Мелетинский Е.М.: Эдда и ранние формы эпоса
III. Героические песни "Эдды" и ранние формы эпоса. Часть 5

5

Гипотеза А. Хойслера о том, что "Отрывок", "Краткая песня о Сигурде" и не дошедшая до нас "Большая песня о Сигурде" соответствуют трем ступеням развития и сюжета и эпической формы, очень заманчива, но недостаточно убедительна. Текста "Большой песни" не существует, и у нас нет уверенности в том, что некоторые мотивы, содержащиеся в "Саге о Вёльсунгах" не были дополнением "Отрывка". Драматическая напряженность и краткость "Отрывка", если не стоять, как А. Хойслер, за архаичность "двусторонней повествовательной песни", не может служить достаточным критерием древности. Эти же признаки, по мнению Яна де Фриса, указывают на балладность. Кроме того, последний находит в "Отрывке" некоторые кеннинги и на основании сопоставления со скальдами датирует "Отрывок" не X, а XII веком56. Однако во многом проще и правильнее рассматривать "Отрывок" и "Краткую песнь о Сигурде" (так же как, соответственно, "Гренландскую песнь об Атли" и "Гренландские речи Атли") не как этапы, а как два варианта песен на тот же сюжет.

По поводу наблюдений Яна де Фриса над балладностью "Отрывка" можно сказать, что он склонен всякое проявление фольклоризма стиля считать балладностью. И стилю "Отрывка", и в еще большей мере стилю "Краткой песни о Сигурде" (которую принято считать одной из позднейших песен "Эдды") присущ отчетливый фольклоризм, свидетельствующий, во-первых, о популярности этого сюжета в Скандинавии, в особенности в Исландии, и, во-вторых, о том, что в Исландии вплоть до XIII в. материал южно-германских сказаний жил не только в книжной, но и в устной традиции.

В обеих "песнях" обильно представлены эпические формулы. В "Отрывке": формула введения речи (ос hon þat orða allz fyrst urn Kvað; Einn Högni andsvör (veitti), стояния, сидения "снаружи" (úti stóð), "один – весь" (Einn myndi Sigurðr öllo raða), безрадостного пробуждения (vacnaði Brynhildr, Buðla dottir), лишенный веселья (glaums andvani), злорадного смеха (hló þa Brynhildr... eino sinni af öllom hug), формула "что подобает" (soemst), владения (nióta vapna ос landa, landa oc þegna), образ коня, горестно склоненного над убитым (gnaepir ае grár iór yfir gram dauðom). Ян де Фрис ошибочно считает этот образ чисто балладным57.

В "Краткой песне" также имеются формулы склонения в печали (hnipnaði), сидения "снаружи" (sat hon úti), безрадостного пробуждения (vacnaði vilia ferð), лишения радости (vön geng ec vilia) в противоположность беззаботности (sorga laus), того, что "подобает" (soemst), "один – весь" (ein er mer Brynhildr öllo betri, ein velðr Brynhildr öllo bölvi), введения речи (Einn Högni annsvor veitti) и т. п. Бросается в глаза, что в обеих песнях попадаются те же "формулы", но выраженные часто несколько по-иному, различными синонимами, что свидетельствует о фольклорной вариативности, а не книжном заимствовании. Встречается немало повторов и параллелизмов (в строфах 2, 3, 4, 8 и 10, 12 и 13, 14, 15; 4, 5, 13, 16, 17 и др).

Все эти и другие фольклорные приемы широко используются как композиционные механизмы, особенно в "Краткой песне", где они выступают часто как средства эпической ретардации.

Как показал Неккель, строфическая структура "Краткой песни" во многом приближается к "Песне о Трюме"58. "Отрывок" носит преимущественно драматический характер, в "Краткой песне" усилен одновременно и эпический (т. е. повествовательный), и лирический элемент; последний указывает на близость к героическим элегиям.

"Отрывок" начинается с диалога Гуннара и Хёгни: первый объясняет свое намерение убить Сигурда как нарушителя клятв, Хёгни винит в подстрекательстве Брюнхильд, которая досадует на свой брак с Гуннаром и счастье Гудрун. В этом диалоге, таким образом, изложен мотив задуманного убийства. В следующей же строфе – подготовка к убийству "ритуальная": жарят воронье мясо, чтоб накормить будущего убийцу – Готторма. Строфа эта в эпическом размере, но стилизована под льёдахатт и содержит тройной анафорический повтор, характерный для заклинаний. Этим заканчивается подготовка к убийству и далее следует (если не переставлять строфы) сразу реакция Гудрун (она догадалась о несчастии потому, что возвращающиеся родичи скачут впереди) и грубый ответ Хёгни о том, что они разрубили Сигурда пополам и конь склонился над мертвым. Реакции Гудрун противостоит реакция Брюнхильд, одобряющей поступок Гьюкунгов благопожеланием и торжествующим смехом. В ответ Гудрун призывает богов покарать убийцу Сигурда. С этого момента и до конца отрывка идет тема осуждения убийства Сигурда и грядущего возмездия его убийцам.

Когда Сигурд был убит "к югу от Рейна", Ворон прокричал о будущей гибели Гьюкунгов от Атли; это предсказание не дает заснуть Гуннару и мучит его. Параллельно Брюнхильд сообщает свой вещий сон о гибели Нифлунгов – нарушителей клятвы. Поразительные слова найдены, чтоб выразить двойственное отношение Брюнхильд: она говорит теперь, плача, о том, о чем со смехом просила раньше. Но эта загадочная реакция не разъясняется, не мотивируется переживаниями Брюнхильд. "Отрывок" кончается упреками Брюнхильд Гьюкунгам как нарушителям клятвы, противопоставлением Сигурду, который был верен клятве и клал между собой и Брюнхильд отравленный меч. Таким образом круг замыкается. Подстрекавшая Брюнхильд сама восхваляет Сигурда за его верность клятвам.

Как видим, для "Отрывка" характерно сочетание большой экспрессивности с эпически объективным характером образов: признак совершенного убийства – скачущие впереди братья Гудрун, знак скорби по убитому – склонившийся конь; опасность возмездия и его ожидание символизировано разговором вещих птиц; причудливое поведение Брюнхильд, непонятное окружающим, – ее плач после смеха и т. д.

Мотив "клятв", т. е, нарушенного побратимства Гуннара и Хёгни с Сигурдом, звучит с самого начала и в "Краткой песне". С повествования об этом братском союзе, скрепленном браком с Гудрун и предшествующем сватовству к Брюнхильд, начинается "Краткая песнь". Но далее повествовательный тон песни приобретает элегический оттенок, и стихотворение сбивается на анализ душевных переживаний Брюнхильд (в третьем лице и в первом, от ее имени, как в элегиях), чего совершенно не было в "Отрывке". Чисто элегический характер имеет строфа о том, как Брюнхильд не знала в своей жизни позора и обид до рокового сватовства. Подробно, с большой чувствительностью рассказывается о любви Брюнхильд к Сигурду, о ее наивных мечтах стать его женой и о ее страданиях впоследствии, когда мучимая ревностью, она выходила на лед под вечер, зная, что Гудрун теперь покоится в объятиях Сигурда.

"Отрывок" ограничивался парадоксальным сопоставлением "смеха" и "плача" Брюнхильд, а "Краткая песнь" подробно объясняет, как рождается ненависть на месте обманутой любви, как Брюнхильд делает себе "радость из гнева" и подстрекает Гуннара к убийству Сигурда. После рассказа о колебаниях Гуннара, убийстве Сигурда и отчаянии Гудрун песнь снова возвращается к Брюнхильд, которая теперь "смеется не от радости", снова вспоминает свою юность, клянет судьбу и упрекает Гуннара в преступлении (что в целом соответствует композиционной схеме "Отрывка", но подробно разработано) и, наконец, изъявляет желание умереть вместе с Сигурдом. Перед смертью она предсказывает судьбу Гудрун и Гуннара. Так, "Краткая песнь" в известной мере имеет характер героической элегии о Брюнхильд, что, конечно, является специфическим скандинаво-исландским новобразованием.

Параллельно подробному описанию душевных переживаний Брюнхильд имеется попытка анализа и эмоций других персонажей, в частности Гуннара. В отличие от "Песни об Атли", Гуннар здесь непоследователен и, в полном противоречии с "героической психологией", рефлектирует, колеблется, сомневается в том, что "подобает", т. е. в тех нормативах героического поведения, которые у настоящего богатыря действуют аффективно, почти автоматически. И в уста Гуннара вложены элегические сожаления о счастливой жизни вместе с Сигурдом и т. д.

Нам трудно судить о соотношении недошедших франкских песен о Брюнхильд и убийстве Зигфрида с их древнейшими скандинавскими "наследниками". Как мы знаем, А. Хойслер отождествил условно франкский прообраз с "Отрывком". Но что не вызывает сомнений, так это влияние героических элегий на "Краткую песню" и их скандинавские корни. Хойслеровская интерпретация элегий как скандинавских новообразований совершенно правильна. Известно, что элегический слой имеется во многих песнях, в том числе в "Песне о Вёлюнде", в "Речах Хамдира", частично во "Второй песне о Хельги, убийце Хундинга" и, безусловно, в "Краткой песне о Сигурде".

Элегическое начало во всех этих песнях проявляется двояко; как сожаление, грусть по поводу утраченного благополучия, спокойствия, гармонии и как горестные воспоминания о прошлой жизни, передача известных эпических событий в виде некоей ретроспекции.

Элегическая сокрушенность по поводу утраченной "идиллии" проявляется в воспоминаниях Вёлюнда о совместной жизни с братьями и женами – валькириями, о владении богатыми сокровищами (строфы 14-15), да и в самом рассказе о браке с валькириями – лебедиными девами и о том, как валькирии их покинули (строфы 1-4). Та же сокрушенность и в "Краткой песне о Сигурде", в строфах 5-й (Брюнхильд не знала позора, обид, тревог, пока на пути не встала злая судьба), 34-й (она не знала? запретов, жила в богатстве, не хотела выходить замуж, пока не приехали свататься Гьюкунги), 18-й (Хёгни говорит о том, что не было людей счастливее их, пока был жив Сигурд). Известную аналогию этому составляет и описание в "Прорицании вёльвы" золотого века, когда боги были веселы, все у них было золотое, и т. п.

В первой главе мы останавливались на специальной: формуле, начинающейся с unz ("до тех пор пока"...), с помощью которой обычно выражается конец идиллического состояния: в "Прорицании вёльвы" – пока не пришли три девы из Ётунхейма, в песнях о Сигурде – пока не поехали свататься к Брюнхильд (Sg 3, 35; ср. Gðr I 22, Gðr II 1; ср. стр. также Od 14).

Но в "Речах Хамдира" и в "Краткой песне о Сигурде", кроме того, есть ретроспективный рассказ о прошедших событиях от лица героини. Такой рассказ, сопровождаемый сетованиями и жалобами, не только выражает известное отношение к событиям, но имеет определенные жанровые черты. Эти черты, так сказать, в чистом виде выступают в особых героических элегиях, которые А. Хойслер по морфологическим признакам характеризовал как "ситуационные песни", т. е. такие, в которых зафиксирована некая статическая ситуация, а эпические события передаются исключительно в монологах-воспоминаниях.

"Подстрекательство Гудрун", "Первая песнь о Гудрун", "Вторая песнь о Гудрун", "Поездка Брюнхильд в Хель", "Плач Оддрун".

Классическими героическими элегиями являются песни о Гудрун. Им посвящена специальная монография Розы Целлер59. Выявляя многочисленные словесные совпадения как между песнями о Гудрун, так и с другими стихотворениями "Эдды", автор пытается восстановить хронологию песен о Гудрун, их соотношение. Эта методика исходит из принятого в современной скандинавистике представления о песнях "Эдды" как чисто книжных произведениях индивидуальных авторов.

Роза Целлер устанавливает влияние (в некоторых случаях – взаимовлияние) на песни о Гудрун ряда, можно сказать, большинства, эддических песен (Akv, Hm, Br, þrk, Sg, Am, Vkv, HHv, HH II, Hym, Hav). Древнейшей из песен о Гудрун она считает Ghv, затем следуют Gðr II (ее источники Sg, Br, Ghv и "Большая песнь о Сигурде") и Gðr I, опирающаяся на þrk, HH II, Sg, Gðr II.

Нельзя, конечно, исключить взаимовлияние этих песен, но очень многие совпадения представляют собой хорошо известные нам фольклорные "общие места", как, например, "смеясь – плача" (Ghv 7, Gðr II 5, ср. Vkv 29, Br 15 и др.), "всего лучше" (Ghv 10, Herb 11), "лишенный радости" (Gðr II 42, Br и др.) и мн. др. (см. подробнее об этом в первой главе). Некоторые общие места специфичны именно для героических элегий. Ср., например: trauðr góds hugar, af trega stórom – Gðr II 103-4 (не расположенный к хорошему настроению, от большого горя); trauð mál, talið af trega stórom – Ghv 13-4 (неприятная речь, сказанная от большого горя).

Р. Целлер допускает здесь влияние датских и особенно немецких баллад, а также немецких духовных плачей. По Липпхардту60, в германской поэзии до XII в. горе выражалось в спокойных формах, на рубеже XII в. под романским влиянием горе стало бурно извергаться в плачах, а затем под влиянием рыцарского идеала "меры" его проявление снова стало сдержанным. Со вторым этапом Роза Целлер связывает описание горя Гудрун в песнях о Сигурде ("Краткой" и "Большой"), где Гудрун своим криком всполошила гусей, а с третьим этапом – "Вторую песнь о Гудрун", что якобы доказывает ее позднее происхождение.

В отличие от Р. Целлер, Ян де Фрис считает "Подстрекательство Гудрун" (Ghv) позднейшей из песен о Гудрун, использующей Br, HH II, Gðr I, Gðr II. "Краткую песнь о Сигурде" (Sg) он считает более поздней, чем все песни о Гудрун61.

В специальном исследовании, посвященном "Второй песни о Гудрун"62, исследователь датирует окончательное оформление ее (по его мнению, – в Норвегии, атмосфера норвежского двора объясняет и кое-какие соприкосновения со скальдами) концом XII в. Чтобы выяснить предысторию этого стихотворения, вслед за Р. Целлер и Вольфгангом Мором, считавшими, что младшие эддические песни находились под влиянием немецкой шпильманской поэзии и баллады, Ян де Фрис обращается к датским балладам и к их предполагаемым немецким и даже французским прообразам. Эпизод пребывания Гудрун в Дании и упоминание имен русских (новгородских) князей является, по мнению де Фриса, непосредственным наследием датской стадии (середины XII в.). Исходя из некоторых намеков у Саксона Грамматика, он относит проникновение немецких лиро-эпических песен в Данию к концу XII в. "Балладными" Ян де Фрис (так же как и В. Мор) считает, в частности, такие моменты, как элегическая ретроспективная рама, сны, описание путешествия. Вышивание ковра якобы указывает на связь датской баллады с французскими "ткацкими песнями" (Chansons de toile).

В отличие от некоторых старых исследователей, Ян де Фрйс считает, что во "Второй песне о Гудрун" нет никаких пропусков, что кажущиеся пропуски – следствие характерного стиля баллады и романса. Попытку разработать героическую тематику в балладном духе исследователь объясняет тем, что образы Брюнхильд и Гудрун стали теперь непонятными и нуждаются в новом объяснении "изнутри".

Не оспаривая того, что эддические героические элегии – результат эволюции, трансформации соответствующей песенной традиции южногерманского происхождения, приспособления ее к новым вкусам и запросам63, не отрицая и возможного влияния баллады, необходимо, как нам кажется, выдвинуть на первый план непосредственное использование фольклорной традиции похоронных и бытовых причитаний. Если в балладах упоминаемая де Фрисом элегическая ретроспекция является спорадической, – в народных причитаниях она связана с самой сутью жанра.

Роза Целлер допускает, что крестьяне Гольштейна до сих пор выходят посудачить о событиях на порог своего дома, как это делает Гудрун в "Подстрекательстве". Однако Гудрун садится не обсуждать будничные дела, а оплакивать свою горестную жизнь. Данные сравнительного фольклора поддерживают предположение о том, что источником эддических героических элегий, наряду с самим эпосом, были народные причитания.

"Первая песнь о Гудрун" близка во многом похоронным причитаниям. В ней воспроизводится весьма рельефно соответствующая бытовая (ритуальная) обстановка: находящаяся в отчаянии Гудрун сидит над телом Сигурда, ее утешают другие женщины, рассказывая о своих несчастьях (речь старухи Херборг). Так и в северорусских плачах в определенный момент вступает старая вдова, вспоминающая о своей горестной жизни. (См. ниже.)

Исходная коллизия – неспособность страдающей Гудрун разрешиться слезами, вопить, "как другие женщины", – как бы "антиритуальна", но сам образ глубокого горя без слез вполне "фольклорен". Кроме того, это только прелюдия к плачу Гудрун. Увидев окровавленного Сигурда, Гудрун падает замертво (в причитаниях обычен такой эффект от известия о смерти мужа или появления тела) и начинает плакать. Сам ее плач (строфы 17-22) содержит типичные мотивы и сохраняет основную композиционную схему надгробных причитаний (восхваление умершего, сетование на свою судьбу, обращение к причинам смерти и проклятие виновникам, воспоминание о лучших временах). Диссонансом звучат только реплики Брюнхильд, проклинающей Гулльранд, сестру Гудрун за то, что та, сдернув саван с Сигурда, помогла Гудрун облегчить свое сердце слезами. Однако конец речи Брюнхильд (строфа 26) также приобретает тон причитания: она сожалеет о сватовстве Гьюкунгов – первопричине всех несчастий.

Само собой разумеется, что "Первая песнь о Гудрун" не является банальным надгробным причитанием. Здесь дана не смена причитаний молодой вдовы и старой вдовы (родственницы, соседки), как в настоящих народных причитаниях; рассказ–причитание старухи Херборг вводится как ответ на исходное молчаливое страдание Гудрун. Своей многословностью, бытовыми подробностями, даже полукомическими (любовь хозяина и ревность хозяйки во время пребывания в плену), "плач" Херборг контрастирует с молчаливым страданием Гудрун (выражающим исключительность ее горя), составляет для него своеобразный фон. Во второй части стихотворения воспроизводится определенная драматическая ситуация; Гудрун, теперь уже горько сетующая, противопоставлена злобной Брюнхильд, наслаждающейся ее страданием.

Во "Второй песни о Гудрун" тоже есть оплакивание Сигурда, но это "оплакивание" дано на фоне рассказа Гудрун как о предшествующих событиях, так и о последующих невзгодах. Такой же характер имеет и "Подстрекательство Гудрун". Самое подстрекательство сыновей отомстить за Сванхильд (в основном совпадающее с началом "Речей Хамдира", также не лишенных элегического элемента) завершается тем, что Гудрун садится перед своим домом, чтоб "перечислить в слезах" горестные события своей жизни. В этой песне, наряду с оплакиванием Сигурда, центральное место отведено оплакиванию дочери Сванхильд.

"Плаче Оддрун", где фигурируют лишь некоторые мотивы сказаний о Нибелунгах, да и то в весьма вольной трактовке (Оддрун – сестра Атли, любящая Гуннара. За эту связь якобы и бросает Атли Гуннара в змеиную яму). В "мифологизированной" героической элегии "Поездка Брюнхильд в Хель" Брюнхильд оправдывается перед некоей великаншей, не желающей пропускать ее мимо своего двора и в связи с этим вспоминает о своих несчастьях; как уже указывалось, элементы героической элегии от имени Брюнхильд (с соответствующим описанием эпических событий) есть и в "Краткой песне о Сигурде".

Во всех этих случаях также ощущается прямое воздействие причитаний, но не надгробных (непосредственно связанных с похоронным ритуалом), а так называемых "бытовых", содержащих воспоминания о прежней жизни и оплакивание прошлых горестей и несчастий. Такие причитания над собственной жизнью не приурочены к ритуалу, поэтому не являются уделом профессиональных воплениц, более свободно импровизируются, хотя и сохраняют основные мотивы и стилевую манеру обрядовых плачей64.

Вот начало причитания Гудрун в "Подстрекательстве":

Guðrún grátandi, Giúca dóttir,

gecc hon tregliga á tai sitia

oc at telia tárughlýra,

móðug-spiöll á margan veg. (Ghv 9).

Гудрун плача, Гьюки дочь,

Пошла она, печальная, села на тропу,

Чтоб пересказать (перечислить) в слезах

Горестные события (буквально: сведения, речи) на большом пути.

Строфа 9

И далее:

Три знала я огня, три очага,

Была я тремя мужами введена в дом.

Один был мне Сигурд всех лучше,

Братьями моими был убит!

Большего горя я не знала,

Большее было мне сделано огорчение –

Отдали меня Аделингу Атли.

–11

Очень характерна финальная строфа (21-я):

Пусть у всех ярлов состояние улучшится,

Пусть все жены забудут заботы

С этим перечислением горестей (tregróf).

Иными словами, это сетование о неудачах Гудрун должно утешить других людей, так же как причитание Херборг о ее несчастной жизни имело целью утешить Гудрун. Таким образом, и начало и конец бытового причитания Гудрун (в "Подстрекательстве") отмечены специфическими жанровыми показателями.

Жанровое "самоопределение" есть также в начале, и в конце плача Оддрун:

Тогда села озабоченная жена,

Чтоб перечислить беды, и великие несчастья:

þá nam at setiaz sorgmóð Kona,

at telia böl af trega stórom. (Od 13)

Сидела ты и слушала в то время как я говорила

О многих горестях, сужденных мне и моим,

Каждый живет по своим желаньям. (Od 34)65

Только в причитании возможно такое непрерывное упоминание горя, как, например, в "Подстрекательстве Гудрун" в строфах 17-18:

Горчайшее, что Сигурда моего

победы лишенного, в постели убили,

и ужаснейшее, что к Гуннару

блестящие змеи к сердцу подползли,

и острейшее, чем сердце

Много помню я горя...

Таким образом, все героические элегии, в такой же мере, как "Первая песнь о Гудрун", могут быть соотнесены с народными причитаниями, если не похоронными, то "бытовыми".

Героические элегии содержат многочисленные мотивы я поэтические образы, характерные для причитаний. Эти мотивы и образы можно видеть даже при сопоставлении с таким в принципе далеким (по культуре, языку, эпохе) материалом, как северорусские причитания.

Описание несчастья в причитаниях обычно дается на контрастном фоне былого благополучия, идеализированных картин прошлой жизни, особенно в молодости до замужества; со своими родичами, без принуждения и горя:

Часто было во дворе веселия больше,

чем когда мой Сигурд седлал Грани,

и они поскакали свататься к Брюнхильд. (Gðr I 22)

Была я девой из дев (счастливейшей) – мать меня вскормила,

светлейшей в женских хоромах, любила я очень братьев –

пока мне Гьюки золота не подарил,

Золото подарил, отдал Сигурду. (Gð II 1)

Я была вскормлена в княжеских палатах

– многих радовала – по воле людей,

Довольна я была жизнью и владением отца,

пять зим только, пока был жив отец. (Od. 14)

Юной жила я свободно, без принуждения

в полном достатке-богатстве в доме брата.

Не хотела я выходить замуж,

Покуда вы, Гьюкунги, не приехали к ограде,

лучше бы не было этой поездки! (Sg 34-35)66

В причитаниях встречается восхваление покойника. Таким восхвалением является в плаче Гудрун знаменитое сравнение Сигурда со стеблем лука (порея), с драгоценным камнем (Gðr I 18), также с оленем, с золотом (Gðr II 2). Само восхваление Сигурда очень сходно с аналогичной "славой" Хельги (в HH I)67.

Традиционным для причитаний является описание реакции жены погибшего при получении известия или виде трупа:

Склонилась Гудрун на подушку,

капли дождя текли на колени.

Заплакала Гудрун, Гьюки дочь,

Так слезы потекли на покрывало

И закричали гуси во дворе,

ðr I 15-16)

Так сильно она всплеснула руками,

что духом могучий поднялся с ложа:

"Не плачь, Гудрун, так горько,

жена юная, – братья твои живы!" (Sg 25)

что зазвенели кубки в углу,

и закричали гуси во дворе68 (Sg 29)

В причитаниях (и вообще в народной лирике) часто изображается горе коня покойника. Конь стоит понурившись:

с влажными щеками, с конем говорить,

склонился Грани, опустил голову в траву.

Конь знал: хозяина нет в живых69 (Gðr II 5)

Лежит изрубленный муж по ту сторону,

Убийца Готторма, отданный волкам.

...

"там, слышишь ты, вороны кричат,

орлы кричат, радуясь корму,

"70 (Gðr II 7-8)

Черный ворон в причитаниях выступает как символ смерти, вороны фигурируют в вещих снах и предзнаменованиях беды (см. в "Краткой песне о Сигурде")71.

Если близкий человек умер естественной смертью, то причитающая женщина проклинает самую смерть или судьбу. Упоминания злой судьбы часты и в героических элегиях. Но несчастливая судьба иногда связывается с завистью окружающих, не желавших терпеть счастье и благополучие ближних:

Пока мне не позавидовали мои братья,

Спать не могли, ни о делах судить,

Прежде чем они Сигурда не сгубили72 (Gðr II 3)

Гнев и проклятие обрушиваются на виновников смерти:

Моего друга – виновны сыны Гьюки.

Виновны сыны Гьюки в моем горе,

в горьких слезах их сестры!

Пусть так опустеет людьми страна,

73 (Gðr I 20-21, Ср.: Gðr II 9)

Описание смерти мужа или родичей, их высоких достоинств в причитаниях обязательно сменяется сетованием вдовы на свою судьбу, свое одиночество, беспомощность, вдовье положение, столь непохожее на былое благополучие.

Я была, казалось, чтима воинами князя

Выше, чем Одина дисы,

Из-за смерти князя. (Gðr I 19)

Я стала одинока, как осина в роще,

Лишилась родичей, как сосна ветвей,

Лишилась радости, как дерево листьев74

Горе в причитаниях выражается в неизбывной тоске. Гудрун "великое горе разрывает грудь"75.

Вдова не понимает, как она еще жива (см. Od 33), мечтает о смерти: Гудрун, сидя над телом Сигурда, говорит о том, что благом было бы, если б ее разорвали волки, если б она сгорела, как береза (Gðr II 12)76.

В причитаниях вдова часто обращается к покойнику, зовет его приехать "в гости", заклинает стихии, чтоб разверзлась могила и вышел умерший77. С этим мотивом можно сопоставить Ghv 18-19:

Коня быстрого, пусти сюда бежать.

Нет здесь ни невестки, ни дочери,

что принесли бы сокровища Гудрун!

Характерные черты народных причитаний буквально сконцентрированы в плаче Гудрун по Сванхильд, напоминающем плачи по дочери в народной лирике:

Так была Сванхильд в палате моей,

Как если бы была подобна солнечному лучу!

Наделила я ее золотом и драгоценными тканями,

прежде чем отдала в готскую страну.

Что белые волосы Сванхильд

в грязь растоптаны ногами коней!78 (Ghv 15-16).

Ёрмунрекк сестру вашу,

белыми и черными на дороге войны,

серыми объезженными готскими конями! (Ghv 2, ср.: Hm 3).

В последней строфе обращает на себя внимание такое нанизывание эпитетов, которое характерно только для причитаний.

Итак, оказывается, героическая элегия, которую принято трактовать как чисто "модернизаторское" постгероическое исландское новообразование, имеет своим источником весьма древний и чисто народный жанр причитаний. Такое оплодотворение фольклорной причетью эпической традиции южногерманского происхождения было возможно именно потому, что достигший высокого развития южногерманский героический эпос оказался в Исландии в фольклорно-литературной среде более архаической, в такой, где строгие эпико-героические формы еще не отделились от ритуально-лирической поэзии, не противостояли им. Воздействие жанра причитаний во многом объясняет сильную лирическую струю, склонность к изображению эмоций изнутри, в открытой лирической форме в эддической поэзии. Однако эта открытая форма выражения эмоций вовсе не является изощренной психологизацией, как это представляется иным исследователям "Эдды". Психологическое углубление свойственно некоторым эддическим стихотворениям, особенно "Краткой песни о Сигурде", но это углубление есть результат взаимодействия старой эпико-героическои традиции, народной лирики и, конечно, известного опыта книжного литературного развития.

56. Jan de Vries. Altnordische Literaturgeschichte II. Bd. I, S. 390.

57. См. ниже – параллели в народных плачах.

58. См. Gustav Neckel. Beiträge zur Eddaforschung, S. 244.

59. Rose Zeller. Die Gudrunlieder der Edda. Stuttgart, 1939.

"Beiträge zur Geschichte der deutsche Sprache und Literatur", 58, Heft 3, S. 390.

61. См. J. de Vries. Altnordische Literaturgeschichte, Bd. II, S. 142.

62. J. de Vries. Das zweite Gudrunlied. "Zeitschrift für deutsche Philologie", Band 77, Heft 2, 1958, S. 176-199.

63. А. Хойслер считал, что героические элегии – это своего рода "сентиментальная поэзия" после "наивной" (термины шиллеровской эстетики); см. А. Heusler. Die Altgermanische Dichtung, S. 175-177.

64. См. об этом виде причитаний в северорусском фольклоре во вступительных статьях К. В. Чистова к сборнику "Причитания" (М. -Л., 1960, стр. 18), и В. Г. Ваганова к книге "Русская народно-бытовая лирика" (М. -Л., 1962, стр. 82). В этой книге приведен ряд интересных текстов причитаний "о своей жизни" (стр. 46-60, 113-116, 146-158, 183-186 и т. д.). Использование традиции бытовых причитаний ощущается в англо-саксонских элегиях, которые в целом, впрочем, далеки от фольклора (в отличие от скандинавских, несмотря на обращение этих последних к эпическим сюжетам).

"архаического" примера можно сослаться на изданные и описанные З. Н. Куприяновой самодийские "ярабц" (см. "Ненецкие эпические песни". Составитель Э. И. Куприянова. М., 1966). "Ярабц", наряду с "сюдбабц" – два основных вида эпического повествования у ненцев. Если "сюдбабц" – типичные богатырские сказки-песни, то "ярабц" – сказания, содержащие рассказ от первого лица о пережитых приключениях, а также лирические сетования на трудную судьбу. Само слово "ярабц" означает "плач". Этот жанр моложе, чем "сюдбабц"; возможно, что он сформировался в результате взаимодействия богатырских сказок-песен с лиро-эпическими "бытовыми" причитаниями.

65. Ср. начало бытовых причитаний в северорусском фольклоре:

Охти мнеченько да мне тошненько,

Моему сердцу да тяжелехонько,

Уж я села, нинь бедна, на лавочку

Я повыплачу горе злосчастное,

Про свои-то я да молоды года,

Про свои-то я да как цветущие,

Про свое-то я да про красовное.

Уж я ли горюха-то да горе-горькая,

Я горюшица, горе бессчастное.

Вариант:

Про свое житье, да я про вдовое,

Уж как я живу, горе, позорюся,

Провожу свою да молоду пору,

Провожу свое да велено время.

(Русская народно-бытовая лирика, стр. 145, 150, 151, записано от печорской вопленицы Е. Ф. Поздеевой).

66. Ср.:

Как жила я у желанных родителей

Во своем да я прекрасном девичестве,

Изнасажена была я скатным жемчугом.

(Причитания Северного кроя, собранные Е. В. Барсовым, Ч. 1. М., 1872, стр. 8).

Уж мы жили у вас да красовалися,

как сыр в масле будто купалися.

ó-сердцу,

Цветно платье да было пó-плечу...

Уж мы в чести были дети, при милости,

При одном дому да были рощены...

Я жила хоть у них да красовалася,

Отдавать меня да во чужие люди,

Во чужие люди, да как во добрые,

За чужа сына, да за отцовского*

Не сама я горе задумала,

(Русская народно-бытовая лирика, стр. 46-47, ср. стр. 78, 93, 145, 239, 279).

67. В русских причитаниях "похвалы" соответствуют идеалам крестьянского быта. Покойника называют "красным солнышком", "надежной головушкой", "удалым молодцем". Его рисуют красивым (румяное лицо, соболиные брови, соколиные глаза, желтые кудри), статным, работящим, хорошим охотником, разумным, "не пьющим и не мотущим" (см., например, "Русская народно-бытовая лирика", стр. 48, 50, 65, 71, 78, 93, 95, 191, 195).

68. Ср.:

Она падае, родима, о дубовый пол,

Возрыдает она, победна, как порог шумит

("Причитания Северного края", стр. 99)

Подломились с горя резвы мои ноженьки,

Задрожали тут мои девоцьи рученьки

В русских причитаниях муж также утешает свою молодую жену, но не в надгробных, а в рекрутских и завоенных плачах, где он обещает вернуться.

69. Ср.:

Приуныв, стоит любимая скотинушка,

У добрых коней головушки наклонены,

("Прочитания Северного края", стр. 215)

Очень любопытно сопоставить большой фрагмент "Второй песни о Гудрун" строфы 4-12 (примчался конь без хозяина – Гудрун беседует с конем, склонившим шею – ей сообщают о смерти Сигурда– она бежит е лес, туда, где он лежит, став добычей зверей) со следующим местом в "плаче" об убитом "громом-молнией" И. А. Федосовой:

Вдруг увидела ступистую лошадушку,

Добрый конь стоит – головушка наклонена;

Не видать да все надежной головушки.

Тут глядеть стала по чистому по полюшку,

Как оглянула на курчаву деревиночку,

Стоит деревце теперь в щепу разломано,

Тут бросилась к кудрявой деревиночке,

Как лежит ейна надежная головушка.

Бела грудь его стрелой этой прострелена.

Ретливо сердце все молнией разорвано,

("Причитания Северного края", стр. 248)

70. Ср.:

Что на снежку лежит на белом,

а на ледку лежит на черном.

Его, бат, раскуркали да черны вороны,

расклевали, бат, его сизы орлы,

растаскали, бат, да звери лютые,

уж как мою ли да ладу милую.

71. В русских причитаниях "смертушка" или "злое горе" часто "залетело черным вороном"; вороны также вещают беду. Вещие вороны часто встречаются и в лирических песнях, разумеется, и в песнях-балладах.

72. Ср. в народных причитаниях: "Вдруг знать счастье то суседы обзавидели" ("Причитания Северного края", стр. 7).

73. Ср. в русских плачах; "Разлучили нас с тобой да злы враги, мы враги да супостатники" ("Русская народно-бытовая лирика", стр. 127); "Будьте прокляты, злобные супостаты" ("Причитания", стр. 88); "Буди проклято велико это горюшко! Буди проклята злодейная невзгодушка!" (Там же; стр. 59).

74. Ср. в плаче Евдокии по Дмитрии Донском (памятник XV в.): "Кому уподобилась аз уединенная. Остало без великого царя... Вдвое бо беда горчав всех людей". Ср. в народных плачах:

В темном лесе – как едина деревинушка,

Быдто деревце в лесу да я шатучее.

Быдто летная трава да подкошенная,

("Причитания Северного крал", стр. 62)

Беззащитна молода вдова

("Причитания", стр. 269)

Одна-то я одинешенька,

Одна-то я круглешенька

Закукует в поле кукушечка,

Загорюю-то я сироточка

(Там же, стр. 814)

75. В русских плачах "Кручина на сердце падет":

как долит тоска, великая тоскикушка

("Причитания", стр. 98),

76. В русских причитаниях обычная формула "Ты прими-то меня, матушка сыра-земля" ("Причитания Северного края", стр. 207; "Причитания", стр. 108 и мн. др.).

77. В русских причитаниях это обязательный мотив, см. "Причитания", стр. 103, 288 и др.

Я не смогла на тя да наглядетися,

спереди на тя, да на бело лицо

сзади на тя, да на желты кудри.

ты голубушка моя беляночка

ты дорогая моя, да ты бесценная.

(Русская народно-бытовая лирика, стр. 86)