Провансальская литература
ЛИРИКА ТРУБАДУРОВ
В XI—XII вв. Прованс переживал большой экономический и культурный подъем. Именно в Провансе при дворах феодальных сеньоров впервые возникла куртуазная поэзия, представлявшая собой характерное выражение новой, светской рыцарской культуры, которая требовала от феодальной аристократии «куртуазного» (изысканного, вежливого) поведения, воспитанности и умения служить «прекрасным дамам». Культ дамы занимает центральное место в творчестве провансальских поэтов — трубадуров (от прованс. trobar — находить, изобретать, сочинять), среди которых преобладали рыцари и представители феодальной знати. Певец признавал себя вассалом дамы, которой обычно являлась замужняя женщина, жена его сеньора. Он воспевал ее достоинства, красоту и благородство; он прославлял ее господство и «томился» по недосягаемой цели. Его «любовь» была неотделима от «страдания», но это было «сладостное» страдание. Конечно, во всем этом было много условного, куртуазное «служение» зачастую оказывалось лишь проявлением придворного этикета. Однако нередко за условными формами рыцарского служения таилось неподдельное индивидуальное чувство, которое в условиях феодального быта, когда заключение брака основывалось на материальных, сословных и фамильных интересах, могло найти себе выражение лишь за пределами брачных отношений.
В качестве лирики индивидуального чувства поэзия провансальцев проторяла путь поэзии «Нового сладостного стиля» (см. раздел «Итальянская литература») и лирике эпохи Возрождения. Возникла поэзия трубадуров, видимо, из народных провансальских хороводных песен, широко разрабатывавших любовную тему. На связь с народной поэзией указывают, например, обычные в лирике трубадуров «природные зачины» (описание весны, возрождающейся природы). Однако со временем поэзия трубадуров далеко отошла от простоты и безыскусственности народной песенной лирики. Трубадуры хотели быть виртуозами стиха. Они умножали строфические формы, большое внимание уделяли искусству рифмовки. По словам А. С. Пушкина, «поэзия проснулась под небом полуденной Франции — рифма отозвалась в романском языке, сие новое украшение стиха, с первого взгляда столь мало значащее, имело важное влияние на словесность новейших народов... Трубадуры играли рифмою, изобретали для нее все возможные изменения стихов, придумывали самые затруднительные формы» («О поэзии классической и романтической», 1825). Результатом этого явилась большая вычурность провансальской поэзии, чрезмерное нагнетание стихотворной формы при известной ограниченности поэтического содержания. Зародившись в конце XI в., поэзия трубадуров наивысшего расцвета достигла в XII в. В начале XIII в. начался ее упадок, усугубленный так называемыми альбигойскими войнами (1209—1229), приведшими к завоеванию Прованса французскими феодалами.
Важнейшими жанрами, культивировавшимися трубадурами XI—XIII вв., являются:
кансона (или канцона) (cansos или chansons) — песня, ограниченная в своей тематике любовными или религиозными темами и отличающаяся изысканным и сложным строением строфы, соединяющей часто стихи различной длины;
сирвента (sirventes) — строфическая песня, разрабатывающая темы политические или общественные, а также часто содержащая личные выпады поэта против его врагов;
плач (planh), приближающийся к сирвенте, выражает печаль поэта по поводу смерти какого-либо важного сеньора или близкого ему человека;
альбa (alba — «утренняя заря») — строфическая песня, рисующая расставание влюбленных утром, после тайного свидания; часто альба получает форму диалога;
пасторела (pastorela или pastoreta) — лирическая пьеса, изображающая встречу рыцаря с пастушкой и их спор; чаще всего пасторела представляет стихотворный диалог, которому предпослано небольшое введение, описывающее ситуацию встречи;
тенсонa (tensos — «спор» или joc pastitz — «разделенная игра», или partimens — «раздел») является стихотворным диалогом двух поэтов и представляет собой диспут на темы любовные, поэтические или философские;
баллада (balada) — плясовая песня, обычно сопровождаемая припевом. Формы провансальской лирики отличаются большой изысканностью; стих построен на определенном числе слогов и ритмическом движении, создаваемом распределением ударений (чаще всего встречается ямбический ход); рифма — притом рифма точная — обязательна, причем она может связывать между собой как стихи одной строфы, так и соответствующие стихи разных строф; строфика необычайно разнообразна, число стихов в строфе и строф в стихотворении не ограничено никакими правилами.
Большая часть лирических произведений, дошедших до нас, приписывается определенным трубадурам; в общем рукописи сохранили около 500 имен, из них около 40 — наиболее знаменитых. Однако о большей части этих поэтов не сохранилось точных сведений: так называемые биографии трубадуров, которые начинают составляться в XIII в., представляют в значительной своей части художественный вымысел.
АЛЬБА
Анонимная песня XII в. пер. В. Дынник
Боярышник листвой в саду поник,
Где донна с другом ловят каждый миг:
Вот-вот рожка раздастся первый клик!
Увы, рассвет, ты слишком поспешил!
— Ах, если б ночь господь навеки дал,
И милый мой меня не покидал,
И страж1 забыл свой утренний сигнал...
Увы, рассвет, ты слишком поспешил!
Под пенье птиц сойдем на этот луг.
Целуй меня покрепче, милый друг,—
Не страшен мне ревнивый мой супруг!
Увы, рассвет, ты слишком поспешил...
Продолжим здесь свою игру, дружок,
Покуда с башни не запел рожок:
Ведь расставаться наступает срок.
Увы, рассвет, ты слишком поспешил!
Как сладко с дуновеньем ветерка,
Струящимся сюда издалека,
Впивать дыханье милого дружка!
Увы, рассвет, ты слишком поспешил!
Красавица прелестна и мила.
И нежною любовью расцвела,
Но, бедная, она невесела,—
БАЛЛАДА
Анонимная песня XII в. (пер. В. Дынник)
Баллада связана с весенними обрядами — с выборами в качестве «королевы весны» самой красивой из девушек и с плясками вокруг майского (апрельского в Провансе) деревца.
1. Все цветет! Вокруг весна!
— Эйя! —
Королева влюблена
— Эйя! —
И, лишив ревнивца сна,
— Эйя!—
К нам пришла сюда она,
Как сам апрель, сияя.
А ревнивцам даем мы приказ:
Прочь от нас, прочь от нас!
Мы резвый затеяли пляс.
2. Ею грамота дана,
— Эйя! —
Чтобы, в круг вовлечена,
— Эйя! —
Заплясала вся страна
— Эйя! —
До границы, где волна
О берег бьет морская.
А ревнивцам даем мы приказ:
Прочь от нас, прочь от пас!
Мы резвый затеяли пляс!
3. Сам король тут, вот те на!
— Эйя! —
Поступь старца неверна,
— Эйя! —
Грудь тревогою полна,
— Эйя! —
Что другому суждена
Красавица такая.
А ревнивцам даем мы приказ:
Прочь от нас, прочь от нас!
Мы резвый затеяли пляс.
4. Старца ревность ей смешна,
— Эйя! —
И любовь его скучна,
— Эйя! —
В этом юноши вина,
— Эйя! —
У красавца так стройна
Осанка молодая.
А ревнивцам даем мы приказ:
Прочь от нас, прочь от нас!
Мы резвый затеяли пляс.
5. Хороша, стройна, видна,—
— Эйя!—
Ни одна ей не равна
Красавица другая.
А ревнивцам даем мы приказ:
Прочь от нас, прочь от нас!
Мы резвый затеяли пляс.
Маркабрюн
(пер. В. Дынник)
Вымышленные биографии подчеркивают неаристократический характер поэтических произведений, связанных с именем этого трубадура (около 1140— 1185); особенно характерно для него отрицательное отношение к куртуазному служению даме, как к делу безнравственному и постыдному.
ПАСТОРЕЛА
Приводимая пасторела, представляющая спор рыцаря с пастушкой, является наиболее типической для жанра; встречаются, однако, и другие формы, более дидактические, где рыцарь ведет беседу не с пастушкой, а с пастухом.
Здесь, у ограды, блуждая.
Бойкая, хоть и простая,
Мне повстречалась девица,
Шубка на ней меховая
И кацавейка цветная,
Чепчик — от ветра прикрыться.
К ней обратился тогда я:
— Милочка!2 Буря, какая!
Вьюга взметается злая!
— Дон! — отвечала девица,—
Право, здорова всегда я,
Сроду простуды не зная.
Вьюга пускай себе злится!
— Милочка! Лишь за цветами
Шел я, но вдруг будто в раме
Вижу вас между кустами.
Как хороши вы, девица!
Скучно одной тут часами,
—
Стадо у вас разбежится!
— Дон! Не одними словами,
Надо служить и делами
Донне, восславленной вами.
Право,— сказала девица,—
Столько забот со стадами!
С вами пустыми речами
Тешиться мне не годится.
— Милочка, честное слово,
Не от виллана простого,
А от сеньора младого
Мать родила вас, девица!
Сердце любить вас готово,
Око все снова и снова
Смотрит — и не наглядится.
— Дон! Нет селенья такого,
Где б не трудились сурово
Ради куска трудового.
Право,— сказала девица,—
—
Дня воскресенья святого,
Должен и рыцарь трудиться.
— Милочка, феи успели
Вас одарить с колыбели,—
Но непонятно ужели
Вам, дорогая девица,
Как бы вы похорошели,
Если с собой бы велели
Рядышком мне приютиться!
— Дон! Те хвалы, что вы пели,
Слушала я еле-еле,—
Так они мне надоели!
Право,— сказала девица,—
Что бы вы там ни хотели,
Видно, судьба пустомеле
В замок ни с чем воротиться!
— Милочка, самой пугливой,
Даже и самой строптивой,
Можно привыкнуть на диво
Судя по речи игривой,
Мы бы любовью счастливой
С вами могли насладиться.
— Дон! Говорите вы льстиво,
Как я мила и красива,
Что же, я буду правдива;
Право,— сказала девица,—
Честь берегу я стьщливо,
Чтоб из-за радости лживой
Вечным стыдом не покрыться.
— Милочка! Божье творенье
Ищет везде наслажденья,
И рождены, без сомненья,
Мы друг для друга, девица!
Вас призываю под сень я,—
Дайте же без промедленья
Сладкому делу свершиться!
— Дон! Лишь дурак от рожденья
Легкой любви развлеченья
Ровню пусть любит девица.
Исстари общее мненье:
Если душа в запустенье,
В ней лишь безумство плодится.
— Милочка! Вы загляденье!
Полно же без сожаленья
Так над любовью глумиться.
— Дон! Нам велит Провиденье:
Глупым — ловить наслажденье,
Мудрым — к блаженству стремиться!
РОМАНС
Образец этого, мало разрабатываемого трубадурами лиро-эпического жанра интересен еще и по тем страстным выпадам против крестовых походов, которые поэт вложил в уста своей героине.
В саду, у самого ручья,
Где плещет на траву струя,
Там, средь густых дерев снуя,
Сбирал я белые цветы,
Звенела песенка моя.
И вдруг—девица, вижу я,
Идет тропинкою одна.
Владельца замка и села.
И я подумал, что мила
Ей песня птиц, что в ней мечты
Рождает утренняя мгла,
Где песенка моя текла,—
Но тут заплакала она.
Глаза девицы слез полны,
И вздохи тяжкие слышны:
«Христос! К тебе нестись должны
Мои рыданья,— это ты
Послал мне горе с вышины.
Где мира лучшие сыны?
Не за тебя ль вдет война?
Туда ушел и милый мой,
Красавец с доблестной душой.
О нем вздыхаю я с тоской,
И дни безрадостно пусты,—
Проклятье проповеди той,
Что вел Людовик3
Во всем, во всем его вина!»
И вдоль по берегу тотчас
Я поспешил на грустный глас
И молвил: «Слезы скорбных глаз —
Враги цветущей красоты.
Поверьте, бог утешит вас!
Он шлет весну в урочный час —
И к вам придет души весна!»
«Сеньор,— она тогда в ответ,—
Господь прольет, сомненья нет,
На грешных милосердный свет
Небесной, вечной чистоты,—
Но сердцу дорог здешний свет,
А он любовью не согрет,
И с другом я разлучена».
Бернарт де Вентадорн
Сын бедного министериала Бернарт де Вентадорн (около 1140—1195) является одним из наиболее ярких певцов fin amor — любви-служения, обращенной к знатной даме.
КАНСОНА
(пер. В. Дынник)
В наш Вентадорн: она ко мне сурова.
Там ждал любви — и ждал напрасно я,
Мне не дождаться жребия иного!
Люблю ее — то вся вина моя,
И вот я изгнан в дальние края,
Лишенный прежних милостей и крова.
2. Как рыбку мчит игривая струя
К приманке злой, на смерть со дна морского,
Так устремила и любовь меня
Туда, где гибель мне была готова.
Не уберег я сердце от огня,
И пламя жжет сильней день ото дня,
И не вернуть беспечного былого.
3. Но я любви не удивлюсь моей,—
Кто Донну знал, все для того понятно:
На целом свете не сыскать милей
Красавицы приветливой и статной.
Она добра, и нет ее нежней,—
Со мной одним она строга, пред ней
4. Слуга и друг, в покорности своей
Я лишь гневил ее неоднократно
Своей любовью,— но любви цепей,
Покуда жив, я не отдам обратно!
Легко сказать: с другою преуспей,—
Но я чуждаюсь этаких затей,
Хоть можно все изобразить превратно.
5. Да, я любезен с каждою иной —
Готов дарить ей все, что пожелала,
И лишь любовь я посвятил одной,—
Все прочее так бесконечно мало.
Зачем же Донна столь строга со мной?
Зачем меня услала с глаз долой?
Ах, ждать любви душа моя устала!
6. Я шлю в Прованс привет далекий мой,
В него вложил я и любви немало.
Считайте чудом щедрым дар такой:
Меня любовью жизнь не наделяла,
Лишь обольщала хитрою игрой,—
Очей Отрада4 тоже обласкала.
Очей Отрада! Случай мой чудной,
Все чудеса затмили вы собой,
Вы, чья краса столь чудно воссияла!
Джауфре Рюдель
(пер. В. Дынник)
Мотив «любви издалека», проходящий через лирику этого знатного трубадура (Джауфре Рюдель, около 1140— 1170, происходил из рода графов Ангулемских и владел княжеством Блая), послужил основанием для создания легенды о любви Джауфре к Мелисанде — графине Триполитанской (графство Триполитанское существовало от 1103 до 1200 г.). Эта легенда разрабатывается и в вымышленных биографиях.
КАНСОНА
Мне в пору долгих майских дней
Мил щебет птиц издалека,
Зато и мучает сильней
Меня любовь издалека.
И вот уже отрады нет,
И дикой розы белый цвет,
Как стужа зимняя, не мил.
Мне счастье, верю, Царь царей
Пошлет в любви издалека,
Но тем моей душе больней
— издалека!
Ах, пилигримам бы вослед,
Чтоб посох страннических лет
Прекрасною замечен был.
Что счастья этого полней —
Помчаться к ней издалека,
Усесться рядом, потесней,
Чтоб тут же, не издалека,
Я в сладкой близости бесед,
И друг далекий, и сосед,
Прекрасной голос жадно пил!
Надежду в горести моей
Дарит любовь издалека,
Но грезу, сердце, не лелей —
К ней поспешить издалека.
Длинна дорога — целый свет,
Не предсказать удач иль бед,
И будь, как бог определил!
Всей жизни счастье — только с ней,
С любимою издалека.
Вблизи или издалека!
Я бы, огнем любви согрет,
В отрепья нищего одет,
По царству сарацин бродил.
Молю, о тот, по воле чьей
Живет любовь издалека,
Пошли мне утолить скорей
Мою любовь издалека!
О, как мне мил мой сладкий бред:
Светлицы, сада больше нет —
Все замок Донны заменил!
Слывет сильнейшей из страстей
Моя любовь издалека,
Да, наслаждений нет хмельней,
Чем от любви издалека!
Одно молчанье — мне в ответ,
Святой мой строг, он дал завет,
Чтоб безответно я любил.
Одно молчанье — мне в ответ.
Чтоб безответно я любил!
Любовь наставляет влюбленных. Верхняя часть оправы зеркала. Резьба по слоновой кости. Прованс.
Бертран де Борн
(пер. В. Дынник)
Три приводимые пьесы связываются с именем Бертрана де Борна, небогатого лиму-зинского барона (около 1140—1215; расцвет творчества между 1180—1195), видного поэта своего времени. Будучи типичным представителем феодально-рыцарских кругов, Бертран де Борн принимал деятельное участие в феодальных распрях, прославлял войну, а также не скрывал своей ненависти к крестьянам и горожанам. Вымышленные биографии объединяют вокруг его имени ряд легенд, приписывающих ему едва ли не руководящую роль в войнах его времени, в частности в войнах короля английского Генриха II Плантагенета со своими сыновьями. Эта вымышленная биография вдохновила и Данте, поместившего Бертрана де Борна, «ссорившего короля-отца с сыном», в ад («Божественная комедия», песнь 28-я «Ада»),
ПЛАЧ
«Плач» посвящен младшему сыну Генриха II Плантагенета — Джефри, герцогу Бре тонскому, возглавившему восстание лимузинских баронов против своего отца — их сены ора. В самом разгаре междоусобной войны Джефри неожиданно умер от горячки (1183). 79
1. Наш век исполнен горя и тоски,
Не сосчитать утрат и грозных бед.
Но все они ничтожны и легки
Перед бедой, которой горше нет,—
То гибель Молодого Короля.
Скорбит душа у всех, кто юн и смел,
И ясный день как будто потемнел,
И мрачен мир, исполненный печали.
2. Не одолеть бойцам своей тоски,
Грустит о нем задумчивый поэт,
Жонглер забыл веселые прыжки,—
Узнала смерть победу из побед,
Похитив Молодого Короля.
Нет, никогда столь тяжко не скорбел
Наш бедный век, исполненный печали.
3. Так радуйся, виновница тоски,
Ты, смерть несытая! Еще не видел свет
Столь славной жертвы злой твоей руки,—
Все доблести людские с юных лет
Венчали Молодого Короля.
И жил бы он, когда б господь велел,—
Живут же те, кто жалок и несмел,
Кто предал храбрых гневу и печали.
4. В наш слабый век, исполненный тоски,
Ушла любовь — и радость ей вослед,
И люди стали лживы и мелки,
И каждый день наносит новый вред,
И нет уж Молодого Короля...
Неслыханной отвагой он горел,
Но нет его — и мир осиротел,
Вместилище страданья и печали.
5. Кто ради нашей скорби и тоски
Сам смерть приял, чтоб, смерти вопреки,
Нам вечной жизни положить завет,—
Да снимет с Молодого Короля
Грехи и вольных, и невольных дел,
Чтоб он с друзьями там покой обрел,
Где цет ни воздыханья, ни печали!
СИРВЕНТА
(пер. В. Дынник)
Мила мне радость вешних дней,
И свежих листьев, и цветов,
И в зелени густых ветвей
Звучанье чистых голосов,
Там птиц ютится стая5.
Еще милее по лугам
Считать шатры и здесь и там
И, схватки ожидая,
Скользить по рыцарским рядам
И по оседланным коням.
Мила разведка мне — и с ней
И тяжкий топот лошадей,
И рать несметная врагов.
И весело всегда я
Спешу на приступ к высотам
И к крепким замковым стенам,
Верхом переплывая
Глубокий ров,— как горд и прям
Вознесся замок к облакам!
Лишь тот мне мил среди князей,
Кто в битву ринуться готов,
Чтоб пылкой доблестью своей
Бодрить сердца своих бойцов,
Доспехами бряцая.
Я ничего за тех не дам,
Чей меч в бездействии упрям,
Кто, в схватку попадая,
Так ран боится, что и сам
Не бьет по вражеским бойцам.
Вот, под немолчный стук мечей
Бег обезумевших коней
По трупам павших седоков!
А стычка удалая Вассалов!
Любо их мечам
Гулять по грудям, по плечам,
Удары раздавая!
Здесь гибель ходит по пятам,
Но лучше смерть, чем стыд и срам.
Мне пыл сражения милей
Вина и всех земных плодов.
Вот слышен клич: «Вперед!
Смелей!» —
И ржание, и стук подков.
Вот, кровью истекая,
Зовут своих: «На помощь!
К нам!»
Боец и вождь в провалы ям
Летят, траву хватая,
С шипеньем кровь по головням
В бой, все бароны края!
Скарб, замки — все в заклад, а там
Недолго праздновать врагам!
СИРВЕНТА
пер. А. Сухотина
Сирвента эта, направленная не только против крестьян, но и против горожан, отражает настроения разоряющегося в эпоху роста городов мелкого феодала — его неистовую зависть и злобную ненависть к богатеющей буржуазии.
В переводе рифмы подлинника упрощены.
Мужики, что злы и грубы,
На дворянство точат зубы,
Только нищии мне любы!
Любо видеть мне народ
Голодающим, раздетым,
Страждущим, не обогретым!
Пусть мне милая солжет,
Ежели солгал я в этом!
Нрав свиньи мужик имеет,
Дить пристойно не умеет,
Если же разбогатеет,
То безумствовать начнет.
Чтоб лишения терпели,
Надобно из года в год
Всех держать их в черном теле.
Кто своих вилланов холит,
Их ни в чем не обездолит
И им головы позволит
Задирать,— безумен тот.
Ведь виллан, коль укрепится,
Коль в достатке утвердится,
В злости равных не найдет,—
Все разрушить он стремится.
Если причинят виллану
Вред, увечье или рану,
Я его жалеть не стану,—
Недостоин он забот.
Если кто о нем хлопочет,
Он тому помочь не хочет,
Хоть немножко, в свой черед,
Злобой он себя порочит.
Подлый, скаредный и лживый,
Вероломный и кичливый!
Кто грехи его сочтет?
Он Адаму подражает,
Божью волю презирает,
Заповедей не блюдет.
Пусть господь их покарает!
Пейре Видаль
пер. В. Дынник
Вымышленные биографии подчеркивают романтический характер поэзии этого трубадура (около 1175—1215), объединяя вокруг его имени ряд авантюрных новелл.
КАНСОНА
Предлагаемая кансона посвящена Адалазии де Рокемартин, супруге виконта марсельского Барраля, покровителя поэта.
Жадно издали впивая
Провансальский ветер милый,
Чувствую, как полнит силой
Грудь мою страна родная.
Без конца я слушать рад,
Чуть о ней заговорят,
Слух лаская похвалою.
Рона с Венсой оградила,
С гор Дюранса путь закрыла,
С юга — глубь и зыбь морская.
Но для мысли нет преград,
И в Прованс,— сей дивный сад! —
В миг переношусь душою.
Сердце, Донну вспоминая,
О печалях позабыло,—
Без нее же все уныло.
Речь моя — не лесть пустая:
Я не славлю донн подряд:
Нет, хвалы мои летят
К лучшей, созданной землею.
В ней одной искал всегда я
Правды верное мерило.
Жизнь она мне обновила,
Даром песен награждая.
Славных дел свершил бы ряд
За единый только взгляд
Гираут де Борнейль
(расцвет творчества 1175—1220) и
Рамбаут III, граф Оранский
(правил в 1150—1173)
ТЕНСОНА
пер. В. Дынник)
Темой этого поэтического диспута двух трубадуров (родовитого и незнатного) является один из центральных вопросов поэтики провансальских трубадуров — вопрос о так называемом trobar clus («замкнутой манере») — томном, затрудненном стиле поэзии. Рамбаут выступает в защиту этого стиля, тогда как Гираут высказывается в пользу простого и ясного, всем понятного языка.
— Сеньор Гираут, да как же так?
Вы утверждали, слух идет,
Что песням темный слог нейдет,—
Тогда я вам
Вопрос задам:
Ужель, избрав понятный слог,
Себя я показать бы мог?
— Сеньор Линьяуре6 я не враг
Затей словесных,— пусть поет
Любой, как петь его влечет,—
Но все же сам
Лишь простоте певучих строк:
Что всем понятно — в том и прок!
— Гираут, зачем тогда, чудак,
Трудиться, зная наперед,
Что труд усердный попадет
Не к знатокам,
А к простакам,
И вдохновенных слов поток
В них только вызовет зевок?
— Линьяуре, я — из работяг,
Мой стих — не скороспелый плод,
Лишенный смысла и красот.
Вот и не дам
Своим трудам
Лишь тешить узенький мирок.
Нет, песни путь — всегда широк!
— Гираут! А для меня — пустяк,
Широко ль песня потечет.
В стихе блестящем — мне почет.
И — буду прям,—
Я всем свой золотой песок
Не сыплю, словно соль в мешок!
— Линьяуре! Верьте, много благ
Спор с добрым другом принесет,
Коль бог от ссоры упасет.
Что здесь и там
По временам
Я допускал на вас намек,—
Поставлю сам себе в упрек!
— Гираут! И мне понятен смак
Задорных шуток и острот —
Нет! Вам их не поставлю в счет,
Вес не придам
Таким словам.
В другом — тревог моих исток:
Люблю я, сердцем изнемог!
— Линьяуре! Хоть отказа знак
Красавица нам подает,
И по глазам
Дано сердцам
Узнать, что это все — предлог
Раздуть любовный огонек!
— Гираут! Сочельник недалек,
Зачем спешите за порог?
— Линьяуре, вдаль я не ездок,
Да сам король на пир повлек,
Гираут де Борнейль
(пер. Ф. де ла Барта)
АЛЬБА
1. «О царь лучей, бог праведный и вечный,
Свет истинный, единый, бесконечный,
Молю тебя за друга моего.
Уж с вечера не видел я его,
2. Предшественница утренних лучей
Давно горит во всей красе своей.
Товарищ мой, усталые ресницы
Откройте вы,— как утро, молода
И близок час денницы!
3. О милый друг, услышьте песнь мою:
Приветствуя пурпурную зарю,
Уже давно в лесу щебечут птицы,
Соперник ваш сейчас застанет вас,—
Уж брезжит луч денницы!
4. Забылись вы — и плач напрасен мой.
Внемлите мне, товарищ дорогой,
На небесах бледнеют звезды ночи,
И брезжит луч денницы!
5. Прекрасный друг, товарищ милый, где вы?
Расстались мы, и сына приснодевы
И, на коленях стоя, слезы лил,—
Уж блещет луч денницы!
6. Вас сторожить просили вы вчера,
И простоял я с ночи до утра;
Соперник ваш свое готовит мщенье,—
Зарделся свет денницы!»
7. «Мой верный друг, могу ли вам внимать я,
Когда подруги жаркие объятья
И до того мне вовсе дела нет,
Что рдеет луч денницы!»
Беатриса, графиня де Диа
(пер. В. Дынник)
— супруги графа Гилельма из дома Пейтьеу (Пуатье) — является трубадур Рамбаут III, граф Ауренга (Оранский). Сохранилась тенсона Беатрисы и Рамбаута, в которой она упрекает его в чрезмерной осторожности и расчетливости в любви.
КАНСОНА
1. Повеселей бы песню я запела,
Да не могу — на сердце накипело!
Я ничего для друга не жалела,
И жалость, и любви закон святой!
Покинутая, я осиротела,
И он меня обходит стороной.
2. Мой друг, всегда лишь тем была горда я,
Что нежностью Сегвина превзошла я,
В отваге вам, быть может, уступая,
Но не в любви, и верной, и простой.
Так что же, всех приветом награждая,
3. Я не пойму, как можно столь жестоко
Меня предать печали одинокой.
А может быть, я стала вам далекой Из-за другой?
Но вам не шлю упрека,
Да охранит меня господне око:
Не мне, мой друг, разрыва быть виной.
4. Вам все дано — удача, слава, сила,
И ваше обхождение так мило!
И знатный род свой тем не посрамила,—
Но позабыть вы не должны о той,
Что вас, мой друг, нежнее всех любила,
О клятвах и о радости былой!
Но больше — сердца верного влеченье
Дают мне право все свои сомненья
Вам выразить в печальных звуках пенья.
Я знать хочу, о друг мой дорогой,
Что это — гнев? Или любовь к другой?
Прибавь, гонец мой, завершая пенье,
Что нет добра в надменности такой!
КАНСОНА
Чтобы звонче пела я,
И заботу и досаду
Прочь гоню, мои друзья.
И от всех наветов злых
Становлюсь еще смелее —
Вдесятеро веселее!
Строит мне во всем преграду
Их лукавая семья,—
Не позволит честь моя!
Я сравню людей таких
С пеленою туч густых,
От которых день темнее,—
Злобный ропот ваш не стих,
Но глушить мой смелый стих
Лишь напрасная затея.
О своей пою весне я!
(пер. В. Дынник)
(XIII в.)
АЛЬБА7
Вместо нежного привета
Ей, царице всех услад,
Я сложу на новый лад.
Лунный свет забрезжил где-то,
В птичьих трелях дремлет сад,—
Так мне тяжко бденье это,
О боже, как Наскучил мрак!
Как я жду рассвета!
Хоть Евангельем осмелюсь
Я поклясться: ни Андрей8,
9 или Амелис10
Даме не были верней.
Строки «Pater noster»11 пелись
«Господи, Qui es in coelis»12
Дай увидеться мне с ней!»
О боже, как
Наскучил мрак!
Среди гор, в морской стихии
Не умрет любовь моя,
И, наветчики лихие,
Верить вам не буду я!
Без еды и без питья.
К ней от стен Антиохии
В смертный час помчался б я!
О боже, как
Как я жду рассвета!
Брал я с бою замок грозный,
Мне не страшен был медведь,
Леопард неосторожный
—
Пред любовью же ничтожна
Мощь моя досель и впредь:
Трепет сердца невозможно
Ни унять, ни одолеть!
Наскучил мрак!
Как я жду рассвета!
АЛЬБА
Альба эта, изысканная по строению строфы, приписывается то Бертрану, барону Аламанскому, то Гаусельму Файдиту.
Отогнал он сон ленивый,
Стал он сетовать тоскливо:
— Дорогая, в небесах
Рдеет свет на облаках.
Ах!
Страж кричит нетерпеливо;
— Живо
Уходите! Настает
Час рассвета!
— Дорогая! Вот бы диво,
Если день бы суетливый
И она, царя в сердцах,
Позабыла вечный страх!
Ах!
Страж кричит нетерпеливо:
— Живо
Час рассвета!
— Дорогая! Сколь правдиво
То, что счастье — прихотливо!
Вот и мы — тоски пожива!
—
День мы встретили в слезах!
Ах!
Страж кричит нетерпеливо;
— Живо
Уходите! Настает
— Дорогая! Сиротливо
Я уйду, храня ревниво
В сердце образ горделивый,
Вкус лобзаний на устах,—
Ах!
Страж кричит нетерпеливо:
— Живо
Уходите! Настает
Час рассвета!
— Дорогая! Сердце живо —
В муке страстного порыва —
Тем, что свет любви нелживой
Вижу я у вас в очах.
А без вас я — жалкий прах!
Ах!
— Живо
Уходите! Настает
Час рассвета!
Примечания.
— обязательное действующее лицо альбы; иногда (как в данном случае) это сторож замка, пробуждающий своей утренней песней его жителей, иногда это верный друг рыцаря (как в альбе Гираута де Борнейля), напоминающий влюбленным о необходимости расстаться
2. Милочка (Тоzа) — «девушка», «молодка», обращение к молодой женщине не рыцарского звания. Речи рыцаря типичны для так называемой fol аmor — любви только чувственной, которая и почиталась единственной, приличествующей рыцарю формой общения с женщинами низших сословий
3. Король Людовик VII — один из организаторов второго крестового похода ( 1137 — 1180).
4. Обращаясь с любовными песнями к знатной даме, часто супруге своего сеньора, трубадур обычно называет ее вымышленным именем; так Бернарт де Вентадорн воспевает под именем Очей Отрада или супругу виконта Вентадорнского — Агнесу де Монлюсон, или какую-либо другую покровительницу.
5. Описание весны (так называемый весенний запев) обычно для любовной кансоны, но неожиданно для боевого сирвентеса.
— поэтический псевдоним графа Рамбаута.
7. Совершенно своеобразная трактовка жанра, заменяющая монологом несчастного в любви поэта обычные жалобы счастливых влюбленных на разлучницу зарю.
8. Андрей — Авдривет, герой не дошедшего до нас романа об Андрее Французском.
9. Тристан — герой знаменитого романа «Тристан и Изольда» (см. раздел «Французская литература»),
10. Амелис — герой романа об Амисе и Амелисе.
«Отче наш».
12. «Иже еси на небесех...»