1
Героическими песнями скандинавского происхождения в "Старшей Эдде" являются три песни о Хельги (Helgi). Они в "Королевском кодексе" непосредственно следуют за миф о логическими.
В песнях много сходных мотивов (родовая месть, любовь к валькирии, перебранка перед боем и др.), но в первой и третьей (HH I и HH II) герой называется Хельги – убийцей Хундинга и мыслится сыном Сигмунда, представителем рода Вёльсунгов. Согласно прозаической вставке "О смерти Синфьётли" Сигмунд погиб в битве с сыновьями Хундинга; в "Песне о Регине" – сын Сигмунда, знаменитый Сигурд мстит за отца сыновьям Хундинга. Во второй песне (HHv) Хельги – сын Хьёрварда, и ничего не говорится о его мести Хундингу. Редактор, иди составитель сборника, очень озабочен этими неполными расхождениями и неполными совпадениями.
В прозаических частях HH II имеются ссылки на HH I там, где содержатся сходные поэтические места. HHv кончается фразой: "Говорят, что Хельги и Свава вновь родились", т. е. можно думать, что Хельги, сын Сигмунда, – это "перевоплощение" Хельги, сына Хьёрварда, а валькирия Сигрун, возлюбленная Хельги, сына Сигмунда, – перевоплощение валькирии Свавы. Но и HH II кончается аналогичным образом: "Говорят, что Хельги и Сигрун родились вновь. Он звался тогда Хельги Хаддингьяскати, а она – Кара, дочь Хальвдана, как об этом рассказывается в "Песне о Каре". Она была валькирией"1.
Про Хельги и Кару трактовала "Сага о Хромунде", известная по крайней мере в начале XII в., но сохранился только пересказ в исландских римах XVI в.: Хельги там погибает от руки Хромунда, когда случайно задевает мечом парящую над ним Кару. Там – ряд мотивов, сходных с песнями о Хельги (например, Хромунд в женской одежде вращает жернов, чтоб спастись от врагов, так же как Хельги в HH II 2-4)2.
Кроме того, в "Датской хронике" Саксона Грамматика убийцей Хундинга является Хельги, сын Хальвдана и отец Рольво, т. е. Хрольфа Краки – легендарного датского конунга, властвовавшего в Лейре. Хельги Хальвдана рсон и Хрольф Краки являются представителями датского королевского рода Скьёльдунгов.
Пересказы сказаний о Хельги, Хрольфе Краки и других Скьёльдунгах сохранились у Саксона Грамматика, а также в "Хронике Лейре", в "Истории датских королей" Свена Аггесена, в "Младшей Эдде" и "Хеймскрингла" Снорри Стурлусона, в Саге о Хрольфе Краки и других источниках XII-XIII вв. (Некоторые отголоски содержатся в англо-саксонском "Беовульфе").
В сказаниях о Хельги Скьёльдунге основной сюжет – история его кровосмесительного брака с дочерью, плодом которого было рождение Хрольфа Краки. Инцест часто фигурирует в рассказах о рождении великих героев (например, Кухуллина, Роланда и мн. др.), в том числе Синфьётли, брата Сигурда и Хельги. Роль Хельги в истории Скьёльдунгов в значительной мере сводится к тому, что он "предок", "родоначальник" – обстоятельство, на которое почему-то не было обращено до сих пор должного внимания. Кроме того, Хельги Хальвданарсон, как правило, наделен чертами викинга, смелого морского конунга, что соответствует и образу Хельги в "Старшей Эдде".
Таким образом, скандинавская традиция, отраженная в "Старшей Эдде", знает по крайней мере четырех Хельги, из которых у троих (как раз упоминаемых в "Старшей Эдде") возлюбленные – валькирии, а четвертый (самый "древний" и "исторический") женат на собственной дочери и является отцом главного "Скьёльдунга" – Хрольфа Краки3.
Можно не сомневаться, что прикрепление Хельги к роду Вёльсунгов не является исконным. В англо-саксонском "Беовульфе", знающем Сигмунда Вёльсинга и Фителу (сканд. Синфьётли), нигде не упоминается, что Сигмунд был отцом Хельги или Сигурда. "Беовульф" знает только Хальги, сына Хальфдана. В песнях о Хельги и о юном Сигурде много сходных мотивов и даже есть текстуальная близость в отдельных местах. Совпадения эти – результат взаимодействия песен. Например, борьба с Хундингом и его родом наверняка попала в песни о Сигурде из песен о Хельги.
В начале HH II говорится об убийстве отца Хельги; возможно, что здесь речь идет не о Сигмунде и содержится реликт предшествующей стадии. Имя Хьёрварда встречается в различных сказаниях, в том числе в истории шведского королевского дома Инглингов.
Следует подчеркнуть, что различные мифологические и исторические имена часто путаются в песнях о Хельги и употребляются отчасти как нарицательные, как своего рода идеализирующие, украшающие эпитеты. Хельги именуется одновременно вёльсунгом и ильвингом и в то же время потомком Ингви (т. е., как бы Инглингом), валькирия называется дисой скьёльдунгов. Скьёльдунги в песнях и о Хельги и о Сигурде фигурируют только как синоним героев, богатырей.
Географические названия указывают прежде всего на Данию, но также на Южную Швецию и Северную Германию, некоторые географические названия, возможно, условно украшающие ("солнечные горы", "небесные луга" и т. п.), сказочного характера. Датское происхождение сказаний о Хельги в целом не вызывает сомнения. Об этом свидетельствует и топонимика, и связи со сказаниями о Скьёльдунгах4. Софюс Бюгге считал, что эти песни возникли у скандинавов в Британии, отчасти под влиянием англо-саксонской поэзии (так же возникла и связь с Вёльсунгами). Соотношение различных сказаний о Хельги сейчас очень трудно проанализировать. Неясным остается вопрос о том, в какой мере перед нами контаминация одноименных персонажей, а в какой – дифференциация первоначально единого образа.
Нельзя исключить, особенно если стать на позиции "исторической школы", что древнейшим прообразом эддического Хельги был Хельги Хальвданарсон из датских хроник, фигура, упоминаемая и в "Беовульфе". Как показал С. Бюгге, имя врага Хельги в "Песне о Хельги, сыне Хьёрварда" – Хёддброд можно истолковать как поэтическое обобщение (собственно эпоним) хадубардов, с которыми, согласно "Беовульфу", враждуют датские Скьёльдунги. X. Шнайдер считает эпонимичными также имена Свавы и Хундинга5. в личные сказочные прозвища, а основной сюжет позаимствовали из совершенно иных (сказочных? мифических?) источников6.
Отто Хёффлер, исходя из представления о первоначальном единстве сказаний о Хельги, высказал предположение о том, что Хельги – определенный персонаж не песни, а ритуала, культовое имя для высокой жертвы в роще семнонов – древнегерманском культовом центре, описанном Тацитом. В рощу семнонов, согласно ритуалу, входили в оковах; этому, как указывает Хёффлер, соответствует Fjöturlund (буквально – "роща оков") – название места гибели Хельги во "второй песне о Хельги, убийце Хундинга". Валькирия – возлюбленная Хельги, по толкованию Хёффлера, – жрица, представительница сообщества семнонов. Убийство совершается копьем Одина (связь с одинической мифологией) и является важнейшим актом ритуала обновления королевской власти.
Ритуальна и борьба Хундингов и Ильвингов (Ульвингов), т. е. "собак" и "волков" (Хельги и Сигмунд в прозаическом введении ко "Второй песне о Хельги, убийце Хундинга" объявляются представителями "рода Ильвингов и Вёльсунгов"). Возлюбленная Хельги – валькирия Сигрун – дочь Хёгни. Имеется древнескандинавское сказание о вечной битве межу Хёгни – отцом Хильд (обычное имя для валькирии) и ее возлюбленным Xедином (имя Хедин, между прочим, носит брат Хельги). Сказание это, безусловно повлиявшее на песни о Хельги, связано с представлениями о хьядингах – мертвых героях, которых валькирия воскрешает для новых битв, Хьядинги, в свою очередь, сопоставляются Хёффлером (а ранее Дюмезилем и другими) с эйнхериями – павшими воинами, пирующими с Одином в Вальхалле, и с хариями, упоминаемыми Тацитом. Все эти категории "мертвых" воинов Хёффлер связывает с дрёвнегерманскими тайными мужскими союзами по типу широко распространенных у культурно отсталых народов Океании, Северной Америки и т. д. 7
Ян де Фрис, учитывая выводы Хёффлера, допускает, что культовая легенда была первоистоком древней датской песни, испытавшей затем влияние немецкой шпильманской поэзии, скандинавских скальдов и викингской романтики. Песня эта через Норвегию проникла в Исландию8. Теория Хёффлера очень заманчива, так как она исходит из единства структуры сказаний о Хельги. Ядром этой структуры оказывается смерть Хельги, трактуемая исследователем на основании всякого рода косвенных соображений и аналогий как ритуальная жертва. Но теория его вызывает большие сомнения.
"кровными" врагами совершенно нормальна для героического эпоса. "Первая песня о Хельги, убийце Хундинга", ничего не сообщает о его смерти. Поэтому независимо от теории Хёффлера, скорей исходя из хойслеровской концепции о трагическом эпизме классической формы германского эпоса, исследователи пришли к предположению о ее позднем происхождении как более молодой версии910. Между тем, на фольклорной стадии смерть героя совсем не обязательна, и, если она и случается с богатырем, то тот иногда воскресает или даже возрождается, как это имеет место в "Старшей Эдде".
В ирландской (кельтской) мифологии и фольклоре подобные мотивы подкреплены представлением о переселении душ. В ирландских сказаниях также широко распространен мотив любви смертного героя и сиды (феи). Такой эпизод имеется и в сказаниях о величайшем ирландском эпическом герое Кухулайне (Кухуллине).
Возможность ирландского влияния отмечал С. Бюгге. Нет, однако, необходимости видеть здесь чисто литературное влияние кельтской традиции на скандинавскую. Мотив любви смертного к мифическому женскому существу, которое покровительствует герою, делает его удачливым охотником (ср. связь охотника – отца Амирани – с богиней охоты Дали в грузинском эпосе, сватовство к небесной дагине в бурятских улигерах и т. п.), великим шаманом (ср. известную теорию Л. Штернберга о природе шаманского "избранничества" у народностей Приамурья), непобедимым воином (широко распространено в фольклоре различных народов). От брака смертного героя с женским мифическим существом иногда родится великий герой, например (по "Саге о Вёльсунгах") Вёльсунг – основатель рода, к которому принадлежит Сигурд (и Хельги в НИ I и HH II). Рождение от связи с мифическим существом – один из возможных вариантов чудесного рождения героя. Другие варианты – вмешательство богов и рождение от чудесной пищи-питья, уже упоминавшийся инцест и др. В сказаниях о рождении ирландского богатыря Кухуллина, например, конкурируют две версии: одна связана с проглатыванием его будущей матерью маленького зверька, оказавшегося воплощением верховного бога Луга, в другой речь идет о кровосмесительной связи ее с братом – королем Конхобором.
– рождение от брака Хельги с дисой – женским мифическим существом у германцев?
Следует отметить, что образы валькирий в эддических песнях о Хельги отчасти потеряли свой чисто мифологический смысл (божественные девы, распределяющие победы в битве, уносящие павших воинов в Вальхаллу) и приобрели черты женщин-богатырок ("Скьяльдмер", типа полениц русских былин, воинственных шаманок в олонхо, богатырок бурятского эпоса).
Вышесказанное, разумеется, не исключает того, что в песнях о Хельги отражены и некоторые культовые мотивы, может быть даже связанные с рощей семнонов. Однако структурное единство эддических песен о Хельги совершенно иного рода, иного происхождения.
В песнях о Хельги, особенно при сравнительно-типологическом анализе, легко обнаруживается жанровая структура богатырской песни-сказки, этой важнейшей (наряду с мифологическим эпосом) предковой формы героического эпоса. Богатырская сказка, обычно "поющаяся", сохранилась в устно-поэтической форме у ряда народов Севера, где этот жанр большей частью выделен и терминологически (настунд у нивхов, сюдбабц и ярабц у ненцев, аналогичные песни-сказания у хантов и т. д.).
Наследие богатырской сказки весьма отчетливо ощущается в архаических памятниках героического эпоса – в карело-финских рунах (в циклах Лемминкейнена – Ахти и Куллерво), в богатырских поэмах тюрко-монгольских народов Сибири, особенно саяно-алтайских, и т. п. 11 "коллективизма" мифологического эпоса, она в меньшей мере, чем исторические предания, претендует на достоверность, хроникальность, хранение генеалогической информации.
Основная установка богатырской сказки – воспевание героя, его необычайных сил, смелости, проявляющихся в совершении ряда подвигов. Акцент в ней перенесен с события на самого героя, в рамках этой сказки формируется чуждый мифологическому эпосу героический характер богатыря, как правило, ориентированный на идеальное представление о воине, военном вожде.
Элемент славословия может быть весьма силен в богатырской сказке. Типические деяния сказочного богатыря – борьба с чудовищами и другими противниками, в ходе которой обнаруживается доблесть героя; родовая месть, особенно месть за отца, героическое сватовство к "суженой". Как показал В. М. Жирмунский на примерах тюрко-монгольского эпоса, богатырские сказки часто развертываются в виде последовательных звеньев поэтической биографии героя: чудесное рождение, богатырский рост, наречение имени, добывание коня или меча, героическое сватовство и т. д., иногда – и смерть героя после свершения великих подвигов.
Следует отметить, что в этой поэтической биографии богатыря особенно тщательно выделяется его героическое "детство" и "юность", и прежде всего "первый подвиг" (которым часто как раз оказывается месть за отца) и "героическое сватовство", которому предшествуют очень серьезные испытания. Здесь, безусловно, получили косвенное отражение обряды посвящения (инициации), специально воинского посвящения и ритуальные брачные испытания.
В развитых эпосах "героическое детство" (enfance) и "трудное сватовство" вносятся в эпический цикл героя уже после того, как сложились сказания и песни о его основных подвигах, связанных часто с крупными историческими событиями. Но в архаической эпике дело часто обстоит наоборот, имеется даже распространенный тип ребенка-богатыря (ср. особенно в нартских сказаниях, ср. также "однодневные" или "одноночные" юные мстители в эддической поэзии).
"Биографическая" разновидность богатырских сказок отличается не только наличием определенных мотивов (которые весьма разнообразны), но скорей единообразной группировкой некоторых разрядов мотивов таким образом, что "функция" и "место" такого разряда, типа мотивов более или менее постоянны.
Для наших целей заслуживает особого внимания следующая особенность богатырской сказки в ее "классической" (т. е. как раз относительно ранней) форме: одни и те же мотивы и даже сюжеты легко варьируются и варьирование касается также имен действующих лиц. Имена часто носят характер прозвищ. Вместе с тем одни и те же излюбленные имена часто повторяются в различных песнях и поэмах, при этом варьируются и родственные отношения, имя отца, коня, меча и т. п. Такая "непрерывность" варьирования мотивов и имен героев, отсутствие "жестких" сюжетов и твердой циклизации сюжетов вокруг популярных персонажей ярко выступают и в богатырских песнях народностей Крайнего Севера и в богатырских поэмах тюрко-монгольских народов Сибири.
В устных вариантах карело-финских рун переплетаются сюжеты песен об Ахти, Лемминкейнене, Кауко, герои эти смешиваются, точно также путается Куллерво и Калеванпойка (последнее имя вообще имеет собирательный характер). Гораздо большую определенность сюжеты и имена имеют в песнях о Вяйнямейнене и Ильмаринене, восходящих к мифологическому эпосу.
В песнях о Хельги, собственно нет "чудесного рождения". В HH I-II он только является сыном эпического героя Сигмунда, в HHv его мать – сказочная красавица, которую в трудном сватовстве добыл его отец. Реликтом чудесного рождения в HH I является реакция природы на рождение богатыря ("орлы клекотали, падали священные воды с Химинфьёлль"), норны с большой силой вили нити судьбы героя (так что стены рушились в Бралюнде), предсказывая ему славное будущее "знаменитого", "лучшего" конунга. Уже в возрасте одного дня (doegrs eins gamall) он – настоящий богатырь. Как упоминалось выше, мотив ребенка-богатыря встречается в "Эдде", например в образе "одноночных" (einnaetr) Вали, отомстившего Хёду за Бальдра, и сына Тора, снявшего с отца придавившее его тело великана. В однодневном возрасте для Хельги уже "настал день", т. е. приспело время посвящения в конунги. Посвящение производит отец – Сигмунд, вручая юному витязю "благородный лук" – растение, почитавшееся носителем волшебных свойств. Собственно посвящение, которому радуется дружина, сопровождается наречением имени, одариванием мечом и наделением властью над землями.
В "Песне о Хельги, сыне Хьёрварда" (HHv) посвящение богатыря в витязи гораздо более архаично. Здесь тоже важнейшим элементом является наречение имени, но имя дает не отец, а валькирия Свава. Наречение имени оказывается непосредственно связано с приобретением духа-хранителя. В прозе HHv говорится и про Сваву: "Она дала Хельги имя и часто потом защищала его в битвах". Участие валькирии в посвящении юноши свидетельствует именно о воинском посвящении. Не случайно валькирия указывает Хельги, где он должен добыть меч. Любопытная деталь – молчаливость героя до получения имени. Она намекает на ритуальную подготовку к посвящению. В том, что это именно так не оставляет сомнений обширный сравнительный материал: в фольклоре народностей Севера, американских индейцев и т. д. изоляция героя, молчаливость, пассивность обычно предшествует посвящению его духами, после чего происходит перелом – начинается активная деятельность героя12.
– о запоздалом. "Орел кричит рано", – с упреком говорит герою Свава. Хельги в этой песне имеет черты "сидня", наподобие Ильи Муромца, впервые вставшего на ноги в тридцать три года, после того как калики перехожие дали ему испить чудесной воды13.
Непосредственно за описанием "посвящения" следует "первый подвиг", как бы завершающий цикл "посвящения", формирование богатыря. Это – убийство Хродмара (в "Песне о Хельги, сыне Хьёрварда" в виде мести за деда), или Хундинга (в песнях о Хельги, убийце Хундинга). Само прозвище Хельги указывает на этот подвиг. В HH II получение прозвища как бы заменяет наречение имени ("Он сразил конунга Хундинга и с тех пор его стали звать Хельги, убийца Хундинга").
– подвиг безымянного сына Урызмага в осетинском эпосе о нартах: он умер, не успев получить имени, и отваживается на подвиг уже после смерти, покинув временно царство мертвых.
Во "Второй песне о Хельги, убийце Хундинга" на первый взгляд отсутствует специальное изображение героического детства Хельги. Но такое впечатление объясняется как раз тем, что здесь все подчинено "первому подвигу", заменяющему все другие формы посвящения. Не случайно песня начинается с того, что Хельги тайно разведывает о дружине Хундинга, а встретив пастушка, обращается к нему:
Скажи Хемингу, что Хельги помнит,
Здесь, возможно, намек на убитого отца и предстоящую за него месть. При этом Хельги скрывается у своего воспитателя Хагаля, сначала под видом его сына Хамаля, а при появлении дружинников Хундинга – даже под видом девушки, мелющей зерно.
В саге о Хрольфе Краки Хельги Хальдванарсон появляется неузнанным при дворе своего дяди Фроди, после того как тот убил Хальвдана. Скрываясь, он носит имя Hamr (что буквально означает "личину", ср. Hamr и Наmall). В Саге о Хромунде последний в женской одежде вращает мельницу у Хагаля, когда его ищет посланец по приказу короля Хаддинга. Этот посланец и в саге о Хромунде и в песне о Хельги – Блинд Злокозненный, в котором Ян де Фрис видит ипостась Одина и участника обряда посвящения.
Отдача детей на воспитание родичам, дружинникам и т. п. – вполне реальная бытовая черта. Но можно допустить и частичное переосмысление некоторых популярных мотивов, связанных с героическим детством сказочных богатырей. Вряд ли здесь надо иметь в виду ритуальное унижение, скрывание своего имени (эквивалентное его отсутствию!) перед посвящением. Мы имеем в виду скорей другое: юный богатырь часто показывается бедным сиротой, обездоленным в результате смерти отца (ср. финский Куллерво), или нарочно скрывающимся под видом бедного странника, раба, готовясь к мести. Этому представлению соответствует и намек Хельги на убийство отца. X. Шнайдер также считает, что с убийством Хундинга коррелирует ранняя смерть отца, что речь идет не о родовой мести вообще, а именно о мести за отца14.
Как уже отмечалось, настоящий "посвященный" воин, каким становится Хельги, имеет своей хранительницей валькирию, которая утишает бурю (Сигрун), парит над своим возлюбленным во время боя (Кара) и т. п. Эти небесные девы-воительницы, играющие важную роль в воинской религии Одина, отличаются от различных фей (сиды) и дагинь в ирландском, монгольском и других эпосах.
"посвятительные" обычаи (возможно и связанные в конечном счете с воинскими мужскими союзами)15 и соответствующие им образы воинской мифологии Одина довольно ярко представлены в Песнях о Хельги, но нечто аналогичное имеется и в эпической архаике у других народов.
В соответствии с традициями и "нормами" богатырской сказки любовь Хельги и валькирии принимает характер обычного героического добывания невесты. Сигрун оказывается обещанной в жены сыну Гранмара-Хёддброду, и Хельги побеждает в бою сыновей Гранмара, чтоб соединиться с нею. В "Песне о Хельги, сыне Хьёрварда" тоже есть героическое сватовство, но оно не связано ни с валькирией, ни с самим Хельги, а отнесено к родителям последнего и составляет своего рода вводную часть песни. Это, между прочим, доказывает, что общая структурная схема жанра (в данном случае – богатырской сказки-песни) может оказаться более весомым фактором, чем внутренняя логика конкретного развертывания сюжета.
Чисто "сказочным" является обет Хьёрварда жениться на самой красивой женщине. Сказочная птица поведала его дружиннику Атли о красоте Сигрлинн, дочери Свафнира, и потребовала у Атли принесения ей жертвы. Подобный диалог можно встретить далеко за пределами скандинавской литературы и фольклора. В качестве одного из многочисленных примеров сошлемся на богатырскую сказку-песню хантов, где филин поведал одному из богатырей города Эмдера о красавице, которую богатырь должен взять в жены (суженая). С братом по прозвищу "Сушеное конское бедро раздробивший богатырь", герой едет в селение "при стерляжьей протоке", получает невесту, а затем участвует в борьбе с родичами тестя из-за других женщин, привезенных его шуринами. Аналогично суженая красавица оповещает через филина "Страх внушающую кольчугу из палотна многих земель носящего богатыря": "когда ты родился, я родилась – нам предопределено быть вместе"16, и т. д.
"Песне о Хельги, сыне Хьёрварда" диалог с птицей несколько противоречит дальнейшему развертыванию событий. Чтоб добыть невесту потом приходится убить большую птицу, ее охранявшую. Кроме того, Мотив поисков самой красивой женщины, обещанной чудесной птицей, переплетается с совершенно иным, тоже весьма популярным мотивом (в сказке и германской средневековой поэзии): герою отказывают в сватовстве, но другой "жених" разоряет страну и первый оказывается спасителем героини. Страна Свафнира называется Свавалянд и гораздо естественнее представить себе, что его дочь зовут Свава, а не Сигрлинн. Ян де Фрис делает правильное предположение, что первоначально речь шла о Сваве как дочери Свафнира, а Сигрлинн и Эулими, возможно, взяты из сказаний о Сигурде17. Если так, то и весь рассказ о героическом сватовстве мог первоначально относиться не к Хьёрварду, а к Хельги – возлюбленному Свавы. Но подобный рассказ - альтернативен наречению имени, вообще "посвящению" молчаливого Хельги могущественной валькирией. Поэтому он и был, видимо, перенесен на отца героя.
В HHv и HHII описывается смерть Хельги, которая оказывается результатом продолжающейся родовой распри, мести со стороны родичей тех, кого убил Хельги. В HHv убийца – Альв, сын Хродмара, а в HH II – Даг, сын Хёгни и брат Сигрун. Она смиренно приняла гибель отца от руки возлюбленного, но прокляла брата, поднявшего меч на ее мужа. В HHv гибели Хельги от руки Эйольфа предшествует интересный эпизод: Хедин – брат Хельги, по колдовству обиженной им женщины-тролля дал обет жениться на Сваве – невесте брата. В этом, эпизоде отражается и обычай левирата (жена старшего брата достается после его смерти младшему брату) и вера в духов-двойников (фюльгья), появляющихся перед смертью человека.
Вслед за Хёффлером, Яном де Фрисом и Шнайдер видит в смерти Хельги черты ритуальной жертвы Одину, связь с культовым жертвоприношением. Однако, кроме указания на Фьётурлюнд, как на место гибели Хельги (в HH II), нет явных следов культа. Другое дело, что смерть героя-воина зависит от Одина и происходит по его воле (Даг принес жертву Одину, чтоб тот помог отомстить за отца). Вообще, в отличие от HH I и от мифологических песен о Торе и Локи, HHv и HH II отмечены той фаталистической тенденцией, которая ярко проявляется в "Прорицании вёльвы" и в героических песнях "Эдды".
В соответствии с идеалом воинского эпоса, расцвет которого у скандинавов, по-видимому, падал на эпоху викингов, в песнях о Хельги на первом плане – боевые походы, кровавые распри, воинская доблесть, прославление военного вождя. В "Первой песне о Хельги, убийце Хундинга", близкой по стилю поэзии скальдов, – пышные описания боевых кораблей, оружия, яростных стычек (в которых участвуют валькирии), перечень несметных сил, участвующих в битвах.
– это перебранка с дочерью великана Хати, убитого Хельги, вероятно, воспринимавшаяся грубо комически. Жанр позорящих песен и перебранок (первоначально, вероятно, имевших магическое значение и близких по функции к заклинаниям), как мы уже знаем, был весьма популярен в эддической поэзии, в частности в мифологических песнях ("Песня о Харбарде", "Перебранка Локи").
Специфическая особенность перебранок в песнях о Хельги – их связь с предстоящим боем. Поэтому главный их мотив – уличение в трусости, немужественности. Заслуживает быть отмеченным, что Хельги не участвует в перебранках, наоборот, он одергивает своего брата Синфьётли, указывая, что не подобает воину вместо настоящей битвы бросать на ветер пустые речи. Эта черточка очень существенна, если вспомнить, что в мифологических песнях боги не считали зазорным участвовать в перебранках. Она свидетельствует о складывающемся кодексе воинской чести, о формировании героического характера сдержанного сурового воина.
В архаическом мифическом богатыре Торе, сражавшем великанов, выражена главным образом непомерная сила, а в Хельги подчеркивается прежде всего смелость ("не знал бегства в бою", "страха не ведал", "жолудь духа князя был крепок"), жажда битвы (боевая ярость), щедрость, непреклонность, равнодушие к смерти (Хельги выходит на бой с Эйольфом, предчувствуя свою гибель), строгое соблюдение закона родовой мести. Готовность идти в бой и рисковать жизнью сочетается с известным стоицизмом по отношению к судьбе, року.
– специфическая скандинавская черта. Изображение героического характера Хельги несовместимо с теми элементами комизма, которыми так богат более архаический мифологический эпос. Их содержат только "перебранки"; они составляют нижний ярус в эстетике песен о Хельги и как бы изолированы от остального текста.
Определенное место в песнях о Хельги занимают славословия, восхваление его как идеального героя и военного вождя. Во всех трех песнях в кульминационном пункте, перед решающей битвой, врагов спрашивают об имени вождя, ведущего грозное войско (при этом использована формула вопроса об имени, широко распространенная в эддической поэзии). Славословия Хельги имеются не только в первой песне, где их можно было бы отнести за счет влияния поэзии скальдов, но и в других. Они соответствуют поэтическому заданию богатырской сказки-песни. Во "Второй песне о Хельги, убийце Хундинга" (HH II 37-38) есть восхваление Хельги, основанное на сравнении (вариант этого же славословия, но по адресу Сигурда – в Gðr II):
Как благородный ясень в терновнике
или олень, обрызганный росой,
выше всех зверей,
и рога блещут у самого неба.
"романтика" любви Хельги и валькирии. В HH I она дочти отсутствует, Хельги довольно грубовато ухаживает за Сигрун, в HHv отношения Хельги и валькирии Свавы описаны подробнее, но они во многом архаичны и ритуальны: наречение валькирией имени герою, передача валькирии после смерти младшему брату. Даже выражение горя Свавы по убитом возлюбленном напоминает причитание. Живое чувство Свавы сильней всего проявляется в нежелании иметь другого мужа, кроме Хельги. Наконец, в HH II лучшая часть песни посвящена любви Хельги и Сигрун. Любовь эта изображается как индивидуальная страсть, во многом трагически повлиявшая на их судьбу и пережившая самую смерть (любовь сильнее смерти!).
Сигрун полюбила Хельги еще прежде, чем встретила его, а ее обещали Хёдбродду. Любовь Хельги и Сигрун толкает героя на битву – не только с Хёдброддом, но и с родичами Сигрун, которые были его союзниками. Она же оплакивает отца и братьев, но примиряется с их смертью из любви к Хельги, зато когда единственный оставшийся в живых брат ее – Даг, принеся жертву Одину, поражает копьем мужа, Сигрун проклинает брата страшным проклятьем. Сила любви Хельги к Сигрун так велика, что он уже после смерти выходит из кургана, чтоб еще раз обнять свою жену. Их диалог во время этого свидания относится к лучшим местам эддической поэзии.
Сигрун
Теперь я так рада нашей встрече,
Как алчущие соколы Одина,
или видят рассвет, росою омытый! (HH II 43)
и т. д.
Хельги
Будем пить драгоценный напиток,
Пусть никто не поет грустные песни,
хоть у меня в груди – раны!
Теперь знатная дева в кургане,
Финальная проза HH II сообщает, что "Сигрун вскоре умерла от скорби и печали" и что затем Хельги и Сигрун возродились в образах Хельги и Кары.
Встреча с мертвым женихом или мужем, – как известно, популярный мотив ("мотив Леноры") сказки и особенно баллады, в конечном счете отражающий древний обычай жены следовать в могилу за мужем. Но изображение трагической страсти и любви "сильнее смерти" занимает большое место и в ирландских сагах, которые многими чертами соприкасаются со скандинавскими песнями. В этих сагах любовная тема явно не привнесена извне, не результат влияния баллад, а плод естественного развития древней богатырской сказки, впитавшей мифологические и волшебно-сказочные мотивы. Также, по-видимому, обстоит дело и с HH II. Образы сильных и активных женщин, трагически окрашенная эротика характерны для ирландских саг и для исландских героических песен.
Из предыдущего изложения видно, что в трех песнях о Хельги не только имеются следы взаимовлияния (вплоть до "редакторских" ссылок в одной песне на другую) и некоторые сходные мотивы (перебранка перед боем, любовь к валькирии), но и едина структурная основа, характерная для богатырской песни-сказки. В свете этой единой структуры обнаружилась "функциональная" близость мотивов, которые на первый взгляд мало сходны между собой, например, различные типы героического детства: раннее или, наоборот, позднее "созревание" богатыря; воспитание в холе под покровительством отца или, наоборот, скрывание сироты под чужим именем у менее знатных людей и т. п. В основе трех песен скорей всего лежат три фольклорных варианта, впоследствии подвергшиеся и литературной обработке.
В песнях о Хельги можно найти ряд фольклорных формул: вопрос об имени и ответ (HHv 14, HH II 5, 19), вопрос о новостях (HHv 5, 31), торжественное приветствие (HH I 56, HHv 31, 40), увещевание вести себя в соответствии с кодексом чести (HHI 45, ННП 3), формула времени "пора..." (HH II 49, HHv 21), указание на "ранние времена" как время действия (HHv 1), формула "пал утром" (HH II 26), "лучший в мире (под солнцем)" (HH I, 39), формула "стоял снаружи" (HH I 6, 48), "от всего сердца" (HH II 15), "один... повинен во всей беде" (HH II 34, 45, HHv 26), "роса в долинах" (HHv 28) и др. Некоторые из этих формул приводятся Яном де Фрисом в знак заимствований песнями о Хельги из других песен Эдды – þrk, Rm, Fm и т. д. – в соответствии с представлением о чисто книжном генезисе отдельных песен. Из этого краткого перечня (подробнее об этом см. в первом разделе) видно, что фольклорная "формульность" в большей мере свойственна HHv и HH II, чем HH I. Это вполне естественно, учитывая явное влияние скальдического стиля на HH I, о чем говорит обилие кеннингов, "орнаментальные" описания оружия, челнов, битвы.
5-8, HHv 284-7, 91-4; HH II 71-4), но это отчасти объясняется тем, что в HHv и HH II нет повествовательных строф, а в стихах даны речи действующих лиц.
Форма этих песен (стихотворные диалоги с промежуточными прозаическими вставками), по терминологии А. Хойслера, – "односторонние повествовательные песни", и рассматриваются этим классиком скандинавистики как поздняя форма, как результат разложения, преобразования "двухсторонней повествовательной песни". А. Хойслер считал, что части HHv и HH II находятся в разрушенном состоянии18 форма здесь предшествует стихам.) Выше мы уже отмечали следы литературного редактирования; нет сомнения, что некоторые из прозаических вставок–довольно поздние. Естественно, что стих более "консервативен", чем проза, медленней изменяется. Отсюда однако вовсе не следует, что самая "смешанная" форма возникла после чисто стихотворной19.
Архаическая эпика и фольклор культурно отсталых народов свидетельствуют о противоположном. Богатырские сказки-песни и поэмы некоторых самодийских народов Сибири, сказки индейцев, ряда народов Африки и многие другие содержат сочетание стиха (вернее – песни) и прозы, причем ритмизованный (и тем самым более "формализованный") характер имеют прежде всего речи действующих лиц, а затем некоторые эпические картинные описания (с этой точки зрения, видимо, надо рассматривать и стихотворные вставки в ирландских сагах). В первой части настоящей монографии, при сопоставлении параллелизмов и эпических вариаций в мифологических и героических песнях, мы пришли к выводу, что менее строгий характер параллелизмов и тенденция к эпической вариации указывает на то, что повествовательные части именно героических песен "Эдды" могли иметь относительно недавний прозаический источник. Архаичности формы HHv и HH II соответствует и большая "фольклорность", проявляющаяся в применении формул и во включении в готовую структуру разнообразных стереотипных мотивов. Они имеют ту же композиционно-сюжетную функцию, но могут противоречить друг другу в плане строгой сюжетной логики. Сплошь стихотворная HHI, обработанная литературно в духе скальдического прославления, лишена этих видимых "противоречий", но это как раз говорит о ее более поздней формации20.
В общем и целом из трех эддических песен о Хельги наиболее архаичной по характеру мотивов и стилю и, вероятно, древнейшей является HHv (оставляя в стороне вопрос об отце Хельги, а также связанный с этим мотив мести Хундингу и его сыновьям). HH I, как уже неоднократно отмечалось, содержит скальдическую обработку, возможно, опирающуюся на фольклорно-сказочную "оптимистическую" интерпретацию. HH II вносит в традиционную сказочно-богатырскую песню не только более острую разработку любовной темы, эмоциональную напряженность, но и драматизм, который весьма характерен для эддической героической поэзии.
Таким образом, песни о Хельги оказываются образцом богатырской песни-сказки – жанра, характерного для начального этапа формирования героического эпоса; этому же соответствует и смешанная стихотворно-прозаическая форма и, в какой-то мере (хотя в этом пункте нельзя не видеть и элементов исландских новообразований), неполная дифференцированность эпического и лирического начал.
Разумеется, можно придерживаться той точки зрения, что песни о Хельги представляют собой только осколок не дошедшего до нас датского героического эпоса, следы которого можно обнаружить также в исландских "сагах древних времен" (fornaldasögur) и в латинских "хрониках" XII-XIII вв. Можно считать, что древний исторический эпос испытал в Исландии полное "опрощение", так что знаменитый датский король – отец еще более знаменитого датского короля – превратился в сказочную фигуру викинга, которого полюбила валькирия. Даже если это и так, то типологическая архаичность песен о Хельги все равно остается непоколебленной, и эта типологическая архаичность связана с общим характером исландской литературы и фольклора, к которому она восходит. Но для подобного предположения нет достаточно веских аргументов.
эпоса и источником сведений о его характере является англо-саксонская героическая поэма о Беовульфе, дошедшая в рукописи X в., составленная между 675 и 850 гг. и восходящая (судя по ее метрике, стилю и сюжету) к дохристианской фольклорно-эпической традиции. Исторические и легендарные мотивы "Беовульфа" в целом отражают межплеменные отношения до переселения англов и саксов в Британию. Почти все персонажи являются скандинавами и известны одновременно из скандинавских источников.
Поразительные параллели к основному сюжету – борьбе геатского (гаутского) богатыря Беовульфа с чудовищем Гренделем и его матерью при датском "дворе" – содержатся в сагах о Хрольфе Краки, о Греттире и в некоторых других. Первая из этих саг абсолютно совпадает с "Беовульфом" в изображении главного героя и исторического обрамления. Здесь победитель чудовища – Бьярки (имя это буквально означает "медведь") – брат властителя гаутов, находящийся при дворе датского короля Хрольфа Краки (сына Хельги) в Хлейдр (Лейре). Имя Беовульф тоже означает медведя (буквально "волк пчел"). "Палата" Хеорот, построенная датским королем Хротгаром, – это, безусловно, древняя столица данов Лейре. Рядом с Хротгаром фигурирует и его племянник Хротульф – сын Хельги, т. е. великий Хрольф Краки.
Исторические имена и факты, упоминаемые в "Беовульфе" фигурируют также в исландских сагах и латино-скандинавских хрониках. Естественно предположить, что, во-первых, сказания о Беовульфе имеют скандинавские истоки, и, во-вторых, по "Беовульфу" можно представить себе и характер датской эпической поэзии.
"Беовульф" дает основание сделать заключение о том, что историческое приурочивание сюжета о борьбе с чудовищами (в старости Беовульф победил еще дракона) к датско-гаутским отношениям, представление о Беовульфе-Бьярки как гаутском королевиче, спасающем датскую столицу Скьёльдунгов, скорей всего не было исконным. Древнейшую основу, вероятно, составлял сюжет о сказочном богатыре (происходящем от медведя), имеющем еще дополнительные черты "культурного героя", очищающем землю – место обитания людей – от чудовищ, мешающих их мирной жизни (подобно Тору, Гераклу, Гильгамешу и т. д.). Беовульф – защитник человечества (как и Тор), но само человечество представлено дружественными племенами данов и геатов. Беовульф – не историческая фигура и во всяком случае не был королем геатов, это доказывается тем, что имя его не аллитерирует с именами других геатских (гаутских) королей и не упоминается в других источниках по гаутской генеалогии.
"Беовульф" оказывается образцом героического эпоса, основу которого составляет опять же богатырская сказка.
поэме, в отличие от песен о Хельги, богатырская сказка еще содержит глухие отзвуки мифологического эпоса, причем черты "культурного героя" в Беовульфе позднее окрасились христианским мессианизмом. Между прочим, здесь рассказывается, как на пиру при датском дворе дружинник, знаток древних сказаний, поет песню о подвигах Сигмунда Вельсинга и его племянника Фителы (т. е. Синфьётли).
Оставляя в стороне вопрос о соотношении этой песни со сказаниями о Хельги, обратим внимание на ее тематику. Речь идет о совместной борьбе Сигмунда и Фителы против эотенов, т. е. ётунов-великанов, и о победе Сигмунда над драконом. Борьба с чудовищами (великанами и драконами) – магистральная тема как мифологического эпоса, так и богатырской сказки. Кстати, столь же архаичны и сказания о Вёльсунгах в передаче "Саги о Вёльсунгах" (XIII в.): и тотемистический мотив жизни Сигмунда и Синфьётли в лесу частично в волчьем, частично в человеческом облике, и инцестуальный мотив рождения Синфьётли от связи Сигмунда и сестры его Сигню (ср. инцест в истории Хельги Хальвданарсона – отца Хрольфа Краки) чрезвычайно характерны для сказаний о родоначальниках, племенных первопредках, и т. п. В качестве примера подобных мотивов в героическом эпосе укажем на нартские сказания осетин, где имеется и "волчий" тотемизм (образ Уархага) и инцестуальный брак родоначальников-патриархов Сатаны и ее брата Урызмага.
Возвращаясь к древнему датскому эпосу, следует еще раз подчеркнуть, что "Беовульф" является достаточно веским, хотя и косвенным свидетельством его архаичности, преобладания в нем сказочно-мифологических элементов. Правда, в "Беовульфе" сообщается также об исполнении на пиру и песни о битве в замке Финнбурге (сохранился и отдельно англо-саксонский фрагмент этой песни), т. е. о племенной вражде фризов (король Финн) и датчан (король Хнэф, его дружинник Хенгест). Песня эта, по-видимому, возникла на основе исторического предания, но сюжет ее не был развернут в подлинное эпическое повествование, а герои не заняли места в широко распространенном эпическом цикле.
Дошедшие до нас через латинские хроники и исландские саги предания, о Скьёльдунгах, группирующиеся вокруг Хрольфа Краки, не могут изменить этого впечатления, поскольку в архаический (догосударственный) период в героическом эпосе исторические предания сосуществовали с эпическими, но обычно не сливались с последними. Так, в якутском фольклоре известны предания о знаменитом кангаласском тойоне Тыгыне, но они не вошли в олонхо, герои которого имели черты первопредков – истребителей чудовищ. В "Беовульфе" отразились многочисленные исторические предания, которые, однако, не стали предметом эпического повествования. Речь идет, конечно, только о жанровой типологии в самом общем виде, отвлекаясь от возможных в ограниченных пределах конкретных связей. Мы не можем отбросить привычное представление об "Эдде" и вообще о скандинавской эпической поэзии как о поэзии, формирующейся прежде всего под впечатлением песен континентально-германского происхождения. Они кажутся исходным пунктом, главным прообразом скандинавской эпической поэзии не только сюжетно, но и типологически; не только хронологически, но и стадиально. Такой взгляд, канонизированный теорией А. Хойслера, представляется нам безусловно односторонним. Прежде чем выносить окончательное суждение, обратимся к краткому типологическому анализу героических песен, имеющих "континентальные" истоки.
Начнем с "Песни о Вёлюнде", которая, по общему признанию, является одной из древнейших, а в сборнике Codex Regius 2365 занимает, в известном смысле, промежуточное положение между мифологическими и героическими песнями.
1. "Старшая Эдда". Перевод А. И. Корсуна, стр. 93.
2. H. Schneider. Germanische Heldensage II, Berlin-Lpz., 1933, S. 272.
3. Косвенным свидетельством популярности имени Хельги в эпической поэзии является русский былинный Вольга, рождение которого описывается чрезвычайно сходно с рождением Хельги в HH I.
4. См.: S. Bugge. Helgedigtene. Den aeldre Edda deres hjem og forbindelser. Kbh., 1896. Теорию возникновения песен о Хельги у датчан в Британии в начале X в. поддерживает Ханс Кун (См. Hans Kuhn. Das Eddastück von Sigurds Jugend. "Miscellanea Academica Berolinensia", II, 1. Berlin, 1950, S. 30-46).
Хальвданарсона.
6. Об историческом субстрате англо-саксонских, скандинавских, континентально-германских сказаний см. в книге: В. М. Жирмунский. Введение в сравнительно-историческое изучение германских языков. М. -Л., 1964.
7. Otto Höffler. Das Opfer im Semnonenhaim und die Edda. – "Edda. Skalden. Saga. Festschrift Genzmer". Heidelberg, 1952, S. 1-67; ср. O. Höffler. Kultische Geheimbünde der Germanen. Frankfurt am Main, 1934.
8. Jan de Vries. Die Helgilieder. "Arhiv för nordish filologi", 1957, Háft 3-4, S. 123-154.
9. См. Jan de Vries. Die Helgilieder, s. 123.
11. См.: В. М. Жирмунский. "Алпамыш" и богатырская сказка. М., 1960; Народный героический эпос. Сравнительно-исторические очерки. М. -Л., 1962; Е. М. Мелетинский. Происхождение героического эпоса. М., 1963.
12. См.: Е. Мелетинский. Герой волшебной сказки. Происхождение образа. М., Изд-во вост. лит-ры, 1958, гл. III.
13. Слово Helgi означает "святой", "священный", м. б., иногда обозначало и "посвященного", но не обязательно ритуальную жертву. Ср. helgar Kindir в Vsp I; см. подробнее об этом у Хёффлера (Das Opfer in Semnonenhaim).
14. Н. Schneider. Germanische Heldensage, II, S. 283.
возможно, связаны датские воинские мужские поселения – крепости X-XI вв. Троллеборг, Аггерсборг и др.; ср. датское предание о крепости Йомсборг – местопребывании идеальной общины викингов. – См.: А. П. Гуревич. Походы викингов, стр. 15-77.
17. J. de Vries. Die Helgilieder, S. 126-127.
18. A. Heusler. Der Dialog in der altgermanischen erzäklenden Dichtung. "Zeitschrift für deutsches Altertum und deutsche Literatur", 1902, S. 189-284 (см. стр. 206).
19. Среди исследователей скандинаво-германского эпоса преобладают решительные сторонники исторического приоритета стихотворной формы, начиная с Фридриха Шлегеля, И. Гёрреса, братьев Гримм, К. Лахманна и Л. Уланда, т. е. представителей немецкой "романтической" науки, включая таких ученых второй половины прошлого века, как А. Хольцман, К. Гедеке, Г. Гервинус, К. Бартель, А. Рассман, В. Вакернагсль, П. Пипер, А. Ф. Г. Фильмар, В. Шерер. В XX в., после работ А. Хойслера и О. Йиричека, за приоритет стиха высказались и X. Хемпель, и X. Шнайдер, и Ян де Фрис, и Д. фон Кралик (подробную библиографию см. в диссертации: Gisela Kraatz. Vers und Prosa. Entstehungstheorien zum deutschen und indischen Heldenepos. München, 1961).
нестрофичность (Karl Müllenhof. Die alte Dichtung von den Niebelungen. "Zeitechrift für deutsche Altertum", 1879), как на образец "смешанной" формы, он указывал на HHv и HH II.
Джон Майер указывал на значение прозаических истоков героического эпоса, ссылаясь на примеры первобытных народов, средневековых хронистов, скандинавских саг (Werden und Leben des Volksepos, 1909, S. 86).
Двойной (стихотворный и прозаический) источник эпоса признавали Г. Эрисманн, М. Линтцель, Г. Бэзеке (см.: G. Ваesеke. Vor-und Frühgeschichte des deutschen Schrifttums I. Halle / Saale, 1910), Ф. Генцмер (F. Genzmer. Vorzeitsaga und Heldenlied. "Festschrift P. Kluckhorn und H. Schneider". Tübingen, 1948, S. 10) и др.
Бэзеке отмечает роль мифов, прозаических саг, стихотворных генеалогий с прозаическими вставками. Генцмер выделяет ряд промежуточных форм: героическая песнь с прозаическими речами в эпоху переселения народов, диалогическая ("речевая") песня с прозой в эпоху викингов, полупрозаическая песнь, песнь с прозаическим обрамлением или вставками, сага с включением стихов (скачала стихотворная форма вышла из прозаической, а в конце эпического развития – возвращение к прозе). Продолжая линию Генцмера, полемизировали с А. Хойслером, исходя из значения прозаических источников эпоса, Ханс Кун (Н. Kuhn. Heldensaga vor und ausserhalb der Dichtung. "Edda. Skalden-Saga"; Eddastüch von Sigurd Jugend), а также Хуго Кун и Вольфганг Мор.
20. Именно это, а не "оптимизм" и "славословие" герою, которые вполне уместны на фольклорной стадии.