ЛИТЕРАТУРА ГОРОДСКОГО СОСЛОВИЯ
Штрикер
пер. М. Замаховской
Штрикер (XIII в.) — странствующий поэт, проявил себя в различных литературных жанрах. Его самым значительным созданием, оставившим глубокий след в истории немецкой литературы, является сборник веселых, насмешливых шванков «Поп Амис» («Pfaffe Amis»), в центре которого стоит фигура ловкого смышленого попа, одного из предшественников неугомонного Тиля Эйленшпигеля. Повествуя о похождениях Амиса, Штрикер изображает различные стороны европейской жизни XIII в.
Подчас книга приобретает сатирический оттенок. Поэт осмеивает алчность высшего католического клира, кичливость феодальных кругов, средневековые суеверья, схоластические мудрствования и т. п. При этом из всего умеет извлечь для себя пользу смышленый Амис. Книга Штрикера представляет собой апофеоз смекалки, находчивости и лукавства, этих новых бюргерских добродетелей, ведущих человека по пути материального успеха. В мире плутовства Амис чувствует себя столь же легко и уверенно, как герои куртуазных романов чувствовали себя в мире рыцарских авантюр.
В известной мере книга Штрикера является и своего рода вызовом, брошенным бюргерским поэтом куртуазному рыцарскому роману. Рыцарской романтике, куртуазной героике и культу изящного противопоставлена здесь реальная жизнь в ее повседневном обличии, шутовской юмор, трезвый, практический взгляд на мир. Многие проделки попа Амиса были впоследствии приурочены к другим литературным героям (например, к Тилю Эйленшпигелю).
ПОП АМИС
НЕВИДИМАЯ КАРТИНА
Как только поп разбогател,
В своих мечтах безмерно смел,
Он возымел стремленье
Без устали, без лени
Богатства большего добиться.
И к Каролингам быстро мчится
На скакуне наш поп Амис.
Огни Парижа вдруг зажглись
Пред ним. Вошел он в тронный зал
И прямо королю сказал:
«Коль помощь вам нужна моя,
».
Король изрек: «Мы знать должны,
В каком искусстве вы сильны».
«Я так рисую, — поп в ответ, —
Что труд мой хвалит целый свет.
Я изобрел, признаюсь вам,
Искусство рисованья сам.
Лишь я один владею им —
Оно неведомо другим.
Отлично я б нарисовал
И ваш дворец, и этот зал,
Нарисовал бы ряд картин,
Каких не видел ни один
Из смертных. Только прикажите, —
Я покажу их вам и свите,
Чтоб каждый рыцарь благородный
И дама, если им угодно,
Могли их видеть. Пусть на миг
К ним подойдет дитя, старик,
Пусть будет честен и умен,
—
Удастся увидать картину
Такой лишь дочери иль сыну,
Что в честном браке рождены
От мужа и его жены.
Кого ж бесчестит их рожденье,
Те ничего в моем творенье,
Клянусь, вовек не разберут.
И, коль угоден вам мой труд,
Я буду счастлив мастерство
Открыть искусства моего».
«Охотно»,— властелин сказал.
Потом в великолепный зал,
Где был высокий белый свод,
Правитель мастера ведет,
Велит все осмотреть, измерить,
Чтоб мог король расчет проверить:
Во сколько обойдется дело,
Коль зал распишет он умело.
И поп Амис сказал тотчас:
«Король мой, так возносят вас,
Так хвалят жизненный ваш путь,
Что выдать мне каких-нибудь
Три тысячи решитесь вы.
К тому ж, поверьте мне: увы,
Они покроют лишь расход —
И грош в карман мой не пойдет».
Король сказал: «Клянусь — я вам,
Коль захотите, больше дам,
Лишь только б стоил труд награды.
Но буду строг — немедля надо
Работу вам начать свою:
Я даром денег не даю!»
И весело ответил поп:
«Согласен я, но только чтоб,
Пока я все не распишу,
Никто — я вас о том прошу —
Не заглянул ни разу в зал.
Коль будет все, как я сказал,
Так в шесть недель или быстрей
Велите вывесить приказ, —
За роспись я возьмусь тотчас».
«Все будет так, — король в ответ,
Как вы сказали, спору нет.
Заприте двери на запор,
Двум часовым — нести дозор,
Чтоб до меня моих картин
Вассал не видел ни один.
На шесть недель я удалюсь
И вновь с придворными вернусь.
Когда приеду я домой,
То обещаю, мастер мой,
Что каждый рыцарь, как я сам,
Вручит свою награду вам,
Едва приблизится к картине.
Коль буду я здоров, как ныне.
Все те, над кем я властелин,
Прибудут на осмотр картин,
Чтоб каждый был осведомлен,
И отберу я лен у тех,—
Бог видит! — чье зачатье грех».
Король дворец оставил,
Со свитой путь направил
Далеко, в глубь страны спеша
А поп, с собою взяв пажа,
Чтоб был помощник под рукой,
Пошел расписывать покой.
Я вам скажу, как начал он:
Велел ряды больших окон
Закрыть, позволив одному
Пажу остаться своему.
Всем прочим запрещен был вход.
Вино и рыбу, мясо, мед
И все, в чем поп нуждаться мог,
В покой внесли на долгий срок.
А что ж он делал целый день?
Сидел, лежал, бродил, как тень,
Но двери в зал не открывал,
Так срок прошел, и наконец
Король вернулся во дворец.
По королевскому веленью,
Хотя не без сопротивленья,
С ним рыцари вошли толпою —
Все те, кого он взял с собою,
С кем говорил, в пути встречая,—
Ну, словом, свита пребольшая.
Тут мастер наш покинул зал
И, встретив короля, сказал
Любезно: «Вам открыт мой труд,
Но рыцари пусть подождут,
Пока все покажу я вам —
Согласно вашим же словам».
Король был рад, и дверь в покой
Закрыл он собственной рукой.
Потом, весельем окрылен,
Взор устремил на стены он:
Там нет рисунков никаких,
Не видит ровно ничего.
Так это потрясло его,
Что он упал на светлый пол
И взором весь покой обвел.
Тут в большую тоску он впал...
В том, что расписан был весь зал,
Король поклясться бы решился.
«Да, чести я вдвойне лишился
(Так он подумал про себя),—
Честь матери свой сгубя:
Сказав, что нет здесь ничего,
Я тем, кто больше моего
Увидит, буду обвинен,
Что вне закона я рожден.
Я слеп, не вижу ни штриха, —
Ужель я впрямь дитя греха?
Нет, лучше, правду утая,
Скажу, что роспись вижу я,
И это честь мою спасет.
Ведь рыцари, пажи и дамы
Увидят живопись и рамы, —
Не вижу ничего лишь я...
О жалкая судьба моя!»
Король спросил: «Скажите мне,
Мой славный мастер, — на стене
Изображен какой сюжет?»
«То царь Давид,— гласил ответ,—
И Соломон, Давидов сын.
Авессолом, с кем властелин
Затеял встарь великий спор,
Вот здесь бежит во весь опор.
Длинноволос, он на скаку
Повис кудрями на суку.
Окиньте эти стены взглядом.
Здесь Александр Великий рядом: —
Как Дария он победил,
Как Пора в Индии разбил,
И все, что он свершил, тут есть.
Как управлялся Рим великий,
Какие были там владыки.
Изобразил я на плафоне,
Как жили в древнем Вавилоне
Покамест господом великим
Не сделан он многоязыким.
Здесь, чтоб исполнить уговор,
Я вас нарисовал и двор.
А смысл сей росписи такой:
Вот ваши рыцари толпой
Сюда за вами вслед спешат,
И всяк на свой вздыхает лад:
Ведь ясно рыцарям теперь,
Что каждому не счесть потерь,
Коль сих картин не видит он,
Но что стократ вознагражден
Тот будет, кто их похвалил».
«Я жажду видеть утолил, —
Лгать начинает властелин, —
Сам пусть печалится о том:
Прекрасно мой расписан дом».
И поп сказал: «Продолжим суд:
Пусть ваши рыцари войдут.
Откройте им наедине,
Что вы пообещали мне».
Покинув свой прекрасный зал,
Всем рыцарям король сказал:
«Кто хочет видеть зал сейчас,
Пока луч солнца не погас,
Пусть мастера вознаградит
Иль на картины не глядит,—
Так вам король ваш приказал».
И все хотят увидеть зал.
Одни дают попу наряд,
Другие золото дарят
Иль острый меч, иль скакуна, —
В честй он, и мошна полна.
И рыцари вошли толпой
Безумцев не было средь них:
Картин не видя никаких,
Они твердят, спасая честь
И скрыв испуг, что в зале есть
Картины мастерской руки,
Но, преисполнившись тоски,
Лишаясь счастья своего,
Боялся каждый одного:
Узнав, что он картин не видит,
Король его тотчас обидит
И лен отнимет у вассала.
Так в лихорадку их бросало,
Когда предстал им голый зал.
Меж тем король их слово взял:
Здесь — тот сюжет, а там — другой,—
Так мастер расписал покой.
Все подтверждали: «Это так».
Но каждый, умный и простак,
Свой в этом усмотрел позор
Считал, что видит все сосед.
И вот, во избежанье бед,
Заверил каждый, что видны
Ему картины. Но полны
Все гнева на родную мать,
Что честь свою могла попрать.
Все в зале осмотрев пустом,
Двор королю сказал о том,
Что поп искусство проявил.
А поп немедля объявил,
Что отпустить его он просит
И королю мольбу приносит
О награжденье. В ту же ночь
Все получив, он скачет прочь.
Поп щедро счастьем взыскан был:
Две тысячи себе добыл
Он марок при дворе чужом
И отослал в родной свой дом:
Он наказал — до возвращенья
А рыцари весь день с тоской
Осматривали тот покой,
И поутру, с постели прямо,
Явились с королевой дамы.
Не меньший, даже больший страх,
Затрепетал у них в сердцах,
Когда увидели они
Лишь стены голые одни.
Но, как мужи, и дамы все
Дивилися картин красе.
За ними в зал вошли пажи.
Стыдясь бесчестья, но не лжи,
Все расхвалили, как один, —
Сюжет и мастерство картин.
Никто не рисовал-де так.
Но тут заговорил дурак:
«Глаза мои не из стекла,
Клянусь, их не застлала мгла:
Коль видишь ты, так вижу я».
Сказали: «Бойся слепоты, —
Увы, рожден в бесчестье ты».
Однако был настойчив он:
«Я знаю, как я был рожден.
Про честь мою чтоб ни сказали,
Картин не вижу в этом зале,
И вам не видно ни одной.
Коль не согласны вы со мной
Так доказательств я прошу:
Ведь никуда я не спешу».
И вспыхнул меж пажами спор
И он тянулся до тех пор,
Покамест все, друг другу вслед
Не крикнули: «Картин здесь нет!»
А если кто твердил упорно,
Что роспись видит он бесспорно,
Другие поднимали шум.
Тут умники взялись за ум
И заявили, кончив с ложью,
Так правду в полной силе
Пажи восстановили.
Тут и вассалы друг за другом
Явились также к юным слугам.
И снова загорелся спор,
В котором гнусный ложный вздор
Был славной правдой побежден.
Теперь был каждый убежден,
Что роспись— выдумка и ложь.
Один король молчал, но все ж
И он признался наконец,
Что лжец проник в его дворец:
Раз, бедный и богач равно,
Твердили все вокруг одно —
Что нет на стенах ни штриха,—
Он также не свершит греха
И скажет: ничего там нет!
Тут во дворце ему в ответ
Послышался веселый смех.
«Пройдоха-поп хитер и смел,
Коль так добро стяжать сумел».
(Стихи 491—804)
АМИС-ЧУДОТВОРЕЦ
О городке он слышал много
И за добычей в путь-дорогу
Пуститься через сорок дней
Решил. Сначала двух пажей
Послал он в город — побираться
И меж людьми прослыть стараться
Слепыми и хромыми там.
Когда ж он в город прибыл сам,
То о святынях в тот же миг
Великий поднял шум и крик:
Мол, чудеса творить он может,
И, если боль кого тревожит,
Пусть лишь попросит: «Исцели».
Вот два пажа к нему пришли,
Чтоб выполнить его наказ.
— каждый был тотчас
Реликвиями исцелен.
Тут в городке пошел трезвон:
До всякого, кто не был глух,
Дошел о чуде громкий слух,
Болтали и жужжали,
Чтоб все к попу бежали.
Итак, пошел с дарами всяк,
Будь он богач или бедняк.
И горожан надуть толпу
Не стоило труда попу.
Дарами щедро награжден,
Покинул быстро город он.
(Стихи 1289—1316)
Фрейданк
пер. М. Замаховской
Фрейданк (XIII в.) — странствующий поэт, наиболее значительный представитель немецкой бюргерской дидактической поэзии XIII в. Между 1225 и 1240 гг. он составил сборник рифмованных изречений «Разумение» («Bescheidenheit»). Черпая из различных источников, Фрейаанк с особой охотой обращался к мудрости народа, облекая свои мысли в форму метких пословиц и поговорок, из которых многие стали достоянием последующих поколений. Свою задачу Фревданк видел в том, чтобы бичевать пороки современного ему общества, исправлять нравы и откликаться на злобу дня. Высоко ставя бескорыстную дружбу, прямодушие, верность, филантропию и искреннюю любовь, он в то же время решительно выступал против брака по расчету, против своекорыстия чувств, лжи, алчности, лицемерия, зависти и других людских пороков.
Нередко Фрейданк затрагивал вопросы, имевшие большое общественное значение. Так, он обрушивался на князей, которые свои личные интересы ставят выше интересов государства, наполняют страну смутами, грабежом и насилием. Не ограничиваясь критикой князей, Фрейданк обращал свои удары против всех сильных мира сего; он был твердо убежден, что если бы высокое общественное положение основывалось на личных достоинствах человека, то «многие господа стали бы холопами, а многие холопы превратились бы в господ». Ведь истинное благородство заключено не в знатности рода, но в добродетели. Фрейданк сетует на то, что феодалы сооружают замки, чтобы «душить бедных людей», что под блестящими одеждами нередко таятся пороки и преступления. Он ясно видит также, что дурные нравы свили себе гнездо в монастырях, что папская курия превратилась в рассадник всевозможных пороков. В период, когда папство вело борьбу с империей, Фрейданк страстно обрушивается на папский Рим, интригующий против светской власти, выкачивающий из Германии огромные богатства.
ИЗ КНИГИ «РАЗУМЕНИЕ»
О РИМЕ
Здесь вечный находя приют.
Но, на дыру без дна похож,
Безбожный Рим неполон все ж.
Ручьи грехов сюда стекают,
И здесь их людям отпускают,
Где ж прячут зол так много,—
Известно только богу.
Кто нравы Рима узнает,
Охладевает к вере тот.
А римский суд, его закон —
Невежд, попов издёвка он...
Здесь отлучение за мзду
Снимают вопреки стыду:
Прости нас, божий суд,
Но все продажно тут!
Коль клятва ложная нужна,
Ей пфенниг1 — красная цена.
Где населявший Рим народ?
Вот вашей славы образец,
Князья,— такой вас ждет конец!
Владык великих древний Рим
Поработил мечом своим,
Но за неправду осужден
Принять поверженных закон.
Апостол Петр туда пришел,
Где жил хромой, и бос, и гол.
К нему, простертому в пыли,
Слова апостола дошли:
«Я с золотом не дружен, брат,
Но дам тебе все, чем богат».
Благословив калеку, он
Сказал: «Восстань — ты исцелен».
Будь папа свят на этот лад,
Мир христианский был бы рад.
Слыхал я, в книгах есть другое:
В них папа — существо святое.
Чтоб ни творил он, умирая,
Избавленный от преисподней,
Как хочет, он живет сегодня.
Но что вопросом задаваться,
Способны ль папы заблуждаться?
Раз папа человек, ему
Уловки, хитрость ни к чему:
Как человек, всем людям равный,
Являть пример он может славный
Иль худшей жизни образец.
Подвигни пап к добру, творец!
Кто скажет: грех им незнаком,
Того я назову лжецом.
Коль хочет папа, может всласть
Жить во грехе, имея власть.
Приходит нынче в Рим и тот,
Кто сам награбленным живет,
Твердя, что папа дал прощенье
Ему за эти прегрешенья:
Хоть злой поступок не исправлен,
Кто скажет так, тот судит ложно
И папу оболгал безбожно2.
Раскаянье в грехах приняв,
Как папе надлежит, он прав:
Ведь этим папы облегчали
Раскаявшимся их печали.
Но бесполезно отпущенье,
Коль не исправить прегрешенье.
Дари любовь и милость,
Чтоб все тебе простилось!
К тому, кто мне простил бы зло,
Что вред другому принесло,
Я б безоружный прискакал,
Его бы за морем сыскал!
Но грех лишь господом простится,—
К нему и должен ты стремиться.
А милости к липу ослу:
Пусть он прощает грех — волу.
Лишь лураки в том смысл найдут,
Дай крупную монету
Иль мелочь — ты за это
Свободен будешь от грехов:
Вот милостей размах каков!..
... Всесильный папа в состоянье
Грех отпустить без покаянья,
И камень бросим мы в него,
Коль он хотя бы одного
Христианина среди нас
От мук чистилища не спас.
Но в этом правды нет ни слова:
Ведь в Риме оболгут любого!
Пусть бы кто рукой своей
Жег и земли, и людей,—
Все ж папа властью облечен
За зло, что совершает он,
Ему грехов дать отпущенье
И за раскаянье — прощенье.
Кто по закону пап живет,
Ведь папа — бог земной, хоть Рим
И насмехается над ним.
Хромает в Риме папы честь,—
Чужим он грозен лишь. Бог весть,
Как пустовал бы папский кров,
Не будь чужих в нем дураков.
Кривое стало бы прямым,
Так стал бы справедливым Рим.
Ведет нас неустанно
Рим путем обмана.
Ты в нем найдешь святых отцов,—
Добра не сыщешь образцов.
Вдоль дорог и улиц гулких,
На тропинках, в переулках
Жадный Рим поймать готов
Нас на тысячу крючков.
Стань, папа, правым без изъятья
В благословенье и в проклятье
И помни: будет папский меч
Два меча3 в ножнах единых
Ржаветь будут, быстро сгинут!
Лишь папы к власти устремятся,
Мечи их сразу притупятся.
Так Рим той сети изменил,
Которой рыбу Петр ловил:
Та сеть давно пропала,
А в римскую попало
Земель немало, серебра,
Столь чуждых святости Петра.
Стеречь овец поставлен богом,
Петр правды рыцарем был строгим.
Стричь бог не позволял овечек,
А нынче не хотят беречь их.
Рим неправдой лишь силен,
Правый суд в нем упразднен.
Но к чести папы утверждаю:
Не смеет клика пресвятая
И много есть гнилого тут,
В чем папа сам не виноват:
Рим — подкупов кромешный ад,
Рим, — хоть создатель права он,—
Давно в бесправье погружен.
Хотел бы очень папский клир,
Чтоб кувырком пошел весь мир:
Стригущим это все равно,
Лишь только б получить руно.
Где шерсть хорошая нужна,
Овца без шерсти негодна.
Власть пап простерлась далеко,
Но Риму было б нелегко
Насильем править в дальнем крае,
Бесправий худших не свершая.
Был бы Рим в земле германской,—
Конец всей вере христианской!
Кто стонет там от горьких бед,
До нитки был бы здесь раздет.
Везде найдешь подвох и ложь.
Трудней у Рима взять кусок,
Чем у ростовщика залог.
Жизнь в Риме — женам да попам:
Ни в чем не упрекнешь их там.
Подобной чистоты и чести
Я в ином не видел месте4.
В одной Мессине женский пол
Столь скромным, чистым я нашел.
Что в Риме надобно хулить,
Я не желаю зря хвалить,
Но то добро, что в нем знавал,
Достойно всяческих похвал.
К тому ж неправда в Риме есть,
Что не пятнает папы честь:
Здесь тьма людей живет сейчас,—
Всех не усмотрит папы глаз.
Они в соблазнах тонут вечно
И, душу проиграв беспечно,
—
Власть римских пап бессильна здесь!
Ведь папе запретить невмочь
И красть, и грабить день и ночь:
Хоть много стригли дураков,
Попасться в сеть любой готов.
Вернер Садовник
пер. Р. Френкель
Об авторе первой немецкой крестьянской повести Вернере Садовнике ничего неизвестно. Вероятно, он был баварцем или австрийцем. Вряд ли он принадлежал к рыцарскому сословию. Во всяком случае в своей стихотворной повести, написанной во второй половине XIII в., он резко осуждает моральную деградацию современного рыцарства и высоко поднимает крестьянский труд. В историко-литературном плане «Крестьянин Гельмбрехт» является своего рода вызовом, брошенным куртуазному роману с его далеко идущей идеализацией рыцарства, сказочной фантастикой и изысканностью поэтической формы. В повести Вернера Садовника жизнь изображена без прикрас. Симпатии автора всецело на стороне честного и трудолюбивого крестьянина Гельмбрехта, отца молодого Гельмбрехта, который презирает все крестьянское и хочет во всем походить на рыцарей. С этой целью он покидает отчий дом и, примкнув к свите рыцаря-разбойника, сам занимается разбоем. Сестру свою Готлинду, прельстившуюся «роскошной» жизнью, он уговаривает выйти замуж за разбойника Лемберслиндз, по прозвищу Глотай Ягненка. Однако похождения молодого Гельмбрехта вскоре заканчиваются весьма бесславно. Палач лишает его зрения, а крестьяне, которым он причинил много зла, вешают его на дереве.
КРЕСТЬЯНИН ГЕЛЬМБРЕХТ
Один рассказывает нам,
Что пережил и видел сам,
Другой твердит о счастье,
Богатстве, пылкой страсти,
Тот славит доблесть, этот — долг,
И дорог всякому свой толк.
А я хочу вам рассказать,
Что мне случилось повидать,
Сказать про это дальше,
Без выдумки и фальши.
Он чудо-кудри отрастил,
Они вились до самых плеч,
Чтобы волной на плечи лечь.
Как шелк, был каждый локон,
Под шапкой их берег он.
А шапка дивной красоты,
На ней и птицы, и цветы.
К лицу та шапка молодцу,
Он Гельмбрехт звался по отцу,
Ведь старый майер,5 как и он,
Был тем же именем крещен.
О том крестьянском сыне
Я начал повесть ныне...
(Стихи 1—24)
«Отец, скажу тебе одно:
Ты воду пей, а я — вино.
Питайся кашей, словно нищий,
Я буду сыт иною пищей,
Меня учить — напрасный труд.
Мякину есть считай за честь,
А я калач отважусь есть.
Вот так и доживем до гроба —
Возьмем, что заслужили оба.
Доказано то римским правом,
Что дети доблестью и нравом,
Подобьем духа, не лица
Выходят в крестного отца.
Мой крестный рыцарь был, и с детства
Я благородство взял в наследство,
Благослови его Христос
За то, что я таким возрос».
«А мне, — сказал отец, — ей-ей,
Кто справедливей, тот милей,
Достойней сын простого рода,
Чем трутень рыцарской породы,
Пусть род его не знаменит,
Народ им больше дорожит,
Кто выбрал леность и бесчестье.
Приди в чужую землю оба,
Бедняк и знатная особа,
Там, где не знают их родни,
За добродетели одни
Простого в образец поставят,
Другого только лишь ославят.
Ты быть стремишься благородным,
Сумей же оказаться годным
На благородные дела,
Они для замка и села
Единый истинный венец.
Так говорит тебе отец».
(Стихи 471—508)
И с тем уехал налегке
Он от отца во весь опор,
Перемахнув через забор.
О том, что встретил он в пути,
Мне слов и в три дня не найти,
Недели б не хватило.
Но в некий замок прибыл он,
Там чтил хозяин не закон,
А грабежи и драки
И жил, как на биваке.
Ну, а себя он окружил
Лишь теми, кто ему служил,—
Толпой головорезов,
Никто там не был трезов.
Попав в дружину, наконец,
Стал лихо грабить наш юнец,
В мешок, не брезгуя, совал
Все, чем другой пренебрегал.
Он и пустяк считал добычей,
Таков уж был его обычай.
Все без разбора брал он в дань:
И новый скарб, и хлам, и дрянь
Хватал направо и налево.
Он угонял коров из хлева,
И в том, что крал, не видел зла,
Он в доме не оставил ложки,
Он брал горшки, пустые плошки,
Он брал кафтан, и плащ, и меч,
Снимал рубаху прямо с плеч,
Он женщин не щадил и даже
Не оставлял на них корсажа.
За все он после заплатил!
Он бы с охотой возвратил
Все, что награбил и украл,
Когда палач его пытал.
Святая правда, в первый год
Счастливым был его поход,
Он к цели плыл, и ветры сами
Несли корабль под парусами.
И стал таким он дерзким скоро,
Что у разбойников без спора
Он долей львиною уже
Завладевал при дележе.
(Отец вспоминает о благородных рыцарских обычаях недавнего прошлого.)
«Вот это было мне по нраву!
Все умножало честь и славу.
Как подменили всех людей!
Когда-то лжец или злодей,
Желавший кривдой жить на свете
И на закон накинуть сети,
Друзей всесильных не имел
И при дворе не пил, не ел.
Теперь же тот богатство множит,
Кто льстить и лгать бесстыдно может,
И при дворе ему почет,
И больше он успел, чем тот,
Кто честно выбрал путь-дорогу
И угодить старался богу.
Так жили встарь. А как на свете
Живут сегодня наши дети,
Какой обычай ныне чтут?
Скажи, не посчитай за труд».—
«Отец, я вам ответить рад.
У нас в чести один обряд:
«Пей, сударь, пей! Лакай до дна:
Ты выпьешь, — я налью вина».
Нет ничего приятней в мире
Веселья бражников в трактире.
Когда-то знатным господам
Случалось быть в гостях у дам,
Мы не воспитаны так тонко,
Найдешь нас около бочонка.
Нас опечалит лишь одно,
Что в бочке высохло вино.
Тут будешь думать день и ночь,
Как горю этому помочь,
Для нас похуже всякой пытки
Нужда в живительном напитке.
Ведь от него мужает дух!
Один девиз любовный вслух
Твердим: «Трактирщицу-сударку
Налить полнее просим чарку,
Шальную предпочел девчонку!»
Кто лгать умеет, — молодец!
Зерцало вежливости — лжец,
Обидят словом — сам не мешкай,
Ведь богохульник и ругатель —
Пиров достойный председатель.
Кто рассуждает по старинке,
Глупей выносливой скотинки,
Еще несносней, чем палач.
Пусть нас объявят вне закона,
Нас все равно не скинешь с кона,
В ответ на папские проклятья
».—
«Помилуй бог, — сказал старик,
Насилу повернув язык —
Здесь плакать надо! И не снилось,
Что кривда так распространилась»
«В самом деле,
Турниры дедов устарели.
Тогда кричали: «Хей, хей!
Вперед за славой, веселей!»
А нынче: «Рыцарь, не робей,
»
Глаз вон тому, кто зазевался,
Чтоб он без рук, без ног остался.
Беднягу вздернуть прикажи,
Ну, а богатого — вяжи:
Вот нравов нынешних основа...»
(Стихи 967—1036)
(Ватага головорезов справляет свадьбу Готлинды и Лемберслинда.)
И вот должны Готлинду
Чтобы взяла Готлинда
В супруги Лемберслинда,
Пусть оба станут рядом.
Соединить обрядом
Он знал слова священных книг
И молвил Лемберслинду:
«Хотите вы Готлинду
Себе взять в жены навсегда?»
«Да!»
Еще раз задал он вопрос,
«Охотно!» — рыцарь произнес.
«Так вы согласны?» — в третий раз
Спросил старик, возвыся глас,
«Клянусь,
На ней охотно я женюсь».
Спросил старик: «Готлинда,
Хотите Лемберслинда
Себе взять мужем навсегда?» —
«Когда господь позволит — да!»—
«Согласны?» — снова он спросил.
«От всей души», — ответ гласил.
Спросил еще раз громогласно,
И третий был ответ: «Согласна».
В супруги Лемберслинду,
Дал — и взяла Готлинда
В супруги Лемберслинда.
Тут все запели славу
Готлицде муж не уступил,
На башмачок ей наступил.
У новобрачных для услуг
Почетных было девять слуг:
— братец Живоглот,—
Коням он корму задает,
Быть кравчим вышло Быкоеду,
Гостей рассаживал к обеду
Дворецкий, Дьявольский Мешок,
Трясикошель, завзятый вор,
Стал казначеем с этих пор,
А на поварне Овцеглоту
Большую задали работу,
Следить за всем, что там пеклось.
Там должность исполняли твердо
И Волчья Пасть, и Волчья Морда,
Взяв в помощь Волчию Утробу,
А Острый Клюв, хоть был свиреп,
На этой свадьбе резал хлеб.
За трапезой трудился каждый,
Воюя с голодом и жаждой,
От пирогов и сладких вин.
Они очистили посуду,
Как будто ветром сдуло блюда,
И дичь, и мясо съели гости,
Что нечем поживиться псам.
Но истинно, — я слышал сам,—
Как говорил старик почтенный:
«Есть распорядок неизменный,
Пока живущий тешит плоть,
Без меры ест, спешит напиться,
Глядишь, — и смерть за ним тащится».
Так было с ними в этот час.
Они на пиршестве сидели,
И пили весело, и ели...
(Стихи 1503—1576)
Дары раздали скрипачам.
Кого послал злодеям бог?
Судья явился к ним врасплох
И, сапогами грохоча,
Вошли четыре палача.
Они связали по порядку.
Кто не успел забраться в печь,
Под лавку ухитрился лечь,
Тесня товарищей безбожно,
Их брал, за космы волоча,
Один подручный палача,
А раньше каждый из десятки
Мог четырех осилить в схватке.
Что у отъявленного вора
Есть дерзость, чтоб убить троих,
Но с палачом грабитель тих,
Он беззащитен и покоен,
(Стихи 1607—1628)
Примечания.
1. Пфенниг — мелкая монета.
2. Фрекданк иронизирует.
— власть папы и власть императора.
4. Фрейданк снова иронизирует.
5. Майер — крестьянин-арендатор.