ДАНТЕ В ЛИТЕРАТУРЕ ФРАНЦУЗСКОГО РЕНЕССАНСА (XV – XVI ВВ.)
Было бы очень любопытно составить историю суждений критики о каком-нибудь произведении, стоящем в центре внимания всего человечества: «Гамлете», «Божественной Комедии», «Илиаде».
Анатоль Франс. «Сад Эпикура»
1
Нет нужды повторять, какую огромную роль сыграла культура итальянского Возрождения в развитии ренессансной культуры других стран, в том числе и Франции. «Итальянизм» был значительным течением в литературе большинства стран Европы, явившись важным фактором их развития. Причем преимущественное обращение к тем или иным памятникам литературы Италии не только говорит о поэтических достоинствах последних, но и характеризует с достаточной определенностью уровень развития возрожденческой культуры народа-рецепиента.
Споры вокруг творчества Данте характерны для всей эпохи Возрождения, на пороге которой стоит этот зачинатель новой литературы. Для одних он был живым наследием, опорой в политической и литературной борьбе, для других ассоциировался со Средними веками, т. е. с чем-то отжившим, даже враждебным. Подняться до понимания творчества Данте дано было далеко не всем и не на любом этапе развития культуры Возрождения.
Воздействие творческого наследия Данте было в XV – XVI вв. широко и всеобъемлюще, его отголоски мы найдем в литературе, в изобразительном искусстве и в политической мысли эпохи. Но воздействие это не всегда выливалось в прямые подражания (как это было, скажем, с влиянием Петрарки); безусловно входя в обязательный круг чтения гуманистов, Данте находил поклонников среди далеко не всех из них. Влияние Данте, или по крайней мере широкое знакомство с его творчеством, обнаруживается прежде всего на раннем этапе развития возрожденческой культуры, в период ломки средневековых представлений и создания новой литературы. Именно в этот момент «последний поэт Средневековья и первый поэт Нового времени» оказывается близким людям, переживающим свой «переходный период», как когда-то переживал его и Данте. Здесь достаточно сослаться на испанца Иньиго Лопеса де Мендосу, маркиза де Сантильяну[58] (1398 – 1458), на далматинца Марко Марулича[59] (1450 – 1524) или на француженку Кристину Пизанскую (1364 – 1431). Но для Сервантеса, Ронсара или Яна Кохановского[60], представителей так называемого Высокого Воз рождения, творчество великого флорентийского поэта было если не чуждо, то не всегда понятно. И в этом была своя закономерность.
Изучение воздействия творчества Данте на французскую литературу, в частности на литературу Возрождения, было начато уже давно. Полтораста лет назад, в 1854 г., в Париже появилась книга Э. -Ж. -Б. Ратери «Влияние Италии на французскую литературу с XIII века до царствования Людовика XIV»[61]. Уже в этой работе был поставлен вопрос о воздействии Данте[62], но выводы Ратери основывались лишь на приблизительном знании материала. Серьезные публикации и исследования конца XIX и начала XX в. позволили более обстоятельно обрисовать сложную судьбу дантовского наследия во Франции. Были обследованы французские библиотеки, и в них выявлены многочисленные списки произведений Данте[63]; были опубликованы ранние переводы Данте на французский язык[64], увидели свет ряд произведений, отмеченных сильным влиянием автора «Божественной Комедии», прежде всего поздние произведения Маргариты Наваррской[65]. Поэтому вскоре же за небольшими исследованиями[66] последовали обстоятельные работы[67].
Давно ушли в прошлое споры о том, был ли Данте в Париже. Некоторые исследователи продолжают сочувственно цитировать свидетельство Джованни да Серравалле («Dilexit theologiam sacram, in qua diu studuit tam in Oxoniis in regno Angliae quam Parisiis in regno Frantiae»)[68], но большинство ученых отрицательно отвечает на этот вопрос и основное внимание уделяет воздействию Данте на французскую литературу.
Если представители старой школы видели «влияние» в любом сюжетном совпадении, сходном мотиве или построении образа, то современные исследователи (в частности, упоминавшийся американец В. Фридрих) свели, по сути дела, вопрос о влиянии Данте к оценкам творчества поэта литераторами других времен и народов. При таком подходе речь идет, естественно, уже не о влиянии, порой скрытом, сложном и даже спорном, а лишь о прямых упоминаниях Данте, суждениях о его творчестве. При такой методологии неразрешимой загадкой становятся некоторые литературные факты, например упоминание Вийоном некой Бьетрис в «Балладе о дамах былых времен» (было ли это простым совпадением, или французский поэт имел в виду героиню Данте – неясно)[69].
Как увидим, история творческого наследия Данте в ренессансной Франции достаточно многообразна и богата фактами и является интересной стороной развития французской культуры этой эпохи.
2
В XIV в. во Франции еще плохо знали Данте. Для этого было немало причин, и одна из главнейших – политическая злободневность произведений поэта. Его оценка французской политики в «Монархии», оскорбительный намек на сомнительное происхождение короля Гуго Капета («Чистилище», XX, 54) сделали его книги в лучшем случае предметом яростных нападок. Так, кардинал Бертран де Пуайе запретил верующим в подчиненных ему областях читать произведения Данте[70], а его дядя папа Иоанн XXII, француз по происхождению, якобы направил Филиппу Длинному послание, в котором запрещал устраивать в Парижском университете обсуждения произведений Данте[71]. И хотя все это оказалось лишь легендой[72], ее появление достаточно симптоматично.
XIV столетие не дало нам ни одного перевода Данте на французский язык[73]. Мешала этому и необычайная популярность замечательного памятника французской средневековой литературы – «Романа о Розе». В течение нескольких веков в «Божественной Комедии» видели лишь парафразу этой книги. Кроме того, если чтение латинских произведений поэта не представляло во Франции серьезных трудностей, то итальянский язык был тогда основательным препятствием для переводчиков. Даже в XV в. им в совершенстве владели немногие, и, например, Лоран де Премьефе при переводе «Декамерона» вынужден был обращаться к помощи итальянца Антонио д’Ареццо.
Правда, в произведениях французских писателей XIV в. пытались обнаружить если не прямое подражание Данте, то знакомство с его произведениями[74]. Однако эти сопоставления представляются весьма сомнительными.
Подлинная история воздействия Данте на французскую культуру начинается в XV в. творчеством поэтессы Кристины Пизанской.
Итальянка по происхождению, дочь болонца Томазо ди Педзано, врача и астролога Карла V, Кристина была привезена во Францию в трехлетнем возрасте и стала француженкой по воспитанию, вкусам и интересам. Однако культура Италии привлекала Кристину всю ее сознательную жизнь. Поэтому, решив выступить против непререкаемого авторитета «Романа о Розе», она обратилась к творчеству Данте. В одном из своих «Посланий о “Романе о Розе”, относящихся, очевидно, к 1402 г., Кристина писала, что тот, кто хочет прочесть описание рая и ада и услышать возвышенные разговоры о теологии, с большой пользой прочтет книгу Данте, которая не только ученостью, но и своей поэтичностью во многом превосходит «Роман о Розе»[75].
Но поэтесса не ограничилась защитой и пропагандой творчества автора «Божественной Комедии» – в ее собственных произведениях мы постоянно находим либо упоминания Данте, либо подражания ему.
Кристина видела в Равеннском изгнаннике замечательного эрудита и поэта и стремилась подражать Данте. Ее произведения обнаруживают неплохое для своего времени знакомство с сочинениями Овидия, Вергилия, Горация, Сенеки, Ювенала, Лукана, Цицерона, Валерия Максима и многих других.
В написанном в начале XV в. (ок. 1403) обширном стихотворном произведении «Chemin de long estude» Кристина рассказала в аллегорической форме о многотрудном пути к знанию, набрасывая одновременно причудливую картину мира. Не приходится удивляться, что дантовские аллегории были довольно широко использованы поэтессой. Так, описывая земной рай, или восхождение к Эмпирею, Кристина явно вдохновлялась поэмой Данте:
Mon corps, mes membres, mes yeux
Ja ne souffrissent de cilz lieux
é reluisant.
Qui trop me fust aux yeux nuisant,
Et du tout aveuglast ma veue
La tres grant lueur qu’ay veue [76]
Это место французской поэмы можно сопоставить с одной из терцин «Рая» (XXVIII, 16 – 18):
Un punto vidi che raggiava lume
Acuto si, che il viso, ch’egli affoca,
Chiuder conviensi, per lo forte acume.
He меньше оснований сопоставить с одним из мест «Чистилища» (п. XXX) следующие строки из произведения Кристины:
... La melodie et le doulx son,
L’armonie et belle chanson
Que la font ces biau mouvemens
Celestiaux, aux tournemens
De ces cercles mesurez,
Qui sont si tres amesurez... [77]
Другие, более мелкие совпадения убеждают в том, что Кристина Пизанская писала свое длинное произведение под воздействием Данте, вдохновляясь его великой поэмой. Поэтесса говорит об этом в конце книги, пересказывая содержание начала «Ада».
Кристине Пизанской не раз случалось цитировать Данте в своих произведениях. Так, в «Livre de Mutation de Fortune», другой своей книге дидактически-энциклопедического характера, Кристина перевела начальные строки XXVI песни «Ада» – знаменитое обращение опального поэта к родной Флоренции, внеся в переводимый текст свое толкование и свою оценку:
Et Dant en parlant à Florance,
Où il avoit sa demourance,
En manière de moquerie
Lui dit que S’esjoisse et rie
’ebatent
Les elles et mesmes s’embatent
Jusqu’en enfer, en quel maison
A de ses citoiens foison [78]
Понимание Кристиной Пизанской «Божественной Комедии» еще не было глубоким. Вместо подлинно трагического отношения поэта к родному городу, одновременно и нежно любимому и ненавидимому, отношения, исполненного гордости и презрения, Кристина передает лишь насмешку.
Мы не склонны безоговорочно соглашаться с рядом исследователей (Г. Эльснер, А. Оветт, А. Фаринелли), видевших в книгах Кристины, по крайне мере в двух ее произведениях, всеподавляющее влияние Данте, но нам представляется спорным и слишком скептический взгляд на этот вопрос А. Кунсона[79] или Вернера Фридриха, который писал, повторяя мысли своего французского предшественника: «Такие критики, как Эльснер, Фаринелли и Оветт, считают, что Кристина своим вдохновением во многом обязана Данте, и лишь Кунсон полагает, что кроме произведений Данте она копировала аллегории «Романа о Розе» и сентенции Сенеки и Боэция, а также, что ее произведения, несмотря на стремление сравняться с Данте, были полной неудачей»[80].
«Божественная Комедия» может быть в известном смысле поставлена в один ряд с произведениями визионерской средневековой литературы – так, по крайней мере, могла и воспринимать эту книгу Кристина. Однако на рубеже XIV и XV столетий визионерская литература во Франции развивается вне сферы воздействия «Божественной Комедии». Действительно, тщетно было бы искать влияния Данте и в «Паломничестве человеческой жизни» Гильома де Дегильвиля (1294 – 1355)[81], и в «Видении старого пилигрима» Филиппа де Мезьера (1326 – 1405)[82], и в «Видении» Пьера Мишо[83], хотя между их произведениями и «Божественной Комедией» Данте можно было бы провести параллели. Быть может, как полагал А. Кунсон[84], как раз обилие произведений визионерской аллегорической литературы и ее давние традиции во Франции ослабили влияние Данте и его поэмы. Вместе с тем, в XV в. Данте не был во Франции абсолютным незнакомцем: во французских библиотеках сохранилось немало списков его поэмы[85], его книги были в собраниях многих просвещенных людей того времени, например в библиотеке короля Рене[86].
Упоминания Данте довольно часты. Причем смысл этих высказываний сводился либо к обвинению поэта в подражании «Роману о Розе», либо к спору с ним по политическим вопросам. Первую точку зрения с наибольшей прямотой выразил Лоран де Премьефе, переводчик Боккаччо. Сделав перевод латинского трактата Боккаччо о «делах достославных мужей», Премьефе решил снабдить собственным комментарием пассаж, относящийся к Данте; он писал: «Estant lors a Paris rencontra le noble livre de la Rose au quoi Johan Clopinel de Meung, homme d’esprit celeste, peigny une vraye mappemonde de toute choses celestes et terriennes... resolut contrefaire au vif le beau livre de la Rose, en ensuyvant tel ordre, comme fi st le divin poete Virgile au sixiesme livre que l’on nomme Eneide»[87].
Иное отношение к итальянскому поэту было у крупнейшего поэта начала XV в. Алена Шартье. В своем последнем, незаконченном, произведении «Утешение в трех добродетелях», написанном около 1428 г., Ален Шартье рассматривал Данте как политического писателя и подробно останавливался на его критике церкви.
Итак, в XV столетии влияние Данте во Франции ограничивалось по преимуществу теми кругами, в которых был довольно силен контакт с Италией, – это Кристина Пизанская, итальянка по происхождению, Лоран де Премьефе, первый переводчик Боккаччо на французский язык, наконец, король Рене и его окружение, теснейшим образом связанное с культурой Южной Франции, где особенно четко ощущается воздействие соседней Италии[88]. Воспринимался Данте во Франции XV в. как писатель в основном политический; лишь немногие увидели в творениях великого флорентинца подлинные красоты поэзии...
... Уже в ранний период так называемых «Итальянских войн» французских королей, начало которым было положено в 1494 г. Карлом VIII, картина постепенно меняется.
3
С началом нового века популярность Данте во Франции постепенно растет, чтобы достичь одной из своих вершин в последние годы царствования Франциска I. Все больше рукописей дантовской поэмы появляется в библиотеках[89], например среди книг Шарля де Гийенна, брата Людовика XI, в библиотеках Клермонского графа Жана де Бурбона, Габриэль де ла Тур, графини де Монпансье, герцога Беррийского и многих других феодалов. В 1494 г. французский король Карл VIII привез из Флоренции роскошную рукопись, составленную из произведений Петрарки и Данте, а также «Жизни Данте», написанной Леонардо Бруни[90]. Этот кодекс занял почетное место в библиотеке Амбуазского замка.
Начало века отмечено первыми переводами «Ада» на французский язык. В инвентарий замка Коньяк, владельцем которого был граф Карл Ангулемский, перед рукописным томом произведений Боккаччо – «libvre de Jehan Boucasse, escript en parchemin et à la main historié et tourné à or et azur, couvert de veloux cramoisi, garny de fermoers, aux armes l’un de Monseigneur et l’autre de ma dame» – была внесена и книга Данте: «libvre de Dante, escript en parchemin et à la main, et en italien et en français, couvert de drap de soye broché d’or, auquel у a deux fermoers d’argent aux armes de feu mon dict seigneur: le quel libvre est historié»[91].
Однако трудно сказать, был ли это полный перевод произведения Данте или его части. А может быть, по-французски были написаны лишь заголовки – для удобства читающих. Рукопись эта до нас не дошла, поэтому первым переводом «Божественной Комедии» на французский язык следует считать так называемый «Туринский кодекс»[92] – иллюминованную рукопись, сильно попорченную во время пожара Туринской Национальной библиотеки и относящуюся приблизительно к 1500 г.[93] Французский и итальянский текст «Ада» (а неизвестный переводчик перевел только его) написан на двух сторонах больших листов, сохранившихся неполностью (поэтому в тексте есть лакуны). Первые 31 лист иллюстрированы.
Анализ текста перевода заставляет предположить, что его автором был человек, близкий к литературным кругам конца XV в. Хотя последнее время автором перевода считают (напр., В. -П. Фридрих) француза, ранее, из-за итальянизмов и написаний отдельных собственных имен, предполагали, что переводчиком мог быть и итальянец, поселившийся во Франции. Итальянцы на французской службе были в те годы обычным явлением. Встречались среди них и поэты, например Джан Джорджо Алионе (? – 1529) из Асти. Между прочим, именно его выдвигали одно время в качестве автора анонимного перевода «Ада». В этом смысле Алионе был очень подходящей фигурой: он писал и по-итальянски и по-французски, был связан с французскими литературными кругами. Однако потом эта кандидатура была отвергнута, так же как и предположение, что автором перевода был итальянец. Итальянизмы могут быть объяснены переводческой неопытностью, а следы беррийского диалекта указывают на принадлежность автора перевода к центральным районам Франции.
Этот первый французский перевод Данте, отставший почти на три четверти века от испанского (1428) и каталанского (1429) переводов, отличается поразительной точностью. Его автор буквально переводил слово в слово. Генетическое родство языков, конечно, облегчало дело, но и создавало порой непреодолимые трудности. Поставив перед собой столь сложную задачу, переводчик редко подымался до поэтических вершин; перевод вышел тяжеловесным и неуклюжим, как, например, это место из XXVIII песни (ст. 118 – 135):
Pour certain vey, et semble anchor que je le voye,
Ung corps sans chief aller, si comme alloient ung tas
Des aultres de la trouppe ou n’y a ne bien ne joye,
Le chief trenché tenoit par les crains ce corps bas,
Pendu avec la main a guise de lanterne,
«Helas!»
De soy mesmes faisoit a soy mesmes lucerne [94],
Et estoient deux en ung et ung en deux aussy.
Comme estre peult ce, sçait celluy qui sus gouverne.
Quant droit au pied du pont fuz ce pouvre corps cy,
Leva le bras en hault avec toute la teste,
Pour approcher a nous ses parolles, ainsy
Disantz: «Hor myre et voy ceste peine moleste,
Toy qui en respirant va regardant les mortz,
Voy si tormente aucune est griefve comme ceste.
«Et affi n que de moy partes nouvelles hors
D’icy, saches que suis Bertrand de Borne, cilz
Qui jadiz au roy Jehan donnay les myens confortz» [95]
Самым примечательным в переводе было употребление александрийского стиха и терцины. Проникновение во Францию этой сложной поэтической формы обычно связывают с интересом к «Триумфам» Петрарки[96], которые были впервые переведены в 1514 г. Первые французские терцины стал писать Жан Лемер де Бельж (ок. 1473 – ок. 1525), побывавший в Италии и увлекшийся творчеством Петрарки, а затем и Данте. Между прочим, как полагают некоторые исследователи[97], первый перевод «Ада» вышел из-под пера одного из последователей Лемера. Это позволяет довольно точно датировать этот перевод. В одном из своих поздних произведений – в трактате «Согласие двух языков» (1513) – Жан Лемер де Бельж обращается к опыту Данте. В прологе книги представитель Франции восхваляет Жана де Мена, Фруассара, Алена Шартье, Мешино, Молине, Кретена и др., а итальянец противопоставляет им своих писателей, и в первую очередь автора «Божественной Комедии». В оценке Лемера Данте получает место великого зачинателя новой литературы Италии: «... maistre Jean de Mehun orateur François, homme de grand valeur et literature, donna premierement estimation a nostre langue: ainsi que feït le poëte Dante au langage Toscan, ou Florentin»[98].
В одном из стихотворных пассажей книги не без основания видели схожее с дантовским описание земного рая[99]; точнее было бы говорить о том, что и Данте, и Лемер находятся в русле одной и той же традиции, а не о непосредственном подражании.
Первый анонимный перевод «Ада», созданный на пороге XVI столетия, так и не был опубликован; сохранилась лишь одна его рукопись (правда, она сделана не переводчиком, а писцом и имеет ряд исправлений, внесенных другой рукой[100]), следовательно перевод этот не мог оказать большого воздействия на литературную жизнь своего времени.
В первой трети XVI в. популяризация творчества Данте во Франции связана с деятельностью нескольких литературных кружков и объединений. Важное место занимает среди них литературная группа Фонтене-ле-Конт (Пуату)[101]. Душой кружка был Антуан Ардийон, настоятель местного аббатства августинцев, друг Рабле[102] и многих гуманистов из Пуатье. Но самыми значительными фигурами в Фонтенеле-Конт были Андре Тирако (1488 – 1558), образованный юрист и литератор[103], и Жан Буше (1476 – 1558?), один из поздних представителей риторической школы[104]. Тирако в своем латинском трактате «De legibus connubialibus et iure maritali» (1513) упоминает «Данте Флорентинца», а Антуан Ардийон в послании к Жану Буше говорит о «поэме Данте Алигиери». По некоторым сведениям[105], в библиотеке монастыря Фонтене-ле-Конт был экземпляр «Комедии» с комментариями Кристофоро Ландино. Жан Буше, охотно пользовавшийся терцинами, считал их изобретением Данте.
Думается, именно во время бесед с членами кружка Ардийона Франсуа Рабле слышал немало суждений о дантовской поэме. И хотя в книгах Рабле мы не найдем упоминаний Данте, в одной главе «Пантагрюэля» (гл. XXX) некоторые ученые[106] увидали скрытую пародию на путешествие Данте по загробному царству; итальянский поэт был, несомненно, хорошо знаком французскому писателю.
Другим литературным центром, в котором распространялось увлечение творчеством Данте, был двор Франциска I. При этом монархе французская столица была переполнена итальянцами – учеными, художниками, писателями. Вполне понятно, что не один из них привез с собой в походном бауле или седельном мешке томик Данте. Так, один из итальянских гуманистов, Луиджи Аламанни (1495 – 1556)[107], привез с собой том «Комедии» в черном кожаном переплете и, согласно рассказу Этьена Пакье, читал его французскому королю, объясняя текст. К сожалению, Пакье сообщает лишь один эпизод, хотя подобных чтений, очевидно, было несколько. Но не один Аламанни популяризировал Данте при французском дворе. Другой натурализовавшийся во Франции гуманист, Джакопо Минути, подарил Франциску в 1519 г. роскошный рукописный экземпляр «Божественной Комедии»[108]. Читателями Данте были историограф Франциска I Рене Масе и королевский печатник и поэт Жоффруа Тори; интересовалась автором «Комедии» и королева Клод де Франс, первая жена Франциска. Очевидно, именно благодаря ее содействию появился первый перевод «Рая» на французский язык[109]. Трудно сказать, когда этот перевод был начат; но к 1524 г. перевод был уже закончен (год смерти королевы Клод). Автором перевода был некий Франсуа Бергень. О нем известно лишь, что одно время он был секретарем или чем-то вроде мажордома дофинов герцогов Орлеанского и Ангулемского, а также их сестер Шарлотты, Мадлены и Маргариты[110].
Перевод Бергеня был значительно более популярен, чем анонимный перевод «Ада», хотя он также не попал в печать. По крайней мере три рукописи этого перевода известны, две из них подробно описаны в книге Люсьена Овре[111]. Одна рукопись принадлежала Канцлеру Франции Антуану Дю Пра, вторая – адмиралу Гульельму Гуффье, третья – королеве Клод де Франс.
Франсуа Бергень взялся за перевод самой трудной из кантик «Комедии». Быть может, ему было известно о существовании перевода «Ада», а может быть, таково было желание королевы. Так или иначе, он полностью перевел «Рай». Как и его предшественник, Бергень стремился к точности, он также выбрал терцины, но в качестве размера избрал десятисложник.
«d’accepter ce petit don en excusant ses fautes, si aucunes у sont insérées»[112]. Бергень имел основания беспокоиться за качество своего перевода, который пестрит итальянизмами и несвойственными французскому языку оборотами. Переводчику не удалось не только проникнуть в сложный замысел Данте, но и передать образный строй его поэмы.
«Рая» Данте, сделанный Франсуа Бергенем, явился важным этапом знакомства Франции с «Божественной Комедией». Важной отличительной чертой двух описанных рукописей (обе – в Национальной библиотеке, в Париже) были сопровождающие их иллюстрации, выполненные по рисункам итальянских мастеров конца XV в. и отличающиеся большой выразительностью. Правда, эти иллюстрации не повлияли на последующих иллюстраторов «Божественной Комедии» во Франции.
В окружении Франциска I был человек, который сумел понять великое творение Данте и – на закате жизни – испытал сильнейшее его влияние.
Это была родная сестра короля Маргарита, герцогиня Ангулемская, королева Наваррская. О ее увлечении Данте много писалось[113]. Немало спорили и о том, когда сестра Франциска обратилась к творчеству итальянского поэта. Маргарита знала его с детских лет, когда в библиотеке отцовского замка в Коньяке ей попадался манускрипт «Божественной Комедии», тот самый манускрипт, о котором нам уже приходилось писать. «Она читала Данте, – писал А. Франс, – упиваясь той атмосферой куртуазности, благоухание которой наполняет у великого флорентинца даже “Чистилище” и “Ад”. Вот она склоняется над цветным веленем книги и, забыв обо всем на свете, следит за Паоло и Франческой, чьи сплетенные в объятии тени витают над градом скорби»[114]. Как показал Карло Пеллегрини[115], уже в написанном терцинами «Диалоге в форме ночного видения» (1524) Маргарита проявила себя хорошо знакомой с дантовской «Комедией». Пройдет еще десять лет, и она, будто бы сетуя на скорбность Данте, напишет, обращаясь к Франциску I:
Oh! que je voy d’erreur la teste ceindre
A ce Dante, qui nous vient icy peindre
D’un ennuy pris! [116]
Абель Лефран понимал[117], что условный упрек, брошенный любимому поэту, не помешал Маргарите «оставаться всю жизнь верной этой литературной симпатии», ибо «средневековым поэтом, к которому она чаще всего обращалась и больше всего любила, был, конечно, автор “Божественной Комедии”. Она глубоко знала его и любила цитировать как источник утешения»[118]. Действительно, ей случилось раз воскликнуть вслед за Франческой да Римини («Ад», V, 121 – 123):
Douleur n’y a qu’au temps de la misere
Se recorder de l’heureux et prospère,
’ai trouvé [119]
...
Если в «Ночном видении» уже можно было видеть «наиболее значительное и наиболее явное подражание «Аду»[120], то с еще большей очевидностью воздействие Данте обнаруживается в позднем произведении Маргариты Наваррской, в ее «Корабле», написанном в конце июня и июле 1547 г.[121], в Тюссонском аббатстве. Гастон Парис писал об этом произведении Маргариты: «Стиль его несет на себе явные следы недавнего чтения самого великого из новых поэтов, и это ясно чувствуется. Никогда еще Маргарита не давала своим мыслям, всегда несколько смутным и нечетким, выражения столь поэтичного и столь сильного, как в этой поэме. Интересно также отметить, что дантовское влияние особенно заметно в начале поэмы»[122]. В первых же ее строках, скажем мы:
Navire loing du vray port assablee [123],
Feuille agitee de l’impetueux vent [124],
Ame qui est de douleur accablee,
çavant,
Monte a l’espoir, laisse ta vielle masse.
Sans regarder derriere viens avant [125]
Подобных текстуальных сопоставлений можно сделать, однако, не очень много[126]. Маргарита нашла у Данте лишь внешнюю форму выражения своего лиризма. Но одно это говорило о многом.
Поэма Маргариты посвящена иной теме – оплакиванию умершего Франциска. Однако характерен финал – он как бы весь залит божественным светом, приносящим измученной душе успокоение. В этом можно видеть воздействие Данте.
чертами догматизма. И если, скажем, Рабле от реформаторства пришел к свободомыслию, то Маргарита отчасти вернулась к традиционной религиозности. И новый интерес к Данте явился следствием этого обращения.
В другом своем произведении – в «Темницах», написанных следом за «Кораблем» и завершенных, очевидно, в конце 1548 г., – Маргарита отказывается от дантовских терцин, но вдохновляется духом «Комедии». «Я не думаю, – писал А. Оветт, – что во всей французской литературе найдется еще один поэт, вдохновение которого столь бы приближалось к вдохновению Данте»[127]. Вслед за Данте Маргарита создает аллегорическую картину жизни человека и его пути к божественной истине. Человек, в понимании королевы Наваррской, достигает истинной свободы, лишь пройдя через три «темницы» – любви, мирских иллюзий и науки. Каждой из этих трех «темниц» посвящено по одной книге поэмы. Вырвавшись из одной темницы, душа человека попадает в новую, более обширную и коварную. Человеческая душа обретет свободу, лишь преодолев стены самой крепкой из темниц – науки. Покинуть темницу любви помогает лирическому герою Маргариты неверность возлюбленной. Значительно труднее оказывается понять иллюзорность мирских радостей, олицетворением которых становятся наслаждение, почести и богатство. Мудрый старец помогает герою поэмы покинуть и эту темницу и открывает перед ним просторы науки. Но и они оказываются оковами для души, стремящейся к познанию божества. Лишь овладение всеми достижениями науки приводит к пониманию их иллюзорности и к истинному знанию.
В этой аллегории мало дантовского аллегоризма, и структура «Темниц» Маргариты Наваррской отличается от структуры «Божественной Комедии». Но образов, сцен, мыслей, навеянных чтением Данте, в поэме немало. Так, описывая во второй книге трех жестоких тиранов, подстерегающих человека, Маргарита говорит о сладострастии, гордости и корыстолюбии, олицетворяемых рысью, львом и волчицей, как и в I песне «Ада».
Мудрый старец, появляющийся во второй книге «Темниц», является прямой параллелью дантовскому Вергилию; описание этого старца, несомненно, напоминает описание Катона, сторожащего двери чистилища[128]:
... ung vieillart
De très joyeuse et agréable face,
D’audacieuse et grave et doulce grâce,
D’un marcher lent... [129]
Подобно тому как, создавая «Гептамерон», Маргарита вдохновлялась книгой Боккаччо, но не подражала ей, так и в «Темницах» она не стремилась создать некое подобие «Комедии». Творение Данте послужило французской поэтессе источником вдохновения, подсказало ей отдельные образы и аллегории.
поднимались до понимания Данте, что великий итальянский поэт в сознании французов занимал постепенно место рядом с Петраркой и Боккаччо.
Первая половина XVI в. во Франции не знала другого такого значительного произведения, вдохновленного Данте, как «Темницы» Маргариты Наваррской. Сколь бы ни было соблазнительно возвести к дантовской традиции «Ад» Клемана Маро[130], следует признать, что не творения великого флорентинца вдохновили французского поэта, хотя он побывал, как известно, на родине Данте и был знаком с его произведениями[131].
Однако середина XVI столетия отмечена во Франции двумя событиями, быть может не очень значительными сами по себе, но чрезвычайно важными для нашей темы. Первым из этих событий было издание в Лионе в 1547 г. «Божественной Комедии» на итальянском языке. Она была затем многократно переиздана – в 1551, 1552, 1571, 1575 гг. Это говорит о том, что «Божественная Комедия» находила читателей во Франции; причем интерес к ней так возрос, что уже потребовалось печатать ее на месте, не ограничиваясь ввозимыми из Италии экземплярами. В Лионе книга Данте была напечатана не случайно: этот город, всегда поддерживавший с Италией самые тесные экономические и культурные связи, был не только важным центром Возрождения, но и обладал высокой полиграфической культурой. Творчество Данте не прошло бесследно ни для Мориса Сева[132], ни для Луизы Лабе[133], представителей так называемой «Лионской школы» поэтов.
Другим важным событием был первый полный перевод всех трех частей «Божественной Комедии» на французский язык[134]. Переводчик, который остался неизвестен, отказался от дантовских терцин и написал свой перевод парнорифмующимися десятисложниками. Перевод этот слаб, и не приходится удивляться, что до издания К. Мореля (1897) он так и не увидел света. Не знали об этой рукописи ни аббат Бальтазар Гранжье, переводчик Данте конца века, ни Папир Массон, его первый французский биограф. Неровность этого перевода можно проиллюстрировать тем, как, например, передан рассказ Франчески да Римини из V песни «Ада»:
Lors elle a moy: «La plus grande douleur
Au temps heureux! – Tu le sçais bien grand Maistre!
Mais si tu as tant desir de cognoistre
De nos amours le premier fondemant,
Tu m’oiras comme un qui parle en pleurant.
’amour propice.
Nous estions seuls et sans aucun soubsçon;
Par plusieurs fois l’oeil de notre leçon
Fut retiré, qui pallit mon visage.
Quand nous lisons le souscris doucereux
Qu’elle donna au baiser amoureux,
Cestuy de moy qui jamais ne s’apsente,
Me baise alors d’une bouche tremblante.
’escrivant.
Pour ce jour là ne leusmes plus avant [135]
4
Маргарита Наваррская умерла в 1549 г. Этот же год был ознаменован появлением на литературной арене Франции нового поэтического направления, новой школы – «Плеяды». С этими двумя событиями связано временное ослабление непосредственного влияния Данте на литературу французского Возрождения. По крайней мере, так полагает В. Фридрих[136].
На первый взгляд это может показаться странным. Не приходится говорить, какое огромное значение сыграла культура Италии в формировании эстетических взглядов Дю Белле и Ронсара. Учеба у итальянцев, подражание им было одним из краеугольных камней поэтики «Плеяды». Почему же, без конца заимствуя идеи и образы у Петрарки, Ариосто, Бембо и других, подчас незначительных, итальянских поэтов XV – XVI вв., «Плеяда» не включила в свой арсенал наследие автора «Божественной Комедии»? Долгое время считалось, что манифест содружества – «Защита и прославление французского языка» – появился если не непосредственно под влиянием трактата Данте, то с несомненной оглядкой на работу великого флорентинца. Для этого было достаточно оснований; одним из первых был факт перевода трактата Данте на итальянский язык в 1529 г. Триссино. Для американского ученого Спингарна в использовании «Плеядой» опыта и мыслей Данте не было сомнений; он писал: «Моделью “Защиты” был, без сомнения, трактат Данте “О народной речи”[137]. В том же смысле высказался и Фердинанд Брюнетьер[138]. Затем утверждения стали более осторожными; например, Сентсбери писал[139] лишь о том, что Дю Белле наверняка знал дантовский трактат, но едва ли непосредственно подражал ему. Альбер Кунсон[140] и Артуро Фаринелли[141] высказались более определенно: они не видели в «Защите» следов влияния Данте. Конец спорам был положен в 1908 г. Пьером Виллэ[142], который убедительно показал, что подлинными источниками трактата Дю Беллле были работы Бембо и особенно его ученика Спероне Сперони[143].
Теперь может считаться доказанным слабое знакомство членов «Плеяды» с произведениями Данте, с его лингвистическими воззрениями. Для Дю Белле и Ронсара намного важнее был опыт итальянских поэтов более позднего времени – Петрарки, Ариосто, Бембо. Их лирика была для «Плеяды» более надежным подспорьем в борьбе за реформу поэтического языка. Данте же воспринимался молодыми учениками Дора как религиозный поэт, автор гигантской поэтической фрески, связанный со Средневековьем, а потому не представлявший для них интереса. Лишь много позднее, в пору своей поэтической зрелости, Дю Белле и Ронсар в какой-то мере обратились к опыту Данте, но, как увидим, рассматривая его исключительно как поэта политического.
«Защите и прославлении французского языка» Данте не упомянут ни разу. Правда, четырьмя годами ранее один поэт, близкий к «Плеяде», которого иногда даже считают ее членом, Жан Пелетье дю Манс, в предисловии к своему переводу «Поэтического искусства» Горация писал:
«Я назову также Петрарку и Боккаччо, людей, когда-то славившихся своими познаниями и умом; они стали писать на своем тосканском языке, желая доказать правоту своего учения. Столь же величественны поэты Данте и Саннадзаро, также итальянцы. Они прекрасно знали латинский язык, но считали, что лучше совершенствоваться в одной области, которая сама по себе похвальна и достойна свободомыслящего человека, чем быть посредственным в другой области, хотя бы и более почетной»[144].
В ранних произведениях Дю Белле и Ронсара следы знакомства с произведениями Данте еле прослеживаются. Очевидно, знакомство с «Божественной Комедией» входило в обязательную программу коллежа Кокере, которым руководил Дора. Свидетельство чтения Данте находим в ранней оде Дю Белле 1550 г.: обращаясь к Маргарите Валуа, поэт восклицал:
Qui verra la vostre muette,
Dante et Bembe à l’esprit humain?
Du pasteur Napolitain? [145]
«Божественной Комедии» упомянут также лишь один раз[146]. Однако эти редкие упоминания не отражают сложного воздействия Данте на членов «Плеяды». В начале своего творческого пути члены содружества были увлечены лирикой Петрарки: первая половина 50-х годов – это, быть может, слишком короткий, но яркий и своеобразный этап французского петраркизма. Но уже к середине 50-х годов безоговорочное следование Петрарке сменяется критическим к нему отношением. Теоретик школы Жоашен Дю Белле заявляет:
J’ay oublié l’art de petrarquizer...
Je veulx d’amour franchement deviser
Двумя годами позже, в 1555 г., когда Дю Белле был уже в Италии, другой поэт – Жак Палетье дю Манc – тонко высмеял увлечение петраркизмом в своем сборнике «L’Amour des amours». Эта книга, знаменующая собой, как и многие другие в то время, переход к философской и научной поэзии, обнаруживает влияние «Божественной Комедии». «В стихотворении “Парнас”, – писал Анри Вебер, – любимая женщина влечет поэта среди небесных сфер, корит его за тщеславие его жалоб и желаний, показывает ему, что истинный смысл его любви заключен в стремлении к более высокому знанию, знанию воздушных и астрономических явлений, которые раскрывает ему муза Урания в своих песнях»[148]. Уже этот замысел заставляет предположить воздействие Данте; однако «Пелетье не сумел соперничать с блеском дантовских образов, он, вообще-то, и не стремился точно им подражать, но ему удалось создать, при помощи некоторых прилагательных, при помощи глагола “освещать” и существительных “ясность” и “светоч”, поэзию света»[149].
В стихотворении Пелетье «Парнас» можно найти прямые аналогии дантовской поэме. Пелетье вдохновлялся не «Адом», а «Раем» и последними песнями «Чистилища», т. е. теми частями «Комедии», где появляется образ Беатриче. Игра света, божественное сияние, переходящее в облик любимой женщины, заставляет вспомнить о Данте[150].
Данте оказался близок поэтам Франции в период Религиозных войн, опустошавших страну добрую четверть века (1562 – 1594). Причем воспринимался он не как религиозный поэт, а как политик, беспощадно разоблачивший в своей «Комедии» пороки католической церкви, пороки папского Рима.
Еще за несколько лет до начала гражданской войны во Франции, в 1558 г., Дю Белле в двух своих сонетных сборниках – «Древности Рима» и «Сожаления» коснулся дантовских тем. Однако, думается, здесь обошлось без непосредственного влияния Данте, хотя в период работы над этими сборниками Дю Белле мог вспомнить о книге Данте и перечитать ее отдельные страницы.
«Элегия к Гийому Дезотелю» появилась в 1560 г. С «Божественной Комедией», точнее с некоторыми ее песнями (напр., «Ад», XIX; «Чистилище» XVI), эту «Элегию» Ронсара роднит не только осуждение пороков католической церкви, даже не только подбор выражений и примеров, а политические позиции их авторов. И Данте, и Ронсар в своей критике церковных порядков если и смыкаются с реформатами или даже критикуют недостатки католичества еще более резко, чем его противники, то все же оба стремятся бороться за чистоту церковной организации, оставаясь в ее лоне. В то же время нельзя не видеть, насколько различие эпох наложило отпечаток на произведения Данте и Ронсара. Дело не только в том, что два с половиной века, отделяющие французского поэта от флорентинского, добавили немало новых аргументов в дантовскую критику церкви. Во времена Ронсара католицизм переживал один из острейших кризисов, и угроза целостности церкви была вполне реальной. И характерно, что, желая защитить католицизм, Ронсар не затушевывает его недостатки, а, наоборот, зао стряет их, понимая, что это лучший способ борьбы со злом. Поэтому Ронсар поднимается в «Элегии к Гийому Дезотелю» до дантовской силы и пафоса в обличении пороков церкви[151].
Другой поэт, принадлежащий к враждебному Ронсару лагерю, в обстановке гражданской войны также обратился к опыту Данте, найдя у итальянского поэта не только политический пафос, но и аллегоризм и символику. Это был сентонжский дворянин Теодор Агриппа д’Обинье.
На близость «Трагических поэм» д’Обинье к «Божественной Комедии» указывали уже давно[152]. Но обычно ограничивались общим утверждением о сходстве темпераментов двух поэтов, о том, что д’Обинье не мог не знать Данте (с этим легко согласиться), или весьма спорными аналогиями. Так, А. Кунсон[153] видел, например, аналогию известной надписи над вратами ада («Ад», III, 9) в следующих словах д’Обинье:
Mais n’esperez-vous point fi n a vostre souffrance?
Point n’esclaire aux enfers l’aube de l’esperance [154]
«Делались попытки, – писал А. Вебер, – сопоставить “Трагические поэмы” не с античными эпопеями, а с “Божественной Комедией”. Но у средневекового флорентинца политические страсти еще могли показываться кипящими, эхо междоусобной борьбы итальянских городов, эхо столкновения сторонников пап со сторонниками империи еще могло раздаваться в полную силу: морально-теологическое мировоззрение примиряло в какой-то мере человеческие противоречия перед величием вечного порядка. Преступления и несчастья людей изображались как бы увиденными из ада и чистилища, высшая справедливость уже сделала свое дело. У д’Обинье, напротив, призыв к божественной справедливости раздается из самой гущи резни. Отсюда – неистовая сила, изображение более беспокойное, более близкое к лирическому порыву, чем к эпическому повествованию»[155].
Тем не менее, при всем различии между «Трагическими поэмами» и «Божественной Комедией», между ними есть некоторое сходство. Наиболее близка к книге Данте последняя поэма д’Обинье – «Суд». Здесь д’Обинье, как и Данте, судит своих политических противников, предрекает им страшный конец. Как и Данте, ему приходится изобретать для каждого преступления соответствующую ему кару. Но так как большинство преступлений – это преступления против веры, то грешники в аду д’Обинье мучатся моральными муками, которые, по мысли поэта, значительно тяжелее мук физических. В изображении адских мук д’Обинье менее изобретателен, чем Данте, и в муках, которые обречены сносить грешники в его кальвинистском аду, меньше символики. Это и понятно: число прегрешений у д’Обинье значительно меньше, чем у автора «Божественной Комедии». Кроме того, в определении «греховности» того или иного поступка д’Обинье куда более связан политическими обстоятельствами религиозной борьбы: поэт-протестант помещает в ад своих политических врагов, он никогда не отправил бы туда юную Франческу да Римини.
Политическая пристрастность д’Обинье сказалась, например, и в его использовании Библии. Данте цитирует ее не очень часто (вспомним, например, песнь XXX «Чистилища»), для него наибольший интерес представляет книга псалмов; для протестанта д’Обинье не менее важными как источник вдохновения оказываются и другие книги Писания, а использование Библии приобретает еще более прямой политический смысл[156].
Как видим, сопоставление «Трагических поэм» с «Божественной Комедией» говорит более об отличии этих произведений друг от друга, чем о их сходстве. Попытки сблизить изображение Катона у Данте («Чистилище», I, 31 – 39) с изображением адмирала Колиньи у д’Обинье («Мечи», 831 и сл.) и некоторые другие места двух книг[157] в настоящее время признаются недоказательными. Более оправданное сопоставление сделал Анри Вебер[158]. Речь идет о приемах изображения света, сияния, излучаемого божеством. Характерно, что оба произведения оканчиваются рассказом о своеобразном ослеплении поэта, отказывающегося описать яркость и ослепительность божественного сияния. Последняя песнь «Рая» широко известна; вот как заканчивает последнюю свою поэму Агриппа д’Обинье:
Я больше не могу, ничтожный раб сует,
Еще я ослеплен сиянием эфира,
Но тщусь моей душой увидеть душу мира,
Все, что не слышит слух, все, что не видит глаз.
Уста немотствуют, и сердце молча тает,
Все умирает; дух, достигнув торжества,
Парит восторженно на лоне божества.
(Перевод В. Парнаха) [159]
’Обинье) сказалась в том, что автор «Трагических поэм» – вольно или невольно – подражал Данте в отдельных местах своей книги. Использование Данте в политической борьбе вообще было характерно для деятелей Реформации в ряде стран Европы. Особенно это было характерно, как верно подметил В. Фридрих[160], для реформаторского движения в Германии и Англии. Если деятели Реформации «первого призыва», такие как, скажем, Лефевр д’Этапль, не обнаруживают знакомства с творчеством Данте, то гугеноты периода Религиозных войн с успехом взяли его на вооружение.
5
Последняя четверть XVI столетия – это своеобразный, интересный и, надо сказать, плохо изученный этап французского Возрождения. В обстановке затянувшихся Религиозных войн получают развитие некоторые новые литературные жанры. Велик удельный вес боевой публицистики, выходящей из-под пера представителей обоих лагерей. Развивается политическая, гражданственная поэзия[161]. Историография, давшая немало интересных литературных памятников (Де Ту и др.), стремится откликнуться на злобу дня, а не плестись в хвосте событий. Столь же политически остра и пристрастна и мемуарная проза, и проза философская.
Имя Данте в эти годы все чаще начинает мелькать на страницах французских книг. Жан Нострадамус (? – 1590) упоминает поэта в своей истории провансальских трубадуров[162]. Монтень процитировал Данте («Чистилище», XXVI, 34 – 36) во втором томе своих «Опытов»[163].
Большую роль в популяризации Данте сыграли итальянцы, наводнившие двор Екатерины Медичи. В личной библиотеке королевы было два списка «Божественной Комедии»[164]. В 1567 г. при французском дворе появился итальянский гуманист и искатель счастья Джакопо Корбинелли (1535 – после 1590)[165]. Ему суждено было вписать одну из важных страниц в европейское дантоведение.
Корбинелли хорошо изучил французский язык и литературу, он был страстным почитателем Рабле[166]. Между прочим, именно Корбинелли устроил встречу стареющего Ронсара с Торквато Тассо, когда последний приезжал в Париж[167]. В столице Франции Тассо встретился с известным гуманистом Марком-Антуаном Мюре, и у них разгорелся горячий спор о Данте[168].
– прежде всего будущего Генриха III. Именно ему посвятил он в 1577 г. свое издание трактата Данте «О народной речи». Трактат этот был довольно широко известен, он распространялся в рукописях и даже переводился на живые языки. Корбинелли принадлежит честь первой публикации дантовского оригинала. И хотя качество текста в издании Корбинелли может быть подвергнуто критике, сам факт выхода в Париже книги Данте трудно переоценить.
Кроме посвящения Генриху III, издание дантовского трактата было сопровождено двумя стихотворениями: латинским – воспитателя членов «Плеяды» Жана Дора и французским – его ученика Жана-Антуана де Баифа.
Лиминарий Дора выдержан в строгих формах классической латыни. Баиф начал свое стихотворение с похвал в адрес Данте:
... Premier Tuscan (que lon peult dire Pere
Par tout où elle court de sa langue vulgaire)
Rechercha le chemin, que depuis on suivit,
Pour venir arrester certaines regles fermes
Qui par toute l’Italie ordonassent les termes
’un beau parler commun... [169]
явно натянутым и неискренним, общая высокая оценка Баифом издания итальянского гуманиста несомненно правильна.
Но интересно здесь другое: в то время как вновь возникли споры о том, как следует относиться к словам Данте о короле Гуго Капете[170], и Бальтазар Гранжье (к которому мы еще вернемся) вынужден был защищать итальянского поэта[171], два видных представителя французской поэзии и гуманизма – Баиф и Дора – в стихах, пусть не очень удачных с литературной точки зрения, воздали поэту должное: Данте прочно вошел во Франции в литературный обиход – об этом свидетельствует участие двух членов «Плеяды» в публикации трактата. «Плеяда» как бы исправляла свою старую ошибку: ведь в «Защите и прославлении французского языка» Дю Белле Данте не был даже назван, тогда как другие итальянские поэты были широко привлечены теоретиками «Плеяды». Теперь эта школа, вступив в пору своей зрелости, обратила свои взоры к первому великому национальному поэту Италии...
В конце века появляется первая биография Данте, написанная французом. Им был форезский буржуа Жан-Папир Массон[172].
Он родился в 1544 г. в Сен-Жермен-Лаваль, недалеко от Лиона. Форез, присоединенный к королевству только в 1532 г., славился своими замками и дворцами. Самый красивый из них – Ла Басти – принадлежал Клоду Д’Юрфе, французскому послу в Риме. Д’Юрфе перестроил это старое феодальное гнездо, превратив его, по свидетельству современников, во «вторую Флоренцию».
Молодой Массон часто бывал в этом замке: учился он в Лионе, этом аванпосте французского Ренессанса. Образование свое завершил в Италии, где пробыл с 1563 по 1566 г. По возвращении на родину Массон избрал карьеру преподавателя: он работал в коллежах Виваре, Плесси и Парижа, и историка: его перу принадлежит несколько весьма значительных исторических работ[173].
«Божественная Комедия» Данте. Впервые Массон использовал ее в 1577 г. в своем обширном латинском сочинении «Французские анналы»[174]. Данте использован здесь как историк; говоря о политических деятелях, Массон цитирует или пересказывает отдельные места из поэмы Данте. По подсчетам П. Ронзи[175], Данте упомянут тринадцать раз, а «Божественная Комедия» – шестнадцать. Но пока Массон знал только это произведение великого флорентинца; остались неиспользованными и «Новая жизнь», и «Пир», и «О монархии», и «О народной речи». Массон-историк мог, конечно, пройти мимо чисто лирических сочинений Данте, но его политический трактат должен был бы войти в книгу наравне с «Божественной Комедией».
Почти через десять лет – в 1586 г., почти одновременно с латинской элегией на смерть Ронсара[176], Папир Массон выпускает новую историческую работу – «О епископском граде»[177]. На страницах этой книги Массон еще более широко цитирует Данте, хотя и спорит с поэтом в оценке ряда политических и церковных деятелей[178]. Он называет Данте «серьезным поэтом», но интересуется им больше как историком («Dantes historicus magis quam poeta»[179]). Однако, цитируя Данте, Массон в виде исключения не переводит его стихи, а приводит их по-итальянски, говоря, что они так хороши, что просто жаль перелагать их латинской прозой[180]. Помимо «Божественной Комедии», Массон пользуется теперь и трактатом «О народной речи» в издании Корбинелли.
Уже с 1574 г. поэма Данте становится настольной книгой Массона. Его интерес к итальянскому поэту все растет. Этому способствуют встречи с Корбинелли в доме Дора и в доме итальянца на французской службе Альфонса Дель Бене. Цитаты и упоминания Данте мелькают в ряде книг Массона все чаще. Наконец, в апреле 1587 г. он выпускает свое «Жизнеописание Данте, Петрарки и Боккаччо»[181].
Хотя в Италии уже давно эти три великих имени ставились рядом, Массон пришел к этой мысли самостоятельно. Идея взаимосвязи трех поэтов пронизывает всю работу Массона. Так, в биографию Данте он вводит главки «Petrarchae testimonium de Dante», «Boccatii testimonium», а в биографии Петрарки и Боккаччо вставляет небольшие разделы «Dantis poetae ubi mentionem fecerit» (биография Петрарки) и «Dantis poetae Elogia» (биография Боккаччо).
Из книг самого Данте Массон на этот раз привлек «Божественную Комедию» и «О народной речи», остальные сочинения писателя он излагает по другим источникам. Среди последних можно назвать комментарии Корбинелли, «Хронику» Джованни Виллани, работы Алессандро Веллутелло, Бернардино Даниэлло, Леонардо Бруни, Кристофоро Ландино. Одним из очень значительных источников массоновой биографии Данте стали свидетельства Петрарки и Боккаччо[182].
знаний Данте и заключает, что его произведения, прежде всего «Божественная Комедия», могут служить прекрасным источником для изучения эпохи, предшествовавшей Данте.
Массон не дал, да и не мог дать, оценки литературных достоинств произведений Данте. Заслуга его в том, что он первым во Франции написал биографию великого поэта и верно определил его место – место зачинателя новой итальянской литературы, поставив его рядом с Петраркой и Боккаччо, чьи произведения были значительно более популярны во Франции, чем произведения автора «Божественной Комедии».
Поэтический облик Данте был запечатлен в тяжеловесной поэме рьяного католика, полиглота, одного из первых французских ориенталистов, Ги Лефевра де Ла Бодери (1541 – 1598)[183], названной им «Галлиада, или О восстании искусств и наук» (1578). В пятой песне этой поэмы, посвященной поэзии, он изображает Данте, его встречу с Вергилием, тот расцвет поэзии, который наступил в Италии благодаря автору «Новой жизни»:
Mais comme Dante un jour, à qui rien ne peut plaire,
Cherchoit pour ses ennuis un sejour solitaire,
’ombre du Mantuan apres mille ans errant
Par les lieux reculez qu’il alloil discourant,
Le rencontre pensif et dedans la caverne
De l’une et l’autre Seur le guide sans lanterne:
La d’elles fut receu, chery, et caressé,
’avoit adressé,
Et devint si privé avec la Poesie,
Qu’elle aveignit du croc sa Lyre ja moisie
Pour luy mettre entre mains, et luy faire jouer
Les peines des Enfers, et hautement louer
Où par nouveau sentier Beatrix le convoye... [184]
В том же году Лефевр де Ла Бодери включил в свой стихотворный сборник «Церковные гимны» перевод заключительной песни дантовского «Рая»[185]. Он озаглавил свой перевод «К пресвятой деве» («A la Vierge Mere de Dieu»), сделав подзаголовок «Из Данте, тосканского поэта». Перевод Ла Бодери сделан терцинами и очень точен:
О Vierge unique mere, et fi lle de ton Filz
Humble et haute trop plus qu’aucune créature,
C’est toy, Vierge, qui as nostre humaine nature
Tellement annobly, que le propre facteur
N’a desdaigné se faire, et d’estre sa facture [186]
Но это был перевод лишь одной песни; трудную задачу перевести все сто песен «Божественной Комедии» взял на себя аббат Бальтазар Гранжье, человек, близкий ко двору Генриха IV.
одного греческого сочинения). Обилие досуга позволило ему довести до конца задуманное им дело. Первый французский перевод «Божественной Комедии» появился в 1596 г. в Париже[188]. Гранжье ничего не знал о существовании других переводов Данте, оставшихся в рукописи. Он не без гордости говорит о том, что первым во Франции принялся за перевод поэмы итальянского поэта.
В предисловии Гранжье высказал свои взгляды на перевод. Он безоговорочно стал на сторону предельной точности. Более того, он не только не боялся прямых буквализмов, но даже позволял себе иногда вводить в перевод итальянские слова, когда не находил их французского эквивалента. Дантовские терцины Гранжье заменил довольно причудливой строфой из шести стихов, в качестве размера остановившись на двенадцатисложнике.
Музы не были благосклонны к аббату Гранжье; его перевод, претендующий на точность, пестрит ошибками и прозаизмами. Некоторые места перевода своей литературной беспомощностью могли вызвать смех даже у современников Гранжье. Однако некоторые места ему все-таки удавались. Вот, например, начало XXIII песни «Ада»:
Се pecheur soubzlevà du crud repas la bouche,
L’essuyant aux cheveux de ce chef, qu’il avoit
é. Puys tu veux que je touche,
Combler de desespoir. Car jà la coeur m’offence
Y pensant seulement, premier que je comence [189]
Таков был перевод, который в течение многих десятилетий практически оставался единственным и должен был удовлетворять все растущий интерес французской читающей публики к произведениям Данте. Гранжье почел необходимым снабдить его подробным комментарием. Это ему более удалось, чем сам перевод: ученый аббат воспользовался хорошими для своего времени итальянскими комментариями Кристофоро Ландино и Алессандро Веллутелло и на их основе составил свои примечания к «Божественной Комедии». Не менее интересным было и предисловие переводчика. В нем он не только изложил свои взгляды на художественный перевод (они заслуживали бы специального изучения и сопоставления со взглядами Дю Белле, Анри Этьена и др.), но и попытался дать оценку Данте как поэту. И в этом сказалось влияние эпохи конца века, эпохи неопетраркистских увлечений Депорта и Берто, эпохи, подготовившей расцвет в ближайшие десятилетия манерной и вычурной прециозной литературы. Гранжье назвал Данте «поэтом трудным и темным» и противопоставил его современным французским поэтам, «нежным, грациозным, плавным и доступным». Однако у него не возникало сомнений в целесообразности его предприятия: Данте должен был прозвучать по-французски.
* * *
на литературной периферии. Если Данте и вызывал бурные споры, то велись они не в кругах поэтов, а среди историков, и автор «Божественной Комедии» рассматривался не столько как создатель гигантского литературного полотна, сколько как крупный политический мыслитель. Создатели ренессансных эпопей и теоретики этого жанра во Франции (Ронсар и др.) прошли мимо опыта Данте, обратившись непосредственно к античности и к национальной эпической традиции.
В пору раннего Возрождения Данте казался слишком мрачным и суровым, он невольно ассоциировался со Cредними веками, о которых хотелось забыть. Поэтому-то флорентийский поэт оказал непосредственное влияние на очень немногих, причем не только на заре Возрождения, но и на его исходе, когда он отпугнул предшественников легковесной прециозности.
Историческое своеобразие французского Ренессанса заключается, между прочим, и в том, что воздействие иностранной культуры ослаблялось и регулировалось очень давними и очень устойчивыми национальными традициями. Данте, воспринимавшийся в то время как один из представителей средневековой визионерской литературы, не мог привлечь внимания французов в той же степени, в какой заинтересовали их жизнерадостные новеллы Боккаччо или глубокий психологизм Петрарки.
Но дантовские и петрарковские традиции в европейской литературе эпохи Ренессанса вряд ли следует противопоставлять.
Действительно, и в эпоху раннего Возрождения, и в период Возрождения зрелого подлинным кумиром и поэтов, и художников стал Франческо Петрарка. Этому не приходится удивляться: именно Петрарка олицетворял собой новую молодую культуру Ренессанса со свойственной ей духовной свободой и интересом к внутреннему автономному миру человека. «Способность различать противоречивые, подчас едва уловимые движения своей души, – писал Б. И. Пуришев, – живой интерес к конкретному и индивидуальному помогли Петрарке стать одним из самых замечательных лирических поэтов мира»[190]. Легкость и артистичность формы петрарковских сонетов и канцон лишь способствовала популярности певца Лауры. Петрарка оказал поистине колоссальное влияние на развитие всей европейской ренессансной поэзии. Но не следует забывать, что сам Петрарка был бесконечно обязан Данте, что его лирика восходит к дантовской «Новой жизни», а его «Триумфы» – к «Божественной Комедии». Поэтому не бесцельны споры о том, например, кому обязаны французы появлением терцин, Данте или Петрарке.
«лежит на поверхности», то воздействие поэтической стихии Данте менее заметно, но достаточно значительно. Если «Божественная Комедия» и не стала предметом ученых штудий, как произведения античных авторов, если она и не была настольной книгой всех без исключения образованных людей эпохи, как «Книга песен» Петрарки, то она, несомненно, входила в круг обязательного чтения гуманистов.
Не менее значительным и характерным было создание четырех переводов «Комедии» на французский язык. Та настойчивость, с которой четыре разных переводчика стремились проникнуть в сложную поэтическую мысль Данте, говорит о достаточно широком интересе к итальянскому поэту во французских литературных кругах...
... Еще одно свидетельство этого интереса – многочисленные лионские издания «Комедии» на языке оригинала: ведь вряд ли типографы из Лиона стали бы издавать книги, не пользующиеся спросом.
Но в возрожденческой Франции были люди, действительно читавшие или любившие Данте. Правда, для многих из них он был прежде всего мудрым историком, трезвым политиком и лишь в последнюю очередь – замечательным поэтом. Ближе всего приблизились к Данте, глубже всего его поняли те писатели Франции, для которых не были чужды ни его религиозные сомнения, ни его политические страсти, ни его библейская символика. Таковы были Маргарита Наваррская в первой половине века, поэты-протестанты во главе с Агриппой д’Обинье – в его конце.
Примечания.
’s fame abroad. Roma, 1950. P. 28 – 35; см. также: Sсhiff M. La bibliothèque du Marquis de Santilliana. Paris, 1905.
59. См.: Голенищев-Кутузов И. Н. Итальянское Возрождение и славянские литературы XV – XVI веков. М., 1963. С. 49 – 51; см. также: Diоnisоtti G. Marco Marulo traduttore di Dante // Miscellanea di scritti di bibliografi a ed erudizione in memoria di Luigi Ferrare. Firenze, 1952.
60. См.: Голенищев-Кутузов И. Н. Указ. соч. С. 288; Preisner W. Dante i jego dzieła w Polsce. Toruń, 1957. S. 37 – 39.
61. Rathéry E. -J. -B. L’ i n fl uence de l’ltalie sur les lettres françaises depuis le XIII siècle jusqu’au règne de Louis XIV... Paris, 1854.
62. Ibid. P. 108.
èques de France. Essai d’un catalogue raisonné. Paris, 1892.
64. Morel C. Les plus anciennes traductions françaises de la Divine Comédie. Paris, 1897.
ères poésies de Marguerite de Navarre. Paris, 1896.
66. Hauvette H. Dante dans la poésie française de la Renaissance // Annales de l’Université de Grenoble. T. XI, 1898. P. 137 – 164. To же в его кн.: Études sur la Divine Comédie. La composition du poème et son rayonnement. Paris, 1922. P. 144 – 187.
67. Оelsner H. Dante in Frankreich bis zum Ende des 18 Jahrhunderts. Berlin, 1898; Соunsоn А. Dante en France. Erlangen – Paris, 1906; Farinelli A. Dante e la Francia, dell’età media al secolo di Voltaire, 2 vol. Milano, 1908.
69. См.: Оеlsner Н. Dante’s Beatrice and Villon’s Bietris // Clipping from Literature. N-Y. 24 sept. 1898. P. 283.
70. Соunsоn А. Op. cit. Р. 4 – 5.
71. Оеlsner Н. Dante in Frankreich. S. 3.
72. Farinelli A. Op. cit. Т. I. Р. 142 – 143.
«Ад» на французский язык XIV в., но его опыт не встретил поддержки в литературных кругах.
74. Так, влияние Данте видели в юношеском произведении Жана Фруассара «Espinette amoureuse». См.: Farinelli A. Op. cit. Т. I. Р. 145 – 146.
75. Hauvette Н. Études sur la Divine Comédie. Paris, 1922. Р. 151. См. также: Beck F. Les Epistres sur le Roman de la Rose von Christine de Pizan. Neuburg, 1888.
76. Christine de Pisan. Oeuvres poétiques. T. I. Paris, 1886. P. 77: «Мое тело, все его члены, и мои глаза больше не страдали от этого яркого сияющего света, который ослепил меня; сияние, которое я увидела, совершенно лишило меня зрения».
77. Christine de Pisаn. Op. cit. Т. I. Р. 86 (« ... мелодия и приятные звуки, гармония и красивая песня зазвучали от этих небесных движений, от вращения этих кругов, которые столь хорошо рассчитаны...»).
«И Данте, говоря о Флоренции, где он когда-то жил, сказал в виде насмешки, что он радуется и смеется, видя, как над землей и морем трепещут ее крылья, и даже в аду полным-полно ее граждан»); см. также: Le livre de la Mutacion de Fortune par Christine de Pisan, publié d’après les manuscrits par Suzanne Solente. Paris, 1959. T. II. P. 16.
79. Кунсон писал (Указ. соч. С. 9): «... большая часть из шести тысяч стихов “Chemin de long estude” напоминает скорее аллегории Жана де Мена и наивный педантизм эпохи, чем дантевскую поэзию».
80. Friederiсh W. -P. Op. cit. Р. 59.
81. См.: Wharey J. -B. A studi of the sources of Bunyan’s Allegories, with special reference to Deguileville’s Pilgrimage of man. Baltimore, 1904.
82. См.: Jоrga N. Philippe de Mezières. Paris, 1896. P. 485 sq.
étique du quinzième siècle. Paris, 1923.
84. Соunsоn А. Op. cit. Р. 13.
85. См.: Auvrау L. Op. cit. Р. 24, 28, 39 – 40.
é. T. II. Paris, 1875. P. 189 – 190.
87. Цит. по кн.: Hauvette Н. Études sur la Divine Comédie. P. 115 («Когда он был в Париже, ему попалась благородная книга о Розе, в которой Жан Клопинель де Мен, человек божественного разума, нарисовал подлинное изображение всего небесного и земного... и он решил переработать прекрасную книгу о Розе, следуя тому порядку, который использовал божественный поэт Вергилий в шестой книге так называемой Энеиды»).
«Страшный Суд, или Божественная Комедия» (Вильнев-лез-Авиньон). Теперь эту картину чаще называют «Коронованием Богоматери» и приписывают кисти Энгеррана Картона (ок. 1410 – ок. 1466). Сюжет картины заметно отличается от большинства произведений на ту же тему; это не Страшный Суд и не коронование девы Марии, а, скорее, дантовское противопоставление ада и чистилища раю. Именно эта непохожесть картины Картона на другие произведения на тот же сюжет и заставила некоторых ученых увидеть в ней живописную иллюстрацию к поэме Данте (см., напр.: Farinelli A. Op. cit. Т. I. Р. 209 – 210). Между прочим, глубокой ошибкой было бы приписывать это произведение кисти Жана Фуке – художника, тяготеющего к фламандской школе. Подробное описание картины Картона дал Проспер Мериме в «Заметках о путешествии по югу Франции» (см.: Мериме П. Собр. соч. Т. 4. М., 1963. С. 96 – 97). См. также: Сhâtеlеt А., Thuilliеr J. La peinture française. De Fouquet à Poussin. Genève, 1963. P. 65 – 71; Sterling Ch. Le couronnement de la Vièrge par Enguerrand Quarton. Paris, 1939.
89. См.: Farinelli A. Op. cit. Т. I. Р. 215 – 218; Auvray L. Op. cit. Р. 19, 24, 28, 39.
90. См.: Dеlisle L. Note sur un manuscrit des poésies de Pétrarque, rapporté d’Italie en 1494 par Charles VIII // Bibl. de l’Ecole de Chartes. T. LXI. Paris, 1900. P. 450 sq.
91. Цит. по кн.: Farinelli A. Op. cit. Р. 235 – 236 («Книга Жана Букасса, писанная от руки на пергаменте, снабженная иллюстрациями, выполненными золотом и лазурью, в переплете из малинового бархата с застежками, с гербами моего сеньора и моей госпожи... Книга Данте, писанная на пергаменте от руки, как по-итальянски, так и по-французски, в переплете из шелкового полотна, вытканного золотом, с двумя серебряными застежками и с гербом моего покойного господина; книга эта иллюстрирована»).
92. Morel С. Op. cit. Р. 1 – 191; Stengel E. Philologisches Kommentar zu der französischen Übertragung von Dantes Inferno. Paris, 1897; Camus J. La première version française de l’Enfer de Dante // Giornale Storico della Letteratura Italiana. T. XXX – VII. 1901. P. 70 – 93; Counson A. Op. cit. Р. 20; Farinelli A. Op. cit. Т. I. Р. 236 – 242; Friederich W. -P. Op. cit. Р. 61 – 62.
94. Типичный пример итальянизма.
95. Morеl С. Op. cit. Р. 165 – 166.
96. См: Golenistcheff-Koutouzoff Е. La première traduction des Triomphes de Pétrarque en France // Mélanges... Henri Hauvette. Paris, 1934. P. 107 – 112.
97. Friederich W. -P. Op. cit. P. 61.
«.. мэтр Жан де Мен, французский поэт, человек почитаемый и начитанный, первым возвеличил наш язык, так же, как поэт Данте – язык тосканский или флорентийский»).
99. Friederich W. -P. Op. cit. P. 65.
100. Morel С. Op. cit. P. 77.
101. Farinelli A. Op. cit. Т. I. P. 263 – 274; Fillon В. Recueil de notes sur les origines de l’Eglise réformée de Fontenay-le-Comte et sur ses pasteurs. Niort, 1888.
102. См.: Rabelais. Oeuvres completes. T. I. Paris, 1962. P. 240, 584.
104. См.: Hamоn A. Un grand rhetoriqueur poitevin J. Bouchet. Paris, 1901.
105. Farinelli A. Op. cit. Т. I. P. 266.
106. Friederich W. -P. Op. cit. P. 71.
é fl orentin à la cour de France. Paris, 1903.
– 114; Dorez L. Le manuscrit de Dante offert au roi Francois I en 1519 par Jacques Minut, President aux Parlements de Bordeaux et de Toulouse // Revue des Bibliothèques. Juillet – août 1903. P. 207 – 223.
109. Morel С. Op. cit. P. 589 – 603; Farinelli A. Op. cit. Т. I. P. 274 – 280.
110. Thomas A. Note sur François Bergaigne traducteur de Dante // Revue des Bibliothèques. 1892. P. 455.
111. Auvray L. Op. cit. P. 129 – 136.
112. Цит. по кн.: Morel С. Op. cit. P. 603 («принять этот маленький дар, простив его погрешности, если таковые в нем окажутся»).
ères poésies de Marguerite de Navarre. Paris, 1896. P. L V – L X I ; Paris G. Les dernières poésies de Marguerite de Navarre // Journal des Savants. 1896... P. 273 – 288, 356 – 368; Hauvette H. Études sur la Divine Comédie. P. 164 – 187; Farinelli A. Dante e Margherita di Navarra // Rivista d’Italia. 1902. P. 274 – 297; Counson A. Op. cit. P. 23 – 27; Farinelli A. Dante e la Francia. Vol. I. P. 317 – 356; Pellegrini C. La prima opera di Margherita di Navarra e la terza rima in Francia. Catania, 1920; Renaudet A. Marguerite de Navarre, à рrороs d’un ouvrage récent // Revue du Seizième Siècle. T. XVIII, 1931. P. 272 – 308; Clements R. Marguerite de Navarre and Dante // Italica. T. XVIII, 1941; Friederiсh W. -P. Op. cit. P. 68 – 71; Marguerite de Navarre. La Navire. Edition critique par R. Marichal. Paris, 1956. P. 39 – 43.
114. Франс А. Собр. соч. Т. 8. М., 1960. С. 306.
115. Pellegrini С. Op. cit. P. 18.
116. Цит. по кн.: Nouvelles lettres de la reine de Navarre adressées au roi Francois I / Ed. F. Genin. Paris, 1842. P. 122 – 123 («О, какой ошибкой было увенчивать главу этого Данте, описавшего нам свой печальный ад и свою старую любовь, заставившую его страдать!»).
117. Les dernières poésies de Marguerite de Navarre. P. LVI.
ères poésies de Marguerite de Navarre. P. LV.
119. Цит. по кн.: Hauvette Н. Études sur la Divine Comédie. P. 165.
Нет горше муки, чем воспоминанье
О днях былого счастья в дни страданья.
Об этом встарь у Данте я прочла.
120. Dorez L. Francois I et la «Commedia» // Mélanges publiés à l’occasion du 6-e centenaire de la mort de Dante. Paris, 1921. P. 120; Marguerite de Navarre. La Navire. P. 10.
121. Marguerite de Navarre. La Navire. P. 5.
122. Journal des Savants. 1896. P. 280.
123. Purg., VI, 77: Nave senza nocchiere in gran tempesta...
125. Marguerite de Navarre. La Navire. P. 237 («Корабль, далекий от надежной бухты, листок, дрожащий под напором ветра, душа, низринутая в горе, вырвись из оков твоего неразумного тела, взлети к надежде, отбрось свою былую тяжесть и, не смотря назад, вперед иди»).
126. Marguerite de Navarre. La Navire. P. 252, 258, 276, 298.
127. Нauvette Н. Études sur la Divine Comédie. P. 166.
128. Purg. I. 31 – 39.
ères poésies... P. 162 («... старик, убеленный сединой, но бодрый и веселый, с лицом приятным и живым, со смелым, серьезным, но милым выражением лица, идет неторопливо...»).
130. Eckhardt A. Marot et Dante. L’Enfer et l’lnferno // Revue du Seizième Siècle. T. XIII, 1926. P. 140 – 142.
131. Dоuen O. Clément Marot et le psautier huguenot. T. I. Paris, 1878. P. 62.
132. Farinelli A. Dante e la Francia. Vol. I. P. 387 – 392.
133. Ibid. P. 395 – 400.
– 480; Farinelli A. Dante e la Francia. Vol. I. P. 281 – 282.
135. Morel С. Op. cit. P. 218 – 219.
136. Friederich W. -P. Op. cit. P. 72.
137. Spingarn J. -E. A history of literary criticism in the Renaissance. N. -Y., 1899. P. 180.
138. Brunetière F. La Pléiade française // Revue des Deux Mondes. 1901. № 1. P. 166.
140. Соunson А. Op. cit. P. 32.
141. Farinelli A. Dante e la Francia. V. I. P. 408 – 411.
142. Villey P. Les sources italiennes de la Défense et illustration de la langue françoise de J. Du Bellay. Paris, 1908.
143. Внутренняя связь между «Защитой» и «О народной речи», как двух этапных произведений в развитии лингвистической мысли эпохи Возрождения, прослежена З. В. Гуковской в ее книге «Из истории лингвистических воззрений эпохи Возрождения». Л., 1940. С. 7 – 17.
çaise. T. II. Paris. 1924. P. 81 – 82.
étiques. T. III. Paris, 1914. P. 37 («Разве когда-нибудь смолкнет ваша слава, о Данте и Бембо? Кто заставит замолчать волынку неаполитанского пастуха?»).
146. Rоnsard P. de. Oeuvres complètes. T. II. Paris, 1950. P. 650.
147. Du Веllау J. Oeuvres poétiques. T. IV. Paris, 1934. P. 205 («Я забыл искусство петраркизировать. Я хочу открыто говорить о своей любви, не вознося вас выше небес и не рядясь в чужие наряды»).
148. Weber Н. La Création poétique аu XVI siècle en France. Paris, 1956. P. 466.
150. Par. I. 46 – 54.
151. См.: Rоnsard P. de. Op. cit. Т. II. P. 566.
152. См.: Lenient Ch. La satire en France, ou la littérature militante au XVI siècle. T. II. Paris, 1877. P. 39; Соunson А. Op. cit. P. 39 – 40; Farinelli A. Dante e la Francia. Vol. I. P. 535 – 545.
153. Соunson А. Op. cit. P. 39.
’Aubigné. Les Tragique’s / Ed. A. Garnier et J. Plattard. T. I V. Paris, 1933. P. 182... («Но разве не думаете вы о конце своих страданий? Луч надежды никогда не сверкнет в аду»).
155. Wеbеr Н. Op. cit. P. 606.
156. См.: Ibid. P. 706.
157. Sauerwein Н. -А. Agrippa d’Aubigné’s «Les Tragiques». A study in structure and poetic method. Baltimore, 1953. P. 139, 147.
158. Wеbеr Н. Op. cit. P. 694 – 697.
’Aubigné. Les Tragiques. T. IV. P. 197.
160. Friederiсh W. -P. Op. cit. P. 80.
161. Сharbоnnier P. La poésie française et les guerres de religions. Paris, 1919.
162. Les vies des plus celebres et anciens poetes provensaux qui ont fl oury du temps des contes de Provence, recueillies des oeuvres de divers auteurs qui les ont escrites en langue provenzale et depuis mises en françoys par Jean de Nostredame. Lyon, 1575. P. 105.
163. Монтень M. Опыты. Кн. II. M.; Л., 1958. С. 150.
– 95.
165. Calderini de Marсhi R. Jacopo Corbinelli et les érudites français d’après la correspondence inédite Corbinelli – Pinelli. Milano, 1914.
Études rabelaisiennes. I. 1903. P. 157 sqq.
167. Maugain G. Les prétendues relations du Tasse avec Ronsard // Revue de Littérature comparée. 1924. № 4. P. 429 – 442.
168. Соunson А. Op. cit. P. 37.
«... Первый тосканец (которого можно назвать отцом его народного языка), любя свою родину, не будучи неблагодарным, начал писать и наметил ту дорогу, по которой затем пошли другие и выработали твердые правила, распространившие по всей Италии этот прекрасный народный говор».
170. Этьен Пакье, напр., писал (Recherches. VI. 1): «... combien Dante Poète Italien fut ignorant, quand au livre par luy intitulé le Purgatoire, il dit que nostre Hugues Capet avoit esté fi ls d’un Boucher».
171. Соunson А. Op. cit. P. 44...
172. См.: Соunson А. Op. cit. P. 35; Farinelli A. Dante e la Francia. Vol. I. P. 486 – 490; Rоnzy P. Bibliographie critique des oeuvres imprimées et manuscrites de Papire Masson. Paris, 1924. P. 35 – 38; Idem. Masson, biographe de Dante, de Pétrarque et de Boccace // Annales de l’Université de Grenoble. 1924. P. 41 – 77; Idem
. Un humaniste italianisant Papire Masson. Paris, 1924.
174. Papirii Massoni Annalium libri quatuor, quibus res gestae Francorum explicantur. Parisiis, 1577.
175. Ronzy P. Un humaniste italianisant... P. 258.
176. Petri Ronsardi Vindocinensis nobilis Poetae Elogium.
177. Papirii Massoni libri sex de episcopis Urbis qui Romanam ecclesiam rexerunt rebusque gestis eorum. Parisiis, 1586.
élanges de critique et d’érudition françaises, publiés a l’occasion du sixième centenaire de la mort du poète. Paris, 1921. P. 125 – 135.
179. Цит. по кн.: Ronzy P. Un humaniste italianisant... P. 420.
180. Ibid. P. 370...
181. Vitae Trium Hetruriae procerum Dantis, Petrarchae, Boccacii. Papirii Messoni opera. Parisiis, 1587.
182. Однако, как полагает П. Ронзи (Un humaniste italianisant... P. 467), Массон не был знаком с «Жизнью Данте» Боккаччо.
ère, Les La Boderie. Etude sur une famille normande. Paris, 1857.
184. Цит. по кн.: Farinelli A. Dante e la Francia. Vol. I. P. 527.
185. Nolhac P. de. Un traducteur de Dante au temps de la Pléiade: Guy Le Fèvre de La Boderie // Bulletin du sixième centenaire de la mort de Dante. Paris, 1921.
187. Farinelli A. Op. cit. Vol. I. P. 549.
édie de Dante de l’Enfer, du Purgatoire et du Paradis, mise en rime françoise et commentée par Balthazard Grangier. Paris, 1596 – 1597. 3 vol.
189. La Comédie de Dante... T. I. Paris, 1596. P. 420...
190. См. в кн.: Петрарка Ф. Книга песен. М., 1963. С. 15.