Факт шестнадцатый
Из отчетов королевского распорядителя увеселений о пьесах, сыгранных при дворе в течение сезона 1611/12 года:
«By the kings players. Hallomas nyght was presented att Whithall before ye [=the] kings Matie a play called The Tempest.
The kings players. The 5th of Nouember a play called ye [= the] Winters nights Tayle».
«Актерами короля. Ночью Всех Святых представлена в Уайт-холле перед Королевским Величеством пьеса, именуемая "Буря".
Актеры короля. 5 ноября, пьеса, называемая "Ночная зимняя сказка"»118.
Трагические комедии «Буря», «Зимняя сказка», «Цимбелин», «Тимон Афинский», историческая хроника «Генрих VIII» ознаменовали в творчестве Шекспира новый период, к сожалению, прерванный внезапно, в одночасье ранней смертью гения. Цикл о предательстве, завершенный в 1608 году «Кориоланом», цели не достиг, прощения друга так и не вымолил. Примерно тогда же испортились отношения и с «Богиней», женой поэта. Ссора обернулась очередной разлукой, мучительной для нашего героя. В этих условиях и родился шекспировский «Мизантроп», пьеса о знаменитом человеконенавистнике из Афин, обозлившемся на людей, не оказавшим ему в трудный час помощь.
Создавалась драма на рубеже 1608/09 годов, почти сразу после окончания «Кориолана». На выбор главного персонажа, несомненно, повлияли «Жизнеописания» Плутарха. Знакомясь с биографией Марка Антония, бард обратил внимание на образ разочарованного в друзьях Тимона, собирая материал для «Кориолана», взял на заметку парный римскому политику портрет политика греческого — Алкивиада, тоже несправедливо претерпевшего от соплеменников. На фоне собственных жизненных катастроф — потери друга и любимой — драматург, похоже, не преминул примерить два типа поведения, обнаруженные у Плутарха, на себя.
В итоге размышления выплеснулись на бумагу, вдохновив на сочинение «Тимона Афинского». В нем автор сравнил обиженного пессимиста с таким же оптимистом, отдав личные симпатии... нет, не сварливости Тимона, а отходчивости Алкивиада. От того феномен превращения альтруиста в мизантропа рассмотрен им в деталях. Участь изгоя-военного, наоборот, обрисована скупо, в двух-трех сценах. Зато вполне рельефно. Алкивиад, изгнанный «ни за что», за попытку спасти друга от казни, не впал в полное уныние потому, что смотрел на жизнь трезво и окружающих не переоценивал. Никаких иллюзий ни к кому не питал, подобно Тимону, для которого неблагодарность «друзей» явилась страшным, убийственным открытием.
«обида» мобилизовала, другого — сломала, «свела с ума». Один отнесся к новой ситуации практично, другой — иррационально, ударившись из прежней крайности в крайность новую. Один вел себя здраво, другой — как больной. Вот историю этой болезни Шекспир и разобрал в подробностях, чтобы самому устоять у роковой черты и не угодить в ту же западню безудержной озлобленности на всё человечество. Чем та чревата, писатель уяснил для себя четко, — быстрым самоуничтожением. И никакая «компенсация» в виде золотого клада, власти или простого сочувствия не в силах остановить раз начавшийся разрушительный процесс.
Алкивиад сыграл роль маяка, ориентира, помогающего не совершить тот гибельный шаг. За что, наверное, и удостоился поблажки. Ведь если Тимон, согласно всем античным источникам, пострадал, действительно, за неумеренную расточительность, то его более известный соотечественник прогневал Афины не заботами о ближнем. Стратега обвинили в святотатстве. Якобы Алкивиад во время пирушек с приятелями едко высмеивал, а то и пародировал важнейший для афинян культовый праздник — Элевсинские мистерии, факельные шествия в честь богини плодородия и земледелия Деметры.
истинной подоплеке опалы греческого героя знаменательное. Театрал не выдал «театрала»?! Во всяком случае, Алкивиада британец явно идеализировал. К Тимону же испытывал обычную жалость, не более того.
Что ж, проба пера в подражание Плутарху поспособствовала преодолению Шекспиром внутреннего личного кризиса, уберегла от соблазна за пережитые удары судьбы возненавидеть весь мир. Подоспевший вскоре сборник сонетов, изданный Торпом, и вовсе исцелил больного, ибо вернул домой «Богиню». Как отметил радостное событие поэт? Разумеется, сочинил пьесу, ей посвященную. Какую? Конечно же, «Цимбелина». Легендарному вождю кельтского племени тринобитов Кунобелину, верному союзнику Римской империи, мелодрама обязана названием, девятой новелле второго дня «Декамерона» Джованни Боккаччо — центральной сюжетной линией, народному фольклору — усложнением основной интриги. Такова, по крайней мере, общепринятая точка зрения.
Однако два едва заметных нюанса вынуждают не согласиться с данной схемой. Шекспир дважды — в первом и третьем акте — употребил по отношению к главной героине любопытные эпитеты. Сперва Якимо, увидев Имогену, замерев от восхищения, подумал:
«If she be furnish'd with a mind so rare, / She is alone th'Arabian-Bird» («Если она еще обладает и редким умом, то она уникальная птица Аравии»).
«птица Аравии» есть синоним птицы Феникс. Кстати, прилагательное «Arabian» в «Мученице любви» использовалось при описании подруги Голубя трижды.
Второй эпизод. Пизанио, прочитав письмо хозяина, Постума Леонато, с повелением убить Имогену, воскликнул:
«She's punish'd for her Truth, and vndergoes / More Goddesse-like, then wife-like» («Она наказана за свою верность и терпелива больше как Богиня, чем жена»)119.
Итак, Имогена, по признанию самого Шекспира, являлась и птицей Феникс, и «Богиней». А кого другого он именовал точно так же? Правильно, собственную супругу! Вспомним о сонетах № 89 и 93, в которых поэт упрекает любимую за измену, то ли мнимую, то ли настоящую. Судя по тем семистишиям, Шекспир пребывал в замешательстве и никак не мог свыкнуться с мыслью, что в разрыве с ней виноват сам. Ведь обвинил ее несправедливо. Отсюда и парадоксальная строчка из 93-го: «So shall I Hue, supposing thou art true, / Like a deceiued husband...» («Что ж, я живу, считая тебя верной, словно обманутый муж...»)
— вовсе не несчастная генуэзка Джиневра Ломеллино из новеллы Боккаччо, а возлюбленная нашего барда. И «Цимбелин» — не просто трагикомедия. Пьеса автобиографична, и было, было пари: не воображаемое между двумя итальянскими купцами (Бернабо Ломеллино из Генуи и Амброджоло из Пьяченцы), а реальное, случившееся в Англии на пятом или шестом году правления короля Якова I. Поспорил с кем-то, устроил проверку жене сам Шекспир. Партнер же, соблазнявший «Богиню», попался ему жуликоватый, под стать Якимо. В итоге гений пережил тот же конфуз, что и Бернабо Ломеллино. Естественно, когда обман открылся, оскорбленная «Богиня» покинула, ушла от мужа. Ну а чем ссора закончилась благодаря посредничеству семьи Пембруков, мы уже знаем.
В общем, «Цимбелин» стал публичным покаянием великого драматурга перед любимой женщиной и воздаянием ей должного. Разумеется, обстоятельства подлинной истории в пьесе искать не стоит. Их утаили от посторонних глаз, заменив аналогичной фабулой из «Декамерона». То, что произведение исполнялось со сцены, подтверждает «Книга пьес» («The Bocke of Plaies») врача и астролога Симона Формана (Forman, 1552—1611). Содержание спектакля об Имогене он изложил сразу за описанием «Зимней сказки», которую посмотрел в театре «Глобус» 15 мая 1611-го. «Сказка» произвела на ученого столь сильное впечатление, что Форман пожелал поместить рядом краткие отчеты и о двух других шекспировских шедеврах — «Цимбелине» и «Макбете». Когда познакомился со вторым, астролог запомнил — суббота 20 апреля 1611 года. А вот дату первого восстановить не сумел. Потому начал просто: «Помню также...» («Remember also...»). Впрочем, есть все основания полагать, что на драматическом повествовании о «короле Англии в эпоху Луция» (Гай Луций — посол римского императора Августа) Форман присутствовал, если не в том же 1611-м, то наверняка в предыдущем, 1610-м, не ранее...120
Премьеру «Зимней сказки» в «Глобусе» сыграли в течение осени — зимы британского 1610 года. Это известно вследствие словоохотливости Генри Герберта (Herbert, 1595—1673), помощника «мастера развлечений» Джона Эстли (Astley), 19 августа 1623 года в канцелярском журнале зафиксировавшего данное им же позволение на публичное представление шекспировской пьесы с важным добавлением, что такое же разрешение прежде давал предшественник Эстли — Джордж Бак, преемник на посту главы увеселительного департамента Эдмунда Тилни, скончавшегося 20 августа 1610-го. Отсюда и производятся вышеозначенные хронологические выкладки121.
«Цимбелином» еще одну трагикомедию? Вряд ли по своей воле. Скорее в угоду кому-то. Тому, кто весьма почитал талант Роберта Грина и восхищался романом писателя «Пандосто, или Триумф времени», опубликованным в 1588 году и неоднократно переиздававшимся, с 1607-го под новым заголовком — «Дораст и Фавния». Роман о монархе-ревнивце, вдруг, без всяких оснований заподозрившем жену в неверности и в короткий срок разрушившем прежнюю семейную идиллию. Не правда ли, актуальная для Шекспира тема? Под пером гения прозаическая трагедия превратилась в поэтическую мелодраму со счастливым финалом. Если у Грина погибли все, кроме Фавнии, красавицы-дочери короля Богемии Пандосто, то Шекспир пожертвовал лишь королевским сыном Мамиллием (Гаринтером). Супружеская чета Леонта и Гермионы (Пандосто и Белларии) под занавес помирилась и воссоединилась, благословив вновь обретенную дочь Утрату (Фавнию) на брак с Флоризелем (Дорастом), сыном другого короля — Поликсена (Эгиста).
«Зимней сказки» в разных неточностях, особенно географических. Однако они не учитывают того факта, что он на редкость бережно отнесся к сюжету, придуманному Грином (прежде той же чести удостаивался лишь «Тит и Веспасиан»), повторил за ним практически всё, за исключением концовки. Очевидно, творчество барда что-то стесняло, и понятно что — необходимость соблюдать строго очерченные кем-то рамки. Вот почему Богемия Шекспира — приморское государство, а знаменитый Дельфийский оракул обретался на острове. Наш герой добросовестно скопировал оплошности, допущенные «университетским умом». В соответствии с пожеланием заказчика... потребовавшего иной, счастливой развязки и оттого не настаивавшего на жестком ограничении авторской фантазии в финальной части. Вот там-то Шекспир и развернулся, оживив действие плутовскими проделками пройдохи Автолика, крестьянским праздником с песнями и танцами, уподоблением главной героини овидиевской статуе Пигмалиона.
политическими соображениями. В 1607 году Яков I обнародовал «Апологию клятве верности» («An Apologie for the Oath of Allegiance»), осудившую попытку папы римского Павла V оспорить законность акта присяги англичан королю, устроенного после предотвращения Порохового заговора. Весной 1609 года книгу опубликовали повторно с новым предисловием короля, предлагавшим монархам Европы не жертвовать собственным политическим суверенитетом в пользу хозяина Ватикана. Летом два придворных шотландских поэта — Джон Барклэй (Barclay, 1582—1621) и Роберт Эйтоун (Aytoun, 1570—1638) — развезли экземпляры памфлета по столицам континента.
Первым откликнулся номинальный император Священной Германской империи и реальный король Богемии Рудольф II (империей с 1608 года управлял его брат Маттиас). Той же осенью он отправил в Лондон курьера с подарками — глобусом небесной сферы для короля, часами с изумрудами и шестеркой лошадей для королевы Анны. Главное, 29 июня (9 июля) того же года Рудольф, ревностный католик, предоставил протестантам Чехии свободу вероисповедания. Таким образом, между двумя странами наметилась перспектива сближения, которую вполне могло сорвать исполнение труппой Якова I пьесы о безумном ревнивце — короле Богемии. Как назло, репутация потенциального союзника весьма тому бы поспособствовала. Алхимик и меценат, Рудольф II при многих дворах считался человеком не в себе, а выражаясь попросту, сумасшедшим. Оттого брат Маттиас с согласия других немецких принцев и облегчил властное бремя владельца Пражского Града. Богемского венца Рудольф лишился де-факто 14 марта, де-юре 13 мая 1611 года. В первый день австрийские войска заняли Прагу, во второй Маттиас короновался новым чешским королем122.
Впрочем, «Зимнюю сказку» Шекспир написал до сих трагических событий, в период налаживания диалога между двумя государями, и, понятно, сложившуюся международную конъюнктуру постарался учесть: во избежание нежелательных ассоциаций «скандал» и перекочевал из Богемии на средиземноморский остров, кстати, автоматически превратив главную героиню в дочь русского царя. Ведь таковой являлась жена гриновского короля Сицилии Эгиста.
просматривается, а потому его кандидатура отпадает. Остаются друзья поэта (Пембруки) и «Богиня», таинственная спутница жизни нашего героя. Не стала ли «Зимняя сказка» символическим актом окончательного примирения Шекспира со своей музой? Она выбрала тему, он преобразил ее в пьесу...
Что же касается ошибок, допущенных им в «Зимней сказке», то да, без оплошности не обошлось. О море у берегов Богемии и храме Аполлона в Дельфах (Delphi), перепутанном с храмом Аполлона на родине бога — острове Делос (Delphos), говорилось выше. То — огрехи Роберта Грина, совершенные в первой половине романа, которую Шекспир исправлять был не вправе. «Пуританин, поющий псалмы под волынку» возник в сцене с участием Автолика, несомненно, на потеху невзыскательного зрителя. А вот скульптор, «замечательный итальянский мастер Джулио Романо» («rare Italian Master Iulio Romano»), создающий много лет статую Гермионы, — промах, и довольно серьезный, для знатока Италии и итальянских обычаев.
«третьего джентльмена», ясно. Джулио Пиппи Джианнуцци (Pippi Giannuzzi, 1492/99—1546), по прозвищу Романо, любимого ученика Рафаэля, знаменитого художника, архитектора и... не скульптора. Романо прославился фресками в соборах и дворцах Ватикана, проектированием и строительством вилл римских пап и герцога Мантуанского Федерико II Гонзаго, у которого служил с осени 1524 года. Никаких статуй мастер не лил и не лепил. Что же тогда побудило Шекспира именно ему приписать то умение, каким, скорее, отличались Донателло, Гиберти или Микеланджело? Личные впечатления!
Будучи в Мантуе, поэт, судя по всему, посетил две базилики — в честь Святого Андрея (Sant'Andrea) в самом городе и Святой Девы Марии (Beata Vergine Maria) в Грации, предместье Мантуи. В первом увидел два надгробия — знатных мантуанцев Пьетро Строцци (Strozzi) и Джироламо Андреази (Andreasi), во втором — одно, Бальдассаре Кастильоне, друга Джулио Романо, уговорившего художника переехать из Рима в Мантую. Архитектор набросал рисунки всех трех. Он и считается их автором, о чем, естественно, Шекспира уведомили на месте. Ни Рим, ни Флоренцию британец не навестил. Похоже, мужские фигуры и кариатиды трех мантуанских памятников оказались лучшими из скульптур, какие нашему герою повстречались в Италии. Они и запомнились прежде всего, и, когда понадобилось, подсказали имя мастера для «Зимней сказки»123.
«Богиня», то понятно, кому адресовалась «Буря» — искреннему другу семьи поэта, Уильяму Герберту, 3-му графу Пембруку, с 23 мая 1609 года активному члену совета «Компании предпринимателей и плантаторов Вирджинии» («Company of Adventurers and Piantate in Virginia»). Компания существовала с 1606 года, но широко развернулась в деле основания английских колоний на североамериканской земле после привлечения в руководящий состав ряда вельмож, в том числе и обоих братьев Гербертов — Уильяма и Филиппа.
Обновленный коллегиальный орган снарядил в Новый Свет две экспедиции: летом 1609 года за океан отплыла флотилия капитана Томаса Гэйтса (Gates), весной 1610-го — губернатора колонии Томаса Уэста, 12-го барона Де Ла Уарра (West, 12th baron De La Warr). Корабль Гэйтса в конце пути, у Бермудских островов, попал в шторм. Судно погибло, часть команды сумела добраться до одного из островов архипелага, на котором прожила десять месяцев, с июля по апрель, пока не построила небольшое плавсредство, чтобы дойти на нем до Джеймстауна — столицы английской колонии. В июле 1610 года Томас Гэйтс возвратился в Лондон с отчетами о мытарствах, выпавших на долю бермудских робинзонов. Они произвели немало шуму в публике. К весне 1611-го компания готовила отправку в Вирджинию третьего и четвертого отрядов во главе с капитанами Томасом Дэйлом (Dale) и тем же Томасом Гэйтсом. Приблизительно в это время Шекспир и взялся за сочинение «Бури»124.
Увы, как гений намеревался восславить нового друга в пику старому, Генри Саутгемптону, также с мая 1609 года участвовавшему в управлении вирджинской компании, мы теперь вряд ли узнаем. Конечно, Уильям Пембрук намечался в прототипы Просперо. Однако в творческий процесс опять вмешалась большая политика, и в итоге прообразом главного героя стал другой человек — король Богемии Рудольф II. От первоначального замысла сохранилось немного: эпизод с кораблекрушением, необитаемый остров, странное упоминание о росе Бермудов («dewe from the still-vext Bermoothes») и еще более странный персонаж — дикарь Калибан, сын алжирской колдуньи.
«роса Бермудов» позволяет угадать, где в раннем варианте располагалось «царство» Просперо — в Карибском море. Под воздействием событий в Европе оно переехало в Средиземноморье, в район оживленной трассы Тунис — Неаполь, по которой неаполитанский король Алонзо с миланским герцогом Антонио спешил домой после бракосочетания своей дочери Кларибель с главой Тунисского королевства. Налетевший на их корабль недолгий ураган выбросил судно на берег необитаемого острова, лежавшего, разумеется, недалеко от основного маршрута, то есть в акватории того же Средиземного, а не Карибского моря. Оттого упоминание о сборе бермудской росы там, куда волны выкинули неаполитанский корабль, вызывает недоумение.
— герцог в изгнании, старик, ученый и маг. Характеристики, точно соответствующие положению Рудольфа II весной 1611 года. Покровитель наук и искусств, чернокнижник шестидесяти лет, утративший чешский престол вследствие предательства брата, двоюродного. Леопольд V, эрцгерцог Австрии, епископ Пассау и Страсбурга, в 1609 году пообещал Рудольфу военную помощь в борьбе с честолюбивым Матиасом, прибравшим к рукам Австрию и Венгрию. Слово сдержал, приведя в январе 1611 года в Богемию десятитысячную армию наемников. Правда, помощь обернулась медвежьей услугой. Чехи-протестанты отнеслись к солдатам-католикам с нескрываемой неприязнью. Мародерство войска на вроде бы защищаемой им территории усугубило ситуацию. Пражане вооружились и, когда «союзники» 4—5 (14—15) февраля попытались занять столицу, встретили «пассаусцев» залпами пушек и погромами католических монастырей. Мало того, лидеры сопротивления послали в Вену гонца с просьбой о содействии. Матиас тут же откликнулся на нее, отправив в Богемию многотысячный контингент.
Стояние на реке Влтаве (правобережье Праги контролировало ополчение, левобережье — наемники) продлилось чуть меньше месяца. Услышав о приближении австрийцев, Леопольд предпочел бросить кузена на произвол судьбы. В ночь на 28 февраля (10 марта) 1611 года пассауское воинство ушло из города, предрешив тем самым участь дискредитированного ими же императора. Покинутый всеми — и католиками, и протестантами — Рудольф II поневоле уступил богемскую корону младшему брату, без боя овладевшему Прагой 14 (24) марта125.
Неблаговидное поведение австрийского эрцгерцога, по совместительству духовного лица, по недомыслию или нарочно обманувшего ожидания блаженного духовного сына, и обличил Шекспир в «Буре», положив в ее основу сюжет «Прекрасной Сидеи», мелодрамы немецкого драматурга Якоба Айрера (Ayrer, 1543—1605). По существу, пьеса явилась одной из немногих акций в поддержку изолированного в Пражском Граде монарха-мецената, за четверть века превратившего чешскую столицу в форпост современной ему науки. Неслучайно 1 ноября 1611 года «Бурю» сыграли при английском дворе в присутствии Якова I.
К сожалению, британский демарш цели не достиг. Виновники бед Рудольфа II — Матиас (Алонзо) и Леопольд (Антонио) — снизойти до падшего государя не торопились. Австрия (Неаполь) поглотила Богемию (Милан). А вскоре после Дня Всех святых, 10 (20) января 1612 года, пражский затворник скоропостижно скончался. Естественной или насильственной смертью, точно не известно...
— не самое интригующее в ней. Настоящая загадка — реплика Себастьяна, брата Алонзо, при виде эфемерных «необычных фигур» («Strange shapes»), накрывавших для «гостей» Просперо призрачный стол. Итак, Себастьян произнес:
«A liuing Drolerie; Now I will beleeue,
That there are VIIIcomes; that in Arabia
There is one Tree, the Phoenix throne, one Phoenix,
».
«Реальный розыгрыш! Теперь я поверю,
Там есть одно дерево, трон Феникс, единственной Феникс,
».
Нет, интрига не в том, что Себастьян, пораженный увиденным, вспомнил о Феникс и единороге. Интересно другое. Почему он назвал именно этих сказочных зверей? С умыслом или без Шекспир увязал их в паре? Ведь мы знаем, кого поэт подразумевал под Феникс. Если сему правилу бард верен везде, то единорог — тоже чей-то символ! Не самого ли Шекспира?..
«Буря» — последняя драма нашего героя, сыгранная со сцены труппой короля. То, что называют «Генрихом VIII», в действительности не более чем наброски к новой «хронике», а скорее всего, приуроченная к круглой политической дате светская версия популярных в ту эпоху мистерий (театрализованных житий святых), судя по всему, не законченная. 24—25 июля 1612 года исполнялось сорок пять лет со дня вступления Якова I на шотландский престол и девять — со дня коронации в Вестминстере. Великолепный повод для торжеств в честь единства двух наций под скипетром Стюартов. И кому, как не Шекспиру, поручить разработать художественную часть важного праздника.
Что она должна отразить, понятно. Естественную преемственность династий — от Тюдоров к Стюартам. О чем красноречиво свидетельствуют пророчества архиепископа Кранмера в финале «хроники», в момент крещения младенца, будущей Елизаветы I. В пьесе для обычной публики они просто неуместны. А вот для интерлюдии с политической окраской дифирамбы «девственной Феникс» («the Mayden Phoenix»), завещающей свое «Величие» («Blessednesse») новой «звезде», «так же великой в славе, как она» («as great in fame as she was»), весьма актуальны. Кто эта «звезда», догадается любой, — Яков I. Он венчает триаду великих монархов, независимых от папского Рима. О том, как Британия возвысилась над ним, и повествуют шекспировские фрагменты, зарисовки. А по-другому сцены из «Генриха VIII» и не назовешь. Сюжет практически отсутствует. Характеры персонажей прописаны слабо, если вообще есть. Главное внимание автора сосредоточено не на них, а на событиях — суд над герцогом Бэкингемом, знакомство короля с Анной Болейн, бракоразводный процесс, отставка кардинала Уолси, коронация Анны Болейн, смерть королевы Екатерины, суд над архиепископом Кранмером, рождение и крещение принцессы Елизаветы...
«Глобуса», еще не факт, что шекспировский. Сообщения источников — письма Генри Уоттона (Wotton) и Генри Блюетта (Bluett) от 2 и 4 июля — слишком противоречивы, чтобы утверждать что-либо определенное. С одной стороны, «новая пьеса» («a new play») имела другое название, нежели опубликованная в первом фолио, — «Всё точно» или «Всё — правда» («All is True»). Между тем, насколько мы знаем, прежде бард никогда стандартные заголовки своих хроник («история» или «трагедия» короля такого-то) не дублировал иными, нестандартными, о чем свидетельствуют и титульные листы прижизненных изданий «Ричарда II», «Ричарда III», «Генриха IV». Заголовок из первого фолио — «Известная история жизни Генриха VIII» — полностью соответствует вышеозначенной норме.
С другой стороны, заголовок «Всё точно» или «Всё правда» перекликается с прологом к «Генриху VIII», в котором неоднократно подчеркивается намерение актеров «оживить» («liuing») «подлинные» («truth») события «нашей благородной истории» («our Noble Story»). И, по мнению Уоттона, труппа «воистину сумела... изобразить величие» («sufficient in truth... to make greatness») той эпохи, «весьма примитивное, если не смешное» («very familiar, if not ridiculous»).
Но опять же, судя по тому же Уоттону, Генрих VIII не просто посетил (как у Шекспира) «маску» во дворце кардинала Уолси, а организовал ее: «Now King Henry making a masque at the Cardinal Wolsey's house, and certain chambers being shot off at his entry» («И вот [перед нами] король Генрих, устроивший маску в доме кардинала Уолси, и несколько пушек выстрелили при его появлении»). Вдобавок Блюетт уточнил, что «маска» та, пожар в театре спровоцировавшая, случилась, «когда пьеса почти завершилась» («as the play was almost ended»). У Шекспира же маскарадом в доме Уолси заканчивается не пьеса, а первый ее акт (всего их пять).
«Глобусе» выглядело так же, как и хроника из первого фолио: публике представили «ряд главных эпизодов из правления Генриха VIII» («some principal pieces of the reign of Henry VIII»). Однако, согласно Блюетту, увиденная им драма пользовалась у зрителя огромным успехом, на который шекспировская «драма», судя по сохранившемуся тексту, едва ли могла рассчитывать126.
«Генриха VIII» не исключали фиаско данной «хроники» на сцене и в коротеньком эпилоге даже дали «десять к одному» за то, что «эта пьеса никогда не понравится всем, кто здесь есть» («ten to one, this Play can neuer please All, that are heere»). «Здесь» — в смысле, в зрительном зале. На что же тогда они уповали? Единственно — на сострадание прекрасных дам, способных заставить собственных кавалеров поаплодировать актерам...
Скорее всего, сыгранное в «Глобусе» 29 июня 1613 года было набросками Шекспира, переделанными кем-то из его коллег (Флетчером?) в пьесу для исполнения в театре. В политическую агитку вдохнули жизнь, после чего ей все хлопали от души, а не по велению «милосердных леди». Естественно, в первом фолио напечатали не адаптированный вариант, а оригинал рукописи, заметно ему проигрывавший. Не потому ли за пятым актом и появился странноватый лаконичный постскриптум?
Что касается юбилейных торжеств в июле 1612 года, то по какой-то причине Яков I решил праздника не проводить. Столичным развлечениям король предпочел турне по провинции, и в интересующие нас дни, с 24-го по 27-е, находился в нескольких милях севернее Бедфорда, в Блтсо (Bletsoe), усадьбе лорда-лейтенанта Хантингдоншира Оливера Сент-Джона, 3-го барона Сент-Джона из Блтсо (St. John, 1540—1618)127.
Готовил Шекспир свою «мистерию» к июлю 1612-го или нет, ограничивалась ли она одним царствованием Генриха VIII или предполагалось отразить «главные эпизоды правления» и трех протестантских преемников грозного монарха, мы можем разве что гадать. Впрочем, наличие многих претензий к «Генриху VIII» со стороны шекспироведов говорит о том, что финальную точку в ней гений так и не поставил, не успел поставить. А почему, понять нетрудно. Шекспир скончался в том же 1612 году, и, верно, не позднее лета, раз до марта 1613-го Джаггард успел переиздать «Страстного пилигрима» с добавлениями, а Хейууд после общения с Шекспиром из Стратфорда — обнародовать «Защиту поэзии» со своей знаменитой жалобой...
Полагаю, многие посредством несложных сопоставлений уже заподозрили, кто скрывался под легендарным псевдонимом. Что ж, не будем никого разочаровывать, а лучше вернемся в самое начало, чтобы ближе ознакомиться с обстоятельствами, вызвавшими феномен Шекспира. И отсчет поведем с судьбоносного для нашей истории дня — 7 августа 1592 года...
Примечания.
118. Cunningham P. Extracts from the accounts of the Revels at Court in the reigns of queen Elizabeth and king James I. London, 1842. P. 210.
—19, 22—24. Хотя Форман датировал знакомство с «Макбетом» 20 апреля 1610 года, он, несомненно, ошибся, ибо 20 апреля субботой было именно в 1611-м, а не в 1610 году. К тому же с начала нового британского 1611 года прошло менее месяца, и это вполне объясняет невольную описку ученого.
121. DNB. 1886. V. 7. P. 170—172; V. 26. P. 190, 191; V. 56. P. 399; Cunningham P. Extracts from the accounts of the Revels at Court in the reigns of queen Elizabeth and king James I. London, 1842. P. 226.
122. New poems by James I of England. New York, 1911. P. LXII, LXIII; Jahrbuch der Kunsthistorischen Sammlungen des Allerhöchsten Kaiserhauses. Wien, 1898. Bd. 19. T. 2. S. CL (№ 16957); The Cambridge Modern history. Cambridge, 1904. V. 3. P. 728, 734.
—XXXI, 69, 70; Spencer T. Shakespeare's Isle of Delphos // The Modern Language review. 1952. V. 47. № 2. P. 199—202; Folio I. P (comedies) 1. P. 301.
—209, 231, 232, 316—318, 375—384, 400—402, 445—451, 463, 464.
History. 1998. V. 31. № 4. P. 299—314.
126. Berry Н, Wickham G., Ingram W. English professional theatre, 1539—1660. Cambridge, 2000. P. 499, 500.
—453; DNB. V. 50. P. 150; Folio I. P (histories) 2. P. 232.