2
Применительно к средневековой ирландской нарративной прозе, перемежаемой, как правило, поэтическими вставками, принято употреблять термин “сага”, заимствованный из скандинавской традиции. Термин этот, конечно, неточен и условен, так как применяется и к повестям, которые действительно могут быть с жанровой точки зрения сопоставлены с исландскими сагами, и к текстам содержания героического и мифологического, по стилю и пафосу напоминающим скорее песни Старшей Эдды. Сами ирландцы называли свои повести словом scйl, восходящим к той же индоевропейской основе *seq- (у Покорного *seku-2 [Pokorny 1959: 897] ‘говорить, повествовать, рассказывать’ (cр. валл. chwedl ‘повесть’, брет. quehezl ‘новость’, а также лат. inseque ‘говорит’, др. в. нем. sagen, др. англ. secgen ‘говорить’, см. [Vendryes 1974: S 39-40]). Таким образом, применение к ирландским повестям термина “сага” оказывается не столь уж “ошибочным”: сага это то, что сказано, рассказано, сообщено.
В древнеирландском (как позднее и в средне- и новоирландском) языке само слово scйl (pl. scйla, совр. scйlta) обладало довольно широким спектром значений: повесть, рассказ, новость, сообщаемая информация; упрек, обвинение; событие, случай; обстоятельства, состояние дел и др. Поэтому, как можем мы предположить, само понятие “скела” не могло быть определением жанра повествования, а скорее относило адресата к самой идее необходимости сообщения информации о каком-либо событии. Изначально само событие и рассказ о нем воспринимались как понятия в чем-то идентичные (ср. об аналогичном восприятии саги в традиции древнеисландской [Cтеблин-Каменский 1984: 120 и сл.]). Однако, как мы понимаем, уже в период оформления и осмысления самими носителями ирландской нарративной традиции (видимо, начало этого процесса можно датировать примерно VI веком, хотя говорить о точной датировке здесь довольно сложно) из общего числа значений слова scйl выделилось определение устного, а затем и письменного повествования (т. е. именно то, что теперь называется “сагой”). Но при этом изначальная многозначность самого понятия обусловила во многом и нечеткость самого “термина”: определяемый как нарративный прозаический текст, он оказывался принципиально размытым и явно недостаточным для более точных дефиниций, потребность в которых ощущалась уже самими носителями традиции. Именно это неизбежно должно было привести к появлению внутри “сагового корпуса” особого рода классификаций, которые могли бы как-то систематизировать весь этот богатый и неоднородный материал.
Действительно, в современной ирландистике сложилась традиционная классификация саг, в основе которой лежит принцип, названный нами “субъектно-объектным”. В работах разных исследователей могут наблюдаться расхождения как терминологического характера, так и в самой спецификации, что может привести к несовпадениям не только в названиях циклов, но и в самом их количестве, однако сути самого принципа, лежащего в основе данных классификаций, это не затрагивает. В осмыслении ирландской традиции поздней культурой группы текстов, как правило, объединяются вокруг одного героя, группы персонажей или места или времени и поэтому данные группы действительно являются циклами в самом прямом смысле этого слова. В центре данного цикла всегда лежит объект (или субъект, что в данном случае одно и то же).
Итак, в ирландистике принята следующая классификация саг:
1. мифологический цикл;
2. ульстерский цикл (или уладский, он же — цикл Кухулина и Конхобара, он же — цикл Красной вестви);
3. лейнстерский цикл (он же — цикл Финна и Ойсина);
4. исторический цикл (он же — королевский).
Последняя группа саг наиболее разнородна и поэтому понятие “цикла” может быть применено к ней с большой долей условности. В свое время Д’Арбуа де Жюбенвилль, выделяя группы, на которые может быть поделена вся ирландская саговая традиция, называл исторический цикл “некоторым числом фрагментов, которые, если разместить их в порядке хронологическом, соотносительно с историческими фактами, как реальными. так и вымышленными, образовали бы нечто в роде поэтических анналов Ирландии, начиная с третьего века нашей эры и кончая седьмым” [Arbois de Jubainville 1884: 5].
В ряде исследований выделяются также такие группы как “Приключения, страствия, видения” [Dillon 1948; Marx 1959], или “саги о любви” [Hull 1906].
Как это ни странно, данное деление саг на группы, которое может показаться чисто условным и подчиненным лишь естественной циклизации вокруг того или иного персонажа, на самом деле оно довольно логично, поскольку в нем затрагиваются автоматически и пафос повествования и самый стиль памятника. Как отмечали А. и Б. Рисы в своей книге Наследие кельтов, классическом исследовании кельтской эпической традиции и мифологии, если циклы героические (ульстерский и лейнстерский) могут быть названы ориентированными в первую очередь на личную отвагу и мудрость, для цикла исторического характерна скорее идея утверждения власти и связанных с этим межличностных конфликтов [Rees 1961]. В то же время, если мы обратимся к самому стилю повествования, мы сможем сделать вывод, что циклы героические объединяет особый формульный стиль, характерный для эпоса в целом, тогда как саги исторические больше тяготеют к хроникам, с одной стороны, и монастырской поэзии и житийной литературе — с другой. Как отмечал М. Диллон в Предисловии к Королевскому циклу, “данные саги, видимо, не были предназначены для устного исполнения. Они скорее могут найти параллели в трудах монахов, которые имели обыкновение записывать в своих анналах исторические события из года в год” [Dillon, 1994: 2].
Как нам кажется, сказанное верно, но не совсем, так как ряд текстов, бесспорно, можно отнести одновременно к двум циклам (особенно это касается цикла Финна, который, согласно преданию, жил в III веке). Кроме того, при проведении четкой границы между сагами эпическими и историческими должна быть оценена и особая роль переписчиков-монахов. Называя саги о Кухулине классическим эпосом, мы ее занижаем, в то время как, говоря, что королевские саги — это расширенные хроники, мы ее непроизвольно завышаем. Тексты саг, которые могут быть названы эпическими, не являются простой фиксацией устного предания исполненного поэтом-филидом, но и королевские саги также не могут быть названы чистым порождением скрипториев. Точнее, бывало по-разному. Не случайно сам же Диллон отмечал, что далеко не все тексты исторического содержания, пусть даже обладающие сюжетом в нашем понимании этого слова, могут быть названы историческими или королевскими сагами [Dillon, 1994: 1]. Саги имеют свои законы композиции и свою поэтику. Впрочем, не будем забегать вперед, ведь по сути, именно доказательству данного положения и посвящена наша работа.
Итак, сага Безумие Суибне традиционно входит в так называемый королевский цикл, повествующий о событиях исторических, или псевдо-исторических, и охватывающий сюжетно период от IV в. до н. э. до XI в. н. э., т. е. от мифического короля Лейнстера Лабрайда Изгнанника, который был провозглашен королем в 4659 г. от Сотворения мира (т. е. в 341 г. до н. э.) и кончая годами правления Бриана Бору (1002—1014). Действие других циклов, таким образом, хронологически совпадает с указанным периодом, однако ни повести об уладах, ни рассказы о фиане включать в королевский цикл не принято. С другой стороны, не включаются в королевский цикл и такие чисто исторические памятники как рассказ об изгнании племени Десси, повесть о гибели короля Конна-ста-битв и др.
Дело в том, скорее всего, что саги королевского цикла объединяются не столько хронологией или даже тематикой, сколько особым жанровым (в очень условном понимании термина) единством. Они историчны, но историчны опосредованно, так как повествование о конкретных событиях переплетается в них с фантастическими мотивами, причем первое ни в коей мере не противоречит второму. Как нам кажется, саги королевского цикла отличает в первую очередь ориентация на личность, причем не на личность эпическую, обобщенную, а на личность вполне конкретную, историческую или псевдо-историческую. И именно поэтому ряд текстов, в которых могут действовать как улады, так и Финн и его воины, но которые в пафосе повествования ориентированы на индивидуальную, личную судьбу, могут быть включены и в список саг королевского цикла. Наиболее ярким примером является сага Разрушение Дома Да Дерга, как пишет о ней С. В. Шкунаев, “одна из интереснейших в ирландской культуре и типичных по своей судьбе” [Шкунаев 1991: 22] (cм. также об этом тексте [Шкунаев 1985] и [Thurneysen 1921: 24]). С одной стороны, в саге действуют известные уладские воины, с другой — ее центральным персонажем является Конайре Мор, верховный король Ирландии, и вся повесть таким образом, оказывается рассказом о его псевдоисторической биографии (от рождения до смерти).
Кроме ориентированности на личность, королевские саги объединяет в цикл и общая для этих повестей проблематика: практически во всех в той или иной степени ставится проблема власти. Именно с этой точки зрения Разрушение также может быть включено в число саг королевского цикла.
Тема власти, пусть и не главная для Безумия Суибне, в некоторой степени затрагивается и в ней и, более того, именно она может быть названа центральной для двух других саг, к которым Безумие примыкает сюжетно — Пир в Дуне-на-Гед и Битва при Маг Рат, которые группируются вокруг верховного короля Ирландии, Домналла, сына Аода (Аэда), сына Айнмире (628—642) и повествуют о его конфликте с Конгалом Клаэном, королем Ульстера. В результате их ссоры и произошла битва при Маг Рат, в которой Суибне, принимавший участие на стороне Конгала, потерял рассудок.
Основное содержание данных саг может быть сведено к следующему:
Пир в Дуне-на-Гед:
Верховный король Ирландии Домналл сына Аода, чья власть в Таре утверждена была многими поколениями, спал однажды в своем королевском доме. И приснилось ему, что псы со всей Ирландии и Шотландии напали на его собственного пса и растерзали его. Он в ужасе проснулся, королева пыталась его успокоить, но заснуть он больше не смог и сон свой никому не стал рассказывать. Он отравился к Маэль Кобе, своему брату, который был монахом и считался лучшим толкователем снов во всей Ирландии. Когда-то он отказался стать королем и предпочел трону жизнь отшельника. Домналл рассказал ему свой сон и тот сказал, что одному из сыновей или воспитанников короля суждено погибнуть в битве, в которой сойдутся войска из многих земель. Чтобы избежать большого кровопролития, отшельник посоветовал королю устроить пир, на котором он должен будет заключить мир со всеми другими королями и обменяться заложниками.
и увидели огромную корзину прекрасных гусиных яиц. Они решили взять эти яйца для пира, несмотря на то, что женщина пыталась удержать их, говоря, что яйца принадлежат святому человеку. Вечером, когда сам святой узнал о том, что произошло, он проклял и короля Домналла, и его пир.
“волосы их торчали дыбом, черными были их лодыжки, а ступни были вывернуты назад” [FDG 1842 :20]. Они потребовали угощения и съели столько еды, сколько предназначалось для целой сотни гостей, да вдобавок взяли несколько гусиных яиц. Затем стали прибывать другие гости. Когда все собрались, Конгал Клаэн, король Ульстера и воспитанник Домналла, первым прошел в зал, чтобы полюбоваться приготовленным угощением. Подивился он обилию еды, и особенно понравились ему гусиные яйца. Он не удержался и съел одно из них. Затем он вернулся к Домналлу.
Слуги рассказали Домналлу, что святой человек проклял его пир и предрек, что тот, кто первым отведает гусиных яиц, станет причиной большой распри и сам погибнет. А еще слуги сказали, что Конгал уже съел одно яйцо. Тогда Домналл вспомнил свой сон и опечалился.
Чтобы как-то помешать этому, Домналл решил просить благословения двенадцати покровителей Ирландии (среди них назван и Колум Килле). Однако это помогло мало, и на пиру поставленное перед Конгалом серебряное блюдо внезапно превратилось в деревянное, а лежащее на нем гусиное яйцо — в куриное. Конгал вскочил, оскорбленный, и в порыве гнева убил одного из слуг короля. Затем Конгал начал вспоминать обо всех нанесенных ему обидах и в частности рассказал о том, как он по вине Домналла лишился глаза: Домналл отослал любимую няньку Конгала назад к уладам, а вместо нее приставил к нему одну из своих служанок. Та как-то раз задремала днем и именно в этот миг мальчика в глаз укусила пчела. Вспомнил он и о том, как став старше, по наущению Домналла убил Суибне Менна, верховного короля Ирландии. Домналл после этого наследовал верховную власть, а сам Конгал стал королем Ульстера1.
После этого длинного монолога Конгал и его люди покинули зал. Конгал отправился в Шотландию и обратился за помощью к своему деду, королю Эохайду Желтому. Эохайд согласился дать ему войско и поставил во главе отрядов четырех своих сыновей. Затем Конгал заручился поддержкой англо-саксов, бриттов и франков и со всеми этими объединенными силами выступил против Домналла. Однако битва при Маг Рат, которая последовала за этим, принесла победу не ему, а ирландцам, “потому что правда была на их стороне”. Сам Конгал пал в этой битве и лишь шестерым ульстерцам удалось спастись. Из шотландцев же в живых остался лишь один друид по имени Дуб Диад, которому каким-то странным способом удалось бежать и переправиться через пролив в Шотландию “без лодки и без корабля с мертвым воином, привязанным к его ноге” [FDG, 1842: 87].
Начинается сага непосредственно с описания пира, на котором вспыхивает ссора между Конгалом и Домналлом. Конгал также бежит в Шотландию, собирает войска и начинается битва, в которой Конгала убивает сам Домналл. Описанию битвы как таковой в саге уделено гораздо больше места, чам в Пире.
В одном из заключительных эпизодов саги передается разговор Конгала с друидом Дуб Диадом, в ходе которого тот в поэтической форме предрекает трагический исход битвы и, в частности, говорит и о Суибне:
Biaid Suibne na gealtugan,
bid eolach seach gach n-dingna,
án truag fann-craideach,
bid uathad, ni himda [СMR: 174]
- Будет Суибне безумным / он узнает каждую крепость / он станет жалким слабым безумцем / лишь немногие будут общаться с ним.
Сага кончается описанием победы ирландцев. Ни один из шотландских воинов, говорится в тексте, не вернулся домой живым, кроме одного, который вплавь (?) переправился через пролив.
Описание поразившего Суибне безумия дано в саге Битва при Маг Рат в довольно пространной форме и с гораздо большим числом деталей, чем в самом Безумии (соответственно 98 строк и 23). В тексте описание произошедшего оформлено как вставной эпизод, начинающийся словами:
- Из уважения к Суибне сыну Кольмана Куара сына Кобтаха, королю Дал Арайде, скажем мы еще о нем нечто другое....
В тексте Битвы также помещены два небольших поэтических фрагмента, которые предваряются словами... do reir mar forgles Suibne a n-inadh eli” [CMR: 234] (“... как сказал об этом Суибне в другом месте”), что, безусловно, является отсылкой к тексту Безумия Суибне. Действительно, один из них дословно повторяет строфу из длинного поэтического фрагмента саги:
Rob é guth gach aenduine
don t-shlóg dhédla daith,
án ccaelmhuine
fer an ionair mhaith [BS :40]2
Второй поэтический фрагмент, повествующий о прыжках Суибне, в Безумии прямых аналогий не имеет.
Интересно, что и в тексте Безумия Суибне также есть вставки подобного рода, отсылающие к саге Битва при Маг Рат. Например:
á sin amail adrubrumar... [BS :13]
- Была битва выиграна Домналлом сыном Аода в тот день, как мы уже говорили...
Сама сага Безумие Суибне начинается словами Dбla Shubhne mhic Colmain Chuair, rнgh Dбl Araidhe, roaisnйidhsem remhainn... [BS: 1] - “Что же до Суибне сына Кольмана Куара, короля Дал Арайде, то мы уже рассказывали...”, что также несомненно отсылает читателя к Битве, текст которой, как предполагалось, должен быть ему знаком. Однако, за этим может стоять и несколько иное — составитель не столько предполагал знакомство с этим текстом своего адресата (установка на адресат, как нам кажется, не могла быть тогда еще в полной мере сформулирована для самого носителя традиции и, по крайней мере, она заметно отличалась от аналогичных установок в более позднее время) сколько сам был уже знаком с данным текстом, причем, как можем мы предположить (не настаивая на этом), также как составитель. То есть он действительно “уже рассказывал” об этом.
Однако, как видно из сказанного, сага Безумие Суибне не может быть в строгом смысле слова названа продолжением Битвы при Маг Рат, поскольку в обоих текстах встречаются повторяющиеся эпизоды. О сагах Пир в Дуне-на-Гед и Битва при Маг Рат это можно сказать еще в меньшей степени. “Очевидно, что наша повесть не может считаться восходящей к одному источнику и примыкающей сюжетно к Битве при Маг Рат” - пишет о Пире М. Херберт [Herbert 1989: 81].
Итак, названные три саги по сути не могут быть квалифицированы как некий микроцикл, который в свою очередь является составным элементом всего королевского цикла. В отличие, например, от саг, предваряющих сюжетно Похищение быка из Куальнге и образующих таким образом вместе с этой эпопеей некое микропространство внутри всего Уладского цикла, саги о короле Домналле не являются элементами одной фабулы, которую можно “вытянуть” в одну линию, а представляют собой скорее варианты одного и того же сюжета. Конечно, с рядом оговорок. Более того, трактуя по-разному одни и те же эпизоды, саги Пир в Дуне-на-Гед и Битва при Маг Рат оказываются в своего рода дополнительном распределении и, следовательно, должны были бы представлять собой скорее одну сагу в разных ее версиях и с разными названиями. Отчасти это может быть сказано и о Безумии Суибне, так как оно, строго говоря, не является продолжением данных саг, но лишь более подробно развивает одну из уже намеченных в них сюжетных линий. Кроме того, в Безумии отчасти предваряется центральный эпизод всего микроцикла, сама битва при Маг Рат. Поэтому говорить о том, что содержание нашей саги описывает события последующие не совсем точно.
Данное явление, т. е. сосуществование разных версий или редакций одной саги, может быть названо для ирландской нарративной традиции достаточно распространенным. В отдельных случаях версии эти могут настолько различаться, что действительно кажутся уже не вариантами одного сюжета, а разными сагами, как, например, в повестях о рождении Кухулина или Конхобара (меняются имена их матерей, а в случае с Конхобаром — отцы). Известно также, что в разных рукописях разные редакции одной саги могут фигурировать и под разными названиями.
Строго говоря, ответить на наш вопрос, по крайней мере, в той формулировке, в которой мы задали его себе, невозможно ни практически, ни теоретически. Практически — потому, что действительно в ряде случаев мы не можем сказать с уверенностью, имеем мы дело с разными версиями одной саги или с разными сагами, трактующими по-разному один сюжет. А теоретически — потому, что данный вопрос принципиально и не может быть поставлен применительно к нарративу, возникшему в иных условиях, противоречащих привычной для нас рациональной установке “либо — либо” или “сначала А, а потом уже Б”.
Как нам кажется, расположение саг в дошедших до нас рукописях в последовательности, которая условно может быть названа хронологической, т. е. - Пир, Битва, Безумие, показывает, что и для составителей данных рукописных сводов (т. е. уже для новоирландского периода) характерно мышление, близкое нашему. Именно поэтому они могли ощущать некоторую противоречивость в дупликации эпизодов и пытались сгладить эти “швы” при помощи соответствующих отсылок. В момент же создания основного сагового материала в широком смысле, т. е. еще на устном этапе бытования текстов среди филидов, господствовал совершенно иной принцип группировки сюжетов, принцип, который был назван нами “предикативным” и который несомненно был унаследован отчасти, видимо, невольно, и поздними составителями, творившими уже в среде монастырской. В его основе лежало действие, а не персонаж или группа персонажей.
Выделяя данный принцип, мы опираемся не только на собственные данные, но и на свидетельства традиции. Так, с одной стороны, обращает на себя внимание тот факт, что практически все названия саг построены по одной и той же модели: VN + N2 (Рождение Конхобара, Смерть Кухулина, Пир Брикрена, Детские подвиги Финна, Любовь к Этайн и пр.). С другой стороны, мы имеем свидетельства того, что именно этот принцип положен в основу классификации саг и самими филидами: до нас дошли так называемые “списки саг”, своего рода каталоги, в которых названия саг не только перечисляются, но и особым образом группируются. Всего существует три таких списка. Первый, анонимный, называемый традиционно Список А, сохранился в “Лейнстерской книге” (ок. 1160 г.) и рукописи XVI века, в нем содержится 187 названий. Второй список, Список Б, приписывается Урарду мак Коси, филиду X века; он дошел до нас в трех рукописях, самая ранняя из которых, рукопись “Раулинсон B-512” датируется XIV веком, хотя судя по ее языку, названному М. Диллоном “темным” [Dillon 1946: 115], она составлена не позднее XI века. Данный список представляет собой своего рода “преамбулу” к саге Аллегория Урарда мак Коси (Airecc menman Uraird Maic Coise), в котором рассказывается о том, как король Домналл сын Муйрхертаха обращается к филиду с просьбой рассказать повесть, на что тот предлагает ему самому сделать свой выбор из перечня известных саг. Именно в этом списке упоминаются “Безумия” (Buile), их названо пять, но Безумия Суибне, естественно, среди них нет. Всего в списке 159 названий.
Полностью составы списков А и B не совпадают, хотя в выделении групп они различаются не очень сильно. В обоих списках названы:
Разрушения (Togla)
Похищения скота (Tбna)
Сватовства (Tochmarca)
Праздники (Fessa)
Приключения (Eachtra)
Убийства (Airgne)
Видения (Fнsi)
Любови (Serca)
Военные походы (Sluagid)
Нашествия (Tochomlada)
Укрытия (Uatha)
Плавания (Immrama)
Насильственные смерти (Oitte)
Осады (Forbossa),
Рождения, или Зачатия (Coimperta)
Безумия (Buili).
Безусловно, весь нарративный арсенал данными списками не исчерпывается, и существует еще множество текстов (или типов текстов), в них не включенных.
Чем же мы можем объяснить, во-первых, само возникновение подобных списков и, во-вторых, лежащий в основе группировки материала предикативный принцип — или установка текста на “опорное” слово названия, представляющее собой отглагольное существительное, т. е. маркирующее действие?
(оллам, филид высшего разряда, например, должен был знать 350 саг). Таким образом, как можно предположить, данные списки возникли как своего рода “учебные пособия”, облегчающие процесс запоминания. “Мнемонический процесс заставил придумать списки, о которых мы говорили” — писал о них еще Д’Арбуа де Жюбенвилль [D’Arbois de Jubainville 1907: 20].
Данная интерпретация, как нам кажется, слишком проста и не может полностью объяснить сам факт появления данных списков. Скорее, будучи действительно своего рода мнемоническим упражением, список такого типа являлся одновременно и памятником примитивной классификации, т. е. естественного, органичного анализа автохтонного нарративного материала, выработанного если и не самими его авторами, то по крайней мере, его фиксаторами (что, в принципе, было не столь уж резко отграничимо). Понимание же глубинного смысла данного классификационного принципа возможно лишь при условии понимания самих причин выделения групп по “опорным” словам. А это уже гораздо сложнее.
Принцип, лежащий в основе исконной классификации, опирался на парадигматику (“Рождение А”, “Рождение Б”, “Рождение В”), а не на синтагматику (“Рождение А”, “Юность А”, “Женитьба А”, “Смерть А”). Таким образом, как можно предположить, в мозгу филида существовали своего рода идеальные модели тем (но не мотивов), кодируемых через “опорное” слово, обозначающее действие. Как нам кажется, данный принцип отражал архаическую форму мышления, ориентированного не на отдельную личность, еще не выделенную в достаточной степени из коллектива, а на само действие, ею совершаемое. Не случайно аналогичный принцип лежит и в основе современных указателей фольклорных мотивов.
Таким образом, возвращаясь к вопросу, могут ли саги Пир в Дуне-на-Гед, Битва при Маг Рат и Безумие Суибне быть названы микроциклом и продолжают ли они одна другую, мы видим, что сама постановка данного вопроса противоречит основному принципу классификации саг самими носителями традиции (будь то в устной или в письменной форме). Для них Пир в Дуне-на-Гед примыкал скорее к Пиру у Брикрена, который также начинается с описания подготовки угощения, а кончается изображением распри. Противоречие, отмечаемое нами в трактовке отдельных эпизодов, оказывается, таким образом, мнимым.
“опорное”) понятие обусловливало и ее фабульные установки, но сама художественная система, которой пользовался филид, оставалась при этом достаточно открытой и предоставляла ему относительную свободу использования конкретных поэтических приемов (возможно, именно поэтому мы и не можем говорить о “классах” саг как о “жанрах”). Характерный для средневековой словесности в целом традиционализм проявлялся в литературе древнеирландской в первую очередь на уровне глубинных установок, но не во внешней “художественности”. Как мы увидим в дальнейшем, система поэтических приемов, которую использовал составитель текста Безумия Суибне, в значительной степени отличается от традиционной эпической поэтики, однако преемственность и традиционализм проявились в данном случае, в частности, в самом выборе модели названия саги, которое автоматически должно было поставить Безумие Суибне в один ряд с другими “безумиями”. И, более того, по аналогии трактовка состояния героя, кодируемого как “безумие” (buile/baile) оказывалась в непосредственной смысловой зависимости от других текстов, имеющих в составе их сложного названия тот же элемент.
“пиров” слушатель уже ждал расказа о распре, которая на этом пиру неизбежно должна была вспыхнуть “по законам жанра”, слушатель одного из “безумий” ждал не столько рассказа о психическом расстройстве героя в современном понимании этого слова, сколько повести о некоем странном экстатическом состоянии и сверхъестественных способностях, которыми герой начинал обладать. К данному выводу позволяет нам прийти сопоставление с точки зрения сюжетной дошедших до нас текстов (или свидетельств о них) других саг, в название которых также входит слово buile. В Опыте каталога Д’Арбуа де Жюбенвилля [Arbois de Jubainville 1883] помещено семь названий саг, опорным словом которых является buile. Две из них, как указано, утрачены, оставшиеся же пять, как можно судить уже по кратким аннотациям составителя Опыта каталога, повествуют скорее об экстатическом вдохновении, некоей высшей благодати, пророческом даре, чем о реальном душевном расстройстве. Например: “Безумие Финдахта, короля Коннахта — рассказ о короле, который внезапно решил стать монахом и обрел дар прорицания” или “Безумие Монгана — повесть об откровении, явленном ему” и проч.
Особый интерес с этой точки зрения представляет сага Baile an scail (Безумие призрака, она же фигурирует под названием Visi Chuind Chetchathaig — Видение Конна-ста-битв). Не вдаваясь в детали, отметим, что центральным эпизодом саги, давшим ей название, является сцена видения королю Конну призрака, который по требованию присутствующей тут же девушки — персонификации Власти (образ для ирландской традиции достаточно распространенный) называет королю имена всех, кто будет править после него в ближайшие 120 лет. На примере данного небольшого текста ясно видно, что понятие buile включает в себя в первую очередь идею экстатического вдохновения, сопровождаемого пророческим даром.
Действительно, если в современном ирландском языке слово buile означает в первую очередь ‘безумие, ярость’ (madness, frenzy), то в древнеирландском buile/baile означало, кроме того, и “особый вид вдохновения, экстатического состояния” (ср. устойчивое словосочетание baile bard, букв. “безумие поэтов”, обозначающее особый род поэтического вдохновения [CDIL-B: 16]). Само слово baile является дериватом от древнеирландского bal ‘удача, благоденствие, счастливый случай’, которое возводится к и. е. основе *bhel- с основным значением ‘яркость, блеск; озарение, просветление’ (cм. [Pokorny 1959: 118—19]).
Но можно ли из сказанного сделать вывод, что русский эквивалент buile как “безумие” является неверным, как неверны и его английские эквиваленты, предложенные в словарях и при переводе саги? Это не совсем так. Как нам кажется, ограниченность самого набора опорных лексем в названиях саг неизбежно влекла за собой в отдельных случаях и некоторую искусственность при соотнесении названия с реальным содержанием. Стоящее в качестве опорного, слово неизбежно оказывалось семантически размытым, но поскольку, по ряду довольно серьезных причин, филид не мог изменить самой структуры названия, а лишь мог заменить его на другое, такое же условное, гораздо легче было измененить само содержание саги, которое, как это ни странно, оказывалось гораздо более мобильным. Иными словами: не название подбиралось к тексту, а текст “подгонялся” под название. Но ограниченность соответствующего набора возможных названий неизбежно расширяла их семантику. Так, buile оказывается одновременно и “безумием”, и “вдохновением”, и “пророческим даром”. И одно при этом не противоречит другому.