Факт четвертый
Отклик Фрэнсиса Мереза (Francis Meres, 1565—1647) в книге «Palladis Tamia. Wits Treasvry» («Палладис Тамиа. Сокровищница мудрости»), 1598 год:
«As the soule of Euphorbus was thought to liue in Pythagoras: so the sweete wittie soule of Ouid hues in mellifluous and honytongued Shakespeare, witnes his Venus and Adonis, his Lucrece, his sugred Sonnets among his priuate friends, &c.
As Plautus and Seneca are accounted the best for Comedy and Tragedy among the Latines: so Shakespeare among the English is the most excellent in both kinds for the stage. For Comedy, witnes his Gentlemen of Verona, his Errors, his Loue Labors Lost, his Loue Labours Wonne, his Midsummers Night Dreame, and his Merchant of Venice. For Tragedy, his Richard the 2, Richard the 3, Henry the 4, King lohn, Titus Andronicus, and his Romeo and Iuliet».
«Как душа Эвфорба обрела воплощение в Пифагоре, так в меру остроумная душа Овидия живет в медоточивом и сладкоречивом Шекспире, судя по его Венере и Адонису, его Лукреции, его Сонетам, любимым его ближайшими друзьями, и как Плавт и Сенека считались лучшими в Комедии и Трагедии у римлян, так Шекспир среди англичан — самый превосходный в обоих видах драматического искусства. О Комедиях свидетельствуют его Господа из Вероны, его Ошибки, его Тщетные усилия любви, его Вознагражденные усилия любви, его Сон в летнюю ночь, и его Венецианский купец. О Трагедии — его Ричард II, Ричард III, Генрих IV, Король Джон, Титус Андроникус и его Ромео и Джульетта»30.
Списком Фрэнсиса Мереза шекспироведы дорожат по праву. Названные в нем пьесы — своеобразный свод достижений британского гения за первые пять лет творчества. Особенно интересен отчет о трагедиях. Понятно, почему «Ромео и Джульетта» отделена от прочих. Самая печальная повесть на свете не относится к историческим хроникам. Однако странно, что «Тит Андроник» замыкает, а не начинает перечень исторических драм. Ведь именно он — второй плод шекспировской фантазии.
Судя по дневнику Хенслоу, публика впервые внимала монологам и диалогам из «Тита Андроника» 23 января 1594 года в театре «Роза» (тесть Аллейна отметил ее как «новую», «ne»). Оглашали их «слуги графа Сассекса» (Роберта Радклифа, с декабря 1593 года 5-го графа Сассекса, племянника Томаса Радклифа, 3-го графа Сассекса). Зритель принял новинку хорошо. Недаром 28 января и 6 февраля понравившиеся стихи прозвучали со сцены во второй и третий раз, а знакомый нам книгоиздатель Джон Дантер того же 6 февраля 1594 года зарезервировал за собой право публикации пьесы, которое и реализовал в том же году31.
Между прочим, за день до премьеры «Тита Андроника», 22 января, те же «слуги графа Сассекса» завершили серию спектаклей о «Джордже Зеленом, полевом стороже Уокфильда» («George a Greene, the Pinner of Wakefield»), народном герое эпохи Эдуарда III. В 1599 году текст комедии напечатали, правда, без имени автора, после чего помощник распорядителя королевских увеселений Джордж Бак (Buc или Buck, 1562/63—1622) попытался для себя устранить сей пробел. Он спросил о том двух актеров — Уильяма Шекспира (труппа лорда-камергера) и Эдуарда Джуби (Juby, труппа лорда-адмирала). Товарищ Эдуарда Аллейна сразу вспомнил, кто «ту пьесу сочинил» — Роберт Грин. А вот его коллега по ремеслу замялся, выдавив под конец, что она принадлежит перу какого-то «a minister, who ac[ted] the piners part in it himself» («подручного, который сыграл роль сторожа в ней сам»). Выражаясь иначе, господин из Стратфорда понятия не имел, чье творение труппа графа Сассекса исполняла прямо перед тем, как выйти на подмостки с шекспировским «Титом Андроником». Вывод, полагаю, ясен: в январе 1594 года земляк Ричарда Филда в театральной жизни Лондона еще не участвовал...32
Однако вернемся к драматургу, который так сильно насолил потомкам этой своей трагедией — «аляповатой и примитивной». Никому не хочется верить, что нагромождение убийств, насилий, трупов, отрубленных рук, языков и иных разных ужасов произвело то же перо, которому принадлежат все другие, по-настоящему великие творения. Нет конца попыткам очистить кумира от столь низкопробной вещи. Или отыскать более или менее приемлемое оправдание непростительному промаху таланта. Но Мерез и первое фолио (собрание сочинений 1623 года), «Тита Андроника» содержащее, не позволяют так просто избавиться от «позорного пятна» на репутации прославленного елизаветинца.
«Генриха VI» в редакции, обнародованной в 1594—1595 годах, или «пиратский» вариант «Ричарда III», или «Укрощение строптивой» с афинскими, а не итальянскими героями... Признание самого писателя, что его первенец — «Венера и Адонис» — игнорируется под надуманным предлогом презрения литераторами той эпохи актерского ремесла и всего, с ним связанного, то есть и драматургии. Зачем же тогда епископ Оссорский Джон Вэйль при Генрихе VIII корпел над своим «Королем Джоном», а Томас Саквилль, позднее лорд Бакхарст (Buckhurst) и первый граф Дорсет (Dorset), член Тайного совета и преемник Уильяма Бэрли в должности лорда главного казначея, сочинял в 1560 году «Горбодука» специально для сцены, пусть и университетской? Наконец, насколько не уважала себя Мэри Пембрук, если осмелилась трагедию «Марк Антоний» и перевести, и в кратчайший срок напечатать под собственным именем...
Конечно, балаганные клоунады и грубые, пошлые потехи на потребу толпы, среди знати и образованных слоев не могли вызывать ничего, кроме чувства брезгливости. Однако реформа театра, произведенная Эдуардом Аллейном, покончила с подобными развлечениями на главных сценических площадках Лондона. Им на смену пришли спектакли иного уровня, университетского, написанные лучшими умами Кембриджа и Оксфорда — Марло, Кидом, Грином, Пилем... И никто из этой когорты не стыдился того, что писал для подмостков «Театра», «Куртины», гостиничных дворов и недавно сооруженной «Розы». Скорее наоборот. Чему свидетельство — подлинный бум изданий и переизданий текстов новомодных исторических трагедий и комедий.
Так что, будь Шекспир автором «Генриха VI» или «Правдивой трагедии Ричарда III», в посвящении поэмы «Венера и Адонис» графу Саутгемптону оговорки о «первом плоде моего творчества» не было бы, как и обещания бросить литературные занятия, коли читатель не примет ее. Если кому-то мало откровения самого Шекспира, а также свидетельства Фрэнсиса Мереза, не включившего в знаменитый список дилогию о Генрихе VI, то стоит еще раз пролистать «Тита Андроника», чтобы убедиться в отсутствии у человека, работавшего над ним, навыков драматурга и своего особого писательского почерка, стиля. Пьеса есть не что иное, как попытка сотворить новую «трагедию мести» из старой — популярного среди публики «Титуса и Веспасиана» («Tittus and Vespacia»), поставленного впервые в театре «Роза» 11 апреля 1592 года. Увы, попытка неудачная, ибо Шекспир не привнес в сюжет ничего оригинального, не считая увеличения числа расправ. Его предшественник (вероятно, Джордж Пиль) удовлетворился десятью убийствами, двумя актами членовредительства и одной сценой каннибализма. Поэт присовокупил к ним всего два убийства и мученическое уничтожение... мухи.
Конечно, гений заслужил упреки в свой адрес, но вовсе не за смакование разного рода ужасов и подражание «университетским умам», Марло или Киду. Ему выпало создавать шедевр в рамках, заранее очерченных, и нарушение их совсем не приветствовалось, раз он не сократил, а, наоборот, добавил к прежнему перечню насилий кое-что от себя. И тем не менее с заданием не справился. А с каким, мы поймем, сравнив старый вариант трагедии с шекспировским.
Если название спектакля, вдохновлявшего друга Генри Уритсли, сохранил для потомков дневник Филиппа Хенслоу, то полный текст реплик спасли от утраты немцы, опубликовав в 1620 году полюбившиеся им драмы, с которыми английские труппы гастролировали по Германии. Интересующая нас пьеса вошла в первый том и именовалась «Самая горестная трагедия о Тите Андронике и надменной императрице» («A most lamentable tragedy of Titus Andronicus and the haughty empress»). В ней фигурирует и Веспасиан, сын Тита Андроника. У Шекспира того же героя зовут иначе — Люций, и никакого Веспасиана нет.
оставляя главенство действующему анонимному императору (сыну императора Сатурнину). Император женится на плененной полководцем царице врага Этиописе (Таморе). Ее сыновья Хеликатес и Сафонус (Деметрий и Хирон) убивают мужа (безымянного; брата императора Бассиана) дочери Тита — Андроники (Лавинии), затем насилуют девушку и под конец лишают жертву языка и рук.
Монарх за оскорбление императрицы (убийство брата) казнит двух других (безымянных; Марция и Квинта) сыновей Тита, а любовник императрицы мавр Морэн (Арон) обманом вынуждает Тита отсечь себе правую руку. Тростью на песке обесчещенная дочь сообщает отцу и родному дяде Викториадесу (Марку Андронику), кто истинный преступник, после чего полководец хитростью заманивает к себе двух сыновей царицы, убивает и готовит из них пирог, который потом предлагает отведать императорской чете, приглашенной в гости. Во время трапезы отец убивает дочь и императрицу, император — Тита Андроника, а явившийся в Рим с армией и плененным мавром Веспасиан (Люций) — императора. Новым правителем страны римляне избирают Веспасиана (Люция)33.
Хотя Шекспир и не подверг кардинальной переработке саму трагедию, одно важное отличие от предыдущей версии он произвел: весь текст перегрузил ссылками на Овидия. Вспомнил и Диану, и Актеона, и Пирама с Гекубой, и Сивиллу с Гектором. А главное, частенько использовал в качестве синонима для Лавинии имя Филомела — героини шестой книги «Метаморфоз». Кстати, участником драмы стала и сама книга римского поэта, принадлежавшая жене Люция. Она помогла отцу и дяде догадаться, какая беда стряслась с девушкой, когда они увидели, как та отреагировала на раскрытые в нужном месте страницы.
Филомелу — дочь афинского царя Пандиона — обесчестил и оставил без языка царь Фракии Терей, муж ее старшей сестры Прокны, которая, узнав о прегрешении супруга, убила их маленького сына, зажарила и накормила им прелюбодея. В итоге все превратились в птиц. Коллизии «Тита и Веспасиана» очень уж схожи с данной метаморфозой, и кому, как не Шекспиру, едва завершившему успешное переложение одной истории Овидия, попробовать создать что-нибудь в том же духе из другого отрывка того же сборника. Рассыпанные по «Титу Андронику» имена из «Метаморфоз», появление в нем самой книги в кульминационный момент прямо свидетельствуют о том, что трагедия писалась вскоре после сдачи в набор «Венеры и Адониса». Автор работал над ней, будучи под сильным впечатлением от греческих мифов в интерпретации великого римского поэта. Однако не по собственной инициативе.
Судя по особому вниманию Шекспира к рассказу о Филомеле и Терее, этот сюжет из Овидия драматург считал для себя крайне важным, чуть ли не путеводным. Тем не менее внести существенные коррективы в событийный ряд пьесы-прототипа не отважился. Никакое из «зверств» не выкинул за борт. Зато добавил по сыну и Титу Андронику, и царице Таморе, которых в первом же акте и «умертвил».
шедевр. Хотя и без намеков легко догадаться, что предстояло сделать автору, тот, к сожалению, не сообразил, какую маленькую поправку требуется внести во все повествование: над девушкой должен надругаться не кто-нибудь, а римский император, правящий по праву наследства. На нем, злодее, должна лежать и вина за череду жестокостей, придуманную сочинителем «Тита и Веспасиана». Потому той ни изъятие, ни сокращения не грозили. Наоборот, рекомендовалось картину кар и ужасов дополнить. Шекспир и дополнил, не изменив главного. В итоге вышло нечто совсем невнятное, впрочем, вкусам зрителя, пристрастившегося за шесть лет к кровавым разборкам на сцене, вполне угодившее.
И оттого Джон Дантер не слишком погрешил против истины, пометив на титульном листе, что в публикуемом варианте пьеса исполнялась не одной труппой, а сразу тремя — и графа Сассекса, и, еще ранее, графа Дерби (лорда Стрэнджа), и графа Пембрука, мужа Мэри Пембрук. Естественно, актеры и графа Дерби, и графа Пембрука играли «Тита и Веспасиана». Однако в композиционном плане оба текста различались несущественно, почему издатель в рекламных целях и позволил себе немного слукавить.
Допущенную ошибку молодой драматург осознал весьма поздно. Когда трудился над страданиями целомудренной Лукреции, которую обесчестил... римский царь, Луций Тарквиний Гордый, сын царя Тарквиния Приска. Тогда-то поэт и решил наверстать упущенное, втиснув в готовую к печати рукопись «Тита Андроника» несколько многозначительных ссылок на новую поэму. Всего их — четыре. В трех упоминается несчастная Лукреция, в двух — коварный Тарквиний. Упоминания эти, несомненно, вставные, в чем несложно убедиться. Достаточно прочитать каждую реплику, опустив посвященные обоим строчки. Причем принципиальную роль играют отступления не о Лукреции, а о Тарквинии, которому Шекспир вдруг уподобил персонажа трагедии — римского императора Сатурнина:
1. «Or slunke not Saturnine as Tarquin ersts, That left the Campe to sinne in Lucrece bed» («Иль не прокрался Сатурнин, как прежде Тарквиний, что покинул лагерь с целью согрешить в постели Лукреции»).
2. «And make proud Saturnine and his Emperesse Beg at the gates likes Tarquin and his Queene» («И заставить гордого Сатурнина и его императрицу попрошайничать у ворот, подобно Тарквинию и его королеве»)34.
не принимать в расчет, что не Деметрию с Хироном, а Сатурнину полагалось опозорить Лавинию, пуститься во все тяжкие, заметая следы, и в конце концов поднять против себя народное восстание. Внесенные поправки подразумевают именно это, как и сочинение вдогонку за «Титом Андроником» «Лукреции». Политическую беззубость драмы компенсировала поэма, хотя и в ней Шекспир прежде всего обличает человеческую порочность, а не изъяны государственного устройства. Недаром в посвящении она названа «Pamphlet», а не «Libel» (памфлет в ныне принятом политическом смысле). Тем не менее и тут путеводной звездой служит овидиевская притча. В минуту отчаяния и скорби Лукреция призывает на помощь Филомелу, птицу, «поющую о бесчестье» («sing'st of rauishment»), чтобы вместе с ней оплакать горе, случившееся с каждой по прихоти Тарквиния и Терея. Между прочим, двух царей.
И все же, несмотря на явную аполитичность поэта, три «античных» произведения, созданных им под влиянием Овидия, свидетельствовали о безусловном таланте их автора. А еще о том, что он очень юн. Как ни внушали ему высокородные опекуны, что пора бы обратиться к темам более серьезным и важным, Шекспир предпочитал писать о другом, о любви и любовных мытарствах. Это его волновало и занимало тогда больше, чем что-либо еще, как и всякого нормального молодого человека. Вследствие чего в «Лукреции» о постигшем монарха возмездии — всего две строки: «The Romaines plausibly did giue consent, To Tarqvins euerlasting banishment» («Римляне почтительно дали согласие на вечное изгнание Тарквиния»). Немудрено, что поэму пришлось предварить «аргументом» о правлении и свержении гордого властителя, который Шекспир воспринял с нескрываемым неудовольствием, окрестив свой труд «памфлетом без начала» («Pamphlet without beginning»), то есть без поэтического рассказа о всех преступлениях похотливого царя Тарквиния, совершенных до изнасилования Лукреции.
Однако ни строптивость, ни равнодушие к государственным проблемам друга графа Саутгемптона не помешали Мэри Пембрук остановить на нем свой выбор. Напомню, трагедия Самуэля Дэньэля «Клеопатра» вышла в 1594 году не отдельным изданием, а в виде приложения к переизданию «Делии». Похоже, драматург очень спешил, если не пожелал тратить время на регистрацию пьесы в гильдии печатников и книгоиздателей, а включил ее в поэтический сборник, уже прошедший аналогичную процедуру. 11 октября того же года Симон Уотерсон оформил там же право на публикацию исторической поэмы Дэньэля о гражданской войне Ланкастеров с Йорками. Первые четыре главы (книги) увидели свет в новом, 1595 году35. Иными словами, не ранее марта месяца (отсчет нового года в ту пору официально начинался не 1 января, а 25 марта). Почти шесть месяцев автор спокойно готовил рукопись к печати. Почему же с пьесой не поступил так же? Какой «пожар» его подгонял?
Если торопился, значит, хотел поскорее узнать реакцию читателя. Что та могла изменить? Мнение графини, и, в общем-то, ясно, какое. Дэньэль добавил к сонетам пьесу. Пьес и касалось, судя по всему, намерение госпожи... не поручать их сочинение в дальнейшем своему придворному поэту. Тот попытался заручиться поддержкой публики в надежде переубедить прекрасную леди. Тщетно. Мэри Пембрук не передумала, ибо отыскала более талантливого кандидата. Догадываетесь, кого? Верно, Шекспира.
30. Smith G. Elizabethan critical essays. Oxford, 1904. V. 2. P. 317, 318.
31. HD. P. 16; RCS. V. 2. P. 644; DNB, 1896. V. 47. P. 144.
before 1642. New Haven. London, 1929. P. 213—215.
33. Shakespeare in Germany in the sixteenth and seventeentn centuries. London, 1865. Cl. 158—236; Folio I. P (tragedies). 3. P. 31—53; HD. P. 14; DNB, 1885. V. 3. P. 41, 42; 1897. V. 50. P. 96—100.
35. Shakspere's Lucrece: the first quarto. London, 1886. P. 3, 59, 93; RCS. V. 2. P. 661.