Факт четырнадцатый
Из обращения поэта Томаса Хейууда к Николасу Оукесу в книге «В защиту актеров» («An Apology for actors»), 1612 год:
«Here, likewise, I must necessarily insert a manifest injury done me in that worke, by taking the two epistles of Paris to Helen, and Helen to Paris, and printing them in a lesse volume under the name of another, which may put the world in opinion I might steale them from him, and hee, to doe himselfe right, hath since published them in his owne name: but, as I must acknowledge my lines not worthy his patronage under whom he hath publisht them, so the author, I know, much offended with M. Jaggard (that altogether unknowne to him), presumed to make so bold with his name».
«Здесь также я должен непременно прибавить об очевидном ущербе, сделанном мне в той работе использованием двух писем, Париса Елене и Елены Парису, и публикацией их в небольшой книге под именем другого, что может привести свет ко мнению, будто я украл их у него, а он, посчитав себя вправе, после того обнародовал их под собственным именем. Но так как я должен признать мои строки не достойными его покровительства, под которым он опубликовал их, то автор, я знаю, сильно оскорблен господином Джаггардом (который вообще неизвестен ему), посмевшим поступить так дерзко с его именем»107.
—1641) возмущался, судя по всему, напрасно, не сообразив сразу, какой высокой чести удостоился. Его поэтические переложения посланий Париса Елене и Елены Парису из вышедшей в 1609-м книги «Троя Британии» («Troia Britanica, or Great Britains Troy») потребовались три года спустя вовсе не Уильяму Джаггарду, а тому, кто решил переиздать старый сборник стихов «Страстный пилигрим» («The Passionate pilgrime»). Опубликовал «небольшую книгу» в 1599 году тоже Уильям Джаггард, причем дважды и по воле того, чье имя значилось на обложке, то есть... Уильяма Шекспира.
Ведь «Страстный пилигрим» — это публичное признание в любви женщине, вернее, совсем юной девушке, которую наш герой полюбил после того, как пережил сильное разочарование в страстном увлечении другой дамой. Сильное до такой степени, что обманутый поэт дал зарок никогда не влюбляться в женщин. И вот нашлась та, из-за кого он нарушил обет.
Сборник действительно невелик — всего двадцать виршей, в основном коротких. Предваряют подборку два сонета, сразу, без предисловий, заостряющие внимание читателя на том, что не дает покоя автору — разница в возрасте с возлюбленной нынешней и предательство, измена не с кем-нибудь, а с лучшим его другом возлюбленной бывшей. Затем следует обоснование, почему данную прежде клятву сочинитель вправе не соблюдать. Потому что перед ним не просто женщина, а «Богиня» («Goddesse»), «Небожительница» («Celestiali»), к тому же «образец искренности» («made of truth»). Устоять никому не под силу, разве что невинному дитя — Адонису, но автор давно не Адонис...
Далее, чтобы подчеркнуть достоинства идеала посредством контраста, следует несколько слов о коварной предшественнице, «кроткой, как голубь, однако лживой и ненадежной» («Milde as a Doue, but neither true nor trustie»). Ее обещания, слезы, все оказалось притворным, «шутками» («jeastings»). Она охладела к поэту с той же быстротой, с «какой выгорает солома» («as straw out bumeth»). В общем, «bad in the best» («совершенная тварь»), «Богиня» абсолютно не такая. Она предпочитает плотским удовольствиям духовное общение, и оттого время любви с ней — не ночь, а день. Бард считает часы до рассвета, чтобы встретиться с возлюбленной, сожалеет о своих годах и боится сорвать «свежую Розу» («sweet Rose») раньше срока, чтобы та не увяла («faded» или «vaded») еще «весной» («the spring»).
О чем они говорят, когда вместе? О поэзии и музыке. Стихи Ричарда Барнфильда (Barnfield, 1574—1627) о родственной близости двух муз из «Поэм в разных жанрах» («Poems in Diverse Humours») 1598 года, очевидно, отражали реальность, раз Шекспир ими воспользовался. Причем с буквальной точностью, и девушка действительно обожала мелодии Джона Доуланда (Dowland), лютниста и популярного композитора конца елизаветинского царствования, с 1598-го по 1612 год служившего в Дании у короля Христиана IV.
— песенную — открывает «сонет» о дочке лорда, «самой красивой из трех», влюбившейся в своего учителя. Затем к юной особе посватался некий благородный «англичанин», красавец, весьма смутивший девичье воображение («fancie»). Тем не менее прелестница в итоге галантного «рыцаря» («knight») отвергла, оставшись верной «ученому человеку» («learned man»).
Был или нет у Шекспира соперник, можно спорить, а вот то, что наш поэт обретался у «Богини» в педагогах, очень похоже на правду. Информативность прочих пяти песен незначительна. Взятые из пьес самого Шекспира и других авторов, они повествуют либо о радостях, либо о горестях любви и скорее играют роль дружеских рекомендаций той, кому сборник посвящен. За исключением, наверное, четвертой песни, диалога пастушка со своей «нимфой» (сочиненного Марло и Рэли), в контексте всего сборника выглядящего предложением руки и сердца («Liue with me and be my Loue», «Живи со мной и будь моей любовью») с уже услышанным автором ответом — положительным108.
История с сонетами получила продолжение в 1609 году, когда издатель Томас Торп (Thorpe, 1569—1635) 20 мая зарегистрировал в реестре гильдии книгу «Сонеты Шекспира» («Shakespeares sonnettes»), которую и опубликовал в течение месяца, правда, уже под иным заголовком — «Shake-Speares Sonnets» («Сонеты Потрясающего копьем»). Причем этим не удовольствовался и предварил стихи странным посвящением некоему «Mr. W. H.», «единственному создателю данной подборки сонетов» («onlie begetter of these insving sonnets»; тут для понимания главное слово «insving» от «ensue» в значении «полученное в результате»). Сему господину инкогнито Торп пожелал «полного счастья» и «того бессмертия», что ему уже обещано «нашим бессмертным поэтом», то есть Шекспиром. Вдобавок издатель зачем-то назвал себя «доброжелательным авантюристом, устремившимся вперед» («the well-wishing adventvrer in setting forth»), и оформил лаконичный текст на манер древнеримских монументальных надписей.
Разумеется, основная дискуссия в науке развернулась вокруг поиска спрятавшейся за инициалами персоны. Кандидатов пять — граф Генри Саутгемптон, граф Уильям Пембрук, барон Уильям Херви (Hervey, еще один отчим Саутгемптона), типограф Уильям Холл (Hall), мальчик-актер Уильям Хьюгес (Hughes). Впрочем, мы вполне можем сузить список до одного, если присмотримся к личности издателя и вникнем в суть начертанного им в посвящении.
Итак, Томас Торп — сын трактирщика из Бэрнета (Bamet) в Мидлсексе, почти десять лет, с 1584 по 1594 год, обучался типографскому искусству у печатника Ричарда Уоткинса (Watkins). Однако по окончании ученичества что-то у него не заладилось в отношениях с коллегами. Явно не без «помощи» членов гильдии новичку никак не удавалось опубликовать какую-либо книгу самостоятельно. Даже, приобретя права на рукопись перевода Марло «Фарсалии» Лукана, он не смог в 1600 году выпустить ее сам. Печаталась книга другими, а Торпу позволили поучаствовать в процессе лишь в качестве автора предисловия с похвалами в адрес Эдуарда Блаунта.
работу — какой-то памфлет, а в полноценного издателя превратился в 1605-м, когда при посредничестве Блаунта удостоился чести обнародовать трагедию Джонсона «Сеян». Вот с того момента его карьера и пошла в гору. С заказами проблем больше не было. К тому же и старший товарищ заботился о том, чтобы они не уменьшались, периодически перепоручая любимчику тот или иной выгодный контракт. Ну а драматурги Марстон и Джонсон так и вовсе предпочитали печатать новые пьесы именно у Торпа109.
— семье Пембруков. Следовательно, за спиной Томаса Торпа стояли покровители Блаунта — Мэри и Уильям Герберт. Инициалы сына — William Herbert — совпадают с загадочной парой литер и вроде бы подтверждают правоту многих шекспироведов, признавших в таинственном W. H. 3-го графа Пембрука. Но вопросы остаются.
Во-первых, по какой причине граф пожелал сохранить инкогнито? Во-вторых, почему использовал в шифре родовую фамилию, а не титульную? Ключ к ним кроется в посвящении Торпа. Ведь лаконичная фраза в подражание римлянам предназначалась больше не читателям сонетов, и даже не W. H., а... самому Шекспиру, увлеченному в ту пору римскими героями. Странному посвящению надлежало смягчить гнев барда на того, кто без разрешения автора придал огласке его интимную лирику. Вот английскому гению и напоминали, что W. H. ему вообще-то «бессмертный» друг, хотя и поступивший крайне авантюрно, однако из лучших побуждений, «доброжелательных», которые Шекспир мог бы понять и простить.
А коли не поймет и не простит? Тогда-то и пригодится, как инкогнито, так и W. H. вместо W. Р. Во-первых, всегда любопытной публике совсем не обязательно знать подоплеку событий, чтобы смаковать на всех углах то, как поссорились два именитых Уильяма. От того полные имена и титулы инициатор проекта не привел. Во-вторых, публика чаще слышала и читала о графах Пембруках, чем о роде Гербертов. Отсюда и предпочтение букве Н, а не Р. Несиятельное «Mr.» («господин» или «мастер») — отвлекающий маневр для той же публики.
Зато превращение Шекспира в «Потрясающего копьем» вряд ли вызвано публичными обстоятельствами. Скорее, напротив, интимными, чтобы человек, к которому обращался W. H., Уильям Пембрук, быстрее сообразил, что к чему. Опять же, сколько копий сломано вокруг того, кому Шекспир с первых строк настойчиво советует обзавестись детьми? Большинство думает на Генри Уритсли, графа Саутгемптона. И все бы ничего, кабы сонетов, побуждающих взрастить потомство, насчитывалось два или три. Но таковых — полтора десятка. Интересно, а как бы каждый из нас отреагировал на подобную навязчивость «лучшего друга»? Сомневаюсь, что стерпел бы дюжину посланий. На пятом или шестом жестко одернул бы приятеля, настырно сующего нос не в свое дело...
о чем и свидетельствуют семнадцать сонетов, открывающих сборник. Между прочим, тот факт, что с них начинается подборка, наука объяснить в затруднении. И едва ли выйдет из тупика, пока не прекратит обвинять Торпа в пиратстве и не признает, что сборник адресовался не всем англичанам, а одному конкретному человеку. Тому, кого волновало отсутствие детей у того, о ком написал Шекспир.
Господин W. H., то есть Уильям Пембрук, скомпоновал стихи в книге с учетом характера этой особы. Ее намеревались заставить прочитать сонеты, и «детский» цикл сыграл роль наживки, затравки. А дальше, втянувшись, она погрузилась в настоящую исповедь души. Стихи, сочиненные в разные годы, как при Елизавете I, так и при Якове I, «с нынешним растущим веком» («with this growing age»; № 32), позволяли увидеть Шекспира изнутри, познакомиться с его «Я». Обнажить перед той персоной самое сокровенное о нашем герое, по большей части ей еще неведомое, и попытался Пембрук, рискуя здорово рассориться с поэтом. Но, похоже, обошлось. Вероятнее всего, потому, что рискованное предприятие достигло цели, и та особа, оценив послание, откликнулась именно так, как и надеялся Пембрук.
Составитель умышленно перемешал сонеты, ранние с поздними, «женские» с «мужскими», чтобы сильнее заинтриговать того незнакомца. Ведь какие-то из стихов он прежде читал. Увы, для шекспироведения хитрый прием оказался роковым. Шекспир, как правило, употреблял «Ты», «Твое», «Тебе» и очень редко другие местоимения, раскрывающие пол дорогого ему лица. В итоге сонеты о ребенке и сонет № 20, где речь явно идет о мужчине, заложили традицию и все прочие, до № 126, считать посвященными другу, а «смуглой леди» — с № 127 и до финального 154-го. Кстати, те два сонета, что задали тон «Страстному пилигриму», попали в разряд «женских» (под № 138 и 144).
Опрометчивость общепринятой «традиции» очевидна. Она неминуемо уводила ученый мир к смелому, сенсационному, хотя и основанному на зыбком фундаменте выводу о гомосексуализме Шекспира. И, в конце концов, литературоведы данный тезис озвучили... Правда, если рассматривать шекспировскую лирику без каких-либо пристрастий, резюме вытекает иное: в большинстве сонетов поэт осуждает или воспевает одну из дам, тех самых, из сборника 1599 года, коварную изменницу или «Богиню». А вот точно определить, в каком из произведений какая из прелестниц фигурирует, довольно сложно. Сонеты — фрагменты жизни — запечатлели те или иные сиюминутные переживания писателя. В них — много общих фраз и мало деталей, подсказывающих, кто из дуэта подразумевается в том или ином случае.
«изменнице». Ведь «Богиня» — младше поэта, который периодически сетует на разницу лет между ними (№ 62, 73). А тут он вдруг сам успокаивает «прекрасного друга»: «ты никогда не постареешь» («you neuer can be old»), после чего заверяет, что «друг» так же красив (beautie) и свеж (fresh), как и в день первой встречи... три года назад. Ну, какой из мужчин будет терзаться подобным образом из-за собственной внешности? А женщина будет, особенно если старше любимого на несколько лет.
«изменницы» к «другу». «Не позволю себе стать помехой соединению искренних стремлений» («Let me not to the marriage of true mindes admit impediments»), — восклицает поэт. Судя по всему, к ней же обращены и сонеты о «смуглой леди», удостоившейся весьма нелестных эпитетов в сонете № 131 — «деспот» («tiranous»), по мнению окружающих, по-настоящему любить не умеющий, — и убийственного приговора: «твоя чернота прячется в твоих поступках» («thou blacke saue in thy deeds»). Сонеты № 130 и 132 появились раньше, когда Шекспир еще не замечал изъянов в черной красавице, а № 133 — в период потрясения от страшного разоблачения: «смуглянка» разбивает сердце сразу двум — «моему другу и мне»! За ним логично расположен № 134, констатирующий ее торжество и над «другом» («Итак... он — твой» / «So... he is thine»), и над прежней любовью («Я сам себя закладываю под твою волю» / «I my seife am morgag'd to thy will»). Зато практически полное смирение с произошедшим обнаруживаем в сонете № 42, где поэт утешился мыслью, что он с другом — одно целое, а значит, и «смуглянка» продолжает его любить...
Процесс медленного, мучительного излечения от амурного недуга отразился в сонетах с № 135 по № 144. Исключение — сонет № 138, явно диссонирующий с прочими. В нем вдруг возникает тема разницы в возрасте, мучительной для мужчины, которую возлюбленная, «образец искренности», старательно не замечает, убеждая партнера в том, что он все еще молод. «Хотя она знает, что мои дни — давно не лучшие» («Although she knowes my dayes are past the best»), — вздыхает поэт.
Нетрудно догадаться, какая из леди льстит ему. Конечно, не старшая летами черноволосая красавица, а юная «Богиня». Кстати, ей посвящен и финальный аккорд цикла о двух дамах Шекспира, сонет № 152, в котором бард, признавая себя неидеальным, упрекает «идеал» в двойном прегрешении перед ним. Во-первых, «нарушена твоя супружеская клятва» («thy bedvow broake»); во-вторых, «вновь утрачено доверие» («new faith tome»). В итоге прежний мир и «новые любовные отношения» («new loue bearing») сменила «новая ненависть» или вражда («new hate»).
«Богиня» все-таки обвенчались, не сумев, однако, с годами сохранить гармонию между собой. Череда ссор подточила ее, и на момент издания «Сонетов» они, очевидно, жили врозь друг от друга. Причем долго и без перспектив на воссоединение. Не эта ли обреченность сподвигла графа Пембрука вмешаться?
Среди сонетов имеются несколько о постигшей их разлуке, правда, не из-за взаимных обид, а по другой причине. Некие «пятна» («blots»), какая-то «скорбная вина» («bewailed guilt») поэта из сонета № 36 вынуждает их расстаться. Причем позор мужа таков, что грозит бросить тень и на жену («do thee shame» / «доставить тебе неприятности»). Сонеты № 97 и 98 проливают свет на срок разделения супругов — около полугода, с весны до осени. Чем подробности о сем смутном эпизоде и исчерпываются. Еще один сонет, безусловно, посвященный «Богине», — № 128. Достаточно процитировать первую строчку, чтобы в том удостовериться: «How oft, when thou my musike musike playst» («Как часто, когда ты, моя музыка, музыку играла»)...
«Богиню» в неверности, обвинил несправедливо, и та, не стерпев обиды, ушла. На то же намекает и странный постскриптум книги — «Жалоба влюбленной» («A Louers Complaint»), незамысловатая история в стихах об очередной жертве хитрого охотника до невинных девиц. Хотя авторство и приписано Шекспиру, многие ученые сомневаются в том, полагая, что «плач» — творение Джорджа Чапмена. Так ли, иначе, для нас важнее концовка. Обесчещенная девушка готова вновь отдаться тому же кавалеру, помани он ее опять к себе. Похоже, выдуманный сюжет в основе своей тождественен реальному. Несмотря на причиненные мужем страдания, «Богиня» по-прежнему неравнодушна к нему и при определенных обстоятельствах могла бы вернуться. О появлении каковых и позаботился друг расколотой семьи — граф Пембрук, организовав издание сонетов вместе с «жалобой». Одно известило о тревожном душевном настрое поэта, другое намекало на то, как лучше в данной ситуации поступить — простить его...
Что касается сонетов, посвященных тому другу Шекспира, что увел «смуглую леди», то помимо описания любовного треугольника стихи о нем немногословны. Интерес представляют разве что сонеты № 82 и 120. В первом автор упрекает приятеля за слабость к славословиям разных писателей в книжных посвящениях, хотя приятель должен бы удовлетвориться теми похвалами, какие уже имел от самого Шекспира. Во втором сообщает о взаимном причинении друг другу неких «жестокостей» («vnkindnesse»). Чем «друг» досадил поэту, понятно: лишил черноокой и черноволосой красавицы. О вине Шекспира мы можем судить по циклу пьес о предательстве. Наконец, пристрастие кавалера «смуглянки» к посвящениям в собственный адрес в разных книгах, наличие таковых же за шекспировской подписью позволяет сделать достаточно уверенный вывод: друг нашего героя — это граф Саутгемптон. И тогда легко угадать, кто скрывается за маской «черной красавицы» — фрейлина королевы, родственница графа Эссекса, Елизавета Вернон, познакомившаяся с будущим супругом не позднее лета 1595 года110«друзьями» Шекспира роман в его отсутствие, когда сам он путешествовал по Италии? И не итальянское ли турне нашего героя отразилось в пяти сонетах — № 44, 45, 48, 50, 51, богатых на горестные вздохи и печальные сетования, вызванные дорожной тоской по оставшейся где-то вдалеке любимой?..
Если так, то вина датской парочки — Розенкранца и Гильденстерна — перед Шекспиром вполне может проясниться. Роман поэта со «смуглой леди» (Елизаветой Вернон) длился минимум три года. Вычтем их из 1595-го. Получаем 1592-й. Год приезда в Англию двух скандинавских дворян. Допустим, знакомство Шекспира с двадцатилетней Вернон произошло не без участия дуэта. При таком раскладе все становится понятным. Они поспособствовали зарождению того, что обернулось для нашего героя чередой мучительных разочарований — в верности возлюбленной, в преданности друга и, наконец, в «честности» прекрасных венецианок, мнимом лекарстве от горьких переживаний об утраченной любви... Немудрено, что гению захотелось «убить» тех, кто стоял у истоков сей трагической цепи событий.
Примечания.
—1622. Detroit, 1998. P. 37, 311; DNB. V. 3. P. 262, 263; 1888. V. 15. P. 387, 388.
109. DNB. 1898. V. 56. P. 323, 324; RCS. V. 3. Р 410
110. Collins A. Letters and memorials of State. London, 1746. V. 1. P. 348, 349.