3
К историческим событиям эпохи "великого переселения народов" непосредственно восходят две эддические песни об Атли (из которых "Песня об Атли" древнее "Речей Атли") и "Речи Хамдира". К ним примыкает песня о битве готов с гуннами ("Песня о Хлёде"), сохранившаяся в отрывках в прозаической "Саге о Хервёр". Только в этих песнях названия готов и гуннов обозначают конкретные племена, а не служат эпическим наименованием южных народов, или даже вообще богатырей-воинов, как, например, слово "нарт" в кавказских героических сказаниях.
Исторические события, отголоски которых содержат эти песни, весьма значительны и получили отражение также в немецких эпических произведениях и, что особенно существенно, в ряде хроникальных источников. Эрманарих (исландский Ёрмунрекк), властвовавший над остготами в Причерноморье в 375 г., покончил собой (как сообщает Аммиан Марцеллин) из страха перед гуннами, которые затем действительно разрушили его царство. По рассказу готского историка Иордана (VI в.), Эрманарих казнил Сунильду из племени россомонов, привязав к хвостам коней, которые ее разорвали. Казнил за измену ее мужа или измену мужу (текст допускает двойное толкование): ее братья из мести пронзили Эрманариху бок мечом, нанеся незаживающую рану.
В 437 г. гунны разрушили бургундскую державу на Рейне, при этом погиб король Гундихарий (исландский Гуннар, немецкий Гунтер), "вместе со своим народом и родичами". Согласно показанию "бургундской правды" отца Гундихария звали Гибика (нем. Гибих, ися. Гьюки, отсюда Гибихунги – Гьюкунги), а братьев – Гислахари (нем. Гизельхер) и Годомар (исл. Готторм). Павел Диакон (VIII в.) называет верховного вождя гуннов Аттилу (нем. Этцель, исл. Атли) непосредственным разрушителем королевства Гундихария. Аттила умер в 453 г., согласно "Гетике" Иордана, отягченный вином и сном после веселой свадьбы с красивой девушкой Ильдико (т. е. Хильда, ср. Кримхильд), которую он взял после многих других жен. По-видимому, предание очень скоро связало последнюю жену Аттилы – германку Ильдико – с бургундами и смерть Аттилы представило как месть сестры бургундских королей (Кримхильд, исландская Гудрун – сестра Гунтера – Гуннара). Правда, в "Песне о Нибелунгах" Кримхильд мстит не Этцелю, а своим братьям (за первого мужа – Зигфрида), но это явно позднейшая переработка, отражающая вытеснение рода семьей.
Скандинавская версия "Эдды", рисующая месть мужу Атли за братьев Гьюкунгов, не только архаичнее, поскольку братья рассматриваются как гораздо более близкие люди, чем муж (так же как и в истории Вёльсунгов), но безусловно соответствует ранней фазе развития сказания, поскольку без этого посредствующего звена невозможно представить себе переход от исторических фактов к сюжету "Песни о Нибелунгах"27.
В "Песне о Хлёде" отразилась, по-видимому, какая-то большая битва между готами и гуннами. Р. Хейнцель28 и вслед за ним многие авторы считали, что здесь повествуется о знаменитой битве на Каталаунской равнине, где римляне и их германские союзники во главе с Аэцием разбили войска Аттилы (451 г.). При этом Аэция отождествляли с Ангантюром, а Аттилу – с Хумли. Правда, подобное отождествление вызывало протесты, в том числе и со стороны А. Хойслера.
Отголоски сказания о распре Ангантюра и его сводного брата Хлёда (полугунна) имеются в англо-саксонском "Видсиде" и в "Датской хронике" Саксона Грамматика. В эддической песне об Атли и в "Песне о Хлёде" как бы присутствует общегерманский взгляд на гуннов как на врагов, резко противоречащий идеализации Этцеля в немецких песнях (вероятно, первоначально – готских) о Дитрихе Бернском (т. е. Теодорихе Веронском) и в "Песне о Нибелунгах", где Аттила рисуется идеальным эпическим князем, что отчасти отражает длительное вассальное положение части готов по отношению к гуннам.
Согласно сказаниям о Дитрихе Бернском, он, будучи изгнан из Италии Одоакром, находит временное убежище у Этцеля и при его поддержке затем "возвращает" потерянную вотчину. Одоакр в этих сказаниях рано вытесняется Эрманарихом. Последний сохраняется в немецком эпосе как чисто отрицательная фигура, как деспот, истребивший своих сыновей и племянников, а также убивший жену Сунильду (Сванхильд) по наущению злокозненного советника. И здесь скандинавская версия ближе к Иордану, к древнейшим источникам, отражающим если не самые факты, то во всяком случае первые шаги сказания29. А. Хойслер утверждал, что песня о смерти Аттилы является по происхождению франкской, а песни о Дитрихе – готскими. Ян де Фрис в своем труде – "Altnordische Literaturgeschichte" (Bd. I) – считает все эти песни первоначально готскими, перешедшими затем к западногерманским племенам и от них– в Скандинавию. Готы были соседями скандинавских племен еще до начала "великого переселения народов". Южная Скандинавия тогда, судя по археологическим данным, была по своей культуре не ниже, а даже выше континентально-германских племен30"вернуться" на Север только весьма "кружным" путем.
Итак, континентально-германское происхождение песен, восходящих к историческим источникам, не оставляет сомнений.
Не вполне ясен первоначальный характер этих песен и лежащих в их основе сказаний. Как известно, А. Хойслер считает, что сказание живет только в виде песни и что эддические песни об Атли и Хамдире очень близки и по содержанию и по форме к первым (континентальным) вариантам песен на эти сюжеты. Бели все это так, то они, сюжеты, должны быть максимально близки к событиям, в них отразившимся или, по крайней мере, к общей исторической обстановке того времени. Между тем, как блестяще показал сам А. Хойслер в работе "История и миф в германских героических сказаниях"31, исторические реалии, в виде имен, некоторых географических названий и отдельных элементов исторического события, занимают весьма скромное место в этих песнях. Вражда племен и великие битвы представлены как семейно-родовая распря. В отличие от многих других эпосов, например французского или сербского, отсутствует религиозное одушевление и патриотический пафос. Некоторое усиление исторического фона исследователь отмечает как раз в "Песне о Нибелунгах" в связи с "поздней орнаментацией". Что же касается древних песен, то А. Хойслер категорически утверждает "отсутствие моментов как политического, так и исторического характера"32: "Германские героические сказания по своим мотивам и кругу мыслей не историчны и не способны отобразить историю"33.
– Ангантюра и Хлёда, гибель бургундской державы Гундихария на Рейне и смерть Аттилы – звеньями семейно-родовой распри и, в крайнем случае, желания Аттилы завладеть "кладом" Бургундов... В качестве особенно поразительного примера А. Хойслер указывает на историю Эрманариха. "Историческая действительность предоставляла исключительную международно-политическую обстановку (внезапное крушение огромного готского государства под ударами ранее неизвестных азиатских орд) и исключительный случай личной судьбы (самоубийство властителя, вызванное страхом неминуемого поражения). Поэтический вымысел оставляет неиспользованными оба этих момента и вместо этого делает Эрманариха жертвой мести братьев за сестру, как любого другого короля"34.
Все это совершенно верно. И все же не следует недооценивать сам факт введения в эпос подлинного исторического материала. Не случайно в германских песнях отразились крупнейшие исторические события: гибель остготского и бургундского королевств, разгром гуннов и смерть Аттилы, основание германского королевства Теодориха на территории Рима. Большое политическое значение этих событий не могло не сказаться в том, что они сохранились в народной памяти. Другое дело, что они не стали еще основным объектом песенного эпоса. По-видимому, они сохранялись в народной памяти в виде прозаических устных исторических преданий, а эти предания были одним из источников героических песен. Сам А. Хойслер допускает, что как раз сказание об Эрманарихе и Сванхильд могло пройти несколько ступеней и лишь постепенно поднялось "в атмосферу обобщенных человеческих отношений развитой героической фабулы..."
"По рассказу Иордана, к сожалению не вполне ясному, можно восстановить следующий ход событий: некий вассал, вероятно, из числа благородных, принадлежавших к королевской дружине, отпал от Эрманариха, за что жена восставшего была подвергнута жестокой казни. Подобная завязка трагической фабулы сама по себе выделяется своим необычным для германских условий политическим характером. Соответственно этому более позднее изложение звучит совсем по-иному: карается не измена вассала, а нарушение супружеской верности самой королевы, теперь это обычная распря между родичами. Если Иордан передает в этом случае подлинную форму сказания своего времени, то мы имеем здесь случай, говорящий о том, что отливка в героическую форму еще не завершилась"35.
Соображения, высказанные исследователем, косвенно свидетельствуют в пользу существования рядом с песнями устных сказаний, использованных затем песнями. Тем самым ставится под сомнение знаменитый тезис А. Хойслера о том, что сказания живут только в форме песен.
Как показывает сравнительный материал (см. об этом подробно в нашей книге "Происхождение героического эпоса"), обращение эпической песни к историческим преданиям как источнику, характеризует эпос народов, достигших государственной консолидации. До тех пор эпос сосуществует с историческим преданием, а исторические воспоминания в эпосе передаются часто языком мифа и сказки. С этой точки зрения песни об Атли, Хамдире и Хлёде представляют собой более высокую ступень не только по сравнению с мифологическими сказаниями и песнями о Торе и Локи и их борьбе с великанами, но также с близкими богатырской сказке песнями о Хельги.
прошлого языком политической истории, хотя нет и следов мифологизации истории. Такая "промежуточность" естественна для германских племен, давно втянутых в водоворот миграций и военно-племенных союзов, но еще не создавших устойчивые государственные формы; в условиях борьбы различных толков христианства (многие германцы – ариане) с многочисленными племенными культами, на фоне разложения чисто племенного быта. При этом не исключено, что уровень политического сознания, отраженного в древнейших континентальных песнях, был все же несколько выше, но, конечно, не намного, – чем дошедших до нас скандинавских вариантов; это очень трудно проверить в силу скудости сохранившихся памятников собственно континентальных германцев.
древнейшие образцы германского эпоса. По сравнению с песнями о Хельги и, вообще, со сказочно-богатырскими песнями, эпические стихотворения о Хамдире, Хлёде, Атли свободны от "биографических" мотивов (рождение, первый подвиг, героическое сватовство), герои предстают перед нами зрелыми, сложившимися. Общей темой с богатырскими сказками-песнями у них является именно родовая вражда, и там и здесь изображаются героические характеры.
Интерпретация межплеменных отношений как родовой распри часто встречается и в более развитых эпосах, например в древнеиндийской "Махабхарате", где битва двух обширных военно-племенных союзов на поле Курукшетра представлена как результат вражды и соперничества пандавов и их двоюродных братьев кауравов. Следует отметить, однако, что в эпических песнях континентально-германского происхождения дело не ограничивается подменой племенных конфликтов родовыми. Сама родовая вражда выступает в весьма осложненном виде, запутанная и обостренная как военно-политическими, так и семейными отношениями. Известное несовпадение родовых, семейных и военно-политических интересов и отсюда "разнобой" в представлении о воинской чести, невольно отражает разложение родоплеменного уклада, кризис родовых отношений, которым была отмечена эпоха "великого переселения народов". Месть Атли со стороны Гудрун, сестры Гьюкунгов (Бургундов), или месть Хамдира и Сёрли Ёрмунрекку за сестру Сванхильд – это объяснение значительных политических событий родовой местью. Но сказание о битве готов с гуннами из-за неудавшегося раздела отцовского наследия – это не только подмена военно-политических отношений семейно-родовыми. Это, в известной мере, и пример жестокого конфликта единокровных братьев, которые не сумели между собой договориться, и ведут друг против друга – готские и гуннские – войска.
Указанный мотив гораздо отчетливее в "Речах Хамдира", где вражда Хамдира и Сёрли к единокровному брату – "чернышу", полугунну Эрпу, является следствием несправедливого недоверия (а отчасти и презрения) к низшему, незаконнорожденному. Эрп обещал помогать братьям в их борьбе с Ёрмунрекком "как нога ноге", но они не поверили ему, убили своего единственного союзника и тем самым ускорили собственную гибель. Хамдир впоследствии горько сетует на совершенную ими ошибку. Мотив несправедливого недоверия братьев, оказывающихся во враждебных лагерях, губящих друг друга, напоминает коллизию единственной древней песни, дошедшей до нас на древневерхненемецком языке, – знаменитой "Песни о Хильдебранде": бой отца с сыном – самых близких людей – вызван недоверием молодого Хадубранда из войска Одоакра к старому Хильдебранду – ближайшему дружиннику Дитриха Бернского. "Песня о Хильдебранде" представляет своего рода "предельный" случай трагической путаницы родовых отношений, оттесненных на задний план новым военно-политическим делением. Не кровная месть за отца (типичное выражение верности роду), а бой сына с неузнанным отцом на поле битвы. Впрочем, и в "Речах Хамдира" импульсы, толкающие к родовой мести (за сестру), не являются столь безусловными, как можно было ждать. Хамдир в ответ на подстрекательство матери – Гудрун – с осуждением вспоминает о ее кровавых деяниях в целях родовой мести, о еще горших страданиях, которыми она за них заплатила, мрачно предсказывает свою и Сёрли скорую гибель; и все же они с братом
вышли из ограды, готовые фыркать,
на конях гуннских смертью отомстить.
Строфа 11
Разумеется, нельзя исключить возможность того, что диалог Хамдира с матерью – скандинавское новообразование; но для рассматриваемых нами песен характерно, что они не ограничиваются изображением семейно-родовых распрей, даже в такой усложненной форме, а идут дальше. Эти распри становятся фоном, на котором развертывается драматически напряженная коллизия героических характеров. По сравнению с богатырской сказкой-песней типа песен о Хельги, разработка героических характеров очень углублена, а действию придан внутренний трагизм.
В этом смысле анализируемые песни приближаются к некоторым великим эпопеям, дошедшим до нас в книжной обработке, в которых глубина раскрытия героических характеров доведена до понимания их внутренних противоречий, своеобразной "трагической вины", возможность которой в них заложена.
"неистовое сердце" влечет все к новым опасностям, и он с радостью готов принять короткую жизнь и долгую славу. Бессмертие ему оказывается недоступным. С Гильгамешем во многом сходен Ахилл с его знаменитым гневом, в котором как в фокусе воплощен героический нрав и богатырская строптивость. Те же причины делают Гильгамеша богоборцем, а Ахилла приводят к конфликту с верховным базилевсом Агамемноном.
Геройская гордыня парадоксальным образом заставляет Ахилла временно удалиться от боя, предоставив ахейцев собственной судьбе. Ахилл, так же как Гильгамеш, предпочитает короткую жизнь со славой.
Роланд в средневековом французском эпосе как подлинный богатырь, переоценивающий свои силы, отказывается затрубить вовремя в рог и тем самым подготовляет собственную гибель.
Несгибаемый, щедрый, лишенный рассудочного расчета, без размышлений следующий высоким понятиям о воинской чести, герой часто идет навстречу своей гибели, приносит горе и другим, но эти поступки, ведущие к гибели, вытекают из его лучших качеств как подлинного богатыря-воина. Скорей всего, осознание трагических возможностей героического характера есть плод литературной стадии в развитии народно-эпических произведений.
Такую же глубокую, притом с сильной трагической окраской, разработку героических характеров находим в анализируемых песнях. Само действие в значительной мере должно продемонстрировать эти характеры и их неизбежную судьбу. Авантюрно-повествовательный элемент сведен к абсолютному минимуму, в отличие от "Беовульфа", мифологических сказаний об асах и даже песен о Хельги. Картины пиров в королевских ставках (у Гуннара, Атли, Ёрмунрекка), описание богатств, которыми они владеют, верной дружины даны кратко и выразительно как фон, на котором проявляют себя героические характеры; даже битвы занимают второстепенное место, ибо дело уже не в реальных победах богатырей, а в их бесстрашии, широкой натуре, героическом "неистовстве", особом богатырском величии души.
"Великий духом" (hugomstóri) является постоянным эпитетом при имени Хамдира, так же как "смелый" (inn froecni) при Хёгни. Хамдир и Сёрли отправляются на гибель в стан Ёрмунрекка, как мы видели, не столько в силу жажды мести, сколько потому, что не считают возможным отказаться от подвига, к которому их подстрекает мать. Убийство Эрпа – хотя и "дурной", но чисто богатырский поступок по своей героической нерасчетливости, аффективности. В этом плане он сопоставим с нежеланием Роланда трубить в рог, с гневом Ахилла и т. п. Героическая психология прекрасно раскрывается в последних двух строфах (30-31) стихотворения:
Хорошо мы бились, стоя на трупах готов,
острые мужеством, как орлы на ветках!
Хорошо, со славой, идем на смерть, может быть
завтра умрем –
Так пал Сёрли у торцовой стены палаты,
В этих стихах только "приговор норн" безусловно скандинавское новообразование.
Еще ярче героическая психология раскрывается в "Гренландской песне об Атли". Исходная ситуация (завязка), собственно, здесь заключается в том, что приехавший в ставку Гуннара гуннский посол зовет его и Хёгни в гости к Атли, обещая богатые дары, и те соглашаются, несмотря на явную опасность этого путешествия, коварство гуннов и т. п.
– подчеркнуть тревожность обстановки: дружинники молча пьют вино, опасаясь гнева гуннов; родичи Гуннара не побуждают его к поездке, советники отговаривают; в кольцо, посланное сестрой Гудрун, вплетен волчий волос – знак опасности. При этом Гуннар не зарится на чужие богатства, в духе богатырской похвальбы говорит он о своем золоте, мечах и конях. Таким образом, все, казалось бы, свидетельствует о том, что приглашение принимать не следует. Однако Гуннар решает ехать, и его желание особенно весомо на контрастном фоне этих противопоказаний. Он соглашается исключительно по широте богатырской натуры (af móði stórom), ради воинской чести, чуждый страхам и расчетам.
Высказался тогда Гуннар, как конунг должен,
знаменитый, в пиршественной палате, от широкой души:
"Вставай, Фьёрнир! Пусть странствуют
золотые чаши меж людей по рукам!
старые, одетые в серое, если Гуннар не выживет,
пусть медведи черные (белые?) кусают зубами
свору воинов, если Гуннар не пойдет! (не придет?)".
Строфы 9, 10, 11
с честью богатыря. В приведенной строфе (9) указывается, что Гуннар говорил так, "как конунг должен"; описывая сражение Гуннара и Хёгни с гуннами, автор тоже замечает (195-8):
Так должен смелый от врагов защищаться...
Как Хёгни действовал рукой для Гуннара.
Гуннар отказывается купить жизнь за золото и, чтоб быть уверенным в том, что сокровища его не достанутся врагам, просит убить его брата Хёгни и принести его сердце. Далее следует сцена, которая должна показать бесстрашие "Хёгни смелого": он смеется, когда у него вырезывают сердце. Эффект усилен параллелью с гуннским рабом "Хьял-ли трусливым", сердце которого дрожит на блюде. Гуннара бросают в змеиный загон, а он там "шевелит рукой арфу". И опять сентенция: "Так должен золото смелый князь хранить!"
За смертью Гьюкунгов следует месть их сестры Гудрун мужу Атли. Но и здесь дело не только в акте мести, а и в сочетании героической непреклонности с богатырским неистовством, гиперболическим максимализмом этой мести. Гудрун подстать своим братьям, она "не заботилась о сокровищах", "никогда не плакала", бее колебаний она убила собственных детей от Атли и подала их мясо мужу на обед, без сожаления предала все огню. "С тех пор ни одна жена в кольчуге не отомстит так за братьев". "Она трем конунгам смерть принесла, прежде чем сама умерла", – заключает песня.
"Гренландских речах Атли". В этом стихотворении, естественно, увеличено количество речей, а также введены некоторые второстепенные персонажи и дополнительные сцены, большое место занимают; пересказы снов с дурными предчувствиями, и т. д. А. Хойслер считал это стихотворение началом переработки краткой героической песни в эпопею. Следует, однако, отметить, что наряду с явными новообразованиями, в том числе специфически скандинавскими (фаталистические мотивы) "Гренландские речи Атли" сохраняют в большей мере авантюрный элемент, не дают столь целеустремленной характеристики героической психологии, что вряд ли может рассматриваться как "модернизация" более краткой "Песни об Атли". Перед нами, по-видимому, так же как в случае с песнями о Хельги, два литературно обработанных фольклорных поэтических варианта. Мера "литературности" в краткой песне, вероятно, даже большая.
"Гренландская песня об Атли" отличается исключительной выдержанностью, законченностью в определенном методе изображения человеческих характеров, в своем суровом трагическом героизме. По-видимому, эту песню меньше затронула "скандинавизация". В ней полностью отсутствуют элегические мотивы, которые легко обнаружить в "Песне о Вёлюнде" и даже в "Речах Хамдира", где качало (подстрекательство матери) очень близко героическим элегиям и отчасти буквально совпадает с текстом песни "Подстрекательство Гудрун". Кстати, распространенное представление о том, что соответствующие строфы этого стихотворения заимствованы из "Речей Хамдира", кажется нам маловероятным, – легче представить себе общий источник. К этому фрагменту мы еще вернемся при рассмотрении героических элегий. Здесь отметим только нетрадиционное введение, содержащее нагромождение элегических "понятий" (строфа 1):
Выскочили на путь печальные дела,
рано утром о людских бедах
Таким образом, "Речи Хамдира", по крайней мере в начальной части, не сохранили предполагаемую А. Хойслером и другими исследователями героическую "чистоту" древнегерманской песни. Приведенный выше анализ показывает, что эддические песни южногерманского происхождения, восходящие к событиям IV-V вв., по способу трактовки исторических событий и особенно человеческих характеров не могут рассматриваться как нечто элементарное и первичное. Эти произведения, использующие материал исторических преданий и рисующие трагическую героику событий и характеров эпохи "великого переселения народов", безусловно, представляют собой более высокую ступень в развитии эпоса, чем сказочно-богатырские песни и тем более, сказочно-мифологическая эпика; надо думать, у континентальных германцев существовали и такие более ранние формы. Об этом отчасти свидетельствуют песни, о юном Сигурде-Зигфриде, имеющие характер богатырских сказок (см. ниже), и "Песня о Вёлюнде", где образ главного героя близок мифологическому эпосу.
Трагическая углубленность в изображении героических характеров, как нам кажется, говорит об известной книжной обработке. Этот вопрос уже затрагивался в главе о мифологическом эпосе.
К аналогичным выводам приводят и соображения, касающиеся стиля. Прежде всего о пресловутой "двусторонней повествовательной песне". На страницах, посвященных песням о Хельги, мы уже касались этого вопроса. По данным сравнительной фольклористики, для ранних форм эпоса характерна передача стихами (песней) прежде всего речей героев, повествовательные же разделы в значительной части прозаичны; в более поздних, классических эпосах преобладает сплошной стихотворный текст (и в устных, и в письменных памятниках). Сам характер речей в древнейшей из песен о Хельги (HHv) с присущей им почти бытовой "ритуальностью" (перебранки, вопросы об имени, проклятия и т. д.) весьма архаичен.
Нет сомнения, что гораздо более поздней ступени развития соответствуют речи в "Песне об Атли". По стилю эти речи очень близки к чисто повествовательным строфам, содержат характерные эпические, сильно орнаментированные описания и перечисления, украшенные постоянными эпитетами, искусной вариацией и т. п. (ср., например, речь посла и ответ Гуннара, повторение некоторых мотивов речи посла в последующих повествовательных строфах, описывающих путешествие Гьюкунгов в землю гуннов). Такой же переход мотивов из речей в безличное повествование, единство их стилевой манеры характерны и для русских былин и не предполагают сами по себе литературной обработки, но свидетельствуют о высокой ступени развития эпического стиля.
"двусторонней повествовательной песни" можно считать не исходной точкой эволюции эпического стиля (как это делают А. Хойслер и его школа), а итогом значительного развития, результатом синтеза, отделки более примитивных и односторонних форм.
Поэтика рассматриваемых нами песен, как явствует из первого раздела монографии, имеет фольклорную основу. И в "Речах Хамдира" и в "Гренландской песне об Атли" встречаются эпические формулы (введение прямой речи, злорадный смех врага, указание на давнее время действия и некоторые другие; больше в "Речах Хамдира"), постоянные украшающие эпитеты (кони, кусающие удила, золоченые шлемы, серые волки, зеленые долины, влажные горы, солнечный день, бледные трупы, белые щиты и т. п.; особенно – в "Песне об Атли"), параллелизмы и восходящие к параллелизмам эпические вариации (Hm 8, 10, 19, 31; Akv 11, 17, 27, 38), повторы.
Однако параллелизмы, как правило, чисто семантические, не подкрепленные синтаксическим изоморфизмом и анафоро-эпифорическими повторами, столь характерными для мифологических песен; рядом с параллелизмами – все же отличные от них эпические вариации, т. е. определенные тенденции, указывающие на разрушение песенности, на известную "прозаизацию". Формул значительно меньше, чем в других песнях "Эдды", особенно мифологических. Бросается, например, в глаза, что классическая формула ранних времен в "Песне об Атли" сведена к одному словечку (ár), а в "Речах Хамдира" вообще заменена громоздким литературным описанием:
Было это не теперь, не вчера,
Прошло долгое время с тех пор,
Строфа 2
В "Гренландской песне об Атли" мы не найдем тех кажущихся противоречий, тех "швов", которые часто встречаются в других эддических стихотворениях (ср., например, разбор "Песни о Вёлюнде" или начала "Прорицания вёльвы") и свидетельствуют о применении устной техники композиции.
Стиль "Песни об Атли" чрезвычайно сдержанный, строго сбалансированный, отшлифованный. Фольклорные изобразительные средства используются с большим чувством меры. В отношении к фольклоризму обе эти песни резко противоположны "Песне о Трюме", "Песне о Вёлюнде"; в них "дефольклоризация", "литературность" максимальны в пределах эддической поэзии.
Итак, создается впечатление, что именно эта группа песен является итогом длительного развития и максимального отхода от фольклорной основы, архаической смешанной стихотворно-прозаической формы, древних (сказочно-мифологических) способов идеализации героя, народного героического оптимизма и т. п., и эти песни, с точки зрения стадиально-типологической, приходится считать самыми "поздними" в "Эдде". Другое дело, что чисто хронологически они являются очень древними и, попав на скандинавский Север, стали там материалом дальнейшей обработки.
27. Малоубедительна относительно недавняя попытка Курта Вайса реконструировать якобы еще более древнюю, чем о смерти Аттилы, историческую песнь-сказание о борьбе за власть (по его выражению, "за наследство", а не "за клад") в гуннском царстве вдов Аттилы (Крека-Хельха и Кримхильд-Ильдиго) и его сыновей (Хаба-Кеве, Орт, Аладариус) с участием Бледы (брата Аттилы) и Дитриха Бернского. Эта реконструкция опирается на венгерскую хронику XIII в. Симона Кезы и на искусственное сближение (в отдельных пунктах – отождествление) песен об Аттиле и бургундах со сказанием о Вёльсунгах, а также с рядом произведений кимрской (сказание о Бранвен), провансальской (Даурель), французской (Ширар) и даже испанской литератур. См. Kurt Wais. Frühe Epik Westeuropas und die Vorgeschichte des Niebelungenliedes. Tübingen, 1953.
28. R. Heinzel. Über die Hervararsaga. Wien, 1882.
29. На скандинавской почве сюжет об Эрманарихе и Сванхильде засвидетельствован в VIII в. в щитовой драпе Браги Бодассона (Ragnarsdrapa). Он известен Саксону Грамматику.
32. Там же, стр. 369; ср. упомянутую выше искусственную попытку И. Вайса искать в духе "исторической школы" первоначальное зерно "Нибелунгов" в сложной политической борьбе при гуннском дворе после смерти Аттилы.
33. Германский героический эпос и сказание о Нибелунгах, М., 1960, стр. 350.
34. Там же, стр. 649.
35. Там же, стр. 363-364. Процесс "деполитизации" с использованием новеллистических мотивов допускает и X. Шнайдер. – См. Germanische Heldensage, 1. В. -Lpz., 1928, S. 248.