В. И. Пинковский
Картель: жанр поэзии XVI–XVIII веков
Картель (фр. cartel – от слова cartello (итал. – бумага, документ, объявление, афиша), восходящего к charta (лат. – лист папируса, бумага, сочинение, письмо, поэтическое произведение), образованному в свою очередь от χάρτης (греч. – лист папируса для письма) [1] – изначально «письменный вызов на поединок, не только боевой, но и тренировочный, турнирный, развлекательный, а также документ, регламентирующий выкуп пленных и обмен ими после сражения». Такие значения слова cartel даёт «Словарь Французской академии» (1694 г.) [2; p. 148]. Специфически литературное, жанровое значение слова в этом справочнике отсутствует, как и в более позднем (1762 г.) издании «Словаря…» [3; p. 252].
Немногим лучше обстоит дело с картелем в наиболее авторитетных поэтиках XVI–XVII веков. Автор самого известного в XVI столетии «Французского поэтического искусства» (1548 г.) [4] Т. Себиле об этом жанре ещё не упоминает, а Н. Буало в своём «Поэтическом искусстве» (1674 г.) уже не упоминает.
Вероятно, впервые характеристику жанра картеля даёт в своем «Французском поэтическом искусстве» (1598 г.) П. Делодон д’Эгалье. Характеристика лишена стройности, это, видимо, объясняется тем, что д’Эгалье буквально на ходу формирует дефиницию не окончательно сформированного жанра. Мы даём его текст без редакторских коррективов как сам по себе стилистически показательный пример осмысления «наощупь» нового литературного феномена: «Картель – поэтический жанр, не имеющий широкого употребления среди поэтов, его использовали немногие поэты, среди которых – Депорт и Ронсар. Вот почему я скажу о нём только мимоходом (ie n’en parleray qu’en passant). Картель строится на парных рифмах, для него характерен двенадцатисложный стих… Этими чертами картель близок к элегии, отличаясь от неё тем, что суть элегии заключается в выражении тоски, а картель читается наизусть перед обществом (devant une cõpagnie). Он называется [также] маскарадом, потому что его читают в масках, предваряя начало балета, танца или схватки (combat). Содержанием картеля наиболее часто являются восхваления, обращённые на самих говорящих, а также темы любви и подвигов. Короче говоря, картель есть не что иное, как вызов на поединок, подобный тому, который вручает в виде записки (un billet), или картеля (Cartel), мужчина своему противнику. Так же и приходящие на маскарад оглашают свой картель, или вызов (deffi)… <…> Он [картель] может быть любого объёма, но в среднем не превышает ста стихов (carmes)… Полагаю, что нет необходимости приводить пример картеля, так как совсем не трудно это сделать, к тому же несколько образцов содержатся в произведениях Депорта. В картеле всегда присутствует бахвальство (rodomõtade), должное убедить в том, что говорящий, чтобы прибыть сюда, преодолел столько морей, испытал множество превратностей, выдержал схватки с дикими зверями и т. д.». (5; p. 94–95. Перевод здесь и далее наш. – В. П.).
В добавление к определению Делодона д’Эгалье укажем на краткую характеристику картеля в поэтике (1605 г.) Ж. Воклена де Ла Френе: «Картели с вызовом, которые представляют на турнирах, – это стихотворения для удовольствия королей (pour le plaisir des Rois), используемые также … в маскарадах (mommeries) под немой маской (soubs le masque muet) и буффонадах…» (6; р. 145; в оригинале стихотворный текст. – В. П.). Стоит ещё упомянуть, что П. де Демье в «Академии поэтического искусства» (1610 г.) указывает на картель в перечне «тридцати двух поэтических жанров» французской поэзии (7; р. 19), хотя и не рассматривает его отдельно.
Первоначально литературный картель является не самостоятельным жанром, а одним из элементов придворного театрализованного представления, чаще всего балета в форме маскарада. Подобные представления получают распространение в качестве итальянского влияния при Генрихе II ещё до вступления короля на престол, после женитьбы (1533 г.) на Екатерине Медичи.
К середине XVI века структура придворного балета устоялась и стала включать в себя собственно хореографические выходы (entrées), повествовательные стихотворные связки между ними (récits) и стихи от лица персонажей (vers), в число которых могли входить и картели. Гибель короля на турнире (1559 г.) немало способствовала перемене характера придворных развлечений: турниры и конные состязания постепенно будут вытесняться из придворного быта (с 1559 по 1610 годы состоялось не более 4 турниров (8; р. 178)) театром, заимствовавшим в изменённом виде некоторые турнирные элементы, в частности, картель.
Проиллюстрируем характеристику картеля, данную Пьером Делодоном, конкретным образцом, наиболее полно содержащим черты жанра, перечисленные французским поэтом. Текст принадлежит П. де Ронсару, относится к 1573 году:
CARTEL
POUR LE ROY CHARLES IX
Habillé en forme de Soleil, defiant ceux qui voudroient
au combat esprouver sa vertu
Comme le feu surmonte toute chose
Qui devant luy pour resister s’oppose,
Ainsy du fer de mon glaive pointu
Tout chevalier à terre est abatu;
Les plus vaillans redoutent ma puissance,
Et la mort pend sur le bout de ma lance.
Amour m’a fait errer de toutes pars,
Pour essayer les fortunes de Mars,
’onde,
Pou avoir place en ceste Table ronde,
Où les vieux preux autrefois avoient eu
Un lieu d’honneur, loyer de leur vertu.
Or desdaignant les hazards de la guerre
Comme donteur des Monstres de la terre,
Par haut desir au Ciel je suis monté,
Où du soleil j’ay l’habit emprunté,
Comme aux mortels mes vertus manifestes.
Donc si quelqu’un, soit d’enhaut ou d’embas,
Veut esprouver ma puissance aux combas,
S’adresse à moy, je luy ferray cognoistre
Se repentant bien tard de son conseil
Eh! qui pourroit resister au soleil? (9; р. 150-151).
(Картель для короля Карла IX, одетого в костюм солнца и бросающего вызов тем, кто желал бы испытать его доблесть в бою. Как огонь превосходит всё, противостоящее ему, так железо моего острого меча повергает на землю любого рыцаря. Самые храбрые опасаются моей мощи и смерти на конце моего копья. Любовь заставила меня блуждать по всем краям и испытать военную удачу, и наполнить моим именем сушу и море, чтобы удостоиться места за Круглым столом, где старинные рыцари занимали когда-то почётные места, оплаченные их доблестью. Так, пренебрегая опасностями войны, как покоритель земных чудовищ, движимый возвышенным устремлением к небу, я был вознесён к солнцу, у которого позаимствовал одеяние, чтобы, как и смертным, явить свою доблесть небесным светилам. Если же кто-нибудь, земной иль небесный, желая проверить мою силу, бросит мне вызов, я дам ему изведать железными ударами тяжесть моей десницы и испытать запоздалое раскаяние в своих намерениях. Эй! кто в силах противостоять солнцу?).
Этот монолог, извлечённый из сценария придворного представления, производит впечатление несамостоятельного произведения: слишком ощутима его зависимость от отсутствующего контекста. Понятна политико-этикетная сторона содержания – восхваление короля в форме самохарактеристики монарха, но не ясна сюжетная функция этого текста. И всё же такое отдельное от сценического целого существование картелей не исключение, а норма. В отличие от обычных драматических монологов, картели не исполнялись участниками маскарада, они помещались для информирования зрителей в программу представления (в «книжечки»- либретто), выполняя, как и остальные vers, функцию «подтекстовки» действия. Декламировались или произносились нараспев только recits. (Обратим внимание: Делодон д’Эгалье вступает в заочное противоречие с Вокленом де Ла Френе, утверждая необходимость заучивания картелей исполнителями наизусть (par cœur), в то время как Воклен указывает на немоту масок, к которым относятся картельные тексты, – явный признак не сложившегося окончательно представления о жанре).
а формальным поводом для разворачивания костюмированного хореографического действия, когда характеры противостоящих персонажей заданы под выполняемые ими сюжетные функции и крайне схематизированы (см., например, у Ж. А. де Баифа: защищающие Любовь («Cartel des Tenans pour Amour») – нападающие на Любовь («Cartel des Assaillans contre Amour») (10; p. 187-190)), картели не выходят из границ клишированного восхваления персонажами себя и защищаемого предмета, а также непременного вызова на бой всех несогласных.
В рамках придворного театра у картеля не было иной перспективы, кроме как стать каноническим жанром в самом строгом смысле слова, то есть воплощением высшей содержательно-формальной обязательности, когда «ничего нельзя добавить, ничего убавить или изменить» (11; с. 111). Однако и в этих рамках наблюдается варьирование – пусть и в плоскости сугубо формальной (а для XVI-XVII веков это весьма значимо!): упоминаемый Делодоном д’Эгалье Ф. Депорт, вопреки постулированию автором поэтики попарной рифмовки для картеля, регулярно от этого правила отступает (12; p. 222-223). Кроме того, тенденция публиковать картели отдельно от маскарадного сценария (так поступали, помимо П. де Ронсара, Ж. А. де Баиф, Ф. Депорт, О. Ложье и др.), открывала перед жанром новые возможности: будучи выведен из состава либретто и помещён в стихотворный сборник, картель должен был приобрести ту степень смысловой автономности, которая присуща любому самостоятельному произведению. Каким путём это осуществлялось?
В первую очередь в картеле реализовались возможности, изначально в нём заложенные, – диалогизм и установка на восхваление. Это нашло воплощение в таких, например, произведениях, как анонимный диалог «Стычка между амуром и миром и картель с вызовом от амура к миру», в котором к прениям на тему преимуществ и недостатков одного и другого явления добавлены характерные картельные колкости и угрозы:
L’Amour
…Ne crois pas pourtant que ie tremble,
Si tu connoissois ma vigueur,
Tu ne voudrois point me desplaire
Afin d’euiter ma colere.
La Paix
’est pas sans mystere
Que dans ce monde on te revere,
Ie sçay que les plus ieunes gens
Ne se monstrent point negligens
Pour te faire la reverence,
… (13; p. 4).
(Амур: …Не думай, однако, что я трепещу перед тобой и что я боюсь твоей суровости. Если бы ты знал мою силу, ты вовсе не пожелал бы меня раздражать, а уклонился бы от моего гнева. Мир: Амур, не обошлось без тайных происков то, что тобою грезят на этом свете. Я знаю, что наиболее юные вовсе не считают зазорным поклоняться тебе. Что касается меня, то я смеюсь над твоим могуществом…).
Очевидно, что добавления картельных формул в имеющий многовековую традицию жанр диалога недостаточно, чтобы картелю с этим жанром в конце концов не слиться. Говоря иначе, картельные элементы не обладают жанрообразующей потенцией, поскольку основным в полемическом диалоге остаётся всё же прояснение предмета спора, который не превращается во всего лишь повод для поединка.
На пути картеля-восхваления стояла другая мощная традиция – одическая (хвалебные оды («пиндарические»), гимны, стансы социально-политического содержания и официальной адресации). Достаточно сравнить анонимный «Картель к добропорядочным французам по поводу совершеннолетия короля» и стансы Ф. Малерба «Молитва за короля Генриха Великого, отбывающего в Лимузен», чтобы стало очевидным преимущество последнего текста над первым.
В «Картеле…» приветствуется тринадцатилетие Людовика XIV как «прекраснейший день счастливейшего века» (la plus belle iournée du siecle la plus fortunée), как предвестие эпохи, наступающей после «стольких войн, мучений, печалей», эпохи, в которую не будет больше слышно о «пасквилях, притеснениях церковных старост, грехе, болтунах, продажных душах при дворе, решающих вопросы войны и мира в зависимости от обещанной им платы». Газеты будут наполнены «песенками, мадригалами, триолетами, песнями о королевских деяниях (chans Royaux)», а дворец – «играми, маскарадами, танцами и песнями».
– с «мадригалами и триолетами») близка фольклорным представлениям о правлении «весёлого и доброго» короля. Потому, может быть, неведомый автор, не забыв коротко поздравить с праздником дворянство (И ты, победное благородное сословие (Noblesse), известное храбростью, служащей благу могучего государства…), адресует свою речь в первую очередь городскому простонародью – крючникам, лодочникам, нищим, разносчикам, уличным торговцам, заключая свой призыв радоваться обобщённым обращением к горожанам (обывателям):
Braves Bourgeois on vous convie
De bien menager vostre vie,
Beuvants à la santé du Roy,
Et que chacun devant chez soy
é
Est enfin en maiorité. (14; р. 6-7).
(Славные горожане, вы призваны добром наполнить вашу жизнь, выпивая за здравие короля. Пусть каждый из вас возрадуется (зажжёт огонь радости) благу вступления его Величества в пору совершеннолетия).
Картель данного типа, не содержащий угроз и вызова врагам, уместнее было бы назвать обращением, призывом к единству народа и власти, к поддержке короля, проникнутый верой в наступление «золотого века». Те же мотивы содержатся и в упоминавшемся стихотворении Ф. Малерба:
И стены и врата окажутся во прахе,
Посты сойдут с бойниц, тревожный минет час,
Оралом станет меч – такая роль достойней,
Народ, измученный жестокой долгой бойней,
Распутство и грехи в эпохе новой сгинут,
И сластолюбие и праздность нас покинут,
Немало из-за них мы претерпели бед.
Король достойнейших вознаградит по праву,
Искусства возродит, лелея их расцвет.
<…>
Страданиям конец придёт и лихолетьям,
С какою радостью мы это чудо встретим!..
Очевидно, что одинаковость тем, мотивов и модальности обоих текстов заставляет искать ответ на вопрос о преимуществах одного над другим в плоскости формальной и связанной с ней культурно-исторической. Композиционная стройность и стансовая упорядоченность отточенных двенадцатисложников Малерба более отвечает духу официальной культуры XVII столетия. Сдержанная приподнятость тона, возвышающегося иногда и до торжественности, выгодно противостоит простодушной, какой-то даже «застольной» радости «Картеля…».
Стансы Малерба (1605 г.) полностью принадлежат XVII веку, в то время как «Картель…» – даже внешне, с его не разбитым на строфы текстом, с восьмисложным стихом, кажущимся на фоне малербовых строк слишком лёгким для избранной темы, – XVI столетию, хотя и написан в 1651 году.
отдельно, близок к ролевой лирике, то есть к форме автопрезентации персонажа, принципиально не совпадающего с автором, в единичном речевом акте. В стихотворной трагедии или комедии, как бы ни были «лиричны» монологи героев, их «самовыявление» осуществляется целым рядом речевых «шагов» – монологов и диалогов, не говоря уж о том, что прояснению характеров способствуют речевые действия других персонажей, создающие необходимый контекст понимания. Ролевое лирическое стихотворение таких возможностей лишено, оно и текст и контекст – в одном. Картель не доразвился до такого единства.
Во второй половине XVII и начале XVIII веков редкие картели встречаются в составе так называемой «лёгкой поэзии», где играют ту же роль, что и жанр billet – стихотворной записки с приглашением, извещением, уведомлением. В измельчавшем до роли бытового стихотворения «на случай» картеле вызов мог иметь только шутливый характер, что мы и наблюдаем в стихотворении Симона Тиссо де Пато (1655-1738):
Du Capitaine du Mainon, à l’Auteur, qui lui
avoit fait un défi quelques jours auparavant.
Enfin, je suis au rendez-vous;
Je vous veux bourrer de cent coups,
Des armes, vous aurez le choix,
Et nous verrons à cette fois,
Qui de vous, ou de moi, fera plutôt par terre… (16; р. 239).
(Картель от капитана Дюменона автору, который бросил вызов капитану несколькими днями ранее. Наконец я на месте встречи. Я желаю нанести Вам сотню ударов кружкой или стаканом – выбор оружия за Вами. Посмотрим на этот раз, кто вскоре окажется на земле…).
1. Этимологическая цепь выстроена с опорой на следующие издания: Ménage G. Dictionnaire étymologique de la langue françoise. – P.: Briasson, 1750. – 1445 p.; Noël, F. -J. -M., Carpentier, L. -J. -M. Dictionnaire étymologique, critique, anecdotique et littéraire…: 2 vol. T. 1. – P.: Le Normant, 1839 – 796 p.;
2. Le dictionnaire de l’Académie françoise, dédié au Roy: 2 vol. T. 1.– P.: Vve J. B. Coignard et J. B. Coignard, 1694. – 761 p.
3. Dictionnaire de l’Académie françoise: 2 vol. T. 1. – P.: Vve B. Brunet, 1762. – 993 p.
4. Sébillet, T. Art poétique françoys. P.: E. Cornély, 1910. – XXVI-226 p.
’Aigaliers, P. L’art poétique françois. – P.: A. Du Brueil, 1598. – 206 p.
6. V. de la Fresnaye, J. L’art poétique. – Genève: Slatkine, 1970. – CXVII-230 p.
7. Deimier, P. de. L’académie de l’art poétique. – P.: J. de Bordeaulx, 1610. – 604 p.
8. Fournel, V. Les contemporains de Molière: 3 vol. – P.: Firmin Didot frères, 1863-1875. T. 2. – P.: 1866. – 674 p.
9. Ronsard, P. de. Oeuvres complètes: 8 vol. – P.: P. Jannet, 1857-1867. T. 4. – 420 p.
ïf, J. A. de. Œuvres en rime: 5 vol. – P.: A. Lemerre, 1881-1890. T. 2. – 496 p.
11. Ассман Я. Канон: к прояснению понятия // Ассман Я. Культурная память: Письмо, память о прошлом и политическая идентичность в высоких культурах древности. – М.: Языки славянских культур, 2004. – С. 111-138.
12. Desportes, P. Les premières oeuvres. – Anvers: P. Vibert, 1587. – 568 p.
13. Le combat et le cartel de deffit de l’amour à la paix. En dialogue. – P.: C. Morlot, 1649. – 8 p.
14. Cartel aux bons François, pour la majorité du Roy. – P.: Imp. de Ve I. Guillemot, 1651. – 10 p.
– М.: Художественная литература, 1977. – С. 607-610.
16. Les oeuvres poétiques de M. Simon Tyssot, Sr. de Patot: 2 vol. T. 2. – Amsterdam: M. C. Le Céne, 1727. – 648 p.