Готфрид Страсбургский
пер. О. Румера
Горожанин Готфрид Страсбургский (умер около 1220 г.) в отличие от Вольфрама является представителем чисто светского течения немецкой куртуазной поэзии. Он решительно выступает против «темного», насыщенного мистическими образами и мотивами стиля Вольфрама, называя автора «Парцифаля» «слагателем диких сказаний». Он не ищет путей к богу, его не привлекают «таинственные» легенды о Граале. В своем единственном романе «Тристан и Изольда» он обращается к истории двух молодых людей, отстаивающих свое право на земное счастье.
Под пером Готфрида старинное народное сказание превращается в волнующую повесть о пылкой любви, на пути которой стоят обычаи и представления феодального общества. В его истолковании любовь Тристана и Изольды не адское наваждение (как у более раннего поэта Эйльхарта), но великое чувство, естественно овладевающее всем существом человека. И трагическая вина молодых любовников коренится не в греховной природе человека, которую издавна третировала церковь, но в бесчеловечности феодального общества, в котором взаимная любовь возможна только в форме незаконной связи. Предвосхищая выступления гуманистов против феодально-церковной морали средних веков, Готфрид ратует за право человека на земное счастье, за право естественной любви, не скованной феодальными нормами. В этом уже ясно сказываются веяния новых воззрений на жизнь, зарождавшихся в городах. Привлекает Готфрида также чувственное великолепие земного мира. Он любит женскую красоту, нарядные одежды, цветущую, радостную природу. Ясность и изящество составляют характерную особенность его куртуазного стиля.
Готфриду не удалось закончить роман. Недостающие главы были написаны последователями Готфрида — поэтами Ульрихом фон Тюргеймом и Генрихом фон Фрейбергом. Опираясь на роман Готфрида, R Вагнер написал свою оперу «Тристан и Изольда».
ТРИСТАН И ИЗОЛЬДА
И струги двинулись в поход.
Попутный ветр их гнал вперед,
И тихо рокотали воды.
Однако плаванья невзгоды
Изольде непривычны были
И скоро утомили
Ее и женщин остальных.
Невыносимым стал для них
Шум ветра и вспененный вал
Тристан матросам приказал
К земле пристать скорей,
Чтоб отдохнуть на ней.
Они причалили, и вот
Чтоб побродить часок-другой.
Тристан же к женщинам в покой
Вошел с приветным взглядом
И, сев с Изольдой рядом,
Повел с ней речь о том, о сем
И скоро попросил потом
Ему чего-нибудь
От жажцы дать глотнуть.
Служанки, молодые девы,
Вкруг ложа королевы
Гурьбой стояли, и одна
Воскликнула: «Бокал вина
Стоит вот в этой скрыне».
То не было, — мы знаем ныне, —
Вино, хоть было схоже с ним.
То был огонь, что несравним
Ни с чем по страшной силе:
Он их привел к могиле.
Ей это было невдомек,
Налитый до краев бокала,
Она ему достала.
Тристан, приняв из рук бокал,
Отпить Изольде дал.
Глотнула нехотя она,
Тристан же выпил все до дна.
Вином напиток был в их мненье.
Вошла Брангэна в то мгновенье
И, увидав сосуд,
В миг поняла, в чем дело тут.
Она всем телом задрожала,
И кровь от сердца отбежала.
Бледна, как труп, она прошла
И, взявши кубок со стола,
Что ими выпит был на горе,
Тристан играет на арфе. Из мюнхен ской рукописи «Романа о Тристане».
Его метнула в волны моря.
«Отныне мне спасенья нет!
Зачем я родилась на свет? —
—
Навек я потеряла
Честь и доверье госпожи.
Зачем — о господи, скажи! —
Я в путь пустилась роковой?
Зачем жестокий жребий мой
Меня с Изольдой в даль пустил?
Ах, лучше б он меня убил!
Увы, Изольда и Тристан,
Вам смертный яд был в кубке дан».
И вот, когда и муж и дева,
Тристан и королева,
Напиток выпили, пришла
И та, кто муки без числа
Вселяет в мир, — пришла
Любовь,
Воспламеняющая кровь.
Им был ее не слышен шаг,
Но миг — и свой победный стяг
Она в сердцах их водрузила.
Единым сделалось тотчас,
И долгий их раздор погас,
Его как не бывало.
У девы ненависть пропала.
Любовь, крепительница уз,
Сняла с их душ тяжелый груз,
Который накопила злоба,
И вот почувствовали оба,
Что каждый для другого стал
Прозрачней, чище, чем кристалл.
У них одно лишь сердце билось,
Обоих боль соединилась,
Страдал он тем, что и она.
У них душа была одна.
Но, мучимы одним недугом,
Они таились друг пред другом.
Тому причиною был стыд
И недоверье, что велит
Скрывать желаний выраженье,
К единой цели их влекло,
Обоим было тяжело
Признаться в чувствах, и вначале
Таились оба и молчали.
Когда почувствовал Тристан,
Что он любовью обуян,
Решил он не сдаваться,
Чтоб с честью не расстаться.
«Нет, — думал он в душе своей,—
Тристан, опомнись же скорей,
Дай искушению отпор!»
0 с сердцем вел он долгий спор,
упорно с волей воевал
И нежеланного желал.
Стремясь Любовь преодолеть,
Накинутую ею сеть
Он разорвать пы тался
И долго не сдавался.
Д войную муку он терпел:
И сладкая любовь
Ему мутила ум и кровь
Пленительным Изольды взором,
Тогда, терзаемый укором,
Он Верность призывал и Честь,
И от него удар отвесть
Им удавалось на мгновенье.
Но вновь свершала нападенье
Его владычица Любовь
И он ей покорялся вновь.
Хоть Честь и Верность причиняли
Немало боли и печали,
Но от Любви в стократ сильней
Терзался он в любви своей:
Он мук таких не видел вместе
От Верности и Чести.
Взор сердца он в нее вперял,
Очей же взоры отвращал,
Но, отвращая взор очей,
Подобно узнику в тюрьме,
Имел он часто на уме
Бежать, ища спасенья,
И предавался размышленью:
«Любви перемени пути,
Свои желанья обрати
Еще к чему-нибудь на свете!»
Но нет, порвать не мог он сети.
В свой ум и сердце он вникал,
В них перемен искал,
Но находил там вновь и вновь
Изольду только и Любовь.
Таков же был Изольдин рок,
С такой же силою увлек
Ее Любви водоворот.
Увидев, что ее несет
Он в омут, чар опасных полный,
Что уж захлестывают волны,
Что вся она погружена,
Пытаться стала из стремнины.
Но липкие объятья тины
Изольду обхватили так,
Что не пускали ни на шаг.
Отбиться от нее руками
Она старалась и ногами,
Но тщетно: все сильней, сильней
Запутывалась в ней,
Вот-вот готовая упасть
В чарующую сласть
Мужской любви и обаянья.
Ее плененное сознанье,
Из липких вырываясь пут,
Напрасный полагало труд.
Чуть ступит шаг иль полушаг,
Любовь за ней следит, как враг.
Все, что на ум ей приходило,
И все, что в смутных чувствах жило,
К Тристану и Любви неслось,
Но был немым ее язык,
И неожиданно возник
Меж сердцем и глазами спор.
Стыд отвращал Изольды взор,
А сердце от любви пылало.
Друг с другом ссорились немало
Муж, девушка, Любовь и Стыд,
На мужа дева не глядит,
Хотя, не ведая покоя,
К нему стремится всей душою,
А Стыд лишь о Любви мечтает
И ото всех мечту скрывает.
Однако девушка и Стыд —
Так молвь людская говорит —
Недолговечны, к сожаленью;
Слабеет их сопротивленье
День ото дня, от часа час.
Изольда бедная сдалась
И покорилась грозной силе.
Все помыслы и жар в крови
К Тристану и Любви.
Она украдкой то и дело
Ему в лицо глцдела,
Раздора сердца и очей
Не возникало в ней.
И сердце и глаза согласно
Глядели с лаской страстной
В лицо Тристану, и в ответ
Его глаза лучистый свет
Изольде посылали.
Стал понимать он, что едва ли
Удастся превозмочь Любовь.
В глаза друг другу вновь и вновь
Они глвдели с восхищеньем,
Удобным пользуясь мгновеньем,
Когда их не видал народ.
Все больше неземных красот
Они друг в друге находили.
Был испокон веков;
Он и теперь таков:
Для душ, влюбленностью томимых,
Все краше взор очей любимых,
День ото дня Любовь растет,
И цвет ее приносит плод,
Исполненный сладчайших чар,—
Любви созревший дар.
Плодоносящая Любовь
Все молодеет вновь и вновь;
Она любимой красит лик,
И ей неведом смерти миг.
И струги вновь по глади вод
Поплыли весело вперед.
Лишь двум сердцам на них сойти
С привычного пути
Пришлось, Любви свершая волю.
Свою блаженную недолю
Они несли, полны забот,
Переживать нам чудеса,
Но чья сжигает нас роса,
Чей горше желчи мед,
Чья сласть отраву льет,
Чья ласка сердце ранит,
И что вовек не перестанет
Безумием терзать людей.
Теперь Любовь велела ей
Терзать Изольду и Тристана.
У них одна горела рана,
И странный мучил их недуг.
Им беспокойно стало вдруг
Друг с другом быть не рядом!
Однако наполнял разладом
И взор взаимный душу им;
Был каждый мукою томим,
Что он не в состоянье
Унять огонь желанья,
Который в сердце скрыт.
Когда друг друга ненароком
Они встречали нежным оком,
Их лица покрывал багрец
Цвет их пылающих сердец.
Красильщица-Любовь
Гнала им по ланитам кровь.
Ей мало было, что она
От глаз людских ограждена,
В душе хранится благородно.
Нет, было ей угодно,
Чтоб власть ее была видна,
И заставляла их она
В лице меняться каждый миг,
Был каждый миг другим их лик;
И сообщила, что узнала
Она его в яру лесном
И в час купания потом1.
Так шел меж ними разговор,
И вот, подняв к Тристану взор,
«Увы!
Тогда, когда купались вы,
Напрасно вас я не убила!
О, если бы тогда мне было
Все так же ясно, как сейчас!»
«Что мучает, Изольда, вас? —
Тристан промолвил: — Что вам ясно?»
«Мне ясно то, что я несчастна.
И море и небес простор
Мне больно ранят взор,
И жить на свете мне не мило».
Она тихонько прислонила
К Тристану локоть вдруг.
Началом это было мук,
Приведших их к могиле.
Тут слезы взор ее затмили,
На сердце лег истомы гнет,
Стал набухать прекрасный рот,
Склонилась голова на грудь,
И обхватил чуть-чуть
Изольды милый стан.
Его ланиты побледнели,
И губы прошептали еле:
«Изольда, что терзает вас?
Поведайте мне, не таясь».
Изольда бедная в ответ?
«Мне от lameir 2 покоя нет.
Lameir мне душу извело,
Lameir мне причиняет зло».
Не разобрал Тристан сперва,
Что б эти значили слова.
Он был в недоуменье,
Какое же значенье
Он стал раздумывать и вот:
L'ameir — любовь, l'ameir и горе,
А вместе с тем la mer ведь море»,
Из трех значений он на двух
Не поминать Любовь,
Которая им в кровь
Влила отраду и желанье,
Их госпожу до издыханья.
«Я полагаю, — он сказал, —
Что ветра шум вас укачал,
Что горек вам морской простор».
Но был ответ Изольды скор:
«Нет, нет! Что вам пришло на ум?
Меня нисколько не томят;
Баглея влила мне в душу яд».
Когда сообразил Тристан,
Что на любовь намек был дан
Промолвил: «Сердца королева,
Поверь мне: и меня, увы,
Терзают лишь l'ameir и вы.
Любовь и вы моя беда;
Навек я потерял покой
И сделался как сам не свой.
Я не могу ни на мгновенье
Преодолеть свои мученья,
Мне тягостно; я ненавижу
Все то, что прочим тешит глаз.
Люблю, Изольда, только вас!
Без вас мне мрачен белый свет».
«А мне без вас», — она в ответ.
Когда обоим ясно стало,
Что их Любовь околдовала,
Связав сердца им навсегда,
Тогда их тяжкая беда,
Они в глаза друг другу смело
Теперь глядели, не стыдясь.
Их души роковая связь
На горе им спаяла.
Их поцелуй запечатлел
Навек союз и душ, и тел.
Напиток страсти оба пили,
Неслыханный по сладкой силе,
И в каждый подходящий миг
Друг другу предлагали вновь
Напиток дивный твой, Любовь.
(Стихи 11649— 12050)
1. Краткий перечень основных эпизодов начала романа.
2. Игра слов, заимствованная, вероятно, у Томаса.