БАЙРОН И ЕГО ПОЭМА
«ПАЛОМНИЧЕСТВО ЧАЙЛЬД ГАРОЛЬДА»
В моих ушах, что день, поет труба,
Ей вторит сердце...
(Байрон. Из дневника в Кефалонии)
Великий английский поэт Джордж Гордон Байрон (1788—1824) —одно из самых ярких имен в истории мировой литературы. Потомок старинного дворянского рода, лорд Байрон выступил против правящих классов Англии, возвысив голос в защиту народа. Свое место в палате лордов он использовал для того, чтобы бросить в лицо английским землевладельцам и капиталистам обвинение в том, что они — угнетатели и палачи, живущие трудом английских трудящихся.
Творческий путь Байрона — история развития мощного таланта, который еще при жизни поэта принес ему мировую известность. Это вместе с тем история духовного роста писателя, который в своих произведениях все полнее и шире выражал протест народных масс Европы против реакции, пытавшейся утопить в крови и задушить освободительное движение народов, поднявшихся против гнилого феодального строя.
Детство и ранняя юность поэта прошли в условиях, обычных для молодого англичанина знатного происхождения. Байрон жил сначала в старой родовой усадьбе, поэтично описанной им в стихотворении «При отъезде из Ньюстедского аббатства» (1803), затем учился в одном из английских колледжей. Однако уже в первом сборнике стихотворений — «Часы досуга» (1807),— выпущенном девятнадцатилетним поэтом, прозвучали ноты осуждения светской жизни, проявились черты сатирического дарования Байрона, его мечты о жизни значительной, вольной, свободной от аристократических предрассудков.
Смелая, талантливая книга молодого поэта встревожила некоторых консервативных литераторов. Журнал «Эдинбургское обозрение» откликнулся на «Часы досуга» грубой придирчивой рецензией. Молодой поэт принял бой. В 1809 г. появилась его поэма «Английские барды и шотландские обозреватели»— сатирический обзор современной английской литературы и критики. Байрон зло высмеял поэтов и критиков, задерживавших, по его мнению, развитие английской литературы. Объективно в сатире Байрона была дана уничтожающая характеристика тех литературных кругов, которые служили английской реакции. Утверждая, что в английской литературе наметился длительный застой, кризис, Байрон звал английских поэтов к созданию новых произведений, которые были бы посвящены темам современности, отразили бы ее бурные и героические события. Молодой поэт стал участником общественной борьбы, обострявшейся в Англии с каждым годом.
В 1809 г. Байрон отправился в свое первое путешествие. В течение почти двух лет он был в отлучке. За эти годы он увидел пиренейский театр войны, стал свидетелем того, как испанский народ мужественно сопротивлялся французскому нашествию, познакомился с жизнью Малой Азии, Греции и Албании, вынужденных переносить гнет турецких завоевателей. Свои впечатления от стран, увиденных им, и от событий, подготовлявших близившийся крах Наполеона, Байрон изложил в первых двух песнях поэмы «Паломничество Чайльд Гарольда», появившихся в 1812 г.
Недовольство английской действительностью, в которой господствуют чистоган и фальшь, мечта о подвигах, которые способствовали бы освобождению народов Европы от ига иноземных оккупантов и от притеснения правящих классов,— придают уже первым песням поэмы революционно-романтический характер.
Вместе с тем для революционно-романтической поэзии Байрона начала 1810-х гг. характерна сатирическая направленность, разоблачительная острота. Этими чертами отличается замечательная политическая поэма «Проклятие Минервы» (1812), всем своим духом близкая к «Чайльд Гарольду». В ней поэт обвинял английских политиков в том, что под предлогом защиты интересов греческого народа они грабят сокровища культуры, созданные этим народом, разрушают святыни греческого искусства.
Байрон вернулся в Англию, умудренный опытом своей поездки. Он убедился в беспринципности и коварстве английских политиков, увидел, что торийская олигархия стремится извлечь как можно больше выгод из затяжной войны против Наполеона. Всюду, где бы ни был Байрон, он видел военные приготовления Англии, ее флот и гарнизоны, ее агентов, раздувавших пламя войны.
Вскоре после возвращения в Англию Байрон выступил в парламенте с развернутым обвинением английских правящих классов, с требованием работы и хлеба для луддитов. Его речь в защиту ткачей — так называемая «Речь в палате лордов по поводу билля о станках» (1812) — один из лучших образцов английской публицистики, замечательный памятник ораторского таланта Байрона. В прямой связи с этой речью находится одно из лучших его стихотворений — сатирическая «Ода авторам билля против разрушителей станков» (1812). В ней Байрон писал:
Не странно ль, что если является в гости
К нам голод и слышится вопль бедняка,—
За ломку машины ломаются кости
И ценятся жизни дешевле чулка?
А если так было, то многие спросят:
Которые людям, что помощи просят,
Лишь петлю на шее спешат затянуть?
(Пер. О. Чюминой)
К 1813—1814 гг. относится цикл поэм Байрона, известных под названием «восточных поэм»—«Гяур» (1813), «Абидосская невеста» (1813), «Корсар» (1814). Действие поэм развертывается вдали от Англии, но по существу острые конфликты, лежащие в их основе, отражают условия английской жизни. Самое замечательное в этих поэмах — страстный протест против угнетения, страстная любовь к свободе, которой угрожали торжествовавшие в Европе силы реакции. Эти бунтарские черты присущи героям поэм Гяуру и Конраду. Красочен и трагичен мир восточных поэм Байрона. Следя за душевной драмой их героев — людей свободолюбивых, энергичных, деятельных, обиженных несправедливым общественным строем,— читатель не может не увлечься и замечательными описаниями моря, картинами необычной, яркой природы, экзотического быта, в котором сохранились еще черты глубокого своеобразия и патриархальной простоты, уже чуждые Англии с ее буржуазным укладом, пошлым и серым, но изобиловавшим еще более мрачными трагедиями, чем те, о которых рассказывает Байрон в своих поэмах.
В восточных поэмах сказались и обострявшиеся противоречия творчества поэта. В годину временного поражения освободительного движения в Европе Байрон пришел к ошибочной мысли о том, что борьба за свободу — прежде всего дело сильной личности, диктующей свою волю толпе, ведущей толпу за собой. Таким одиноким вожаком, внушающим безропотное повиновение вольной ватаге пиратов, выглядит Конрад в поэме «Корсар».
Однако самодовлеющий индивидуализм, свойственный героям ряда поэм Байрона, не мог надолго увлечь поэта. Уже драматическая поэма «Манфред» (1817) дает основания говорить о том, что Байрон критически относится к своему увлечению одинокой сильной личностью, стоящей якобы выше всех обычных людей. «Манфред» был написан за пределами Англии. В 1816 г. Байрон, затравленный своими политическими врагами и светской чернью, не останавливавшейся перед самыми гнусными интригами и самой грязной клеветой, навсегда покидает Англию.
В Швейцарии он берется за продолжение поэмы о Чайльд Гарольде и работает над уже упоминавшейся драматической поэмой «Манфред». Там же завязывается его дружба с П. Б. Шелли — другим великим английским поэтом начала XIX в. Шелли поддержал Байрона в эти тяжкие для него дни, помог ему преодолеть мрачные настроения, овладевшие поэтом в последние годы пребывания в Англии.
В 1817 г. Байрон переезжает в Италию. Начинается новый значительный период его деятельности, связанный с подъемом общественного движения в Европе.
«Священный союз» не мог остановить развития освободительного движения народов Европы. В 20-х годах начинается новый этап антифеодальной борьбы в Испании. В 1810—1826 гг. развернулась освободительная борьба народов в американских колониях королевской Испании, закончившаяся созданием независимых латиноамериканских государств. В 1821 г. вспыхнуло восстание карбонариев в Италии, с подготовкой которого Байрон был связан самым тесным образом. В том же году началось восстание в Греции, превратившееся затем в войну против турецкого ига. Волна крестьянских восстаний прокатилась в начале 20-х годов по крепостной России.
В Англии развертывалась общедемократическая борьба против торийской олигархии, шедшая под знаком борьбы за реформу избирательного права. Победа сторонников реформы должна была положить конец господству тори. В этом были заинтересованы не только широкие народные массы, но и определенные круги английской буржуазии, которых тори не пускали к власти — прежде всего промышленники. Промышленники — противники тори — усиленно заигрывали с рабочими, стремясь использовать их в борьбе против тори. Действительно, победа над торийской олигархией была одержана только в 1822 г. и именно в силу того, что народные массы и прежде всего английский рабочий класс оказали мощное воздействие на весь ход борьбы за реформу, поддержали ее сторонников.
Все эти политические события и особенно обострение борьбы в Англии вдохновили Байрона, открыли перед ним новые пути творческого развития. Он вступает в тесную связь с борцами за свободу Италии — карбонариями, вместе с ними готовится к восстанию. Дом Байрона превращен в склад оружия; Байрон подобрал надежных слуг, которые вместе с ним должны были примкнуть к повстанцам. Нельзя без волнения читать строки его дневника, написанные в ночь на 7-е января 1821 г., когда он ждал условного сигнала к выступлению: «Если надо будет драться, сделаю все, что смогу, хотя я несколько поотвык от этого занятия! Дело это — справедливое дело» 1. Но часы шли. «Жду с минуты на минуту,— пишет Байрон,— что загремит барабан и начнется мушкетная пальба... но пока что ничего не слышно, кроме плеска дождя, а в промежутках — завывания ветра. Не хочется ложиться спать, потому что я терпеть не могу, когда меня будят, пожалуй, лучше посижу и дождусь перестрелки, раз уж она должна быть. Прибавил огня в камине, достал оружие и две-три книжки, пока что их можно будет полистать» 2.
Ожидаемое выступление карбонариев так и не состоялось. А затем пришли вести о разгроме заговора по всей Италии.
Восстание карбонариев было плохо подготовлено. Его руководители не сумели повести за собой народ, применили тактику заговора и потерпели поражение. «Вы не представляете себе, до какой степени я разочарован и обманут в своих надеждах — писал Байрон по поводу неудачи карбонариев своему другу, поэту Т. Муру.— И все это я пережил, подвергаясь еще и личному риску, который, кстати сказать, не совсем миновал» 3. Действительно, за Байроном следила австрийская полиция. Его лучшие друзья — карбонарии — были либо брошены в тюрьму, либо оказались в изгнании.
Пережив разочарование в движении карбонариев и многое поняв в причинах его поражения, Байрон отнюдь не отказался от борьбы против реакции, не пал духом, не сложил оружия. Его политический опыт обогатился. Он еще больше возненавидел душителей свободы —«Священный союз» и английскую реакцию.
Много было написано им в годы с 1817 по 1823, проведенные в Италии. Закончена поэма «Паломничество Чайльд Гарольда» (третья песнь— 1816; четвертая— 1818), создан ряд новых произведений и среди них замечательная сатирическая поэма «Беппо» (1817).
В эти годы Байрон пишет свои трагедии «Марино Фальеро» (1820) и «Двое Фоскари» (1820). Обе они, несмотря на исторический сюжет, полны отголосков современности, ставят острые политические проблемы восстания, роли народа в общественной борьбе. В 1821 г. создана мистерия «Каин», проникнутая богоборческим пафосом, духом воинствующего гуманизма. В блестящей политической сатире «Бронзовый век» (1823) поэт заклеймил государей Европы, съехавшихся на конгресс в Вероне, где было достигнуто преступное соглашение о совместных действиях реакции против передовых сил европейского общества. В сатирической поэме «Видение суда» (1822) Байрон беспощадно высмеял английского короля Георга IV и придворного поэта Саути.
Творчество Байрона в эти годы отмечено заметным усилением реалистической тенденции. Это особенно чувствуется в незаконченном романе «Дон Жуан» (1818—1824), в котором поэт дал целостную картину европейского общества накануне французской буржуазной революции. Вынужденный оставить Испанию, где он томился под гнетом суровых феодальных порядков, Дон Жуан побывал в султанской Турции, царской России, монархической Англии: он видит, что различны формы, в которых господствует в мире тирания, но по существу она одинаково гнусна и отвратительна и в Константинополе, и в Лондоне, хотя английские аристократы и чванятся своим парламентом, прикрывающим господство чистогана.
как прямой предшественник английских сатириков-реалистов XIX века — Диккенса и Теккерея.
От тирании мир будет спасен только революцией,— утверждает Байрон в своем романе. Только она смоет кровью грязь, накопившуюся за время господства феодалов и торгашей, предававших интересы своих народов, опозоривших их доброе имя. Ведя своих читателей к преддверию французской буржуазной революции — по замыслу Байрона Дон Жуан должен был попасть в революционный Париж — поэт как бы доказывал закономерность новых революционных бурь, в которых погибнет временно победившая в Европе феодальная реакция.
Нет сомнения, что от грядущей революции Байрон ждал наказания и для толстосумов-капиталистов, которых он сравнивает в «Дон Жуане» с пауками. Однако в ближайших классовых битвах, которые разразились в Европе 30— 40-х годов XIX в., еще решались задачи, стоявшие перед буржуазными рево- люциями; народные массы — решающая сила этих битв — оказались обманутыми в своих надеждах.
Но даже в иллюзиях Байрона сказалась народность великого английского поэта. Он надеялся и заблуждался вместе с народом, вновь и вновь бравшимся за оружие, чтобы окончательно добить феодальную реакцию и свергнуть восстановленные ею режимы.
В Италии была написана и замечательная «Песня для луддитов» (1816), созданная Байроном, когда он убедился, что английское рабочее движение не побеждено, что оно дает о себе знать. В этой песне, написанной в духе народной баллады, Байрон звал английских рабочих к оружию, напоминал, что путь к свободе ведет через революцию:
Как за морем кровью свободу свою
Ребята купили дешевой ценой,
Так будем и мы: или сгинем в бою,
Иль к вольному все перейдем мы житью,
А всех королей, кроме Лудда,— долой!
(Пер. Н. Холодковского)
Существенно изменился герой произведений Байрона. В 20-х годах это уже не одинокий бунтарь Конрад и не разрываемый противоречиями индивидуалист Манфред, в конце концов понимающий гибельность своего отчуждения от общества. Новые герои Байрона — свободолюбивый венецианец Бертуччо, вождь народного восстания («Марино Фальеро»), мужественный богоборец Каин, поднимающийся против бога во имя счастья человечества.
В «Стансах» (1820) полно выразилась готовность Байрона — борца за свободу английского народа — принять участие в битве за свободу в любой стране, где бы эта битва не началась:
Кто драться не может за волю свою,
Чужую отстаивать может.
За греков и римлян в далеком краю
Он буйную голову сложит.
(Пер. С. Маршака)
«За общее благо борись до конца»,— призывал Байрон в этом стихотворении, выступая с благородным девизом международной солидарности революционных сил своего времени.
Сторонники свободы в Италии, «римляне», как называет их Байрон, потерпели временное поражение. Но все более напряженной становилась борьба греческого народа против султанской Турции. В 1823 г. Байрон отплыл в Грецию.
поэты — авторы стихотворений, исполненных симпатий к восставшей Греции, но далеких от реальной борьбы греческого народа против сильного и свирепого врага. В Греции Байрона встретили нужда, болезни, нехватка во всем — начиная от военных инструкторов для греческих дружин и кончая медикаментами. Немногочисленные, плохо вооруженные и плохо организованные силы повстанцев героически сражались против большой турецкой армии, обладавшей хорошо обученными кадрами и опытным командным составом, среди которого было много европейских офицеров, прошедших школу наполеоновских войн и теперь продавших свою шпагу султану.
В лагере повстанцев не было единства. Тяжкие условия войны, интриги великих держав, противоречия между народом и высшими кругами в самой Греции вели к постоянным конфликтам, ослабляли лагерь борцов за свободу, ставили под вопрос весь исход войны, потребовавшей от Греции неисчислимых жертв.
Байрон не обольщал себя. Еще до своей поездки в Грецикэ он писал: «Греки преуспевают в своих общественных делах, но ссорятся между собой». Поэт не испугался суровой действительности, тяжелых условий борьбы. Он отдал все свои духовные силы, все свои материальные средства делу освобождения. На его деньги покупалось оружие и продовольствие для греческих партизан, чье доверие он сумел завоевать. Байрон стремился объединить греческих патриотов и добровольцев-иностранцев, приехавших в Грецию для помощи восстанию. «Дела по горло,— писал он Т. Муру,— кругом война, внутри смута... между туземцами и чужеземцами произошла стычка и был убит один швед, а один сулиот ранен, артиллеристы Перри панически бежали...» 4
«Дела по горло...» Надо оценить по достоинству эту фразу. Сколько в ней глубокого удовлетворения, вызванного тем, что наконец-то у революционера-романтика нашлось подлинное живое дело, в котором он проявил недюжинные способности организатора, смелость и прозорливость полководца, оптимизм настоящего борца за интересы народа, не боящегося черновой, грубой работы, навалившейся на него, «... говорят, что мое присутствие... способствует, хотя бы по крайней мере временно, успеху дела»,— писал Байрон в том же письме. Это и было исполнением его заветных мечтаний: он был полезен реальному делу борьбы за свободу, он участвовал — и не без пользы — в справедливой войне греческого народа против турецкого деспотизма.
Байрон был так полон чувством сбывшейся мечты, ему так свободно и хорошо дышалось среди опасностей и забот военной жизни, что, несмотря на крайнюю занятость, он вновь и вновь обращался к стихам, брался за перо. В последних стихотворениях с необыкновенной силой вылилось все то новое, что он пережил теперь, чувство активного участника освободительной борьбы.
Немного было написано Байроном в последние месяцы его жизни. Но это немногое относится к лучшим образцам мировой поэзии XIX в. До недосягаемого в английской поэзии уровня поднялся Байрон в своих строках, написанных на острове Кефалония в дни, когда он выжидал удобной минуты, чтобы обмануть бдительность турецких крейсеров и высадиться в Греции:
Встревожен мертвых сон,— могу ли спать?
Тираны давят мир,— я ль уступлю?
Созрела жатва,— мне ли медлить жать?
На ложе — колкий терн; я не дремлю:
В моих ушах, что день, поет труба.
Ей вторит сердце...
(Пер. А. Блока)
Байрон умер в апреле 1824 г.: в приготовлениях к новым боям с турками, подтягивавшими силы для очередного наступления на опорные пункты греческих повстанцев. Русская муза отозвалась на смерть поэта, уже тогда завоевавшего широкую популярность в России. Рылеев, Кюхельбекер, Пушкин помянули Байрона, в котором они видели много близкого и дорогого для себя.
Декабристы и Пушкин учили русского читателя ценить Байрона, осуждая вместе с тем черты индивидуализма, проявлявшиеся в некоторых его произведениях. Опираясь на опыт декабристской критики и учитывая замечания Пушкина о Байроне, В. Г. Белинский в своих суждениях о Байроне показал и мировое значение его поэзии, и противоречия, свойственные мировоззрению и творчеству поэта. Великий русский критик указал на необходимость рассматривать творчество Байрона как отражение общественной борьбы, кипевшей в английском обществе; он первый сказал о народности Байрона. Вместе с тем Белинский высказал замечательную по глубине мысль о том, что могучий в критике, в выражении протеста, Байрон еще не мог противопоставить дворянской и буржуазной Европе новый общественный идеал, брезживший в учениях утопистов-социалистов 20-х годов и открывшийся великому другу Байрона — П. Б. Шелли.
Многочисленные высказывания Белинского о Байроне насыщены чувством глубокого восхищения. Английский поэт был дорог Белинскому как романтик, обращенный, по его выражению, «вперед», звавший к борьбе против сил реакции, ненавистных русскому революционеру-демократу.
Не так писали в те годы о Байроне в Англии. Его политические враги не скрывали своего облегчения при вести о смерти поэта: смолк голос, беспощадно и гневно обличавший их преступления, звавший народ не повиноваться королю, фабриканту и церкви. Умершего Байрона посмертно позорили и чернили; либерал Ли Гент, навязчиво добивавшийся близости с Байроном и отвергнутый им, отомстил ему «воспоминаниями», похожими больше на пасквиль. Даже друг Байрона Т. Мур в своем издании «Письма и дневники Байрона и заметки о его жизни» (1830) утаил правду о великом поэте, создал искаженный и далекий от истины образ Байрона.
Буржуазная Англия хотела бы забыть о Байроне, вычеркнуть его из истории английской литературы. Так как это было невозможно, буржуазные издатели и критики уродовали произведения великого поэта, искажали его биографию, внушали английскому читателю ложное представление о его творчестве и о его жизни.
Но помнила и любила Байрона другая Англия — Англия рабочих масс, поднимавшихся под знаменами чартизма на борьбу против власти капитала. Следя за развитием чартистской литературы, изучая литературные вкусы чартистов, Энгельс писал: «... гениальный пророк Шелли, и Байрон со своей страстностью и горькой сатирой на современное общество имеют больше всего читателей среди рабочих; буржуа держит у себя только так называемые «семейные издания», выхолощенные и приспособленные к современной лицемерной морали»5.
Высказывание Энгельса проливает свет на все дальнейшее развитие изучения Байрона в Англии. Многие английские буржуазные литературоведы беспощадно и бесцеремонно искажают Байрона, клевеща на него и пороча его светлую память. Зато подлинной защитницей Байрона и созданных им поэтических ценностей выступает прогрессивная английская критика наших дней, видящая в Байроне одного из великих писателей английского народа.
Среди произведений Байрона, заслуженно привлекших к нему широчайшее внимание европейских читательских кругов еще при жизни поэта, прежде всего надо назвать «Паломничество Чайльд Гарольда». С издания первых двух его песней началась европейская слава молодого поэта. Первая половина поэмы (песни первая и вторая) была написана вдали от Англии и в довольно короткий срок — с октября 1809 г. по март 1810 г. Обе первые песни сложились и вылились как впечатление от всего того, что увидел Байрон во время своего путешествия.
Отплыв из Англии в июне 1809 г., Байрон посетил сначала Португалию и Испанию. Вслед за ошеломляющими впечатлениями от этих стран, охваченных войной против Наполеона, пришли впечатления от плавания по Средиземному морю, от стоянки на Мальте, уже тогда превращенной в оперативную базу британского флота.
Осень 1809 г. застала Байрона и его спутников в Албании. Здесь, в Янине, 31 октября 1809 г. была начата первая песнь поэмы. Особое внимание Байрона уже тогда привлекала Греция, в которую он направился из Албании. Весной 1810 г. в Смирне — древнем портовом городе на малоазиатском побережье Средиземного моря — была закончена вторая песнь поэмы. Обе они вышли отдельным изданием в марте 1812 г. В иных условиях рождалась третья песнь. Она написана в мае — июне 1816 г. на берегу Женевского озера. Это первое большое произведение, созданное Байроном после отъезда из Англии, полно отзвуков путешествия по Голландии и Швейцарии. Четвертая песнь, вчерне написанная в июне — июле 1817 г., уже в Италии, была завершена в декабре того же года.
Разумеется, нельзя забывать о том, что между первыми песнями поэмы и ее окончанием лежат годы, полные интенсивной творческой работы. Третья и четвертая песни отличаются во многом от начала поэмы: изменился сам образ
«Паломничество» как произведение цельное, имеющее свои жанровые особенности, неповторимое в своеобразном богатстве картин и тем, воплощенных в гибкой стихотворной форме.
Общим моментом, объединяющим все четыре песни поэмы, является то обстоятельство, что они действительно складывались как впечатления от путешествий самого Байрона, как своеобразный поэтический дневник-роман, «a romaunt», как называл его сам поэт.
Байрон настойчиво подчеркивал эту особенность поэмы тем, что снабдил ее содержательными примечаниями, которые многое дополняют и раскрывают в замысле «Паломничества». Примечания связывают строфы поэмы с отдельными эпизодами страннической жизни Байрона, а иногда дают читателю вполне точный отчет о поездках поэта. Написанные великолепной байроновской прозой примечания, как и предисловия к отдельным песням поэмы, неразрывны с текстом поэмы, входят в него, занимают определенное место в композиции «Паломничества».
Почти восемь лет жизни Байрона, почти восемь лет европейской истории отражены в четырех песнях «Паломничества». Вникая в строфы поэмы, читатель убеждается в неразрывной связи изображенных в ней общественных событий с духовным развитием поэта.
Да, «Паломничество» — поэтический дневник. Его вел пылкий борец за свободу народов Европы, поэт, мужавший в тех исторических бурях начала века, которые пугали многих его современников — консервативных романтиков, искавших подчас тихой заводи, сожалевших о крушении привычных условий. Байрону в этом грозовом воздухе дышалось легко.
считая высшей школой поэтического мастерства — изучение жизни. Вот почему это начало носит несколько иронический характер: все, что следует за чинным обращением к Музе, совершенно непохоже на те напыщенные, по учебникам написанные поэмы, вызвавшие столько насмешек в «Английских бардах и шотландских обозревателях».
Расставшись с Музой, Байрон переходит прямо к делу: он знакомит читателя с героем своей поэмы, юным аристократом Гарольдом (Childe — английское слово, обозначающее молодого человека из знатной семьи) и бегло рассказывает о том, как надоело Гарольду светское английское общество с его надменной и пустой жизнью. Гарольд, пресытившись светскими развлечениями и наскучив жизнью в усадьбе, задумал отправиться в путешествие, чтобы хоть чем- нибудь заполнить свой досуг, удовлетворить жажду глубоких впечатлений, сильных переживаний.
Как только Гарольд попадает в Португалию, весь тон поэмы меняется. Гарольд скучал и повесничал в Лондоне; душа его опустошалась и скудела от светской жизни, от общения со светской чернью, которую Гарольд презирал, но уже первые впечатления от Португалии разбудили дух юноши, заставили его зорко и взволнованно присматриваться к новому миру, открывшемуся перед ним.
Португалия в то время переживала трудную пору своей истории. В 1807 г.— за два года до приезда Байрона — армии Бонапарта оккупировали страну. Королевская семья постыдно бежала, ограбив народ и уведя военные корабли, которые еще могли бы оказать отпор захватчикам. В 1808 г. португальский народ вместе с народом Испании восстал против оккупантов. Этим воспользовалась Англия, ждавшая возможности высадить свои войска в Португалии и закрепиться в ней. Торийские политики уже давно оказывали покровительство португальскому королевскому дому, надеясь затем при его помощи прибрать всю страну к рукам.
В августе 1808 г. английский полководец Веллингтон при помощи повстанцев очистил Португалию от французов. Однако Веллингтон вел военные операции умышленно нерешительно, затягивал их, мешал действиям народной хунты — правительства, созданного повстанцами. Английские политики и генералы хотели прежде всего обеспечить свои позиции в стране и восстановить монархическое правительство.
поэта, когда он говорит о деятельности английских политиков, торгующих интересами народов. С отвращением убеждается Гарольд, что властью в стране пользуется католическая церковь, эта опора реакции; когда ей выгодно, она выступает в контакте с англичанами и те поддерживают ее.
Перед путешественником проходят картины нищеты и упадка, разрухи, порожденной вековой отсталостью страны, а теперь усугубленной войной. Гарольд видит, как тяжело живется португальскому народу, ограбленному преступным правительством, обманутому духовенством, разоренному нашествием французов и пребыванием английских экспедиционных войск. Байрон в своих комментариях к этому месту поэмы приводит факты, недвусмысленно освещающие подлинное отношение португальского народа к английским союзникам; оказывается, португальцы, недавно с таким мужеством участвовавшие в боях против французов, теперь нередко нападают на англичан, видя в них тоже захватчиков.
Но Португалия — только предвестье того, что видит Гарольд в Испании, в «lovely Spain», как говорит Байрон.
Грозным было для Испании лето 1809 г.— время, о котором рассказывается в испанских строфах первой песни. Весной после многомесячной обороны пала крепость Сарагоса, разрушенная французскими пушками и саперами, измученная голодом и тифом, косившими ряды ее защитников. Наполеоновские маршалы — Сульт, Ней, Виктор, Себастьяни — с новыми силами, подтянутыми из Франции, рвались вперед, нанося тяжелые удары испанцам и англичанам.
Однако силы испанцев не убавлялись. Народ все успешнее вел революционную войну против французов, испанское партизанское движение шло вглубь и вширь, угрожая коммуникациям и гарнизонам французов.
на смертный бой за свободу и честь своей страны. Этот образ замечателен и своей обобщающей силой и своими отдельными чертами: Байрон вспоминает о героизме крестьян, об отваге девушек и женщин Испании, о храбрости испанских солдат.
Воспевая подвиг защитниц Сарагосы, Байрон не знал, что другой гениальный художник его времени — великий испанец Франсиско Гойя — в своих офортах «Бедствия войны» тоже создаст образ девушки из Сарагосы, в решающую минуту бросившейся к пушке, чтобы заменить убитых пушкарей и разрядить орудие прямо в наступающую колонну французов.
Байрон видел людей, о которых он так ярко и восхищенно рассказывает в этих строфах своей поэмы. Он беседовал с крестьянами — участниками партизанского движения, встречал на улицах испанских городов, еще недавно обагренных кровью отчаянных схваток, девушек с медалями на солдатских куртках — смелых защитниц испанской свободы.
От Байрона не скрылась самая существенная черта народной войны испанских патриотов. Это была война революционная, ее участники хотели не только изгнания французов, но и ликвидации гнилого феодального режима. Героями революционной войны были прежде всего простые люди, представители широких слоев испанского народа.
Королевский двор, как это было и в Португалии, бежал из страны. Довольно значительная часть испанского дворянства признала власть марионеточного «испанского короля» Жозефа Бонапарта — брата Наполеона.
Вассал, он в бой пошел, хоть сюзерены
Бежали, став лакеями Измены;
Он, нищий, предан родине своей;
Он путь к Свободе в гордости нетленной
(1. 86; пер. Г. Шенгели)
Байрон показал неукротимую любовь испанцев к свободе, их железную стойкость, их веру в победу. Строфы поэмы, восторженно описывающие на- родную войну в Испании 1809 г., звучат как иллюстрация к известным словам К. Маркса: «... если испанское государство мертво, то испанское общество полно жизни, и в каждой его части бьют через край силы сопротивления» 6.
Вот эту бьющую через край силу сопротивления и сумел показать Байрон, искренне восхищенный подвигами испанского народа. «Испанское общество полно жизни»— эти слова К. Маркса могут быть отнесены к описаниям испанских городов, к сценам народной жизни, картинам испанской природы, которыми так богаты испанские строфы первой песни. Разве в поразительном по живости описании восторгов и эмоций испанской толпы не отражена одна из сторон этой бьющей через край силы жизни, которая кипела в испанском обществе? Война пробудила народ от вековой спячки, показала его силы и возможности. Строфы, описывающие жизнь испанского народа, свидетельствуют о характерной особенности всей поэмы Байрона — о ее живописности, о богатстве красок и зрительных образов.
В Испании Гарольд уже не тот разочарованный светский денди, каким он показан в начале поэмы. Великая драма испанского народа разбудила его душу, заставила его полюбить героев народной войны, помогла ему увидеть бесчеловечность и преступность военных авантюр Наполеона, в новом свете показала ему политику тех самых английских лордов, которые раньше были для него просто персонажами комедии лондонской салонной жизни. Здесь, в Португалии и Испании, лорд Веллингтон, любимец лондонских дам и щеголей, предстал перед Гарольдом как циничный политикан, хладнокровно жертвующий тысячами человеческих жизней в угоду своим покровителям — лидерам торийской олигархии. Зловещая роль английской политики начинает обрисовываться в поэме во всем ее отталкивающем двуличии и лицемерии.
над Испанией: ее поля, по которым летом проезжал Гарольд, скоро вновь станут местами ожесточенных боев. Наполеон, разгромив в битве под Ваграмом (1809) австрийскую армию, собирал войска для нового похода против непокоренной Испании. Сотни тысяч солдат, могучие артиллерийские парки уже тянулись от Дуная, где еще дымилось ваграмское побоище, к границам Испании.
Первая песнь поэмы была закончена зимой 1809—1810 гг. Поэт путешествовал по Албании, когда армии Наполеона, перевалив с жестокими боями через Сьерра-Морену, захватили почти всю Испанию и вновь оккупировали Португалию. Но пламенные стихи Байрона призывали верить в силы сопротивления испанского народа, звучали паролем ненависти к военному деспотизму Бонапарта, гимном в честь национально-освободительной войны народов Европы против его полчищ.
Сила поэтического предвидения, присущая подлинно великим произведениям искусства, живет и поныне в этих строфах первой песни, зовет верить в счастливое будущее испанского народа.
Вторая песнь, начатая обращением к богине Мудрости, свободно переходит к характерному для Байрона описанию моря, по которому скользит корабль Гарольда. Певец моря, Байрон обладал замечательным богатством эпитетов и сравнений для изображения его в разную погоду, в разное время дня и ночи.
Картина моря, залитого солнцем, описание щеголеватого корабля, на котором идет своя размеренная морская жизнь, успокаивают читателя, на время заставляют его забыть о трагических и тревожных нотах, на которых оборвалась первая песнь поэмы. Читатель вместе с Гарольдом обдумывает на корабле испанские впечатления: они не стираются, наоборот, они только закрепятся в эти дни вынужденного отдыха.
— с опытом человека, научившегося видеть нужду, горе и героизм народа,— Гарольд высаживается на берегах Албании. Поэт постоянно напоминает о суровой судьбе Албании. Она томится под турецким игом, насильно отуречена. В ее далеком прошлом еще горит имя Скандербега — о нем вспоминает Байрон, как о славном отзвуке независимости Албании. Поэту горько видеть, что эта прекрасная страна, эти гордые, благородные, смелые люди вынуждены терпеть деспотический режим Османской империи, подчиняться наместнику султана — албанскому феодалу Али-Паше, который фактически правил страной как самовластный средневековый деспот.
Как и в первой песни, поэт посылает своего героя в гущу народа, заставляет с живым любопытством изучать быт и нравы, прислушиваться к народным песням. В сильных и простых чувствах албанцев, в их прямоте и мужестве Гарольд видит залог славного и свободного будущего, которое еще настанет для этой страны — Байрон верил, что тирании Али-Паши придет конец.
В первой песни на фоне испанской природы выступал простой испанец- крестьянин, погонщик мулов, партизан; во второй песни на фоне горных пейзажей Албании, в описании которых со всей силой сказывается романтический колорит поэмы Байрона, показан албанский горец.
Гарольд спускается с гор Албании. Конь несет его по полям бессмертной эллинской славы, мимо руин некогда великих городов, мимо развалин храмов. Однако тема былой славы Греции, образы античности, входящие здесь в поэму взамен живых образов испанских крестьян и албанских горцев, отнюдь не являются отступлением от современной темы. Байрон апеллирует к древности только для того, чтобы оттенить жалкое положение Греции, порабощенной Турцией, чтобы высмеять политику тех кругов греческого общества, которые пытаются задобрить турецких оккупантов и попирают славные традиции греческого народа.
Великое прошлое греческого народа обязывает его завоевать себе достойную и свободную жизнь в новом обществе — таков вывод. Об этом думает Гарольд, обогащенный новыми впечатлениями от поездок по Албании и Греции. Испания разбудила лучшие стороны его души, научила его уважать народ, борющийся за свою свободу. Албанские и греческие впечатления еще больше расширяют его кругозор, помогают ему создать представление о накапливающейся силе народного гнева, о еще неразрешенных, но настойчиво поднимающихся задачах национально-освободительного движения в Европе.
— среди священных камней Греции, оскверненных турецкими наместниками и непрошенными заступниками из числа английских политиков вроде лорда Эльджина.
В Португалии и Испании — Веллингтон, в Греции — Эльджин; всюду натыкается Гарольд на подобных соотечественников, которые внушают другим народам подозрение и ненависть, роняют и дискредитируют имя англичанина.
Это возмущает Гарольда: ведь он тоже англичанин, но в отличие от Веллингтона и Эльджина он — друг народов, чьим гостем он оказывается, он с любовью и интересом следит за их жизнью, восхищается их героизмом.
Так, постепенно в поэме намечается тема двух Англии: той официальной торийской Англии, которая внушает все большую нелюбовь и Байрону, и его герою, и другой Англии, народ которой томится если не в рабстве у иноземцев, то в кабале у английских фабрикантов и землевладельцев. «Я посетил места военных действий в Испании и Португалии, побывал в самых угнетенных провинциях Турции,— сказал об этом позже Байрон, выступая в палате лордов,— но нигде, даже под игом самой деспотичной, некрещенной державы, я не видел столь безысходной, столь отчаянной нужды, какую я обнаружил, вернувшись к себе на родину»7. Опыт, почерпнутый в путешествиях 1809—1811 гг. и отраженный в поэме, вплотную подводил Байрона к обобщениям, убийственным для английского буржуазно-аристократического строя.
с ней не мог. «К чему возврат, коль вновь скитаться — сиротой?»— спрашивает Байрон и не находит ответа. Гарольд вернется в ненавистную ему «толпу».
Это входит в замысел автора. В «Дополнении к предисловию» к первой и второй песням «Паломничества Чайльд Гарольда», появившемся в 1813 г., Байрон так охарактеризовал своего героя: «... он был задуман не как образец, а как пример, показывающий только то, что раннее развращение ума и нравственности ведет к пресыщению старыми наслаждениями и к разочарованию в новых и что даже красоты природы и влияние путешествий, все побуждения (за исключением самого могущественного — честолюбия) потеряны для души, так устроенной, вернее — ложно направленной. Если бы я продолжил поэму, этот образ углубился бы по мере приближения к концу, потому что контур, который я был намерен заполнить, был, с некоторыми изменениями, портретом современного Тимона...» 8 Тимон — афинский богач, который, убедившись в корыстолюбии своих друзей, проникся глубоким презрением к роду человеческому,— в галерее литературных образов воспринимается прежде всего как образ человеконенавистника. Правда, Шекспир в своем «Тимоне Афинском» наделил этого героя привлекательными, глубоко человечными чертами. Трудно сказать точно, что предполагал сделать из Гарольда Байрон, но, видимо, скептическое отношение к роду человеческому должно было стать одной из характерных черт Гарольда.
Однако это противоречит во многом всему тому, что рассказал Байрон о своем герое в первой и второй песнях поэмы. Читатель вместе с Гарольдом привык внимательно присматриваться к жизни народов, чьим гостем оказывается Гарольд, привык возмущаться проявлением деспотизма, корыстных интересов правящих классов и восхищаться самоотверженностью и героизмом простых людей.
Отзывчивость, душевное благородство Гарольда не вяжутся с той ролью мизантропа, которую намечал ему Байрон. «Ложно направленная», по выражению Байрона, душа Гарольда начинала заметно выздоравливать и освежаться под воздействием всего того, что он увидел и пережил в своих скитаниях. В этом противоречии, характерном для Байрона, сказалась, с одной стороны, объективная правда, отраженная Байроном-художником: она заключается именно в изображении благотворного изменения, происходящего в Гарольде под влиянием исторических событий, свидетелем которых он стал; и с другой стороны, предвзятая точка зрения поэта, ошибочно полагавшего, что уже никто не может изменить характер его героя, освободить его от «развращения ума и нравственности».
исторические события, прогремевшие над Европой, и если он по-прежнему томится в аристократической среде, все более чуждой ему, то и к прежним своим грубым забавам, к оргиям и разгулу, он уже не вернется.
При всем том, слова Байрона о Гарольде очень важны для того, чтобы подчеркнуть принципиальное положение: Гарольд даже в первых песнях поэмы, где ему уделено больше внимания, не должен считаться положительным героем Байрона. Поэт смотрит на него критически: жизнь Гарольда до его путешествия — дурной пример; излечился ли Гарольд от своих пороков — поэт не знает, но предполагает, что если и излечился, то только для того, чтобы стать мизантропом. Вразрез с мнением самого Байрона многие литературные критики его эпохи и более позднего времени видели в Гарольде именно положительного героя Байрона.
Как выше было сказано, вторая половина поэмы, написанная через пять лет после первых двух песней, отмечена многими новыми чертами, свидетельствующими об идейном и эстетическом развитии поэта. Резче и прямее намечен основной конфликт обеих песней: это — непримиримое противоречие между порабощенными народами и временно торжествующей реакцией. В центре третьей песни — битва при Ватерлоо, крах империи Наполеона, а значит, и победа феодальных монархий; они ловко использовали подъем национально-освободительной войны народов Европы против Наполеона, чтобы свалить и добить его до конца, а затем наброситься на те передовые общественные силы, которые нанесли смертельный удар военному деспотизму Бонапарта.
Но победа реакции не может задержать на долгий срок движение истории. Пережив трудную полосу разочарований и сомнений, Байрон убедился в этом, и четвертая песнь поэмы стала гимном итальянскому освободительному движению: создавая эту песнь, Байрон верил в близкое освобождение Италии.
В третьей и четвертой песнях Байрон больше и непосредственнее говорит о себе. Правда, в начале третьей песни он возвращается к своему герою и упоминает об изменениях, происшедших в нем. Гарольд чувствует себя «плененным соколом» среди светского общества, его отчужденность усилилась, он одинок; глухо упоминает поэт о неких «новых целях», высоких идеалах — к ним стремился Гарольд по возвращении из первой поездки, но цели эти не достигнуты, и Гарольд охладевает к ним. Однако постепенно Гарольд все в большей степени заслоняется самим Байроном. В четвертой песни Гарольд уходит окончательно на задний план. Байрон вытесняет своего героя, обращаясь прямо к читателю. Поэт отбрасывает литературные условности, по которым, собственно, следовало бы придумать какой-то конец и для Гарольда.
об Италии, о судьбах Европы и всего мира. Возможности, открывающиеся в свободной, гибкой форме поэмы-дневника, использованы полностью, и это придает еще больше прелести
«Паломничеству». Третья песнь начинается уже непосредственным лирическим предисловием, в котором много горечи и трагизма. Поэт вынужден покинуть родину; он никогда не увидит свою дочь; перед ним вновь бесконечные водные просторы, в них он постарается забыть о своем горе; но перед ним и царство поэтической мечты, неограниченные возможности творчества, особенно манящие его сейчас, в минуту, когда ему так трудно и одиноко. Тут-то и обращается он к своему Гарольду, и рассказ о том, как томился Гарольд в унылой суете лондонского света, звучит особенно горько.
Но лирические мотивы, зазвучавшие в начале третьей песни, скоро заслоняются потрясающим по силе эпизодом, посвященным битве при Ватерлоо. Гарольд, как и многие другие путешественники десятых годов XIX в., совершает паломничество к местам, где так недавно отгремела последняя битва Наполеона.
Битва при Ватерлоо показана в поэме как поворотный момент истории. И закономерно и трагично было падение Наполеона, говорит Байрон. Именно обе стороны исторического события, его закономерность и трагизм, подчеркнуты в поэме. Байрон давно и с напряженным вниманием следил за Наполеоном. У него было написано несколько стихотворений, посвященных Бонапарту; постепенно, пережив пору увлечения им, Байрон выработал трезвое, глубокое суждение о Наполеоне. Отдавая ему должное, как силе, державшей в страхе феодальные правительства Европы, Байрон не раз писал о нем с восхищением. Напомним его эпиграмму «На бегство Наполеона с острова Эльбы» (On Napoleon's escape from Elba, 1815), прямо относящуюся к событиям 1815 г. и написанную примерно за год до третьей песни «Паломничества»:
Прямо с Эльбы в Лион! Города забирая,
—
Перед дамами вежливо шляпу снимая
И давая по шапке врагам!
(Пер. Арго)
Однако еще в Португалии и Испании Байрон на деле увидел результаты беспощадной завоевательной политики Наполеона. Этого он не забыл и не простил французскому императору: в его падении он видел закономерный конец некогда славного полководца революции, ставшего душителем свободы Франции, притеснителем народов Европы. Байрон говорит об этом в третьей песни «Паломничества» и специально посвящает этому же одну из частей своей «Оды с французского» (Ode from the French, 1815):
Поработить наш вольный стан,
Пока французов не завлек
В силки свой собственный тиран?
Пока, тщеславием томим,
Тогда он пал — как все падут,
Кто сети для людей плетут!
(Пер. В. Луговского)
Вот с этой точки зрения и рассматривает Байрон последний акт исторической драмы, разыгравшейся на кровавых полях Ватерлоо. Поэт именно здесь находит место для смелого осуждения войн захватнических, в которых Франция расточила свои силы и пришла к катастрофе, и противопоставляет им битвы справедливые, которые велись во имя свободы и чести родины: Марафон, Моргартен9.
местом третьей песни, чтобы увидеть, как романтические эскизы и отвлеченные аллегории, близкие к классицизму, сменяются теперь разносторонне и живо изображенной исторической сценой. Она начинается описанием ночного бала в Брюсселе, где собралась блестящая военная знать союзников — англичан, пруссаков, голландцев— совместно выступивших против Наполеона летом 1815 г. Но светское веселье прервано гулом далекой канонады. Ею разбужен и спящий город: грохот барабанов, лязганье проходящей артиллерии, вой шотландских волынок перекликаются с голосами орудий. Наступает рассвет и с ним — день битвы, из которой не вернутся многие, только что веселившиеся на балу или спавшие на походном бивуаке.
С огромной силой здесь же возникает тема скорби по тем, кто пал в битве при Ватерлоо, кто стал жертвой последней авантюры Наполеона:
Вчерашний день их видел жизнью пьяных;
В кругу красавиц их застал закат;
Ночь принесла им звук сигналов бранных;
И днем — в бою шеренги их стоят.
Дым их застлал; но глянь сквозь дым и пламя;
Там прах людской заполнил каждый скат,
И прах земной сомкнётся над телами:
— в одной кровавой яме!
(III, 28; пер. Г. Шенгели)
Гарольд едет дальше — прочь от места недавнего побоища; но мирные берега Рейна не успокаивают его: и здесь кипела отчаянная вековая борьба, и здесь Гарольд видит следы упорных битв против феодального угнетения.
Только в Швейцарии Гарольд отрывается от мрачных мыслей о прошлом и будущем Европы: третья песнь завершается строфами, посвященными Руссо и Вольтеру. В них Байрон видит выдающихся мыслителей, немало способствовавших крушению феодальной тирании в Европе, смелых борцов, разивших своим острым беспощадным словом защитников обветшалой старины.
К концу третьей песни, в 113 строфе, Байрон возвращается к одной из постоянных тем своей лирики: он подчеркивает свое враждебное отношение к английскому высшему свету, к тому буржуазно-аристократическому обществу, которое он столько раз колол своими эпиграммами, осуждал в своих речах и поэмах. Эта строфа очень близка к первым строфам песни (8—15), характеризующим Гарольда. Композиция песни кольцевая: завершая ее, поэт обращается вновь к дочери, именем которой он открыл главу; теперь это трогательное прощание, полное глубокого чувства печали и любви, подчеркивающее, какими низкими средствами воспользовались враги Байрона, мстя ему за его смелое выступление против лицемерия и своекорыстия английской знати.
Древние города с их памятниками архитектуры и искусства, великие люди прошлого проходят в строфах поэмы, сливаясь в некое цельное, общее представление об Италии — этой «матери искусства», как называет ее Байрон. Замечательно то мастерство, с которым поэт говорит в этой части своего произведения о поэтах — о Данте и Боккаччо, о Петрарке, Ариосто и Тассо. Италия томится в неволе: все мысли, все темы четвертой песни подводят читателя к выводу о том, что так больше не может продолжаться, что народы Европы должны освободить Италию, хранительницу европейской культуры, от позорного рабства, в котором держат ее австрийцы, папская церковь, мелкие итальянские князьки:
Италия! Пора всем странам встать,
Чтоб кончились навек твои мученья.
Да не снесет Европа преступленья
И, орды варваров погнав назад,
(IV, 47; пер. Г. Шенгели)
Свободолюбивый пафос четвертой песни поднимается до наивысшего напряжения в описании Рима: это город великого прошлого Италии, это город, особенно резко свидетельствующий всем своим видом о тяжелом положении страны в эпоху Байрона, но это и город будущего. Торжествующей верой в дело свободы звучат стихи поэмы, вселяющие мужество и бодрость в сердца борцов за свободу Италии:
Но стяг твой, Вольность, все же вьется, рваный,
Грозой летя ветрам наперекор;
Его призыв нам слышен до сих пор.
(IV, 98; пер. Г. Шенгели)
Широко и привольно заканчивается последняя песнь «Паломничества»: поэт обращается к своему излюбленному морю, создает величавый образ всегда свободной стихии, неподвластной самым суровым и жестоким деспотам, самым могучим мировым империям.
«Паломничество Чайльд Гарольда», поэма о человеке, который все-таки излечился от душевной пустоты и меланхолии, став другом народов, борющихся против феодальной реакции и бездушной, беспощадной власти золотого мешка — произведение глубоко новаторское. Никто до Байрона не пытался дать такую широкую картину начала нового века, соединить в ней рассказ о судьбах народов Европы и повесть о молодом человеке, очень недовольном собой и своей средой, ищущем новых идеалов, новых исторических перспектив.
— девятистрочной строфой, впервые широко примененной поэтом Эдмундом Спенсером. Выбор этой сложной на первый взгляд формы был не случаен: как писал сам Байрон в «Предисловии» к первой и второй песням, «спенсерова строфа... допускает выражение самых разнообразных чувств и мыслей». Байрону надо было найти такую стихотворную форму, которая была бы удобна для повествовательного, эпического полотна и в то же время давала бы возможность вводить различные лирические отступления, вставные эпизоды, целые отдельные лирические стихотворения, лишь внешне связанные с развитием поэмы. Эти вводные лирические стихотворения и сами по себе прекрасны и украшают поэму Байрона, охраняя ее от монотонности и однообразия (см. песнь первую—«К Инее», песнь третью — стихи о Рейне; Обращение к Аде Байрон в песни третьей и т. д.).
В рамках спенсеровой строфы Байрон с огромным мастерством использовал самые различные разговорные обороты, вводил в нее беседы с читателем, отрывочные лирические комментарии, внешне на первый взгляд затрудняющие чтение, но придающие поэме замечательную живость, непосредственность. Нередко, читая поэму, как бы слышишь голос поэта, обращающегося к читателю, делящегося с ним самыми сокровенными, подчас еще неоформившимися мыслями.
Вот пример подобной строфы, богатой живыми, разговорными интонациями, совершенно новыми в английской поэзии XIX в.:
'Tis to create, and in creating live
A being more intense, that we endow
The life we image, even as I do now —
What am I? Nothing; but not so art thou,
Soul of my thought! With whom I traverse earth,
Invisible but gazing, as I glow
And feeling still with thee in my crush'd, feeling's dearth.
(Ill, VI)
Замечательно разнообразна и богата ритмомелодика стиха Байрона в «Паломничестве». Он то звучит плавно и традиционно — Whilome in Albion's isle there dwelt a youth (1,2), то в течение целой строфы строится как повторение однообразных строк-описаний, то звучит как боевой призыв — Awake, ye Sons of Spain! awake! advance! (1, 37).
Стих «Паломничества» нередко поражает динамикой, стремительно переданным действием, сложным рисунком, в котором соединены движение, звук, образ. Такова, например, строфа, описывающая ночную тревогу в Брюсселе:
The mustering squadron, and the clattering car,
Went pouring forward with impetuous speed,
And swiftly forming in the ranks of war —
And the deep thunder peel on peal afair;
Roused up the soldier ere the morning star (...)
(Ill, XXV)
Наряду с этим, сколько встретится задушевных, лирически звучащих строф, вносящих оттенок мягкости и нежности в поэму Байрона. Таковы заключительные строфы третьей песни:
My daughter! with thy name this song begun!
I see thee not! — I hear thee not,— but none
Can be so wrapt in thee <...)
(Ill, CXV)
В целом, характеризуя неисчерпаемую изобретательность Байрона-поэта, надо подчеркнуть, что богатство средств стиха зависит прежде всего от глубокой жизненности его поэмы, от ее трепещущего, глубоко человечного содержания. Эмоциональность «Паломничества», завоевавшая читателей XIX в. и увлекающая нас, живет не только в образах и содержании поэмы, но и в ее звуке, в нервном, непосредственно звучащем стихе, таком искусном и вместе с тем безыскусственном.
«Паломничество» было великим событием не только в истории английской поэзии в целом, но и в истории английского поэтического языка. Поэма Байрона появилась в те годы, когда «лейкисты» Вордсворт, Колридж и Саути — английские романтики — стремились осуществить реформу английского поэтического языка, основы которой были намечены в предисловии Вордсворта и Колриджа к «Лирическим балладам» (1798).
Реформа языка, затеянная этими поэтами, принесла некоторые частные положительные результаты. Но в целом она направляла английскую поэзию в сторону от развития английского языка, ориентировала поэтов на искусственность поэтической речи, придавала слишком большое значение диалектальным формам, архаизмам. Удобный для стихотворений, посвященных средневековой тематике, для стилизаций вроде «Старого моряка» Колриджа, поэтический язык «лейкистов» был непригоден для развития поэзии, обращавшейся к современным событиям, к современной общественной жизни с ее массой новых политических, научных, философских понятий, порожденных бурными десятилетиями конца XVIII — начала XIX в. Невозможно было языком «лейкистов» точно и глубоко передать сложные переживания и мысли англичанина начала XIX столетия — современника луддитского движения, наполеоновских войн.
Реформе «лейкистов» объективно противостояли те огромные достижения в области английского поэтического языка, которыми обогатили английскую поэзию Байрон и Шелли, опиравшиеся на завоевания передовой английской и европейской мысли своего времени, обратившиеся к подлинно народному языку, звучащему в «Песне для луддитов», «Песне к британцам» и в других произведениях Шелли и Байрона.
Поразительно богатый язык «Паломничества» в этом отношении — один из ярких примеров новаторства Байрона в сфере поэтической речи XIX в. Байрон отнюдь не нигилистически относился к опыту английских поэтов XVIII в. да и к опыту «лейкистов» (Байрон высоко ценил Колриджа). Отбрасывая и иронически используя в пародийном духе многие характерные языковые средства английской классицистской поэзии XVIII в., Байрон нередко прибегал к тем ее средствам, которые ему казались еще допустимыми: это относится, например, к аллегорическим образам в первой и второй песнях «Паломничества»10.
Но, выбирая из великой сокровищницы английского стиха все лучшее, что он мог взять у Спенсера, Шекспира, Мильтона, Попа, Байрон с поразительной смелостью внедрял новые слова и выражения, новые образы, беря их из газеты, из научной литературы, из повседневного разговорного языка, из профессиональной терминологии.
«Паломничество» в известной мере — энциклопедия английской жизни эпохи Байрона. Политика, философия, история, быт, нравы, состояние наук нашли свое отражение в этой многосторонней поэме. Соответственно ее широкому содержанию лексика ее очень богата: она отражает состояние развивающегося английского языка начала XIX в. шире, чем любое другое произведение английской литературы, появившееся между 1810 и 1820 гг. В этом смысле Байрон был великим продолжателем Уильяма Шекспира и предшественником замечательных английских реалистов XIX столетия.
***
В заключительной строфе «Паломничества» поэт, прощаясь с читателями, обращает их внимание на смысл своего произведения, «the Moral of his Strain», как он выражается. Высокое моральное значение поэмы Байрона заключается в том, что она устремлена в будущее, полна веры в победу передовых сил молодой Европы над силами реакции.
«Что такое поэзия? Ощущение прошлого мира и будущего»,— записал Байрон в дневнике от 28 января 1821 г. Это определение в полной мере относится и к поэзии «Паломничества»; поэма Байрона глубоко исторична, в ней сделана попытка осмыслить «прошлый мир»— недавние исторические события, свидетелем и участником которых был Байрон — и заглянуть в «мир будущий», в пору близящихся новых боев. В остроте ощущения времени, в стремлении уловить, куда же движется история современного общества, заключается бессмертная прелесть образов и картин «Паломничества».
Строфы «Паломничества» пахнут морем и порохом, дымом путевых костров, лавровыми рощами Италии. Но говорит ли поэт о морском урагане или о горной вьюге, он славит прежде всего вольный ветер, развевающий то славное знамя Свободы, о котором упомянуто в бессмертной 98-й строфе четвертой песни его поэмы.
Этот ветер свободы, веявший со страниц поэмы Байрона, и стал силой, властно завладевшей сердцами читателей, когда они познакомились с «Паломничеством». Итальянские карбонарии, видевшие в Байроне верного друга, французские республиканцы, ненавидевшие режим Реставрации, испанские революционеры, греческие патриоты, немецкие студенты — участники освободительной войны 1813—1815 гг., обманутые в своих надеждах на свободу, русские вольнодумцы — члены тайных обществ — находили в поэме Байрона дорогие им мысли и образы, чувствовали знакомые настроения и сомнения, вместе с Байроном хотели верить и надеяться на то, что стяг Свободы —«banner of Freedom»— еще взовьется над землей, освобожденной от оков деспотизма и угнетения.
«Паломничество Чайльд Гарольда»— поэма, дышащая революционной романтикой освободительных войн начала XIX в., вобрала в себя опыт народов Европы, завоеванный ими в жестокой борьбе против феодальной реакции.
Тематика и образы замечательной поэмы Байрона тесно связаны с развитием передовой европейской литературы XIX столетия. Передовые европейские писатели первой половины века — Пушкин, Гете, Стендаль, Мериме — с глубоким сочувствием следили за освободительной борьбой народов Греции, Испании и Италии.
В течение долгих десятилетий героика этих событий, о которых впервые заговорил Байрон, питала творчество новых и новых выдающихся прозаиков и поэтов.
Образ искреннего, глубокого, хотя и очень противоречивого человека, который разочаровался в себе, в своей аристократической среде и страстно ищет новых идеалов, жаждет духовного обновления, прошел через многие классические произведения мировой литературы XIX в. Этот общественный тип (впервые намеченный в образе Гарольда) был подсказан и Байрону и другим писателям сходными общественными явлениями в жизни их стран, историческими условиями. В эпохи, когда старый строй, старый класс разрушается и гибнет, а в его защитниках отталкивающе обнажаются черты их обреченности, лучшие люди старых, гибнущих классов находят в себе силы для того, чтобы искать новых путей — путей к народу — и нередко приходят к нему, становятся участниками или певцами его исторических подвигов. К числу таких людей относился и сам Байрон. В «Паломничестве Чайльд Гарольда» воплощены с особой силой многие черты Байрона, которые дороги и понятны нам.
1956
Примечания..
2 Там же.
3 Там же. С. 456.
4. Байрон. Избранные произведения. С. 469.
5. Энгельс Ф. Положение рабочего класса в Англии//Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд. Т. 2. С. 462—463.
7. Байрон. Избранные произведения. С. 429.
8. Там же. С. 76.
9. Битва близ горы Моргартен в Швейцарии в ноябре 1315 г., в которой крестьянское ополчение трех швейцарских кантонов одержало победу над дворянскими войсками австрийского герцога Леопольда I, что обеспечило независимость союза швейцарских кантонов.— Ред.
10. Например, описания войны в песне первой, строфы 38, 39, 40.