ЭСТЕТИЧЕСКАЯ ПРОГРАММА БЕХЕРА
Классика социалистического реализма, прочно вошедшая в историю мировой литературы и составляющая самое передовое и значительное ее проявление,— это не только великие произведения искусства, но и эстетика социалистического реализма, возникшая в тесном взаимодействии с его художественной практикой.
К произведениям передовой эстетической мысли нашей эпохи относятся, наряду с книгами и статьями Горького, Барбюса, Ральфа Фокса, Юлиуса Фучика, и вдохновенные книги Иоганнеса Бехера, посвященные проблемам социалистической эстетики.
Поэтическое творчество Бехера, конечно, само по себе дает обильный материал для выяснения характерных особенностей его эстетики. Но Бехер издавна тяготел и к прямому, теоретическому изложению своих эстетических концепций. В 20-х годах это были отдельные статьи и заметки о собственной поэзии, далее — многочисленные выступления, посвященные путям развития немецкой передовой литературы в условиях Веймарской республики, затем, в годы эмиграции,— высказывания и заметки, связанные с задачами, стоявшими перед антифашистской немецкой литературой. После 1945 г. широко развернулась деятельность Бехера — организатора культурной жизни на территории Восточной Германии. Это отразилось в серии докладов и речей Бехера — председателя Культурбунда. Наконец, уже в ГДР начиная с 1952 г. появляются одна за другой четыре книги, имеющие общее название «Опыты»: «В защиту поэзии», «Поэтическое вероисповедание», «Власть поэзии» и «Поэтический принцип»1.
Так сложилась тетралогия работ Бехера по вопросам эстетики социалистического реализма, вобравшая в себя и личный опыт писателя, и опыт развития передовой немецкой литературы, и опыт литературы советской: не забудем, что Бехер был не только другом нашей литературы, но и участником советской литературной жизни в то десятилетие, которое он провел в СССР. Взятые в целом и рассмотренные в соотнесении с тем, что было создано Бехером-поэтом прежде, эти книги представляют неумирающий интерес как живой и чистый источник творческой мысли, как важное звено в развитии эстетики социалистического реализма, как оружие, завещанное нам.
Книги Бехера глубоко оригинальны по форме. В них сравнительно мало отдельных статей, крупных исследований. Зато они изобилуют ценнейшими заметками, размышлениями, комментариями. Нередко Бехер переходит к задушевному разговору с читателем, делится с ним своими тревогами и надеждами, мыслями об общем деле. Ничего подобного, пожалуй, не знала литература старого мира, как бы ни были богаты ее формы. Печать социалистического новаторства лежит и на этих книгах Бехера, как лежит она на его «романах в стихах», на его балладах, сонетах и на всем, что вышло из-под его неутомимого пера.
Бехер сам пробовал охарактеризовать жанр, в котором он изложил свои мысли об эстетике социалистического реализма: «Поэзия мысли, поэзия мышления в прозе — так можно было бы назвать мою «В защиту поэзии» и мое «Поэтическое вероисповедание»...»,— писал он [Р. К., S. III].
Но это определение не удовлетворило его. «Я хотел написать исповедь в поэтической форме, а в процессе работы все это стало превращаться в «Аре поэтика»,— замечает он [M. d. P., S. 260]. И быть может, ближе всего к определению жанра своей четырехтомной поэтики Бехер подошел, когда писал: «Понемногу мои замечания о поэзии превращаются — во что, собственно говоря? — в примечания к событиям нашего времени...» Да, время, XX век, было главным героем Бехера и основной проблемой его эстетики — эстетики подлинно современного искусства, рожденного великой эпохой.
В центре социалистической эстетики Бехера, как и в центре его поэтического творчества — новый человек. Поэт, жадно ловивший черты нового в сознании людей, участвовавших в немецком рабочем движении 20-х годов, боровшихся против фашизма в подполье, сражавшихся на земле Испании, прозревавших в горниле второй мировой войны и возвращавшихся в освобожденную Германию, чтобы на развалинах старого мира строить новое общество, поэт интернационального братства трудящихся — такой поэт и не может не уделить особое внимание проблеме нового человека в своих мыслях о развитии современного искусства.
Выдающийся мыслитель XX в., Бехер видит действительность в движении. Поэтому для него прежде всего интересен развивающийся человек, несущий в себе идею мира и ее осуществляющий. Бехер улавливал динамику и своего собственного развития — общественного и художественного. «Я сам себя меняю то и дело»,— писал он в своем программном сонете о людях XX в. Только помня о тех переменах, через которые прошло сознание Бехера, можно понять и сложнейший творческий путь, который привел юного экспрессиониста, рушившего каноны классической поэзии и «реформировавшего» поэтический язык, к созданию великолепных, то строгих, то потрясающе душевных стихов о нашем времени, к разработке классических форм, которым Бехер придал новый блеск, наполнив их новой жизнью — жизнью XX века — и тем преобразив их как форму.
Процесс сложнейшего духовного развития нашего современника Бехер запечатлел в своем творчестве. Он с поразительной честностью и прямотой писал о своем сложном творческом пути, умея решительно порвать с тем, что считал устарелым и ложным. Вникая в его творческое развитие, видишь, как умел отказываться Бехер от того, что некогда было для него дорогим и значительным; но всякий раз этот отказ осуществлялся во имя новых и высших эстетических ценностей, во имя достижения новых перспектив и горизонтов. Динамика человеческого развития понималась Бехером как разностороннее усовершенствование, духовное обогащение. Изменяя мир, человек изменяет и самого себя; об этом Бехер — поэт и мыслитель — не уставал напоминать, искренне восхищаясь способностями к развитию, заложенными в человеке.
Представление о динамике человеческого развития связывалось для Бехера с коммунистическим идеалом человека.
«Образ нового человека»— так назвал Бехер целый раздел своей книги «Власть поэзии». «Об этом должны мы говорить прежде всего,— начинает Бехер эту часть книги,— всегда и во всем надо говорить прежде всего о новом человеке. И все в целом хочу я назвать так, и дело моей жизни так озаглавить— образ нового человека...» [M. d. P., S. 257]. Упоминая, что труды Ленина «воспитывают в его учениках самостоятельное, творческое мышление», Бехер указывал на ленинские традиции, на мораль и этику Ленина как на могучие воспитательные средства, благотворно воздействующие на формирование нового человека. Напоминая о горьковских словах: «Человек — это звучит гордо!», с какой гордостью говорит он в «Опытах» о человеке, строящем новое общество, участвующем в великих битвах XX в., идущем вперед и ведущим за собою других!
И как новый человек Бехера — не идеал, а живой человек, преображающийся и преобразующий,— непохож на то представление о людях социалистического общества, которое создается в некоторых работах 50-х годов, где современному читателю навязывается ошибочное представление о творчестве Кафки как о некоем эталоне человечности! В этих работах проводится весьма странный тезис о том, что и в социалистическом обществе действует обесчеловечивающий закон отчуждения индивидуума, закон, обрекающий на одиночество и пессимизм, который сложился в обществе капиталистическом. И творчество Бехера, и его эстетика, созданная поэтом-борцом, опровергают эти заблуждения: в центре эстетики Бехера — полноценное, живое отражение человека, раскрепощенного в борьбе за новое общество, не только вырвавшегося из-под ига капитализма, но и обретшего свою индивидуальность в борьбе против угнетения, среди себе подобных, среди соратников и братьев по труду.
людей досоциалистической эпохи. Однако противопоставляя эти различные исторические типы людей, Бехер всегда проявляет конкретно-историческое понимание самого процесса, в котором рождается новый человек. Поэт видит сложные связи старого и нового, живущие и в новом человеке, представляет себе всю сложность борьбы, происходящей в душе нового человека или в душе человека, рожденного старым миром, но проходящего через сложные психологические процессы духовного обновления.
Кто, как не Бехер — тончайший поэт-лирик, в прошлом тесно связанный с миром немецкой модернистской литературы начала XX в., знал, как труден и порою мучителен отход от привычных и установившихся воззрений! Именно поэтому в его думах о новом человеке возникает вопрос о сложности духовного развития, о диалектике души XX в.
По мысли Бехера, напряженная духовная жизнь, борьба противоречий в сознании и в эмоциях современника бесконечно далеки от того спектра ложных идей, в свете которых изображают духовную жизнь писатели буржуазного лагеря. Материалистическое, мужественное, подлинно гуманистическое представление о человеке в книгах Бехера, противостоит экзистенциалистскому и фрейдистскому унижению, которому подвергается наш современник в творческой лаборатории многих писателей капиталистического Запада. Постановка психологических проблем нового человека в книгах Бехера наглядно раскрывает гуманистическую суть марксистско-ленинской концепции отношений человека и общества, призывает нашего современника быть мужественным и последовательным борцом за изменение общества.
Бехер говорит о социалистическом обществе как о важнейшем факторе воспитания нового человека. Это перекликается с теми его стихотворениями, в которых поэт поведал, как в тяжелой восстановительной работе на первых социалистических стройках ГДР и в первых сельских объединениях рождаются новые социальные отношения, новые люди. Замечательное определение действительности находит Бехер. Действительность —«общественно преобразующий процесс, творящий нового человека». Так в борьбе против нацизма, а затем в борьбе за создание основ нового мира, новой действительности, рождается и новый человек, певцом которого был Бехер.
Взятые в целом, книги Бехера действительно обогащают наше мировоззрение опытом поэта, общественного деятеля и мыслителя. В разработке эстетических и этических идей Бехер опирался на практику социалистического общества, на жизненный опыт миллионов людей, строящих социализм, прошедших через множество трудностей нашего времени.
вдохновения.
Поэт и здесь верен своей прочной, кровной связи с жизнью: социалистическое искусство, помогающее рождению новой жизни, учит своих современников не только понимать этическую и эстетическую ценность созидательного труда, но и вносить поэтическое начало в жизнь: поэтическое начало в жизни, по мысли Бехера,— подлинно творческое начало. Творческий, социалистический человек Бехера — полноправный наследник сокровищ мировой культуры, которую поэт рассматривает в свете учения Ленина об усвоении всего лучшего, что создано человечеством.
Смысл освоения богатства человеческой культуры для выработки нового мировоззрения, для активного участия в создании коммунистического общества раскрыт в книгах Бехера с поразительной широтой и поэтичностью. Эти книги могут быть названы и подлинным марксистским введением в изучение мировой культуры. Бехер учит не просто любоваться ее сокровищами, а усваивать их активно, применять в повседневной работе. Бехер выдвигает важную мысль о том, что в восприятии сокровищ культуры, которые стали достоянием масс, новый человек чувствует такую же связь с коллективом, какую ощущает он и в труде, и в борьбе. Новый человек Бехера силен своим сознанием общности с коллективом, он складывается в единстве с коллективом, чьи беды и радости, победы и заботы неотделимы от его личных переживаний.
Частица социалистического коллектива, человек Бехера обладает неограниченными возможностями развития своих способностей и талантов. Опираясь на опыт советского общества и на тот процесс рождения новых общественных отношений, который он наблюдал в ГДР, Бехер вдохновенно говорит о рождении новых чувств, новых переживаний, новых духовных богатств. Пожалуй, ни в одной книге зарубежного автора это рождение нового человека не осмыслено так глубоко и так перспективно, так пророчески, как это сделано в книгах Бехера.
Новый человек Бехера — созидатель нового мира; его жизнь полна труда, пролагающего путь новому обществу, новым формам жизни во всех ее проявлениях. И кому, как не Бехеру, дано знать, что новое общество рождается в нелегкой борьбе, требующей жертв, полной трудностей, нередко столь же новых и неизведанных, как новы и возникающие общественные отношения. Но тем более действенна любовь нового человека — героя книг Бехера — к обществу, зодчим и защитником которого он стал. Вполне понятно, что новый человек, воспетый Бехером и родившийся в жестокой общественной борьбе, разделяет идеи боевого социалистического гуманизма. «Человеческое милосердие требует быть беспощадным с беспощадными»,— утверждает Бехер. Эта формула звучит особенно убедительно в устах немецкого поэта-антифашиста, который воспел подвиги подпольщиков, погибших в камерах пыток гестапо, который создал великолепный цикл стихотворений в память немецких патриотов, замученных в нацистском концлагере.
«цельный» в том смысле, что новый человек не только проявляет свои таланты в той или иной области созидательного труда, но и может защитить свой труд политической деятельностью, тем, что именно как цельный человек «всеми своими силами служит делу мира» [V. d. P., S. 95].
Боевой, горьковский гуманизм Бехера направлен против гуманизма абстрактного, растворяющегося в мутной либеральной фразе. «Человек живой — это всегда человек конкретный, личность, особа. Кто начинает стремиться к тому, чтобы быть человеком «вообще», тот перестает быть человеком...» [V. d. P., S. 212],— утверждает Бехер наперекор любителям отвлеченного гуманизма «вообще». Это замечание поэта весьма важно для его глубоко конкретной манеры изображения человека в зрелых произведениях.
Вступая в дискуссию с буржуазными социологами, Бехер считает XX век прежде всего эрой новой человечности, возвещенной социалистической революцией. «Век техники»,— говорит поэт,— это определение, которое игнорирует существенную особенность нашего века: он должен называться «человечным веком». Великая Октябрьская социалистическая революция и ее результаты дают нам право на такое определение, так как предыстория человечества была завершена 1917 г., и началось «царство человека». Бехер увидел, как это «царство человека», увлекая своими идеалами миллионы, привело к созданию мировой социалистической системы.
Книги Бехера, зовущие продолжать борьбу за превращение капиталистического «царства техники» в социалистический мир нового человека, обращены не только к тем, кто читает их в странах социализма, но и к читателю в странах капиталистического мира. Бехер верил в то, что и там есть немало борцов за торжество «царства человека». Оптимизм общей исторической концепции Бехера, его стремление вдохнуть мужество в души соратников по борьбе, ведущих ее в условиях капиталистического мира, тем значительнее, что он противостоит некоторым паническим утверждениям об опустошенности молодого поколения на Западе, об исчерпанности великих лозунгов рабочего дела. Так, например, в книге Э. Фишера «Проблемы молодого поколения» миллионы молодых людей, подросших после войны, рассматриваются (без уточнения классовых различий) как поколение изверившихся цинических деляг или неврастеников и психопатов, гибнущих морально в якобы всевластном царстве техники и бизнеса. Изверившемуся, опустошенному, взвинченному человеку противостоит новый человек Бехера, утверждающий себя в борьбе против обесчеловечивающего воздействия капиталистической техники, находящий себя в этой битве за будущее человечества. Бехер подчеркивает, насколько для нового человека нашего столетия важна сознательная, научно обоснованная позиция в обществе, сознательно укрепленное на философской основе представление о своих задачах и целях.
Бехер видит в передовом современнике творческое и героическое начало,— видит его в том современнике, который участвует в великой битве за «царство человека».
«Леонардо да Винчи для меня принадлежит к самым современным людям,— писал Бехер,— к самым современным художникам... В чем заключается его современность, его близость к нашей эпохе? Наверное, в том, что он в своих мыслях и творениях опередил века, и в том, что он оказался не позади нас, а впереди — в своих грандиозных предвидениях. Всемогущество человека выражается в Леонардо да Винчи в удивительно универсальном виде. Его личность — это вселенная; что может быть более современным, близким к нашей эпохе, что может быть лучшим примером? Человек в его возможностях, в бесконечности его возможностей, освободившийся благодаря работе над самим собой от всякой индивидуалистической узости и ограниченности,— человек в одно и то же время и связанный с землей, и парящий над нею, поэт и мыслитель, инженер, художник, ученый, изобретатель — и все это неразрывно воплощено в его цельности! Какое призвание, какая человеческая деятельность были бы для него недоступными, выключенными из его интересов, из него самого? В нем собрался воедино весь человек, в нем, в великом, в цельном. Это человеческий дух в его универсальном развитии: свободный человек» [V. d. P., S. 367].
Бехер был замечательным знатоком и ценителем эпохи Возрождения, он отлично чувствовал ее людей и воплотил их образы в большом цикле сонетов. Но, конечно, в данном случае речь идет не просто о Леонардо да Винчи. Это не просто еще одно выражение любви Бехера к Ренессансу. Нет, в образе Леонардо — с известной долей поэтической свободы — мы вправе видеть обобщенный образ гармонически развитого человека, каким хотел видеть Бехер своего современника: не только в честь Леонардо сложен этот гимн человеку, но прежде всего в честь современника, человека XX столетия.
И прямым выводом из этого представления о гармонически развитом человеке социализма звучит утверждение Бехера о том, что в каждом человеке есть поэтическое начало. Это не просто подтверждение истины, на которую с давних пор обратили внимание мыслители-гуманисты. Эта мысль очень важна для концепции Бехера, согласно которой поэтическое творчество есть одна из важнейших функций жизни в целом, и общественной жизни в частности. На обосновании жизненной необходимости искусства, и в частности поэзии, построена вся книга Бехера «В защиту поэзии». В ней развита система эстетических идей Бехера, согласно которым поэтическое творчество — в тех случаях, когда речь идет о подлинной поэзии,— это вид деятельности, соединяющий в себе художественное, философское и общественное начала, вне которых Бехер вообще не мыслил себе поэзии. «Литература — это вопрос жизни и смерти для народа... Это самый развитый орган самопознания и самосознания народа»,— утверждал Бехер. В этих словах выражено и глубокое убеждение Бехера в том, что философские идеи играют огромную роль в развитии поэтического искусства.
В книге «Поэтический принцип» особенно подробно и широко развита мысль о философских основах социалистической эстетики, которые повседневно обогащаются действительностью. Писатель неоднократно говорит о том, чем обязан он как художник изучению марксистско-ленинской философии, осмыслению современности в свете работ Маркса, Энгельса и Ленина. Эти страницы трудов Бехера дышат творческой марксистской мыслью. Они углубляют наше представление о значении философской науки для формирования и развития таких больших художников современности, как Бехер.
Бехер был подлинным наследником передовой мысли человечества во всем ее сложном развитии. Он любовно вникал в концепции Канта и Гегеля, восхищался ясностью и пылом французских просветителей, высоко ценил философию Белинского и Чернышевского. Постоянный интерес поэта к философии придает его работам по эстетике не только боевой теоретический характер, но и завидную широту мысли.
и яркий последователь ленинской теории отражения. Книги Бехера особенно значительны еще и тем, что поэт на основе собственного творчества и на основе внимательного анализа произведений, созданных другими художниками, показывает всю сложность опосредованных связей между действительностью и ее отражением в сознании художника, в произведении искусства. Бехер вводит нас в лабораторию художника социалистического реализма, показывает творческий процесс, путь от жизненного явления к образу, в который оно воплощается в поэзии. Бехер учит современных поэтов высокой гносеологической культуре социалистического реализма.
Бехер прямо и убежденно говорит о партийности своей поэзии. Борьба Бехера за подлинно новое искусство была тем эффективнее, что он вносил в нее всю ненависть настоящего большого поэта к невежественному нигилизму авангардистов, к догматикам, вольно или невольно несшим смерть новому искусству,— их Бехер называл «теологами от искусства и философии», к космополитическим снобам, к проповедникам «беспартийного» искусства. Опровергая и высмеивая их, Бехер славил принцип партийности искусства, подчеркивая, что подлинное искусство всегда служило высоким идеалам своего времени. «Разве не служили соборы? — спрашивает Бехер своих противников.— Разве не служил Гете (и кому! человечеству!)? Разве не служили Грюневальд, Греко, Кранах и Рембрандт?» [P. P., S. 315]. Бехер был горд своей партийностью художника и мыслителя, горд тем, что служит великим идеям социализма, первому социалистическому немецкому государству и его культуре и тем самым — делу мира и социализма во всем мире.
Принцип партийности для Бехера неотделим от народности литературы. Он требовал, чтобы литература была доступна народу. «Это принцип демократизма, примененный к литературе»,— заявил он. Понятие народности литературы Бехер видел прежде всего в ее жизненности, в том, насколько поэзия отражает движение времени и помогает народу понять сущность совершающихся событий. При этом для Бехера не существовало проблемы формы и содержания как педантически разделенных категорий. Великую истину материалистической диалектики о единстве формы и содержания он понимал как подлинный поэт и учил своих читателей воспринимать произведение искусства как сложную цельность мысли и художественных средств, вызванную к жизни тем или иным явлением современности.
Бехер неразрывно связывал представление о подлинно народной литературе социалистического реализма с мыслью о новаторстве, которое, проявившись в жизни, прорывается и в искусство. «Творческое новаторство литературы,— утверждал Бехер,— в том, что она, во-первых, открывает подлинно новое в нашей жизни и что она, во-вторых, способна выразить полностью это подлинно новое в образах художественного произведения...» [P. P., S. 98].
Бехер славил «могучий шум жизни» как мелодию своего времени — бодрую и героическую, зовущую на создание произведений, способных отразить действительность во всей ее сложности.
жизненных процессов, в самую сущность социальных и психологических проблем современности. Его лирика 50-х годов тем и замечательна, что в ней отражена вся сложность послевоенного немецкого общества, послевоенной немецкой жизни, ее острые и для многих мучительные противоречия, борьба нового со старым, упорно оборонявшим свои безнадежно потерянные рубежи. В том, что поэт Бехер не упростил и не приукрасил жизнь с ее лишениями и тревогами, была немалая доля его народности, его заслуженной популярности в немецком народе, поднимавшемся на строительство своего социалистического государства.
Проблема новаторства в литературе социалистического реализма была предметом постоянных размышлений Бехера. Сам поэт-новатор, проложивший новые пути для развития немецкой поэзии наших дней, Бехер на опыте своей литературной молодости знал и увлечения новаторством внешним, уводившим в сторону от решения насущных творческих задач. Поэтому он не раз противопоставлял новаторство подлинное, коренящееся в знании и понимании действительности и в верном взгляде на ее перспективы, крикливому новаторству литературных снобов, лидеров модернистской поэзии.
«Известно,— иронически замечает Бехер,— что те, кто не может сказать ничего нового, судорожно стремятся скрыть свою вражду к новому, выдавая нечто незначительное за интересное и новое. При этом пытаются заменить отсутствие содержания совершенством формы или сенсационными формальными экспериментами... Мы уже говорили о том, как старается старое выдавать себя за революционное, принимать обличье самых новых явлений, чтобы воспрепятствовать действительно новому, чтобы сбить с толку и запутать тех, кто честно стремится к новому...» [P. P., S. 109]. Но бывает и так, что «подлинно новое выражает себя в обычных формах, не поражает формой, выступает в уже привычном виде и потому добывает себе возможность быть легко понятым, становится доступным для тех, кто не имеет специальной литературной подготовки...» [V. d. P., S. 40]. Высказав это наблюдение, особенно важное для немецких читателей, уровень восприятия которых тогда (слова Бехера относятся к 1949 г.) был еще ограничен тяжким прошлым нацистских лет, Бехер тут же дополняет свои размышления еще одним существенным соображением: а бывает и так, что подлинное новое обретает и экстравагантную новую форму, «не сразу воспринимаемую, вызывающую известное сопротивление...». Заметим, что так обстояло дело с новаторством Маяковского, которое иногда воспринималось не сразу, лишь постепенно становилось бесспорным и традиционным для советской литературы. Но Бехер знает цену и этому подлинному новаторству формы. «Встреча с подлинно новым искусством,— утверждает он,— может состояться и таким образом, и тогда читатель сам постигает сущность нового, овладевая его новой формой» [V. d. P., S. 40].
Страстный новатор в самом глубоком смысле этого слова, Бехер вел борьбу против сторонников формального, поверхностного эксперимента. «Новое в литературе заключается не в технических новшествах, не в новых приемах, не в искусственных изменениях, не в замене рифмы ассонансами, не в свободном стихе»,— утверждал Бехер [U. d. P., S. 97]. «Новое в литературе заключается в том, что она открывает нам новое в жизни и дает нам новый ответ, когда мы спрашиваем о смысле нашей жизни...» [V. d. P., S. 98].
Весьма характерно, что эти слова сказаны в связи с мыслью о значении опыта классической литературы, в связи с проблемой традиции, без которой Бехер не представлял себе плодотворного новаторства в литературе социалистического реализма.
за развитием советской литературы и постоянно указывал на ее опыт своим немецким товарищам. Как мыслитель-марксист, Бехер высоко ценил и всю мировую культурную традицию — те богатства мировой культуры, к овладению которыми призывал Ленин.
Поборник сознательного и всестороннего использования лучших национальных традиций, один из самых ярких представителей немецкой литературы наших дней, Бехер смог решить проблему национальной традиции и в теории, и на практике так верно именно потому, что его работы — как и его творчество — насыщены духом социалистического интернационализма. Поэт подчеркивал, что полноценное развитие любой национальной литературы зиждется на активных взаимосвязях с другими литературами. Он указывал на процесс взаимного обогащения литератур как на одну из важнейших сторон мирового литературного процесса. Среди литератур мира, чье воздействие было особенно существенно для развития немецкой литературы, Бехер называл прежде всего русскую литературу.
Пример развития многонациональной советской литературы был для Бехера убедительным доказательством неисчерпаемых новых возможностей литературного развития, открывающихся перед социалистической мировой системой. Вместе с тем в общей сокровищнице мировой культуры Бехер как немецкий поэт выделял для себя тот великий вклад, который был сделан немецким народом. Обращение Бехера к традициям немецкой литературы, его упорная работа, направленная на популяризацию и новое освещение ее сокровищ, были для него борьбой за социалистическую культуру Германской Демократической Республики, за национальную форму ее поэзии. Традиция в эстетике Бехера и в его творчестве не стала просто обращением к великому наследию прошлого: нет, истинный поэт XX в., Бехер и здесь был остросовременным.
И если Леонардо да Винчи вдохновил Бехера на создание поэтического образа современника, то и традиции немецкой литературы были для него живым богатством современности. Традиции — это и тема, и многовековой опыт немецкого стиха, и лаборатория — помогали Бехеру создавать и нечто необыкновенно новое. Примером такого использования традиций в произведениях социалистического реализма может быть созданный Бехером гимн ГДР, напоминающий о торжественной философско-политической лирике Гете и Шиллера, но полный острого чувства современности, полный звуков той самой «новой жизни», которой он посвящен. Широчайшим образом используя традиции лириков XVII в., традиции Гете, Шиллера и Гельдерлина, Бехер нигде не выступает как стилизатор, как эпигон, как подражатель. Он действительно продолжает лучшие традиции немецкой поэзии на новом этапе истории немецкого общества и немецкой культуры, на этапе, обогащенном идеями научного социализма. Опираясь на традицию, Бехер особенно плодотворно осуществлял задачи новатора, и это можно доказать на примере развития жанра сонета в его творчестве.
Проблема сонета как формы предельно точной, содержательной и сжатой, издавна увлекала Бехера. Какое принципиальное значение он придает ей, видно не только из сотен сонетов, написанных им, но и из специального трактата «Малое учение о сонете». Эта статья Бехера — пример марксистского исследования поэтической формы от ее возникновения и до наших дней. Статья, видимо, была итогом многолетней работы над этим жанром. Сравнивая различные системы сонета, используя вековые традиции его развития и многое в них отбрасывая, Бехер выковал в конце концов замечательную форму немецкого сонета XX в., новый жанр поэзии социалистического реализма, остросовременный, поразительно гибкий в своих возможностях, полно вобравший и поэтический пафос, и философскую значительность таланта художника. Так, на основе весьма критического использования традиции, насчитывающей шесть веков существования, родился сонет Бехера, явление, которым вправе гордиться культура мировой социалистической системы.
—50-х годов. Сошлемся на сонеты Арагона, Маурера, Тауфера 2 и на возрождение этого жанра в советской поэзии 3. Труды Бехера дают отличный образец того, как надо понимать и использовать литературную традицию, будучи подлинным новатором, образец того, как традиция иноязычной литературы — в данном случае традиция сонета, ранее никогда не относившегося к сильным сторонам развития классической немецкой поэзии,— была использована для расширения и обогащения поэзии социалистического реализма. Можно утверждать с полным основанием, что Бехер стал наиболее значительным мастером сонета в немецкой поэзии, поднял эту стихотворную форму на уровень особого поэтического жанра, придал ей вес международного достижения.
Еще один пример новаторства Бехера, опирающегося на традицию,— его «романы в стихах», новый жанр социалистического эпоса.
Бехер не разделял мнения тех скептиков, которые полагают, что возможности романа исчерпаны. Напротив, он полагал, что в литературе социалистического реализма перед этим жанром открываются новые и небывало широкие возможности. К ним относил он и «эпос в стихах» (Versepos) — жанр социалистической эпической поэзии, который давно увлекал его. Еще в поэме «Великий план» он пробовал решить задачу создания социалистического эпоса. Этот опыт не удовлетворил поэта. Позже, уже найдя дорогу к своей зрелой стихотворной манере, основанной на широком использовании национальной традиции, Бехер вновь взялся за поиски решения эпической задачи.
— его «романы в стихах», небольшие поэмы, составляющие особую главу в поэтическом развитии Бехера. Не касаясь ее в целом, отметим, что, новаторские по существу, эти поэмы, вводившие в обиход новый повествовательный жанр социалистического реализма, обнаруживали разнообразие творческих связей их автора с традицией. Один из романов —«Сельские Ромео и Юлия»— был вольной обработкой одноименной новеллы швейцарского писателя Г. Келлера, выдающегося мастера критического реализма. Под пером Бехера старый сюжет ожил, заиграл новыми красками, получил глубоко оптимистическое звучание, освободился от налета поучительной сентиментальности, все же присутствовавшего в замечательной новелле.
Роман в стихах «Поездка в Теруэль» посвящен войне за свободу Испании. Казалось бы, где искать здесь традиции? Но вот она: Бехер избрал для этого произведения терцину, и вся поэма зазвучала в тональности Данте. В поэзии Бехера нередко встречается образ Данте тоже поэта, тоже политического борца, тоже изгнанника, тоскующего по отчизне. Не раз писал Бехер и терцинами. Но именно в данном случае они зазвучали особенно полновесно, наполнились особенно жгучим, современным содержанием — войной, ненавистью, пылкой любовью к свободе, чувством поэта-бойца, на чужой земле сражавшегося за свободу своей отчизны.
Третий аспект использования традиции виден в «романе в стихах», озаглавленном «Гриммельсгаузен». Бехер особенно много сделал для того, чтобы великая немецкая литература XVII в., в течение долгого времени остававшаяся в тени и недооцененная в самой Германии, вышла в большой свет мировой литературы, была понята во всем своем потрясающем трагизме. Среди многочисленных обращений к литературе XVII в., пронизанной скорбью по Германии, растерзанной войной, нашел свое место и роман о великом немецком писателе XVII в.— Гриммельсгаузене. Он был прозаик; но в строфах романа Бехера широко использована не только жизнь Гриммельсгаузена, а и его творческая манера, неповторимое смешение трагизма и юмора, могучая реалистическая живопись, полная любви к родине и гнева против тех, кто довел Германию до катастрофы.
Решенная на практике, проблема «эпоса в стихах» нашла отражение в теоретических работах Бехера. У этого жанра большое будущее — не только в литературе ГДР. Тем более важны строки, посвященные ему Бехером.
Среди эпох, к которым обращается Бехер в поисках традиций, особое место занимают XVII и XVIII вв. и эпоха Возрождения. Обращение к родной литературе XVII и XVIII столетий вполне понятно: в обоих случаях речь идет о могучей национальной традиции, обильно пронизанной политическими проблемами. Особенно понятно обращение к Гете и Шиллеру; Гете был для Бехера воплощением великой немецкой поэтической судьбы, создателем основ немецкого гуманизма, гармоническим человеком, близким к образу Леонардо.
Именно к ней обратился Бехер, изучая вековую традицию сонета.
Видимо, эпоха Возрождения увлекала Бехера как великая революционная эпоха, как всеобъемлющий переворот в истории и культуре человечества. Там, в ее великих общественных бурях созрели характеры, особенно близкие и понятные революционеру Бехеру, сыну другой революционной эпохи, неизмеримо более важной в истории человечества, нежели Ренессанс. Наши современники часто всматриваются в эпоху Возрождения. Интерес Иоганнеса Бехера совпадал с интересом к ней Горького, зорко подметившего еще до 1917 г. особую активность народных масс в культуре Ренессанса, связь ее с народными корнями. Народность эстетики социалистического реализма у Бехера связана с народностью великого искусства эпохи Возрождения; Бехер сознательно обращается к этому опыту мирового реалистического искусства, осваивает его для современного искусства социалистического реализма.
Требуя от современного художника социалистического реализма зрелых и совершенных произведений и сам их создавая, Бехер проявлял особую заботу о языке. Среди многочисленных соображений о природе художественной формы проблема языка занимает в книгах Бехера особенно заметное место. Бехер-теоретик вводит в свои книги образцы тщательного разбора целых стихотворений, чтобы показать вес и вкус слова, его специфику в поэтическом речении. Особенно впечатляюще и значительно то, что говорится о языке поэзии в «Малом учении о сонете»: это уже своеобразная высшая математика исследования языка поэтического произведения, осуществленная, в отличие от формалистических потуг, без формул и уравнений. В проникновенных и суровых заметках Бехера о языке, разбросанных по всем его четырем книгам, есть мудрость опытного и взыскательного художника, настойчиво зовущего своих учеников к упорному черновому труду, к постижению живой тайны поэтического языка.
— это важнейшая сторона проблемы стиля. Бехер не отождествляет представление о стиле писателя только с представлением о его языке. Но совершенно ясно, что, являясь определенным ингредиентом творческого метода, стиль для Бехера выражается с особой ясностью и полнотой именно в речи художественного произведения.
Применительно к общим проблемам стиля Бехер особо выделял значение точного, конкретного стиля. Понятие точности (Genauigkeit) и конкретности стиля для Бехера имело определенное философское значение. Оно было связано с его общей эстетической позицией художника-реалиста. Так, например, Бехер высоко ценил стиль сонетов Шекспира именно за конкретность образного выражения идей поэта. Критикуя переводы сонетов Шекспира, сделанные известным поэтом-модернистом Ст. Георге и не менее известным эссеистом К. Краусом, Бехер отвергал методы обоих переводчиков именно за отход от конкретности образной системы Шекспира. Бехер считал, что Георге заменял ее чрезмерной пышностью и абстрактностью найденных им эквивалентов, которые действительно были далеки от шекспировской образной стихии. Краус, по мнению Бехера, придавал ренессансной образной системе несколько интимизированный, камерный характер. В обоих случаях — ив этом нельзя не согласиться с Бехером — переводчики действительно отходили от жизненной конкретности образов великого Шекспира, рожденной его ренессансной реалистической эстетикой.
именно теми словами, которые с наибольшей приближенностью к ней воплотили бы ее сущность — сущность объекта или процесса. Так, например, Бехер рассказывает об умирающем писателе, правящем корректуру своей книги. Последнее замечание, внесенное им, сводилось к тому, что во фразе «усыпанная белой галькой, дорога убегала в воспоминания» он переправил «убегала» на «терялась» (в воспоминаниях). «Вместо «убегала»—«терялась»,— фиксирует Бехер и добавляет, что умирающему казалось, будто этой внешне незначительной поправкой он внес существенное улучшение. «Быть может, он хотел дать понять этим, что до смертного часа надо быть готовым править свой стиль, править свою жизнь. Он заменил оборот, на его взгляд неудовлетворительный, более точным, он и в последнюю минуту своей жизни что-то вычеркнул и вместо этого написал нечто иное... Он вычеркнул некую ошибку своей жизни и заменил ложное— истинным» [V. d. P., S. 86]. Заканчивая эту поразительную краткую новеллу о художнике, верном себе до последнего вздоха, Бехер заключает: поэт сам стал в этот час расставания с жизнью собственным стихотворением, лучшим и последним.
Проблема стиля для Бехера применительно к современной литературе — проблема выявления творческой индивидуальности нового человека. По-своему развивая старинное изречение Бюффона «стиль — это человек», Бехер вкладывает в эту общую фразу глубокое конкретно-историческое содержание. Художник социалистического реализма в его книгах — это мастер, который относится к своему стилю с неумолимой требовательностью, диктуемой самой ролью искусства в новом обществе. Очень важно различать в трудах Бехера мысли, касающиеся проблем стиля в историко-литературном плане и в плане глубоко актуальном, в плане разработки эстетики социалистического реализма. Сведенный к общему выводу, этот ряд мыслей Бехера заключается прежде всего в призыве создать подлинно современный стиль, способный выразить переживаемую нами эпоху во всей ее полноте. Этот подлинно современный стиль, в понимании Бехера, вбирая в себя лучшие традиции искусства прошлых веков, призван прежде всего с наибольшей полнотой выразить содержание современности, специфику мысли и чувства нового человека — борца и зиждителя.
Подлинно современный стиль, за который борется Бехер,— это стиль, рождаемый и активным художественным восприятием действительности, и глубокой творческой философской мыслью, и точным знанием законов искусства. Это стиль большого искусства нашего времени — искусства социалистического реализма.
Концепция стиля у Бехера широка. Видя в стиле сильнейшее выражение творческой индивидуальности автора, Бехер считает возможным говорить о совокупности индивидуальных стилей в пределах определенного творческого метода, понимаемого как гибкая, но принципиальная система художественных средств, служащих отражению действительности. Враг любой стилизации, Бехер полагает, что индивидуальный стиль автора отражает его жизненный опыт, развивается вместе с активным участием художника в жизни. Конечно, велика роль высоких литературных образцов в выработке стиля. Но единственно верная дорога к своему художественному стилю —«конкретному», как говорит Бехер,— вмешательство в жизнь, участие в ее битвах, процесс осознания ее динамики и противоречий, процесс выработки своего мировоззрения, основанного на прочном философском фундаменте. Глубокая и диалектическая постановка проблемы стиля в работах Бехера противостоит различным современным формалистическим концепциям стиля, по существу являющимся попыткой выдать за новинки давно опровергнутые построения русских формалистов.
Свой взгляд на индивидуальность поэта социалистического реализма Бехер развивает в книге «Поэтический принцип». Опираясь на собственный поэтический опыт, он заявляет, что только в условиях социалистического общества поэтическая личность, «я» поэта становится представительным характером, органом, посредством которого эпоха находит свой поэтический образ, вопло-щаясь в его творчестве. «Изображая себя, поэт изображает время»,— утверждает Бехер.
и в неиссякаемой поэтичности творений Бехера, которая отражает его цельное героическое восприятие мира. Это не урок и не наставление: это великий пример, поддержанный всем жизненным и творческим путем поэта, отдавшего весь свой талант, все свои силы делу коммунизма.
Сопоставим с героическим, сияющим миром поэзии Бехера другие миры, созданные некоторыми поэтами нашего столетия: печальный, математически жесткий и овеянный дыханием смерти мир Поля Валери, с которым любил полемизировать Бехер, или угрюмый, искусственный, трагически напряженный мир Т. С. Элиота. В этом сопоставлении откроется все огромное человеческое преимущество поэзии Бехера, станет видно, что он не одинок, что созданная им система образов сродни другим великолепным поэтическим системам — миру Маяковского, Неруды, Арагона, миру поэзии социалистического реализма в тех ее международных масштабах, в которых она развивается в наши дни.
***
Эстетика Бехера — боевая эстетика поэта, привыкшего прямо и принципиально выражать свое мнение, ведущего последовательную и непримиримую борьбу с противником — с буржуазным обществом и его пережитками, с его идеологией и искусством. Позитивные стороны эстетики Бехера неотделимы от обильного критического материала, рассыпанного в его работах. Бехер утверждает свои идеи, дискутируя с литературой империалистической реакции и с литературой модернизма. Тесная связь убедительной острой критики с утверждением основ социалистической эстетики является важнейшей стороной «Опытов» Бехера. Он учит критике воинствующей.
В книге «В защиту поэзии» он защищает современную литературу и от тех, кто хочет превратить ее в оружие империалистической реакции, вроде Д. Оруэлла с его антикоммунистическими памфлетами, и от тех, кто насыщает ее кошмарами атомного психоза, вроде О. Хаксли, и от тех, кто видит в поэзии кабинетную забаву. «Полуправда» натуралистического романа Н. Мейлера «Нагие и мертвые» кажется ему столь же неприемлемой, как и «салонный мистицизм» Т. С. Элиота. Бехер защищает поэзию наших дней и от тех западногерманских литераторов, которые способствуют своими писаниями «холодной войне», и от Э. Юнгера, прикидывающегося их врагом. Напоминая о том, как хладнокровно описывает Юнгер в своей книге «Озарения» казнь дезертира, повешенного нацистским патрулем, Бехер спрашивает читателя: «не выдает ли чрезмерная подробность в изображении этого ужаса глубокого наслаждения им?» «У Юнгера,— заключает Бехер,—манерное, субтильное наслаждение злом» [V. d. P., S. 138]. Развивая эстетику лирической поэзии социалистического реализма, Бехер остро критикует книгу «Проблема лирики», написанную Г. Бенном — талантливым поэтом-модернистом, автором произведений, насыщенных отчаянием и цинизмом.
В книге «Поэтическое вероисповедание» Бехер спорит с выдающимся французским поэтом П. Валери, с С. Малларме и его эстетикой суверенного слова как самоцели поэтического творчества, с Элиотом и снова с Г. Бенном. Бехер гневно обличает «литературу идеологических наркотиков», изготовляемую в США; он называет «абсурдным модернизмом» теории абстрактного искусства, распространившиеся в капиталистическом мире после второй мировой войны.
«Власть поэзии» он выступает против Пруста и Джойса, которых уже тогда — в середине 50-х годов — модернисты считали корифеями романа XX в.
«Это ошибка,— пишет Бехер,— предполагать, что, например, Пруст или Джойс обогатили роман новым психологическим моментом. Как раз наоборот. Они потерялись в случайных психологических деталях, разбежались по множеству линий и, по существу, ничего не могут сказать о психологии человека. Посредством такого психологизма тоже можно обесчеловечить человека и довести его до состояния вульгарного клубка рефлексов» [M. d. P., S. 224]. Такому «психологизму» модернистов Бехер противопоставлял подлинно новый психологизм социалистического реализма, изображающий «человека в целом».
В книге «Поэтический принцип» дан развернутый анализ стихотворений Бенна и Т. С. Элиота. Ведя читателя от строки к строке, Бехер показывает пределы модернистской поэтики, ее скованность, искусственность, неполноценность.
Анализируя высказывания Бехера о литературе, порождаемой упадком буржуазного общества, можно заметить, что Бехер обладал определенной системой взглядов на этот комплекс историко-литературных проблем. Под «модернизмом», возможно, не без воздействия русского словоупотребления этого термина, Бехер понимал именно проявления упадочного искусства во всей его сложности. Он избегал немецкого термина «moderne literatur» в смысле «современная литература», что так характерно для старой немецкой буржуазной критики и современной критики в ФРГ.
Литература модернизма — различные течения европейской литературы между двумя войнами и после второй мировой войны, включая такие фигуры, как П. Валери, Т. С. Элиот, Г. Бенн,— была для Бехера одним из проявлений литературы декаданса. Нередко он употребляет оба термина на равных основаниях и никогда не делает между ними принципиального различия. Если Бехер и отличает понятие «декаданс» от понятия «модернизм», то видит в них развитие комплекса явлений, в целом обозначаемого им как упадочное искусство буржуазного общества, втягивающегося во все более глубокий кризис.
от примата разума. Он беспощадно высмеял Готфрида Бенна за его фразу «мозг—это заблуждение». Да, констатирует Бехер, мозг может быть и заблуждением, как это обстоит с Бенном. Но еще хуже, когда приходится говорить о «безмозглости» поэта, о растворении его сознания и таланта в попытках ниспровергнуть разум.
Бехер был резок в отзывах об искусстве модернизма. «Человеку в здравом уме и твердой памяти,— писал он,— не доставит ничего, кроме мучений, прогулка по галерее абстрактных картин, и если даже при этом забыть о насмешках и остротах, то все равно остается чувство глубокого сожаления о том, сколько загублено времени, а то и таланта» 4. Эти гневные слова прекрасно выражают страстность Бехера-критика. Но вместе с тем он предостерегал от бездумно-легкого, безответственного наклеивания ярлыков на сложных писателей, идущих вперед непростым и зачастую мучительным путем. Он напоминал: «Мы должны бороться против декаданса, но мы не должны допускать ошибки, считать декадентами художников, в творчестве которых только есть черты декадентства. У многих художников нашего времени эти черты — выражение переходного периода» [115].
Бехер допускал возможность появления остропротиворечивых, декадентски окрашенных комплексов у больших художников XX в., находящихся под постоянным воздействием буржуазной культуры. К таким художникам он и сам относился бережно, не уставал напоминать своим товарищам о необходимости особой заботы о тех, кто, неуверенно и оступаясь, все же искал выхода на большую дорогу подлинного современного искусства, кто был способен создать произведения, правдиво запечатлевшие действительность.
в его различных проявлениях Бехер ценил прежде всего за разностороннее, полноценное изображение человека в живой диалектике его существа, в процессе развития. Бехер полагал, что решить в полной мере сложнейшую задачу изображения человека в его связях с действительностью может в наши дни именно искусство социалистического реализма. К этому не способно искусство, которое деформирует и искажает образ человека. Эту деформацию человека Бехер и считал выражением упадка, характерной чертой декаданса, модернизма.
«В декадентском искусстве,— писал он,— человек представляется одиноким, отчужденным, искалеченным. Человек, как это явствует из мнений Хайдеггера, в своей «покинутости» выдан безоружным некоему Ничто, и ему ничего не остается, кроме отчаяния и сомнений. При этом дело обстоит не так, чтобы апостолы декаданса сами были столь отчаявшимися и сомневающимися, нет, они чаще всего чувствуют себя отлично, свински отлично в своей декадентской шкуре, и несомненно, что одна из характернейших черт декаданса заключается в том, что он — только игра и сам себя не принимает всерьез. Им кокетничают» [114—115].
«Декадентство,— пишет Бехер об упадочном буржуазном искусстве,— это не что иное, как метод духовного и морального разложения; людей, которые всерьез воспринимают его как новое направление, оно делает неспособными к объективному и связному мышлению, к выводам, которые никак не желательны для империализма» [115].
Особенно существенна мысль Бехера о том, что в декадентском искусстве неразрывно слиты темы упадка, обреченности, чувство смерти и агрессивные тенденции, хорошо знакомые нам по любой литературе, в которой существовали и существуют декадентские течения. «Шовинизм никак не противник декадентства, как и декадентство не враждебно шовинизму. В прошлом мы достаточно часто убеждались, что оба направления взаимодолллняют друглруга, так же как Шопенгауэр не был противником Ницше, ибо его пессимистическая философия предшествовала появлению «Воли и власти» Ницше и его учению о сверхчеловеке» [115]. Острой критике Ницше посвящено немало страниц в работах Бехера, глубокую реакционность идей которого он называл «варварскими и первобытно-бесчеловечными».
Вполне понятно, что среди различных модернистских течений XX в. особое внимание Бехера привлекал немецкий экспрессионизм. Он нередко возвращается к его судьбам. Упоминая о бунтарском порыве экспрессионистов, указывая на их попытки найти новые художественные средства, Бехер считает их далеким прошлым немецкой литературы, подвергает их эстетику принципиальной критике. Во многих случаях критика экспрессионизма звучит и как честная самокритика маститого поэта, знакомящего своих молодых современников с трудностями пройденного им пути. Такая критическая позиция Бехера тем более понятна, что в годы, когда создавались «Опыты», и в ФРГ, и в ГДР было немало сторонников возрождения экспрессионизма. Среди поэтов ФРГ традиции экспрессионизма нередко понимались как вызов буржуазному обществу и его культуре, как проявление «левизны» в искусстве. Обращаясь к немецкой литературной молодежи, Бехер звал ее учиться у великих мастеров прошлых веков и у классиков XX столетия, а не у авангардистских школ.
Остроактуальная, полная «шума жизни» и чутко откликающаяся на него, эстетика Бехера безукоризненно исторична. Бехер строит ее на представлении о закономерностях литературного развития, на стремлении осознать их специфику и их связь с закономерностями развития общества. В книге «Власть поэзии», завершая большой ее раздел «Литературная действительность»,— а под этим термином Бехер подразумевал современный литературный процесс во всей его сложности,— он писал: «Как нам необходим ясный, научно обоснованный взгляд на историческое движение столетия, в которое мы живем, и переключение этого взгляда на литературную действительность!» [M. d. P., S. 232]. Этот «взгляд на литературную действительность» был разработан Бехером, действовавшим во всеоружии своих философских и исторических знаний, помноженных на поэтический талант и опыт. И одна из самых важных особенностей этого «взгляда», этой концепции современной литературы в работах Бехера заключается в том, что Бехер видел в современном литературном процессе сложную, разнообразнейшую по своим формам борьбу литератур социалистического мира и мира буржуазного; он видел — и сумел об этом сказать необычайно убедительно — закономерность возникновения и победоносного развития социалистического реализма.
социалистического реализма в мировом масштабе. Он указывал на старые и новые препятствия, на особую затрудненность процессов развития внутреннего мира художников, на особую сложность и ответственность писателя, живущего в наши дни. Но он твердо верил в историческую обусловленность победы социалистического реализма и умел говорить об этом с впечатляющей убежденностью.
* * *
Эстетика Иоганнеса Бехера в том ее виде, в каком она запечатлена в четырех книгах «Опытов», складывалась в течение многих лет и уже отделена от переживаемого нами момента многими событиями, которые в то время еще не могли быть учтены поэтом. С тех пор эстетический опыт стран социализма и развитие мирового искусства обогатились и продвинулись вперед. В свете этого непрекращающегося процесса, быть может, некоторые страницы книг Бехера вызывают желание поспорить с их автором или стали достоянием истории, ушли в наше недавнее прошлое.
Но это относится лишь к отдельным абзацам его книг; да и по сравнению с тем, что представляют собой книги Бехера в целом, эти отрывки так малочисленны, что, читая их, еще живее ощущаешь непреходящую ценность «Опытов», как и всего наследия Бехера. Именно в наши дни, в пору все шире развивающихся споров о самой сущности искусства и о путях социалистического реализма, в пору особенно сложной и напряженной борьбы против буржуазной идеологии и ее искусства, проявляются новые и новые качества эстетики Бехера — грозного и гибкого оружия, служащего делу борьбы за современное передовое искусство. (...)
Страстный и смелый мыслитель, вооруженный отличным знанием философии, Бехер воплощает в себе вековую культуру мысли, воспитанной прежде всего на трудах классиков марксизма-ленинизма. Смелая диалектика мысли Бехера обнажает нередко корни его поэтической смелости, великолепное жизнеутверждающее начало его искусства. Жизнерадостность Бехера выражается в самых различных оттенках — от непосредственного лирического восторга, с которым он пишет о красоте природы или о любимой женщине, до того высокого гражданственного пафоса, который так прекрасен в его гимне Германской Демократической Республики. Благодаря этому могучему жизнерадостному философскому отношению к жизни, к искусству Бехер был беспощадным противником догматизма в любых его проявлениях. Это Бехер еще в начале 30-х годов создал замечательный карикатурный образ догматика —«товарища Фелерфрая» («товарища Безошибского»), у которого в оправдание каждого его шага сыщутся в запасе цитатка и ссылка на авторитетный документ. Догматизм был сродни сектантским настроениям, так помешавшим делу объединения антифашистских сил в Германии и кое в чем проявлявшимся в жизни молодого общества Германской Демократической Республики.
в работе писателя над самим собой — одна из больших тем тетралогии Бехера. Борьба против догматизма была одной из задач Бехера-поэта. В догматизме он верно чувствовал нечто глубоко враждебное поэзии, нечто антипоэтическое и мертвое по существу. А живую поэзию видел в ее непрестанном движении, в рождении, в благородной сложности ее живого организма, отражающей сложность жизненного процесса.
Наследие Бехера — ив его острокритических характеристиках догматизма, и в его позитивных построениях — помогает нам отражать нападки догматиков на сущность социалистического реализма, разоблачать их клеветнические попытки подорвать общепризнанное значение советской литературы в мировом литературном процессе. В свете работ Бехера становится особенно ясной беспомощность потуг догматической программы такого «искусства», в котором многообразие жизни подменяется убогими схемами из бюрократических циркуляров, правда жизни — приукрашенным изображением действительности, подгоняемым под газетные отчеты, партийность и непримиримость — политиканством и конъюнктурщиной.
Широкие историко-литературные концепции Бехера, органически входящие в систему его эстетических воззрений, противостоят надуманным концепциям догматиков, пытающихся истолковать гуманизм великих мастеров прошлого как выражение «буржуазной ограниченности» их сознания. Схоластическим придиркам вульгарных социологов Бехер противопоставляет свой конкретно исторический взгляд на развитие литературы и на использование ее сокровищ для построения фундамента новой культуры.
Неприятие вульгарных схем, постоянная готовность бороться против догм и умение чувствовать их тлетворное воздействие немало помогали Бехеру в его борьбе против модернистского искусства. Бехер учил своих читателей распознавать в крикливом показном «новаторстве» модернистов старые и новые шаблоны писателей, подменявших изучение жизни и поиски ее точного, одухотворенного изображения литературными штампами, формалистическим трюкачеством и идеалистической схемой. Догматике модернистов, отрицавших достоинства классического литературного наследия и значение реалистического искусства, которое, с их точки зрения, «не может» быть современным, Бехер противопоставил свое конкретно-историческое понимание литературной традиции и свой взгляд на новые горизонты, которые открываются перед искусством социалистического реализма.
Бехер немало писал о нетерпимости, узости, ограниченности художников и философов модернизма. Ему принадлежит заслуга последовательного раскрытия философской несостоятельности модернизма, закономерной окостенелости его идеалистических систем. Бехер указывал на их непригодность в искусстве в той же мере, в какой непригоден догматизм вульгарно-социологического характера.
***
многих других писателях, шедших тем же славным путем.
Да, в Бехере можно видеть нечто прямо и во всем противоположное художникам модернизма. У них — сомнение в самой сущности человека или экзистенциалистский эрзац человечности, унижающий человеческое достоинство; у Бехера — воинствующий мудрый гуманизм поэта-борца, знающего цену и громким словам, и подвигу; кто, как не Бехер, понимал в полной мере вес требовательного и мужественного изречения Гете: «В начале было дело»?
Художники-модернисты, даже самые талантливые, самые честные (и, пожалуй, они прежде всего) —люди с разорванным сознанием, с болезненными комплексами, нередко страдающие буквальным раздвоением личности, о чем мучительно и горько писал Г. Бенн, ценимый и резко критикуемый Бехером. А сам Бехер стал со временем художником цельным и потому неисчерпаемо богатым, воспринимающим действительность во всем ее многообразии именно потому, что цельное мировоззрение, цельная эстетика — эстетика социалистического реализма — дали ему возможность для постижения и отражения современности во всей ее полноте, со всеми ее противоречиями. Они не пугали Бехера, и тоже именно потому, что он поднялся до этой прекрасной цельности писателя, сознательно отдающего свой огромный талант великому делу.
Теоретики современного модернизма, да и многие его художники твердят о том, что период больших тем и характеров в искусстве нашего времени прошел, что современный художник не может угнаться за бесконечной сложностью современного общественного процесса и не может охватить его полностью в произведении искусства. Усталые дети умирающего общества, они ратуют за изображение маленького мира, за измельченное изображение человека и его чувств, ведущее к распаду образа. Макрокосм и микрокосм литературы прежних лет превращается у современных модернистов в рассматривание жизни под микроскопом «нового романа». К сожалению, нечто близкое к таким идеям высказывают и некоторые зарубежные критики-марксисты, полагающие, что современным писателям, в том числе и писателям социалистического реализма, уже не дано создать верную картину современных общественных процессов во всей их полноте; они для этого якобы слишком сложны.
То, что было создано Бехером и многими другими художниками социа-листического реализма, является живым опровержением подобных теорий. В творчестве Бехера наше время выражено в его цельности, в живом многообразии характеров, настроений, картин, событий, психологических коллизий. Будучи взяты все вместе,— а только так и можно судить о творчестве поэта — произведения Бехера передают удивительно полное и достоверное ощущение действительности, являются искусством большого и смелого стиля, вмещающим наш век от новейших глобальных проблем, выдвинутых 50-ми годами, до чувств и переживаний отдельного человека, который никогда не становится у Бехера «маленьким человеком», беспомощной козявкой, объявляющей чувство собственной неполноценности новым общечеловеческим мироощущением.
против отжившего старого искусства. Абстрактное искусство наших дней последовательно космополитично и потому античеловечно, мертво, безродно. Искусство Бехера основывается на многовековой традиции немецкой литературы и столь же уверенно связывает себя с опытом мировой литературы. Новаторство Бехера-поэта отчетливо видно именно в сравнении с великими завоеваниями прошлого, хозяином которых стал человек XX столетия — поэт и преобразователь мира Бехер.
Для художника-модерниста действительность заключена в нем самом и с ним перестает существовать. Бехер, страстный и пытливый исследователь жизни, раскрывший для себя и своих читателей немало ее загадок и тайн, зовет к дальнейшему поэтическому открытию современности, преображающейся на наших глазах, к воплощению ее меняющихся форм, к достижению целей, встающих перед нами в этой действительности. И поэтому Бехер будет жить как один из великих поэтов нашего века, завещавший нам песни и мысли, служащие оружием борьбы за будущее человечества. «Власть поэзии не может ограничиться только поэзией, она распространяется на все. Интересы поэзии безграничны. Именно потому она и есть власть...» [M. d. P., S. 218]. Бехер доказал всем своим творчеством правоту этих слов, полных веры в великое будущее искусства социалистического реализма.
1965
Примечания.
1. Bemühungen: Verteidigung der Poesie. 1952; Poetische Konfession. 1954; Macht der Poesie. 1955; Das poetische Prinzip. 1957. Далее в тексте употребляются сокращенные обозначения: V. d. Р., Р. К., M. d. Р., Р. Р. и даны ссылки на страницы. В советской критике эти работы освещены в предисловии Т. Л. Мотылевой к кн.: Бехер Иоганнес Роберт. В защиту поэзии. М., 1959, и в статье С. В. Тураева «Навстречу будущему» (в сб.: Современная литература за рубежом. М., 1962).
2. Maуpep Г. (род. 1907) — немецкий поэт (ГДР). Тауфер И. (род. 1911) — чешский поэт.— Ред.
«Звездные сонеты» Л. Вышеславцева, сочувственно отмеченные М. Рыльским
(Правда. 1963. 13 янв.).
4. Becher J. R. über Literatur und Kunst. Berlin, 1962. S. 24. Далее ссылки на это издание при- водятся в тексте с указанием страницы.