Глава V. МОЙ СИД - ПРАВИТЕЛЬ ВАЛЕНСИИ
3. ЧАСТНАЯ ЖИЗНЬ
Костюмы и роскошь
Благодаря тому, что слогу автора «Песни о Кампеадоре» порой свойственна живописность, мы уже изобразили героя на поле битвы — от прочих воинов его отличают шлем с диадемой из электрума и щит с гербом в виде разъяренного дракона; благодаря другому старинному поэту, автору «Песни о моем Сиде», нам известен и придворный наряд героя. Среди рыцарей, которые, чтобы предстать перед королем Альфонсом, одевались в «цветное платье», в великолепные шубы и роскошные плащи, выделяется внушительная фигура Кампеадора с «бородою длинной», чей костюм подробно описан автором: чулки из доброго сукна, башмаки исключительной работы, рубаха из тончайшего рансаля, окаймленная золотом и серебром по воротнику и манжетам, красивый бриаль из сиглатона с золотым шитьем; бросается в глаза надетая на бриаль особая одежда, характерная для Родриго, — алая шуба с золотыми полосами: «мой Сид Кампеадор всегда ее надевает», а поверх всего — непревзойденной ценности плащ.
Чего-либо специфически восточного в этих одеждах не ощущается. Сиглатон, затканный золотом, на Востоке действительно носили часто, но к тому времени он уже распространился не только по Испании, но и по всей остальной Европе.
Где с неизбежностью, надо полагать, был заметен восточный колорит — так это в интерьере валенсийского алькасара. Наши хроники прославили в веках скамью со спинкой из покоев Сида, выточенную из слоновой кости и ранее принадлежавшую внуку Мамуна, эмира Толедо. Старинная поэма в свою очередь описывает нам залы алькасара, украшенные ради торжеств «резными скамьями» и «encortinadas», то есть роскошными коврами из пурпура и парчи; эти блистательные приготовления заставляют хуглара воскликнуть:
Счастлив, кто зван в хоромы такие. (Стих 2208)
Эти ковры, как сообщает он нам, покрывали не только стены, но и пол. Стенные ковры бьши на Западе далеко не редкостью, но устилать пол коврами было в обычае только у мусульман и жителей Пиренейского полуострова, а в остальной Европе этот обычай распространился лишь после крестовых походов; еще в XIII в. ковры на полу, украшавшие покои приехавшего в Лондон толедского прелата, вызывали там восхищение как экзотическая роскошь. Возможно, Сид очень любил пышные ковры. Ибн Аль-кама тоже особо отмечает, что помост, на котором Кампеадор принимал знатных валенсийцев, был украшен «ковриками и дорожками», а латинский хронист выделяет среди даров, преподнесенных героем валенсийскому собору, два причудливых шелковых ковра с богатейшим золотым шитьем, подобных которым, по его словам, в изобильной и торговой Валенсии никогда не видели; несомненно это были восточные ковры из сокровищницы аль-Кадира, может быть, прежде украшавшие толедский алькасар и привезенные в Испанию после разграбления дворца Аббасидов в Багдаде, как и знаменитый пояс султанши Зубайды.
Пояс султанши
Самым выдающимся образцом восточной роскоши при дворе Кампеадора был пояс султанши Зубайды, переживший, как известно, с VIII по XV в. ряд трагических перипетий; отчасти мы их уже пересказали — ведь эта драгоценность, надетая на аль-Кадира, когда он погиб, должна была сыграть роль главной улики в процессе Ибн Джаххафа. В качестве необходимого дополнения кратко опишем дальнейшие приключения этого пояса.
Когда огромная масса богатств, которые казненный кадий приобрел цареубийством и поборами, была разделена между христианами, Сиду достались личные драгоценности покойного аль-Кадира; во всяком случае, этот пояс, чудо азиатского ювелирного искусства, когда-то, на празднествах в Багдаде, чувственной красотой переливов цвети обвивавший стан султанши Зубайды, теперь, в Валенсии, должен был время от времени услаждать женское тщеславие Химены, знатной астурийки.
Но позже, когда Химена покинула город на Средиземном море, она увезла с собой в Кастилию и знаменитую драгоценность, которая, уже ослепив алькасары Аббасидов в Багдаде, Омейядов в Кордове, Бени Зу-н-Нунов и Толедо и Валенсии, теперь засверкала во дворце кастильских королев, неизвестно как попав туда; если в свое время она вызвала вожделение Ибн Джаххафа, то теперь соблазнила другого выдающегося охотника за сокровищами — коннетабля Альваро де Луну. Когда в 1453 г. того обезглавили, король Хуан II, как некогда Сид, в свою очередь стал разыскивать спрятанные богатства казненного коннетабля, и в последнем из найденных тайников, самом секретном из всех, укрытом меж двух колонн мадридского алькасара, нашлась великая сокровищница кастильских королей старинных времен, среди драгоценностей которой главной оказалась «набедренная повязка, вся из золота, жемчуга и драгоценных каменьев, принадлежавшая Сиду Руй Диасу». Это сообщение, приведенное в «Четвертой Всеобщей хронике», становится неожиданным подтверждением того, что Сид все-таки нашел среди имущества Ибн Джаххафа великолепную драгоценность султанши Зубайды, пояс, которым аль-Кадир опоясался незадолго до своего убийства, — как уже можно было предположить на основании текстов Ибн Алькамы и Ибн Бассама, сообщающих о найденном сокровище как о доказательстве цареубийства.
Эта запись о находках в старинном мадридском алькасаре — последний миг в истории, когда у нас перед глазами блеснул этот обворожительный пояс, ассоциирующийся с красотой и кровью и воскрешающий в нашей памяти столько трагедий: труп халифа аль-Амина, оскверненный в его багдадском дворце; голову эмира аль-Кадира, покоящуюся без погребения на дне пруда валенсийского сада; мучительную казнь Ибн Джаххафа; тело могущественного дона Альваро де Луны, рухнувшего в собственную кровь на плаху Вальядолида. Дальше мы ничего не знаем. Вероятно, роковые чары несравненной восточной драгоценности очень скоро прекратились, и, возможно, ее конец был очень благородным. Может быть, дочь Хуана II Изабелла Католическая, которая, как известно, была большой любительницей роскошных поясов, блистала «набедренной повязкой, принадлежавшей Сиду», на каком-нибудь пышном торжестве; может быть, поскольку эта великая королева не раз закладывала ожерелья, короны и столовую посуду ради завоевания Басы и в других случаях нехватки денег в казне, пояс багдадской султанши использовали для нужд католической войны, разнизав экзотическую и крайне дорогую драгоценность, чтобы ее было легче продать.
Арабизовался ли Сид?
Правда, весьма почитая христианскую веру, власть и славу, он не поддался властному очарованию арабских сирен, как это скандальным образом сделали иностранные завоеватели Барбастро в 1065 г. ; в альхаме Валенсии Сид упрекнул андалусских эмиров за пристрастие к музыке, из-за которого они забывали прочие дела: «Ведь я не закрываюсь с женами, чтобы пить и петь, как ваши государи».
И по другим поводам Сид также не выказывал особой склонности к чему-либо арабскому, как, например, его большой друг — король Педро Арагонский, всегда подписывавшийся по-арабски. Тем не менее, поскольку мусульманская культура в то время была намного богаче в научном и художественном отношении, чем христианская, последняя неизбежно должна была пополняться за счет первой и получать от нее мощные импульсы; и если бы такой человек, как Сид, проведя семнадцать лет жизни среди мусульман, не перенял у них ничего, кроме внешних сторон жизни, то есть блеска завоеванных богатств, он показал бы пример изрядной бесчувственности. Ибн Бассам уверяет, что Сид восхищался арабской литературой; с ней кастилец должен был познакомиться еще в Сарагосе, на придворных литературных конкурсах Бени-Худов.
ибн Хайяна, насчитывавшую 143 меры книг.
Круг чтения Кампеадора
упомянутый Ибн Бассам сообщает нам, что Кампеадор велел читать себе героические рассказы арабов. Это указание очень ценно, потому что свидетельствует, что знатные рыцари XI в. уже практиковали обычай, распространенный в XIII и XIV вв., — слушать во время еды или отдыха чтение историй о великих подвигах или кантар-де-хеста (героические песни) хугларов. Сид, несомненно, слушал также песни о Фернане Гонсалесе, об инфантах Саласа или об инфанте Гарсии.
В разделе труда Ибн Бассама, подтверждающем, что при дворе Сида активно читали книги, говорится: «Рассказывают, что в присутствии Кампеадора штудировали книги; ему читали о подвигах и деяниях древних храбрецов Аравии, слушая же историю Мухаллаба , он выказывал восторг, исполнялся восхищения и преклонения перед этим героем». В этой истории, относящейся к первому веку существования ислама, Сид видел много общего с историей собственной жизни. Витязь из Басры, спаситель Ирака в мучительной девятнадцатилетней войне, тоже умел побеждать, когда, казалось, все безнадежно потеряно; Мухаллаб тоже стал жертвой зависти омейядских правителей Ирака, но по меньшей мере мог рассчитывать на уважение и решительную поддержку со стороны халифа.