учесть, что двор Конхобара примитивнее и грубее двора Артура, а в самом Конхобаре видится идеал не феодального короля, а племенного вождя. И это неудивительно - ведь сказания о короле Улада складывались в еще более давние времена, в первобытноплеменной среде, где разложение родового строя лишь начиналось и социальная структура была очевидно примитивнее, чем в обстановке складывающегося феодального общества, когда появлялись артуровские сказания, которые и отражают более сложную иерархию и систему поведения, руководствующуюся законами куртуазного вежества.

Тем не менее в преданиях о короле Артуре мы находим отзвуки кельтских легенд. Как замечает А.Д.Михайлов: «При этом многослойность легенд вряд ли может быть с достаточной точностью учтена. Добавим, что сказания об Артуре, зафиксированные в валлийских текстах, - вторичного происхождения, в них много ирландских частей. В кельтской мифологической системе - не один слой. Эта система развивалась в неизменном содействии и столкновении с рудиментами мифологии пиктов (давших мировой культуре прообраз Тристана) и со сказаниями соседних народов (в частности, разумеется, скандинавов, издавна совершавших набеги на английские острова)»[40]. не считая многослойности культурных традиций, влиявших на становление преданий о Круглом Столе короля Артура, очень действующим фактором их развития являлось христианство. Английские острова, в особенности Ирландия, христианизировались совсем рано и совсем мирно. Как уже отмечалось, кельтская языческая культура не была уничтожена, но обогатила христианскую, которая, в свою очередь, принесла с собой традиции греческой и римской литератур, и они обрели тут твердую почву. Конкретно благодаря не вытесненным христианством, а приспособившимся к нему народным верованиям артуровские легенды оказались в таковой степени насыщенными мотивами сверхъестественного, расчудесного, умопомрачительного. Таковым образом, характерные черты кельтского мироощущения кое в чем даже усилились благодаря трансформациям, вызванным христианством.

Это можно узреть на конкретных примерах. Так, Мерлин, возможно, унаследовал черты кельтского поэта и прорицателя Мирддина, ясновидящего, способного проникать во все тайны прошедшего, реального и грядущего. Этот персонаж воплощал в себе все сверхъестественные черты, присущие, по мнению кельтов, филидам. Мирддин, в средневековых легендах превратившийся в Мерлина, появился от девицы и младенцем уже был мудр, как старец[41].

очень увлекательна история происхождения короля Артура и описание его пути к трону. По кельтским традициям, «при вступлении на трон нового короля филид обязан был подтвердить благородное происхождение претендента и принять от него присягу на верность старым обычаям»[42]. Когда Артур вытаскивает из камня клинок Экскалибур, при этом находятся маг Мерлин, свидетельствующий о благородном происхождении Артура, и христианский архиепископ, благославляющий его на царство, а также принимающий от него клятву быть истинным владыкой и стоять за справедливость (вспомним, как просто и скоро прошла христианизация в кельтской среде).

рыцарском романе первородного греха»: «Мы не знаем, что такое Утер - неверное чтение имени, человек либо Бог; не знаем мы и что конкретно предположительно сделала Игерна; принадлежал ли этот обычный «военный вождь» к правящей семье, был ли новым Геркулесом, происходил ли от кельтского Бога»[43].

направляет на себя также внимание роль женщин в артуровском цикле. У кельтов был принят «обычай наследовать по женской полосы. К примеру, герой средневековой легенды кельтского происхождения Тристан наследовал брату собственной матери королю Марку»[44]. Интересно заметить, что имя супруги короля Артура, играющей значительную роль в цикле, встречается в старых валлийских текстах, где звучит как Гвинфевар - «белый дух». В ходе развития и трансформации арту ровских легенд на традиции кельтов накладывается культ девы Марии, что рождает одну из самых распространенных тем цикла - тему прелестной Дамы.

Еще один образ артуровских легенд, Гавейн, на протяжении всего развития Артурианы сохраняет ряд собственных начальных черт, характеризующих исходный этап формирования легенд об Артуре. Под именованием Вальвейн либо Гуолчмай он становится одним из самых ранешних персонажей артуровского цикла.

Валлиец по происхождению, он наделен таковыми первобытными и грубыми чертами, которые тяжело принять англонорманнам.

Немногие из этих черт Гавейн проносит через весь цикл. Они сохранены даже в тексте Мэлори, относящемся к концу XV века: сила его растет от рассвета к полудню и исчезает с заходом солнца; его родство по материнской полосы еще важнее, чем по отцовской; на всем, что связано с Гавейном, лежит печать волшебства, и в целом его приключениям присущ особенный элемент фантастики и даже гротеска. С самого начала он являлся одним из виднейших сподвижников Артура и был очень выдающейся фигурой, чтоб исчезнуть потом. Этого и не случилось, но по мере появления новейших персонажей, которые «узурпировали» многие черты и приключения Гавейна, он равномерно отходил в тень. Доктор Э.Винавер пишет: «История Гавейна в особенности увлекательна. Он один из самых узнаваемых рыцарей Круглого Стола, уступающий только Ланселоту. Беспредельно преданный своему королю, он щедр и благороден, храбр и могуч. Он наделен всеми земными человеческими добродетелями, его чтят и обожают как соотечественники, так и чужеземцы... Но поскольку Господь не имеет дела к его подвигам, никакие достоинства не помогают ему, и кончает он, как последний преступник. Возможно, было опасно делать грешника столь привлекательным, и числилось нужным показать, что достоинства и успехи Гавейна все же не приносят ему вознаграждения»[45]. Ему не удается сохранить даже свои человеческие достоинства. К концу XIII столетия Гавейна превзошли многие рыцари, вышедшие на сцену позднее него.

выступал в роли возлюбленного королевы, избавившего её от заточения в потустороннем мире. Только еще позднее любовником Гвиневры стал не Гавейн, а Ланселот. И, естественно, конкретно Ланселот унаследовал многие черты, вначале свойственные Гавейну.

Тем временем Гавейну, который уже не числился только образцовым персонажем, было «позволено» вернуть себе старые «безнравственные» черты. В итоге роль Гавейна стала довольно многосмысленной. К примеру, у Т.Мэлори, с одной стороны, Гавейн убил Ламорака, открыто нарушил слово, совратив Этарду после того, как поклялся отвоевать её для Пелеаса. Все это никак не согласовывалось с кодексом рыцарской чести, и Гавейн выведен так опрометчивым, чувственным и ожесточенным, что даже собственный брат осуждает его.

С другой стороны, в рассказе о войне Артура и правителя Люция Гавейну отведена героическая роль. И в конце книги, несмотря на то, что ненависть Гавейна к Ланселоту и решимость отомстить за собственных родственников манят за собой трагические последствия, его образ приобретает подлинно эпическое величие, чему, кажется, способствуют даже его недочеты. Возможно, тут нужно принять во внимание, что Мэлори воспользовался как французскими, так и английскими источниками, и некие из этих противоречий объясняются способом его работы.

Конфликт Гавейна и Ланселота у Т.Мэлори символизирует борьбу двух различных идей, двух миров. Гавейн представляет собой старый мир, его более глубочайшие чувства (к примеру, чувство кровного родства). Ланселот олицетворяет собой новое (хотя, может быть, в силу архаичности исторического материала, положенного в базу артуровского цикла, и в этом герое идет борьба старого с новым), его верность - это верность вассала своему сюзерену. В данной схватке неустойчивое равновесие меж двумя мирами, поддерживаемое Круглым Столом, упало.

Не лишь образ Гавейна претерпевает разные конфигурации в ходе того, как под влиянием социокультурных обстоятельств трансформируется Артуриана - новое значение получают образ самого Артура (в ранешних легендах большой энтузиазм вызывает он сам, его деяния и взаимоотношения с окружающими; в поздних версиях героем, как правило, является один из рыцарей Круглого Стола, Артуру же отводится роль знака), идеалы, утверждаемые легендами (если вначале основной темой являются военные заслуги, то позднее проповедуются нормы куртуазного вежества) и т.Д.

над англосаксами и пиктами, вряд ли можно считать мифологичным. Заметим, но, что некие исследователи разглядывают его как указание на легенду об Артуре, к этому моменту уже прочно завоевавшую симпатии людей. Так, к примеру, М.П.Алексеев аргументирует это тем, что «Гильдас (VI в.) Еще ничего не говорит об Артуре, хотя подробно повествует о борьбе кельтов против англосаксонских завоевателей; ничего не докладывают о нем и англосаксонские источники, к примеру, Беда, хроники»[46]. Итак, посмотрим, где берут начало литературные версии артуровского цикла.

длительное время легенды об Артуре существовали только в устном народном творчестве, и латинские источники докладывают только о популярности артуровских легенд в кельтской среде (писавший в начале XII века Уильям Малмсберийский не без осуждения отмечал чрезвычайное распространение посреди населения легенд об Артуре, которым в народе «бредят до этого дня»[47]). Эти источники, как полагал Э.Фараль, и послужили отправной точкой для Гальфрида Монмутского, его «Истории бриттов», появившейся приблизительно через десять лет после произведений Уильяма Малмсберийского, так как конкретно в данной книге Артур в первый раз изображен во весь рост как завоевывающий мир монарх, окруженный изысканным двором и храбрейшими рыцарями [48].

Гальфрид жил на границе Уэльса, его непосредственными покровителями были марчерские бароны, которые устанавливали в данной области новейшие формы феодальной власти. Его «История» была посвящена самому могущественному из них - графу Роберту Глостерскому, а для политической перестраховки и его противнику Стефану Блуа. Нет колебаний в том, что Гальфрид имел хорошую возможность ознакомиться с преданиями Уэльса. Как он утверждал, в его распоряжении была даже «одна совсем старая книга на языке бриттов»[49], хотя никаких следов таковой книги либо чего-нибудь подобного не сохранилось. В любом случае, она могла бы дать ему только скудный материал. Может быть также, что он знал некие легенды, позднее полностью забытые, ходившие в Корнуолле и Бретани.

нужно полагать, что такие предания вправду существовали и Гальфрид много почерпнул из них для собственной книги. В данной связи интересно, что, хотя Гальфрид не может совсем не говорить о вере народа в расчудесное спасение Артура, он по мере сил опровергает эту легенду. «История» Гальфрида немедленно завоевала прочную популярность, и все, кто в дальнейшем обращался к данной теме, совсем много черпали конкретно из данной книги.

Остановимся подробнее на том, как Гальфрид повествует о знаменитом короле. До этого всего, в «Истории бриттов» Артур - мудрый и справедливый правитель. Как пишет А.Д.Михайлов, он «в изображении Гальфрида становится вровень с таковыми идеальными правителями (по представлениям средневековья), как Александр Македонский либо Карл Великий. Но это еще не убеленный сединами мудрый старец, каким предстанет Артур в произведениях ближайших продолжателей Гальфрида Монмутского.

и могущественнейшую империю. И гибнет эта империя не из-за удачливости либо отваги её противников, а из-за человеческой доверчивости, с одной стороны, и вероломства - с другой»[50]. Наряду с военными достижениями Артура, Гальфрид докладывает нам об главных чертах его характера, тем самым закладывая базу мифа о «справедливейшем из королей»: «Отроку Артуру было пятнадцать лет, и он различался неслыханной доблестью и такою же щедростью. Его врожденная благожелательность так завлекала к нему, что не было практически никого, кто бы его не обожал. Итак, увенчанный королевской короной и соблюдая давний обычай, он принялся осыпать люд своими щедротами»[51].

конкретно Гальфрид Монмутский вводит в повествование о короле Артуре романтичный мотив о губительности дамских чар - «причиной смерти могущественной Артуровой державы является в конечном счете неверность Гвиневры, вступившей в любовную связь с Мордре-дом, племянником короля»[52]. (Заметим, что любовное соперничество меж пожилым дядей и юным племянником является сюжетом, более частенько используемым в мифологии. В дальнейших литературных обработках Артурианы он встречается не лишь там, где речь идет о Гвиневре, чьим любовником в более поздних интерпретациях становится Вальвейн (он же Гавейн) - еще один племянник короля Артура, и только позже Ланселот, но и в истории Тристана и короля Марка, истоки которой, по всей видимости, кроются в мифологии пиктов.)

В изложении Гальфрида прозвучали такие легенды, как битва короля с страшным драконом, обитавшим на Горе Святого Михаила, а также создание Мерлином кольца Великанов - миф, и по сей день пользующийся определенной известностью. Так, к примеру, Дж.Хокинс и Дж.Уайт в собственной работе «Разгадка тайны Стоунхенджа» с неким неудовольствием замечают, что «среди историй относительно дивной жизни и былых времен подлинного сооружения, которыми пробавлялось позже средневековье, большей популярностью воспользовалась та, которая приписывала создание Стоунхенджа Мерлину»[53]. Вообще Мерлин занимает в творчестве Гальфрида не менее существенное место, чем сам Артур. Кроме «Истории бриттов», где Мерлин действует в качестве советника и ассистента таковых правителей, как Аврелий Амброзии и Утер Пендрагон, а также прорицателя при Вортегирне, Гальфрид Монмутский пишет в стихотворной форме «Жизнь Мерлина», полностью посвященную этому персонажу и его деяниям.

таковым образом было положено начало литературным обработкам артуровских легенд. Как замечает Бернард Д.Н.Гребаниер в труде «Основы английской литературы»: «Написав то, что было по большей части умопомрачительной историей Британии, которая начиналась с мифического поселения одного Брута, происходившего из Афин, Джеффри сделал это, основным образом, чтоб оправдать обработку замечательных деяний величайшего народного героя Артура. Разные французские поэты подхватили этот материал, и скоро вокруг личности Артура выросла целая легенда»[54]. Посмотрим, как конкретно это происходило.