Н. А. Ганина
ВАЛЬКИРИЯ: К ГЕНЕЗИСУ МИФА И СПЕЦИФИКЕ ДРЕВНЕГЕРМАНСКИХ АРЕАЛЬНЫХ ТРАДИЦИЙ
Яркая внутренняя форма ди. valkyrja, да wælkyrge (ср. гот., бург, wal- как первый компонент двучленных имен собственных, ди. val, да. wæl, двн. wal ‘павшие’, ‘поле брани’, гот. kiusan, ди. kjósa, да. сёоsan, двн. kiusan ‘выбирать, испытывать’), равно как и обилие надежных и показательных параллелей о/г *wal- в индоевропейских языках (ср. хетт. uellu ‘луг’, ‘пастбище мертвых’, тох. A wäl- ‘умирать’, walu ‘мертвый’, wlalune ‘смерть’, лув. u(ua)lant ‘мертвый’, греч. ’Hλυοιος λειμϖν , гомер. ’Hλυοιοζ πεδιον ‘Елисейские поля’, ‘поля мертвых’ [Puhvel 1969], валл. gweli, корн, goly ‘рана’, лит. vèle ‘душа умершего’, vèles ‘души умерших’, Veliuonà ‘бог мертвых’, лтш. velu laiks ‘дни и обряд поминовения мертвых’, ‘пора велей’, др. -рус. Велесъ ‘скотий бог’, ‘бог нижнего мира’ [Рокоту 1959; Иванов, Топоров 1974; Гамкрелидзе, Иванов 1984, 824]) создают иллюзию избыточности вопроса о генезисе этого мифологического персонажа. Тем не менее в концептуальном плане определение круга этимологических соответствий представляет собою скорее постановку, нежели решение проблемы. Следующий необходимый этап анализа — поиск образных корреляций внутри этого круга. И здесь обращение к индоевропейской ретроспективе важно как само по себе, так и в качестве одного из критериев интерпретации известных нам древнегерманских данных. Такие проблемы, как прослеживание внегерманских параллелей, архаических и «новейших» коннотаций образа валькирии, вопрос о первичности collectivum или unicum и соотнесении с другими древнегерманскими мифологическими персонажами по принципу подчинения или равноправности, могут быть разрешены лишь при учете мифопоэтического контекста архаических индоевропейских традиций.
Как отмечает В. Н. Топоров, к и. -е. основе *wal«нижний мир», «царство мертвых», «подземный луг-пастбище», восходят обозначения мифологических персонажей, интерпретируемых в контексте «основного» мифа как «противник Громовержца»: ср. др. -инд. Varuna, Vrtra, Vala, лит. Vels, Vielona, velnias, лтш. velns, слав. Velesъ/Volosъ, др. -исл. Vоlundr, свн. Wieland, Wielant [Топоров 1986, 49]. Исследователь подчеркивает, что в рамках латышской (и шире — балтийской) традиции засвидетельствовано «расщепление единого исходного имени с корнем *Vel- на два имени специализированных мифологических персонажей, противопоставленных по роду», причем с каждым из имен соотносился свой фрагмент «основного» мифа: *Veln-, м. р. — ссора и поединок с Громовержцем, *Vel-, ж. р.— место наказания противника Громовержца, ставшее соответственно царством мертвых. Весьма примечательно, что в латышской мифопоэтической традиции (дайны) персонаж, обозначаемый посредством основы *Val-, выступает как женщина — Velu mãte ‘мать велей’, ‘мертвых мать’. По мнению Топорова, этот образ реализует известную тенденцию к параллельному удвоению персонажей «основного» мифа: ср. лит. ünas, лтш. Pёrkons, др. -рус. Перунъ, др. -инд. parjanya- и др. -лит. perkünija ‘молния’ (*Perkunija как персонифици рованная гроза), др. -рус. Перынь (название «Перунова» урочища в Новгороде), ди. Fjоrgyn и др., а для «противника Громовержца»— др. -инд. Varuna, др. -рус. Волосъ — др. -инд. Varunãni ‘жена Варуны’, др. -рус. ‘созвездие Плеяд’; ср. также макед. Вела как засвидетельствованное в песенном фольклоре имя мифологического персонажа (само)вилы [Топоров 1986, 51; о Velu mãte см. также [Пумпур 1985, 94-95, 252].
Значение образа Velu mãte для уяснения генезиса образа валькирии и интерпретации германских данных исключительно велико. В латышской традиции отсутствует такое обозначение, как * Velu tëvs ‘отец велей’, ‘мертвых отец’; можно предполагать лишь пару *Velu mãte (по реконструкции Топорова, < *Vela) & Velns ‘противник Громовержца’, ‘хозяин локуса смерти и мертвых’ > ‘черт’ (хотя veins в фольклоре зачастую не столь злобен и вредоносен, как другой злой дух— jods; см. [Пумпур 1985, 236]). Справедливо указание на широкое распространение классифицирующего элемента mate в латышской мифологии [Топоров 1986, 52], ср. Zemes mãte, Кãра mate, Vëju mãte, Jüras mãte. Однако нельзя оставить без внимания тот факт, что в древнегерманской традиции засвидетельствовано заполняющее лакуну обозначение ‘отца мертвых’ — древнеисландское имя Одина Valfoðr (Háv. 1, Grm 48) < о/г *ðar. Это лексема, структурно (а по первому компоненту и этимологически) соответствующая лтш. Velu mãte
Таким образом, есть основания постулировать индоевропейскую модель *wal- & *pә1ter/mãter, континуанты которой представлены в балтийском («матриархальный инвариант») и германском ареалах («патриархальный инвариант»). При наличии лтш. Velns/Velu mãte нет оснований отрицать изначальную и естественную парность персонажей, однако следует отдавать себе отчет в том, что значение того или иного из этих персонажей в традиции определялось матриархальной или патриархальной ориентацией таковой, и в разных обстоятельствах на первый план могли выступать то «мать мертвых», то «отец мертвых» (ср. ниже о древнескандинавской традиции). Примечательно, что при всей широте как этимологических параллелей первого компонента композита, так и концептуальных соответствий образа, изоглосса реконструируется только для балто-германского ареала. Что касается кельтского, необходимо отметить, что др. -валл. --wal-atr, валл. (g)wal-adr, др. -брет. -wual-art ‘глава, правитель’ (‘chef, regulateur, ordonnateur’), привлекаемое Ж. Лотом и отмеченное у В. Лемана в качестве параллели ди. Valfoðr [Loth 1894; Lehmann 1986, 101], представляют собою суффиксальные производные от и. -е. *wel- ‘власть’ (на орудийный суффикс *-t«le suffixe des noms d’agent», указывает сам Ж. Лот [Loth 1894, 224]) и не могут быть рассматриваемы как кельтские континуанты и. -е. *wal- & *pә1ter.
Соотнося лтш. Velu mãte и ди. Valfoðr, можно заключить, что предполагаемая В. Н. Топоровым «вторичность» обозначения Velu mãte ‘мать мертвых’ по сравнению с реконструируемым исходным *Vela ‘жена Громовержца; богиня смерти; ее локус и подданные’ сама оказывается соотнесенной с глубокой архаикой, и здесь было бы уместнее говорить не столько о «поздней переделке» исходного *Vela, сколько о статусе одного из вариантов наименования (исследователь предлагает обе характеристики соотношения *Vela — Velu mãte— ср. [Топоров 1986,52]). Можно предположить, что разные варианты обозначений повелителей мертвых связаны с разными аспектами мифоритуальной сферы и тем самым прагматики подразумеваемого ритуального текста. Персонаж, выступающий в космогоническом мифе как *Vela ж. р. (Veln- м. р.), в текстах погребального обряда, ориентированных на социум и соотнесенных с его структурой, мог именоваться как *Vel- & mãter (pә1ter).
Реликты представлений о паре мифологических персонажей *Val-& mãter I *Val- & ә1ter могут быть прослежены в древнескандинавской традиции, в данном случае, несомненно, коррелирующей с общегерманской (о проблематике соотнесения традиций см. [Стеблин-Каменский 1970,199]). В «Старшей Эдде» содержится известное, но не получившее должного осмысления в индоевропейской ретроспективе свидетельство о парных персонажах типа «повелители умерших», а именно контекст «Речей Гримнира» (Grm 14): Folkvangr er inn niundi, enn þar Freya ræðr // sessa kostom i sal; // halfan val hon kyss hverjan dag, // enn halfan Oðinn á «Фолькванг — девятый, // где Фрейя правит // сидений выбором в зале; // половину нави (павших) она избирает каждый день, // половиной Один владеет» (пер. Н. Г.). Обозначение *Valmõðir в эддических текстах не представлено. В приведенном контексте для характеристики повелительницы мертвых использованы производные от основ *wal- & *keus-/kuz-: ср. sessa kоstom, val [hon] kyss. В таком случае изначально о/г *wala-kuzjõn не что иное, как эпитет основного женского мифологического персонажа, передающий представление об одной из его функций. Статус эпитета для производного от указанных основ подтверждается не только характерной описательно-эвфемистической семантикой композита, но и бытованием да. wælceasig (Exod 164), выступающего в качестве эпитета ворона (ср. [de Vries 1937, 177]).
То, что в древнескандинавской традиции эпитет valkyrja изначально был закреплен именно за Фрейей, подтверждает древнеанглийская глосса gydene, wælcyrge = [Bosworth, Toller 1976, 740] (о связи ди. Folkvangr и гот. waggs к греч. παραδεισος ‘рай’ и понятийном комплексе, связанном с континуантами и. -е. *wel- и *wen-, см. [Ганина 2001]). В синхронии эддических текстов Фрейя — не жена Одина, однако есть основания рассматривать образы Фрейи и Фригг как концептуальные дублеты, ср. сообщение Снорри о том, что Фрейю почитают наравне с Фригг [МЭ 1970,53], одинаковые обвинения Фригг и Фрейи в распутстве (Ls 26, 30; ср. также упоминание о супружеской неверности Фригг у Саксона Грамматика [de Vries 1937, 188]), указание на то, что Фригг приветствует павших в своих палатах (еn Frigg um grét í Fensolum //I vá Valhallar (Vsp 33), и наконец, даже тот факт, что ожерелье Брисингов считается собственностью Фрейи или Фригг. Я. де Фрис закономерно делает вывод об идентичности Фригг и Фрейи (разумеется, вне «ванических» коннотаций последней) [de Vries 1937, 326].
Итак, для древнескандинавской традиции актуально обозначение четы повелителей мертвых как Valfoðr (= Óðinn) & Valkyrja (= Freya/Frigg). В данном случае сама частичная парность композитов, объединенных лишь первым компонентом, может свидетельствовать о «перераспределении власти». Однако нельзя упускать из виду, что o/r *wala-kuzjõn (ж. р.) способно иметь лексему-коррелят *wala-kuzjan (м. р.) согласно модели образования существительных от глагольных основ с суффиксом nomina agentis jõn- или -janwala-kuz- отнюдь не исключает парности персонажей. В связи с этим следует указать на весьма примечательный эддический композит — имя Одина Valþognir при Valþogn (в синхронии — имя одной из валькирий). Основа þogn возводится исследователями к о/г *þagino-, производному от слабого глагола *þagjan(ari) ‘поглощать, уничтожать’ — ср. да. ofþecgan. Производящей основой является о/г *þeg(j)- — ср. ди. þiggja (снгл.) ‘брать, принимать’, да. þicgan ‘принимать’, дс. ‘принимать’, ‘умолять’, двн. dicken, diggen ‘просить’, нисл. þiggja, фарер. tiggja, ннорв., ншв., ндат. tigge ‘побираться’. Данная основа сопоставляется с др. -ирл. ateoch (< *ad-teko) ‘прошу’, techtaim ‘имею’, лит. tenkù, tèkti ‘простираться, достигать’ [de Vries 1962,610]. Парные наименования Valþognir/Valþogn < *þagin- ‘мертвых поглощающий/-ая, принимающий/-ая’ расширяют поле обозначений пары повелителей мертвых, уточняя сведения о модели их наименования: *wal+ (‘мать/отец’), *wal+ (‘выбирать, испытывать), *wal+ (‘принимать’). К тому же ряду обозначений должны быть отнесены такие наименования Фрейи и Фригг, как ди. Valfreya, фар. Valvftygv(ср. [Grimm 1968,1, 348]).
Рассмотренные данные позволяют сделать вывод, что композит valkyija не является неким уникальным семантическим образованием, но представляет собой одну из единиц некогда обширной и способной кпополнению лексико-семантической группы — обозначений пары повелителей мертвых1.
Что касается внутренней формы наименования *wala-kuzjõn-, то семантика первого компонента композита подробно охарактеризована исследователями (по ареальным коннотациям ди. val-, да. wæl- см. [Гамкрелидзе, Иванов 1984, 824; Топоров 1986; Смирницкая 1994, 406]), тогда как семантический объем основы *keus-/*kuz- в применении к обозначению женского мифологического персонажа во многом остается невыясненным. Существенно подчеркнуть, что одной из основных линий развития семантики данной основы является значение ‘отбирать, испытывать’: ср. гот. kiusan* (снгл. 2) (Гал. 6, 4; 2 Кор. 8, 8), (Рим. 12, 2) при греч. δοκιμαζειν ‘испытывать’, kausjan (слгл. 1) при γευεσθαι‘испытывать’ (Лк. 14, 19), kustus* (м. р. -и) (2 Кор. 2, 9), gakusts* (ж. р. -г) при δοκιμη ‘испытание’. Дс., двн. coron, gikoron имеют значения ‘испытывать’, ‘пробовать’, а ди. kor и да. gecor— ‘выбор’, ‘решение, определение’ [Lehmann 1986, 219]. Как указывают исследователи, континуанты и. -е. *gews-/*gus- ‘пробовать’, ‘наслаждаться’ (ср. др. -инд. jusáte, jósati ‘наслаждаться’, jósas ‘удовольствие’, авест. zaoš- ‘быть довольным’, греч. γευομαι лат. gusto ‘пробовать’) развивают значения ‘испытывать’, ‘отбирать’ лишь в кельтских и германских языках: ср. др. -ирл. togu ‘выбирать’, dorõigu ‘избранный’, Oen-gus, Fer-gus (*<gustu- 'выбор'), причем такое развитие семантики в германском позволяет предполагать влияние кельтского [Porzig 1954, 122-123]. Не случайно *keus- в женском теониме появляется именно в кельто-германском ареале: ср. Vagdaverkustis и Vergustae жертвоприношение, и принадлежит ритуальной сфере [Потебня 1865, 166, прим. 148]. Роль валькирии в инициации — испытании, избрании, посвящении героя (ср. особ. «Песнь о Хельги Сыне Хьёрварда», проза) — детально проанализирована в трудах О. Хёфлера [Нöflег 1992]; следует, однако, подчеркнуть, что внутренняя форма слова valkyrja предполагает уже не прижизненную, а посмертную инициацию— посвящение в смерть, аналогичное посвящению в жизнь. Мотив поднесения валькирией или валькириями ритуального питья (ср. «Речи Гримрира» (Grm 36) и датируемые IX-X вв. изображения женских фигур с рогом для питья — камень из Ченгвиде (Алскуг, Готланд), серебряная фигурка из Эланда) передает ритуальную схему этой посмертной инициации— встречи героя хозяйкой иного мира, в последовательно «одинической» системе координат подчиненной Valfoðr—Одину.
«вторая функция—нужды и мораль войны— глубоко проникла в первую, верховную» [Дюмезиль 1986, 137]), германские континуанты и. -е. wel- ‘иной/нижний мир’ соотносятся с понятийной сферой войны. Обозначение эпитетом *wala-kuzjon- повелительницы, госпожи мертвых (ср. ди. ValfreyaValfrygv), эквивалентной лит. Velu mãte, следствие того же концептуального перелома.
— множество, членимое лишь посредством указания имен (ср. [Стеблин-Каменский 1978, 157]). Валькирия, являющаяся действующим лицом эпического предания (ср. HHI, HHv) выступает как член названного (HH I, 15-17) или подразумеваемого множества valkytjor, а не как уникальная Valkyrja (хотя, возможно, и мыслится как проекция таковой). Наличие таких славянских мифологических персонажей, как и Вела/влашичи [Топоров 1986], снимает в данном случае вопрос о первичности unicum или collectivum: архаическое мышление допускает подобное равноправие уникальности и множественности (более того, славянские данные свидетельствуют и о возможности соответствующего множества мужских персонажей).
Однако для отраженного в текстах «Эдды» этапа традиции и для слова valkyrja в его традиционном употреблении следует констатировать своего рода «вторичную уникализацию» мифологического персонажа. Хотя есть определенные основания считать *wala-kuzjõn gyðja ‘жрица’, ‘богиня’, особ, в контекстах Ynglingasaga IV, VII, а также приведенную выше древнеанглийскую глоссу «gydene, wælcyrge»), чьей функцией является посмертная инициация павших, общегерманским мифологическим персонажем, далеко не по всем ареалам имеются равно обширные и репрезентативные лексические и текстовые данные. Так, для восточногерманского можно лишь констатировать употребление основы *wal- в именах собственных: ср. остгот. WalamirWallimeriz при двн. Walamar ‘павшими славный’, остгот при двн. Walarad ‘павших совет’, остгот. Walaravans Valraffn, да. Waelhraefn, др. , двн. Walahramm ‘павших ворон’. Поэтому о/г *wala-kuzjõn — скандина- во-ингвеонскую) изоглоссу. В древневерхненемецкой традиции можно проследить реликты, а иногда и существенные черты «валькирического» мифа, однако лексема-соответствие ди. valkyrja в текстах отсутствует.
Нет сомнений в том, что в поэтическом и концептуальном поле эддиче- ской традиции внутренняя форма лексем valkyrja / valkyrjo«Gylfaginning» по отношению к валькириям выражение kjósa feigð ‘избирать обреченных смерти’. И напротив, при разрыве традиции, вне соответствующего поэтического и образно-понятийного контекста внутренняя форма обозначения мифологического персонажа затемняется: ср. древнеанглийскую глоссу walcrigge = Herinis «Старшей» и «Младшей Эдде» — имена собственные — обозначения битвы и ее реалий (Vsp 30, Grm 36), соотнесение с лексикой предметной сферы войны (skjoldr ‘щит’, geirr ‘копье’, hjalm‘шлем’— Vsp 30, HHI 15-17), эпитетами типа hvitr ‘белый, блестящий’, bjartr ‘яркий, блестящий’, глаголами riða ‘мчаться’, ‘скакать верхом’ (gorvar at riða «готовые мчаться» — Vsp 30; riða lopt oc Iog «носиться по воздуху и морю» — HHv, проза; ср. также ða vit nu sculom... «помчимся мы теперь...» в «Hakonarmál» в продолжение эддической традиции), ráða ‘решать, судить’ (ráða vigum «решать в битве», ráða sigri «судить победу»— «Gylfaginning») и bега ‘подносить’ (bera horn / ol «подносить рог/пиво» — Grm 36) — сами по себе вполне наглядны; определенные трудности для интерпретации создает лишь проблема соотнесения валькирий и норн, могущая быть названной «проблемой Скульд» (по контексту Vsp 30 и комментарию Grm 36 в «Gylfaginning»)— ср. [de Vries 1937, 385]. Между тем образ валькирии в западногерманской традиции, затмеваемый для нас эддической, имеет, при фактически идентичных, но не объединенных в рамках одного текста лексических константах, вполне специфическую образно-понятийную характеристику, которая и должна быть раскрыта ниже.
Да. wælcyri(g)e (uualcyrge и др.) засвидетельствовано прежде всего в глоссах, где эта лексема употребляется для передачи представлений о различных персонажах античной мифологии. Помимо приведенных выше глосс gydene, ælcyrge = Ueneris и walcrigge = Herinis, следует указать на такие примеры, как = Tisifone, Eurynis [sic], wælcyrge = Bellona, wælcyrige = Allecto, wælcyrie = Tisiphonahae bestie oculos habent Gorgoneos «y тех зверей очи Горгоны» посредством да. pã dëõr habbað wælkyrian ëãgan [Bosworth, Toller 1976, 1153]. Можно видеть, что семантический объем да. ælcyri(g)e допускает сопоставление этого персонажа не только с воплощением войны — Беллоной или приравненной к Фрейе Венерой, но и с такими существами, как Эриния, фурии (Алекто, Тизифона) и даже Горгона Медуза. Разумеется, глоссатор был христианином, но в данном случае он, в отличие от Вульфстана, упоминающего wælcyrie в ряду негативно оцениваемых персонажей [Wulfst. 298, 18; 165, 34], вряд ли видел свою задачу в «развенчании валькирий», так как глоссирование предполагает пояснение посредством очевидной аналогии. Закономерно возникает вопрос о том, насколько такое представление о wælcyri(g)e соответствует западногерманской языческой традиции.
Упоминаемые в древнеанглийском заговоре «От внезапного колотья» ïf «могучие жены» — без сомнения, валькирии, так как эвфемистически обозначенные персонажи заговора характеризуются посредством лексических констант «(мета)текста валькирий» (см. выше): hlüde wæran hy, lã, hlüde, þã hy ofer þone hlœw rïdan, / wæran anmõde, þã hy ofer land rïdan /<...> / Stõd under linde, under lëohtum scylde, / þær hy mihtigan wïf hyra mægen beræddon / and hy gyllende gãras sændon /<...>/ «громкими были они, ох, громкими, когда они скакали через холм, / были яростными, когда они по земле скакали/<...>/ Стоял под липовым щитом2, под светлым щитом, / где могучие жены испытывали свою силу/ и посылали звенящие копья» (Ms. Harley 585) [Топорова 1996, 149-150]. Эти «гневные жены», откровенно враждебные человеку, вполне могут быть сравнены с фуриями и т. п. Как отмечает Т. В. Топорова, в заговорах «нейтральному „человеку, мужчине“ противостоит отрицательно маркированная „женщина“— могучая, воинственная валькирия или колдунья» [Топорова 1996, 86].
«Заговоре девяти трав» также содержит упоминание неких «мчащихся жен»: ond þu, wegbrœde, wyrta mõdor, / ëãstan openo, innan mihtigu, I ofer þe crœtu curran, ofer pe cwene rëodan, / ofer þe bryde bryodedun, ofer þe fearras fnœrdon. / Eallum þu þon wiðstõde and wiðstunedest «и ты, щавель, мать трав, / с востока открытый, внутренне могучий, / через тебя телеги громыхали, через тебя жены скакали, / над тобой девы причитали, / над тобой быки фыркали. / Всем ты [тогда. — НГ.] противостояла и всех поразила» (Ms. Harley 585) [Топорова 1996, 143-144]. Помимо значимого глагола reodan, следует отметить также представление о противостоянии-борьбе-испытании (щавель переезжают, топчут, оплакивают), являющемся условием приобретения особых свойств, — т. е. фактически об инициации. Показательно и словосочетание ëastan орепо ‘на восток / к востоку / с востока открытый’ — ср. упоминание в «Речах Сигрдривы» рун исцеления, наносимых на восточную сторону березы или иного дерева (Sd 11). Сопоставление указанных контекстов позволяет восстановить связь «валькирии — магические действия (нанесение рун или проезд-переступание) — растение, обращенное на восток» и пронаблюдать разные воплощения одного образно-поня- тийного комплекса в метатексте древнегерманской традиции.
— «idisi» Первого Мерзебургского заговора (ср. [Топорова 1996, 127-128] — налагание уз, оков, пут (figura etymologica «hapt heptidun» — ср. ди. hopt ‘оковы’ как одно из обозначений сверхъестественных сил, «clubodun cuoniouuidi», «haptbandun» — ср. ди. bond ‘узы’ в употреблении, аналогичном hopt) и тем самым ослабление (вражеского) войска, поворот его вспять («heri lezidun») сопоставимы с эддическим именем валькирии Herfjotur‘nym войска’; подробно тема Herfjotur как мифологического имени и персонажа рассмотрена Р. Ониансом [Onians 1954, 353-362; Онианс 1999, 343-347]. Важно отметить еще одну характеристику «idisi»: магические действия (решение исхода сражения, судьбы войска) они совершают сидя (sâzu‘сели’). Двн. sizzan, да. sittan употребляется в древнегерманских заговорах, во-первых, по отношению к существу, совершающему магические действия (ср. œt smið, slõh seax lytel..., syx smiðas sœtan, wœlspera worhtan «сидел кузнец, ковал клинок [букв, ‘ножичек’.— НГ.]..., шесть кузнецов сидели, ковали боевые [гибельные. — Н. Г.] стрелы» в «Заговоре от внезапного колотья» [Топорова 1996, 149-150] и, во-вторых, по отношению к пчелам: ср. двн. sizi, sizi, bîna «сиди, сиди, пчела» («Лорш- ское заклинание пчел») и да. Sitte ge, sigewïf sigaþ to eorpan! / Næfre ge wilde to wuda flëogan «садитесь, жены победы, опускайтесь на землю! / Никогда вы, дикие, не летите в лес» [Топорова 1996, 134, 155]. «Sigewïf» в последнем примере не обозначает валькирий (интерпретация, справедливо отклоняемая Т. В. Топоровой [Топорова 1996, 156, сн. 90]), но тем не менее соединяет рой пчел и collectivum («рой») валькирий.
Примечательным образом западногерманский вариант «метатекста валькирий» сохранен в «Песни о Нибелунгах». Рассмотрим контексты, описывающие Брюнхильду. Первое упоминание ее в «Песни»: was... gesezzen über sê «правила (букв, сидела) за морем» (326)3. Глагол sitze‘править, иметь резиденцию’ (ср. др. -рус. сидети, сести о князьях) вполне оправдан по отношению к королеве (küneginne), однако этот глагол не открывает повествования о бургундских королях (ср. ze Wormze bî dem Rîne si wonden mit ir kraft «в Вормсе на Рейне правили они» (букв, «жили со своей силой [дружиной]» — 6)) Зигмунде, Шильбунге и Нибелунге и даже Этцеле. Представляется, что глагол «sitzen» в применении к «могучей жене» («весьма велика была ее сила» — 326), бросающей копье (si schoz mit snellen degenen... den schaft «она метала с отважными воинами... копье» — 326), приобретает коннотации, подобные отмеченным выше для заговоров («сидение» — ритуально/магически значимое положение). Разумеется, упоминание моря («заморья») характеризует Брюнхильду как существо иного мира (ср. [Гуревич 1978]), однако необходимо подчеркнуть, что в данном случае владычица, «сидящая» за/над морем, сопоставима даже не столько с валькириями, мчащимися lopt ос Iog «по воздуху и морю», сколько с архаической Velu mãte — владычицей иного мира, также связанной с «заморьем». Проведение аллитерации (gesezzen über sê, schoz... den schaft)4 также свидетельствует об укоренности этой характеристики «могучей владычицы иного мира» в эпической традиции.
in snêwîzer wæte «в белоснежной одежде» (392)); ср. далее in sabenwîzem hemede «в белой сорочке тонкого полотна» (632), а перед состязанием с Гунтером облачается в броню червонного золота (ünie rôtes goldes) (428). Богатырская сила Брюнхильды постоянно подчеркивается посредством указания на огромные размеры ее щита (der schilt... von drîer spannen dicke «щит... в три ладони толщиной» (437 и след.)), копья (swœre unde grôz... einen gêr vil scharpfen..., starc und ungefüege, michel unde breit «тяжелое и большое... копье весьма острое..., крепкое и грубое5, огромное и широкое» (441 и след.)), камня для метания (einen swœren stein, / grôz und ungefüege... «тяжелый камень, огромный и грубый/непомерный» (449)); огромные камни бросают великанши-валькирии Фенья и Менья (Grt). В применении к рассматриваемой теме весьма важен контекст строф 456-461 (состязание в метании копья): «великолепная дева» (diu herlîche mei— 456) бросает копье в Гунтера так, что удар высекает искры из его кольчуги, а у Зигфрида, защищающего друга, из уст выступает кровь. Зигфрид совершает ответный бросок, повернув копье древком к Брюнхильде (er kert des gêres snîde hindern rücke sîn — 459). Можно видеть, что в эпизоде метания копья воспроизведена модель, аналогичная представленной в заговоре «От внезапного колотья»: «могучая жена» бросает в «человека/мужчину» копье и наносит ему рану, человек же совершает ответный бросок, повернув копье древком к врагу (магическое переворачивание предмета). Последний автор удачно объясняет действия Зигфрида соображениями вежества: er dâhte: «ich wil niht schiezen daz schœne magedîn» «он подумал: „Я не раню прекрасную девицу“» (459), однако не подлежит сомнению, что исконная мотивировка такого броска была иной.
«Песни о Нибелунгах» совпадает с ролью Дриды (Drida, Quendrida < да. Þryd, cwen[e] Þryd; ср. ди. Þrùðr ‘сила’ как имя валькирии) в «Vita Offae secundi» (см. [Grimm 1968, I, 351]. Красавицу Дриду, приговоренную во Франции за злодеяния к смерти, сажают в челн и пускают в открытое море; волны прибивают челн к берегам Мерсии, где Дриду находит король Оффа. Их брак влечет за собою трагические события. В «Песни о Нибелунгах» ссору королев начинает Кримхильда (к анализу коллизии см. [Ганина 2000]), однако роковыми оказываются именно неразрешенные сомнения Брюнхильды (nu gedâht ouch alle zîte daz Guntheres wîp «вот и думала все время жена Гунтера»— 724). Эпизод спора открывается описанием могущественных королев, сидящих вместе, взирающих на турнир и думающих о двух достохвальных витязях (ô gesâzen die küneginne rîch, / sie gedâhten zweier recken, die wâren lobelîch — 815), где в применении к Брюнхильде вновь появляется значимый глагол «sitzen». Вне куртуазного флера перед нами все те же «idisi», определяющие судьбу воинов и исход сражения, и не случайно слова Кримхильды над убитым Зигфридом ez hât gerâten Prünhilt, daz ez hât Hagene getân «это Брюнхильда посоветовала/судила, чтобы это сделал Хаген» (1010) содержат глагол «валькирического метатекста» — râten ráða).
Рассмотренный материал позволяет сделать вывод, что образ валькирии в западногерманской традиции отличается глубоко архаическими чертами, отступившими или элиминированными в текстах «Эдды». Представляется, что для западногерманского ареала более актуальна связь валькирии (могучего, ужасного, непомерного, иноположенного / враждебного миру людей / человеку агенса) со смертью, нежели с положительно осознаваемым и желанным избранием-испытанием героя. По всей очевидности, западногерманский и скандинавский вапькирический миф соотносятся как архаика и классика языческой традиции. Распределение ареальных коннотаций образа валькирии полностью согласуется с различиями в семантике ди. val- и да. wæl«Древнеисландский эпитет val- запечатлевает смерть в ее возвышенном, героическом аспекте, в то время как древнеанглийский эпитет wæl-, принадлежащий другой культуре6, скорее означает ‘пагубный, жуткий’» [Смирницкая 1994, 406]. Но значит ли это, что до принятия англосаксами христианства субстантивный эпитет wæ val- в контексте эддической (одинической) традиции? Отмеченные выше черты западногерманского образа валькирии свидетельствуют о глубокой укорененности «гибельных» коннотаций да. wæl-, причем в координатах языческой архаики такие определения, как «гибельный», «ужасный», могут не иметь естественных для нас негативных коннотаций (логическим завершением этой «вненегативности» является семантическая нагруженность субстантивного эпитета val- в эддических текстах). И, наконец, есть все основания полагать, что архаичностью западногерманского образа валькирии объясняется также отсутствие романтических, возвышенных черт у Брюнхильды «Песни о Нибелунгах» в отличие от героической (но не менее «гибельной») Брюнхильд «Эдды» и «Саги о Вёльсунгах».
Источники
МЭ—Младшая Эдда / Изд. подг. О. А. Смирницкая, М. И. Стеблин-Каменский.
Л„ 1970. (Репр.: М., 1994.)
Пумпур 1985 —. Лачплесис. Л., 1985.
Старшая Эдда: Древнеисландские песни о богах и героях / Пер. А. И. Корсуна, ред., вступ. ст., коммент. М. И. Стеблин-Каменского. М.; Л., 1963.
The Anglo-Saxon minor poems / Ed. by E. van K. Dobbie. N. Y., 1942.
Braune 1979 — . Althochdeutsches Lesebuch. 16. Aufl. / Bearb. von E. A. Ebbinghaus. Tübingen, 1979.
Edda. Die Lieder des Codex Regius nebst verwandten Denkmälern/ Hrsg. von G. Neckel. Heidelberg, 1927. Bd. I. Texte; Bd. II. Glossar.
Der Nibelunge Not. Kudrun / Hrsg. von E. Sievers. Leipzig, 1955.
Das Nibelungenlied. Mittelhochdeutscher Text und Ûbertragung / Hrsg., übersetzt und mit einem Anhang versehen von H. Brackert. Berlin, 1997. Bd. I—II.
Úðg. af Finnur Jónsson. 2.úðg. Køibenhavn, 1926.
Snorri Sturluson. Heimskringla. Bjami Aðalbjamarson gaf ut, 1-3. Reykjavik, 1941— 1951.(«Islenzk fomrit», 26-28).
Научная литература, словари
Гамкрелидзе, Иванов 1984 — Гамкрелидзе Т. В., Иванов В. В
Ганина 2000 — Ганина Н. А. Спор королев («Песнь о Нибелунгах», XIV авентюра): генезис коллизии и синхрония текста // Атлантика. Записки по исторической поэтике. Вып. 5. М., 2000.
Ганина 2001 —. Готская языческая лексика. М., 2001.
Гуревич 1978 — Гуревич А. Я. Пространственно-временной континуум «Песни о нибелунгах» // Традиция в истории культуры. М., 1978. С. 112-127.
—Дюмезиль Ж. Верховные боги индоевропейцев. М., 1986.
Иванов, Топоров 1974— Иванов В. В., Топоров В. Н
Мифы народов мира—Мифы народов мира. Энциклопедия. Изд. 2-е. М., 1987- 1988. Т. I—II.
Онианс 1999— Онианс Р. На коленях богов. Истоки индоевропейской мысли о душе, разуме, теле, времени, мире и судьбе. М., 1999.
— Осипова O. A. Отражение категории одушевленности/неодушевленности в парадигме склонения существительных в древнегерманских языках. Томск, 1980.
Потебня 1865 — Потебня А. А
Смирницкая 1994— Смирницкая O. A. Стих и язык древнегерманской поэзии. М., 1994.
Стеблин-Каменский 1970— . Снорри Стурлусон и его «Эдца» // Младшая Эдда/ Изд. подг. O. A. Смирницкая, М. И. Стеблин-Каменский. Л., 1970. (Репринт: М., 1994). С. 183-219.
Стеблин-Каменский 1978— Стеблин-Каменский М. И. Историческая поэтика. Л., 1978.
— Стеблин-Каменский М. И. Мир саги. Становление литературы. Л., 1984.
Топоров 1986— Топоров В. Н«Latvju dainas» (к 150-летию со дня рождения Кр. Барона) // Балто-славянские исследования 1984. М., 1986. С. 29-59.
Топорова 1996— Топорова Т. В. Язык и стиль древнегерманских заговоров. М., 1996.
Bos worth, Toller 1976 — An Anglo-Saxon Dictionary based on the Manuscript Collections of Joseph Bosworth / Ed. and enlarged by T. N. Toller. Oxford, 1976.
— An Icelandic-English Dictonary / Initiated by R. Cleasby; revised, enlarged and completed by Gudbrand Vigfusson. Oxford, 1957.
Grimm 1854— Grimm J. Deutsche Mythologie. Göttingen, 1854. Bd. I—II. [Rpt.: Graz, 1968].
Höfler 1992 — öfler О. Kleine Schriften. Hamburg, 1992.
Lehmann 1986 — Lehmann W. P. A Gothic Etymological Dictionary. Leiden, 1986.
— Loth J. M. Walatr, valfaðir // Revue Celtique. V. 15. 1894. P. 224-227.
Onians 1954— Onians R. B.
Scardigli 1989— Scardigli P. Sprache im Umkreis der Matroneninschriften// Germanische Rest- und Trümmersprachen / Hrsg. von H. Beck. Berlin; N. Y., 1989. S. 143-155.
Pokorny 1959 — . Indogermanisches etymologisches Wörterbuch. Bern; München, 1959.
Porzig 1954— Porzig W. Die Gliederung des indogermanischen Sprachgebiets. Heidelberg, 1954.
— Puhvel J. «Meadow of the Otherworld» in Indo-European tradition// Zeitschrift für vergleichende Sprachforschung. (Tübingen), 1969. Bd. 83. H. 1. S. 64-68.
de Vries 1935-1937— Vries J. de—II.
de Vries 1962— Vries J. de. Altnordisches etymologisches Wörterbuch. Leiden, 1962.
Сокращения
Тексты Нового Завета
Рим. — Послание к Римлянам святого Апостола Павла
— Второе Послание к Коринфянам
Гал. —Послание к Галатам
Древнеисландские памятники
Vsp — Voluspá - "Прорицание вёльвы"
Háv. — Hávamál - "Речи Высокого"
— Grimnismál - "Речи Гримнира"
HH I — Helgakviða Hundingsbana- "Первая Песнь о Хельги Убийце Хундинга"
HHv — Helgakviða Hjorvarzsonar-"Песнь о Хельги Сыне Хьёрварда".
Ls — Lokasenna - "Перебранка Локи"
Sd — Sigrdrifomál - "Речи Сигрдривы"
— Grottasоngr - "Песнь о Гритти"
Древнеанглийские памятники
Exod — Exodus - "Исход
Wulfst.—Wulfstan - "Вульфстан"
Работа выполнена при финансовой поддержке РГНФ (проект Ns 00-04-00059а).
1. Именно в свете представлений о чете повелителей мертвых получает надлежащее объяснение факт дублирования известного образа «дикой охоты» (Wütendes Heer / Wilde Jagd)— войска или вихря мертвых, в одном случае предводительствуемого «диким охотником»-Воданом, в другом — Хольдой (ср. о/г *holpon‘благосклонная’ — эпитете основного женского мифологического персонажа).
2. Возможно и толкование "под липой" - ср. роль липы в древнегерманской традиции как дерева, под которым происходили встречи, заключались брачные договоры и т. п.
3. При ци тировании "Песни" арабскими цифрам и обозначены номера строф согласно рукописи В в издании Э. Зиверса [ Der Nibelunge Not. Kudrun 1955}. Подстрочный перевод Н. Г.
4. Ср., между прочим, ze Wormze... si wondrn (6)
üge лишь приблизительно можно передать как "безобразный, неуклюжий, грубый, непомерный".
6. Древнеанглийские сложные слова с первым компонентом wæl-хорошо предствалены в словнике христианских эпических поэм (ср. wæl"луг гибели" - поэма "Андрей" и др. )