МАРТИН ОПИЦ И ПОЭТЫ ЕГО ШКОЛЫ
Мартин Опиц (1597—1639) происходил из зажиточной бюргерской семьи. Он получил образование сначала в школах Силезии1 славившихся своим хорошим преподаванием латинского языка, а затем в университетах Франкфурта и Гейдельберга. Уже в молодые годы Опиц сознательно стремился стать ученым поэтом, опереться на традиции итальянской и французской ученой поэзии эпохи Возрождения.
Бурные события Тридцатилетней войны отразились на биографии Опица. Еще студентом он вынужден был бежать в Голландию, опасаясь, как протестант, расправы испанских оккупантов, захвативших город, где он учился. Вернувшись на родину, Опиц много путешествовал, то по обстоятельствам военного времени, то из-за перемен службы. В качестве секретаря, историографа, придворного поэта он состоял в штате крупных вельмож, полководцев и политических деятелей своего времени, благодаря чему побывал в Голландии, Дании, Венгрии, Франции, Польше. Уже в 20-х годах Опиц становится самым известным немецким поэтом.
Немецкие буржуазные литературоведы используют запутанную и сложную биографию поэта для того, чтобы изобразить его циником, хладнокровным карьеристом, ловким придворным. Это не соответствует действительности. Опиц был уверен в необходимости объединения Германии и искал политического деятеля, который смог бы возглавить борьбу за воссоединение страны, раздираемой войнами и междоусобицей. Лютеранин по вероисповеданию, он был склонен одно время видеть в Габсбургах (политику которых он перед тем осуждал) возможных объединителей Германии. Очевидно, это сблизило поэта с некоторыми представителями лагеря Габсбургов в Силезии, где Опиц жил в то время, и даже заставило его предпринять поездку в Вену. Там он был обласкан при дворе и увенчан лавровым венком за свои стихи.
Но это не помешало Опицу впоследствии понять свою ошибку. Порвав с Габсбургами, поэт восстанавливает отношения с Евангелической унией 2 и ее союзниками и до самой смерти остается в этом лагере, верно ему служа и выполняя его важные поручения.
Связав свои надежды с Евангелической унией и веря, что она сможет вывести Германию из все более затягивавшегося экономического и политического кризиса, Опиц, однако, опять ошибался. Он не понимал, что оба лагеря, оспаривавшие власть над Германией, стремились только к своим корыстным целям, использовали несчастья немецкого народа, чтобы упрочить положение той или иной феодальной клики. Умер Опиц рано; он стал жертвой чумы, свирепствовавшей в военные годы в Германии и в соседних странах.
Опиц пытался распространить в Германии искусство, построенное на рационалистической эстетике, тесно связанной с традициями ученой гуманистической поэзии XVI в. и правилами французского классицизма. Но в раздробленной Германии XVII в. не было общественных предпосылок для развития классицистического направления в том широком масштабе, о котором мечтал Опиц, думавший создать великую немецкую эпическую поэзию, проникнутую идеями героики и патриотизма.
Поэтому попытка Опица не увенчалась успехом. Он так и не смог осуществить свои планы создания новой немецкой литературы, построенной на основе строгих поэтических правил, опирающейся на опыт великой античной поэзии Греции и Рима, на опыт итальянской и французской поэзии эпохи Возрождения.
Но поэтическое творчество Опица было важным шагом вперед в развитии немецкой литературы, представляло значительную художественную ценность.
Свою теорию искусства Опиц разработал в трактате «Аристарх или о презрении к немецкому языку» (1621) и в «Книге о немецкой поэзии» (1624). Наиболее ценная сторона этих работ Опица заключается в настойчивом утверждении необходимости изучения и обогащения родного немецкого языка, как важного средства создания великой немецкой литературы.
Выступая против немецких поэтов, писавших по-латыни, и против поэтов и теоретиков прециозной немецкой литературы, слепо подражавших чужеземным образцам, Опиц утверждал, что немецкий язык не менее богат и гибок, чем другие языки Европы.
Взгляды Опица на развитие немецкого языка были тесно связаны с его мыслями о развитии немецкой литературы. Он призывал своих современников неустанно совершенствоваться в поэтическом мастерстве: разрабатывать немецкое стихосложение, создавать, опираясь на традиции немецкой литературы прошлых веков, современную немецкую поэзию. Опиц говорил о пользе изучения опыта других литератур — и прежде всего античных — греческой и римской. Но освоение опыта литератур древнего мира и современных литератур Европы было для него не самоцелью, а средством, которое должно было помочь развитию немецкой поэзии.
В то время, как во Франции —«Плеяда», в Англии — Спенсер и Сидней, в Италии — Тассо и другие замечательные поэты XVI в. способствовали расцвету национальной литературы, создавали эпическую и лирическую поэзию, пронизанную идеями эпохи Возрождения, Германия в XVI в. не выдвинула ни одного значительного поэта. Немецкая поэзия не прошла еще через те реформы, которые осуществились в эпоху Возрождения в творчестве поэтов других стран Европы.
Немецкие поэты XVI в. не нашли ни больших национальных сюжетов, ни общего литературного языка, ни характерных национальных форм, чтобы отразить подъем культуры и расширение кругозора, порожденные эпохой Возрождения. Вот эту реформу и попытался осуществить Опиц, мечтавший вывести немецкую поэзию из состояния упадка и застоя. Опиц сделал немало для развития немецкой поэзии. Но реформа, о которой он мечтал, по-настоящему была осуществлена только великими поэтами XVIII в., Гете и Шиллером. У Опица для совершения реформы, за которую он взялся, не было достаточно смелого и широкого кругозора, не было народного взгляда на будущее Германии. Выдающийся немецкий поэт был существенно ограничен бюргерскими чертами своего мировоззрения, которое связывало его с буржуазным патрициатом и отделяло от народных масс. Опиц писал о страданиях и горестях народа, но его надежд и стремлений понять и принять не мог.
Уделив много внимания вопросам языка и формы, Опиц не сумел в своей «Книге о немецкой поэзии» достаточно глубоко поставить вопрос об идейном содержании поэзии, не указал на важнейшие темы, которые вставали перед немецкой литературой в бурную эпоху Тридцатилетней войны. Этот существенный недостаток его «Книги о немецкой поэзии» объясняется общим состоянием немецкого искусства в начале XVII в., отсутствием в нем больших общенациональных идей, что связано с растущей раздробленностью немецких земель, с усилением феодальной реакции в Германии.
В основе эстетики Опица лежит представление о том, что подлинное искусство — не только плод учености, но прежде всего результат знания жизни; следуя поэтическим системам, созданным в эпоху Возрождения, Опиц видел в произведении искусства «подражание природе». Критерий правдоподобия занимает в эстетике Опица заметное место, но, по его словам, художник должен описывать предметы не «столько такими, какими они существуют, сколько такими, какими они могли бы быть». Это условие накладывало на творчество поэта печать определенной ограниченности, искусственности.
При всех недостатках поэтики Опица ее достоинство заключалось прежде всего в том, что Опиц стремился высоко поднять значение искусства, указывал на его воспитательную силу и познавательную ценность. Пылкая любовь к поэзии, выраженная в книге Опица, была тем более отрадным явлением, что в кровавые 20-е годы XVII в. в Германии, раздираемой событиями Тридцатилетней войны, никто, кроме Опица, не говорил с такой уверенностью о великом будущем немецкой культуры, немецкой поэзии.
Очень существенна произведенная Опицем реформа стиха. Опираясь на глубокие познания в области античного стихосложения, на знакомство с современной иностранной поэзией и особенно — на прекрасное знание немецкой литературной традиции, немецкого народного творчества, Опиц смело начал вводить в немецкое стихосложение метрические формы, которые впоследствии стали основными в развитии немецкого стиха.
— немецкий шестистопный ямб, который затем в течение века служил немецким поэтам. Гете и Шиллер пользовались плодами реформы Опица.
В работе Опица над немецким стихом были и неудачи. Например, он не понял глубокой народности немецкого дольника — размера, который допускает свободные отклонения от количества слогов в стихе и именно в силу этого обладает замечательной выразительностью и певучестью.
Свою реформу Опиц подкрепил прежде всего собственным творчеством. В 1626 г. вышло первое собрание его стихотворений: оно было замечательно не только тем, что Опиц смело обращался к самым острым темам современности, писал о несчастьях и надеждах своей родины. Поэт продемонстрировал в своих опытах жизненность предлагаемой им реформы, показал немецкому читателю, каким богатством форм обладает немецкий язык, как разнообразны поэтические жанры немецкой литературы. Оды, сонеты, эпиграммы, элегии были введены Опицем в обиход немецкой поэзии, и, хотя подобные эксперименты до него уже производили некоторые поэты конца XVI в., их опыты были лишены содержательности, образности, языкового богатства, присущих стихотворениям Опица. Немецкую тематику Опиц стремился вложить в формы, которые в XVI в. были распространены по всей Европе, но делал это, сохраняя немецкое национальное своеобразие, исторический и бытовой колорит, заключающийся в живом и правдивом отражении жизни немецкого народа в страшные годы Тридцатилетней войны. Именно страданиям народа в многолетней войне и посвящена первая большая поэма Опица —«Утешение в ужасах военного времени» (1621).
Поэма разделена на четыре книги и состоит почти из двух тысяч стихов, написанных шестистопным ямбом. Поэт создал ее под впечатлением того, что видел на родине, спасаясь от испанцев и слушая рассказы беженцев, потоком двигавшихся из областей, уже разоренных войной. Из Голландии Опиц попал тогда в Данию, ища дороги домой и не находя ее — война всюду стояла на его пути. Полуголодное существование на чужбине, отсутствие вестей о семье еще больше усугубили ощущение беды, обрушившейся на Германию: Опиц на себе познал ее размеры.
Закончив поэму еще в 1621 г., Опиц не рискнул ее печатать в ближайшие годы. Только в 1633 г. доработанное и отшлифованное со всем тщанием, присущим поэту, «Утешение» было опубликовано. К этому времени его автор был первым поэтом Германии и видным деятелем лагеря, боровшегося против Габсбургов.
Опиц ставил перед собой задачу не только показать со всей правдивостью военный произвол в Германии, но и противопоставить деморализующему воздействию войны некую спасительную философию, утешить читателя в тревогах и несчастьях его жизни.
Сильной стороной поэмы является изображение постигших Германию военных бедствий. Опиц заявляет, что в отличие от своих предыдущих произведений будет вести повествование без риторических прикрас, сообщая «одну истину», как бы страшна она ни была. Эта «истина»— тяжелейшее положение страны. Опиц подробно изображает страдания народа в деревнях и городах Германии, запустение, страшный экономический кризис, порожденный войной, уничтожающий посевы, обесценивающий труд крестьянина, разрывающий торговые отношения. Отказываясь от обычной для его более ранних произведений аллегорической системы образов и сравнений, Опиц поднимается до высокого реалистического пафоса, правдиво изображая бедствия своей родины и соотечественников.
В отличие от более ранних произведений Опица, в «Утешении» особенно много сказано о страданиях крестьян. Правдивость изображения последствий войны в поэме заключается именно в том, что Опиц правильно подметил бесспорный исторический факт — особенно тяжкое положение немецкого крестьянства. В результате войны, голода и эпидемий население в некоторых областях Германии сократилось более чем на две трети.
Но и здесь Опиц не поднялся до изображения немецкого крестьянства как силы активной, в ряде случаев пытавшейся противиться феодальной реакции XVII в. Нет в этой поэме и вывода, который напрашивался из всех страшных фактов, описанных поэтом,— вывода о том, что в тяжкой участи немецкого народа виновны прежде всего немецкие князья, использующие военную ситуацию для укрепления своих позиций и ослабления антифеодальных сил страны. Правда, в нескольких местах поэмы Опица звучит призыв к активному вмешательству в войну, идущую от Германии,— призыв, противоречащий всему стоическому и описательному духу поэмы. Опиц призывает своих читателей вступиться за попираемую свободу:
Самой свободе враг теперь грозит. Внемлите —
она взывает к нам и молит о защите,
какие б ни были нам муки суждены,
за дело правое вступиться мы должны.
(Пер. О. Румера)
Но свобода, о защите которой ратует Опиц, есть свобода вероисповедания: призыв к действию, принцип активного вмешательства в борьбу, раздирающую Германию, тем самым крайне сужен, ограничен, звучит как призыв выступить на стороне Евангелической унии против Габсбургов — не более того. Остальные три книги «Утешения» Опиц посвящает мировоззрению, которое, по его мнению, и должно послужить «утешением» в превратностях военного времени.
Здесь-то и раскрываются полностью слабые стороны поэта, становится особенно заметной его удаленность от народа: правдиво повествуя о страданиях людей, Опиц в то же время не видел другого пути утешения для народа, кроме стоицизма.
Опираясь на христианские основы лютеранства, Опиц проповедует в «Утешении» пассивную философию приятия бед, обрушившихся на немецкий народ. Реальным опасностям поэт пытается противопоставить «духовные ценности», выражающиеся, в конечном итоге, в сомнительных христианских добродетелях.
В «Утешении» отразились пессимистические настроения поэта, не видевшего конца войны и терявшего надежду на то, что какая-нибудь из воюющих сторон может принести Германии мир и единение.
Иначе говорит поэт о современности в послании «Златна или Стихотворение о покое душевном» (1623). Опиц воспел в «Златне» 3 спокойную жизнь и мирный труд, которые открылись ему во владениях венгерского князя Бетлен Габора, где он служил в то время. Как резкий контраст с описаниями мирной сельской жизни, в «Златне» возникают сцены насилий и грабежа, опустошающего Германию и Голландию, видения пылающих городов, где еще недавно находили приют ремесленники и купцы, художники и ученые.
Опиц с ненавистью пишет о «кровавом псе»— герцоге Альбе, полководце Габсбургов, который во главе испанских войск вторгся в страны Евангелической унии и ее союзников. Вся «Златна» построена на противопоставлении мира, царящего во владениях Габора, и войны, опустошающей Германию. С душевной болью поэт вспоминает родную страну, пылающую в пожаре войны, и заключает «Златну» знаменательными словами, что как бы ни был для него отраден отдых на чужбине, пощаженной войной, он возвращается на родину.
«Златне» как чувство долга по отношению к родине. И действительно, пренебрегши выгодной службой у Габора, Опиц вернулся в Германию, раздираемую смутой и войной.
Значительным событием в деятельности Опица был его перевод романа Д. Барклая «Аргенида» (1626), изданного во Франции сначала по-латыни, а затем на французском языке. Этот роман, написанный шотландцем, воспитанным и служившим во Франции, в условной форме любовно-приключенческой повести рисовал широкую картину нравов современной Франции.
Пользуясь античным сюжетом, историческими и вымышленными персонажами, Барклай в своем романе горячо защищал политику Ришелье, объединявшего Францию, укреплявшего централизованную абсолютную монархию. Действующие лица романа — идеализированные светские люди, обладающие высоким чувством ответственности за судьбы родной страны. Своих героев автор охарактеризовал как людей рыцарственных, благородных, умеющих подчинить личные интересы большим государственным интересам. Иносказательно изображая религиозные войны во Франции, сопротивление феодальной реакции объединению страны, Барклай в своем романе выступил как сторонник известной терпимости в церковных делах и как убежденный противник религиозных войн, раскалывающих страну на враждующие лагери, что выгодно для соседних государств, пользующихся этими раздорами.
Появление «Аргениды» в немецком переводе имело большое значение для развития немецкой литературы. В начале XVII в. в Германии еще не сложился жанр политического романа, в увлекательной и свободной форме отстаивающего идеи объединения страны, осуждающего вековые религиозные распри.
Перевод «Аргениды» свидетельствует о том, что идеи романа были близки Опицу. И он стремился к прекращению религиозных войн, которые так мешали борьбе против внешних врагов Германии, и он был сторонником объединения страны, сильной централизованной власти. В ней он видел выход из несчастий, обрушившихся на Германию.
Впечатления последующих лет, политический опыт Опица и страдания немецкого народа послужили материалом для поэмы «Хвала богу войны», появившейся в 1628 г. Ко времени создания этого произведения Опиц был уже не только образованным поэтом и ученым, но и дипломатом, принимавшим деятельное участие в политических событиях. Он в тонкостях знал явные и тайные пружины политики немецких князей, толкавшие их к продолжению и развертыванию войны в Германии. Он имел представление и о страшных опустошениях, уже причиненных тем землям Германии, где война особенно свирепствовала, и о тех богатствах, которые вследствие грабежей и конфискаций сосредоточивались в руках воюющих немецких феодалов и военачальников-кондотьеров, вроде Валленштейна, особенно выдвигавшегося тогда среди полководцев австро-испанской коалиции.
В поэмах Опица конкретное представление о современном состоянии Германии обогащено его знанием древней истории, опытом политика, хорошо знакомого с развитием международных отношений. Опиц развивает в «Хвале богу войны» новый и оригинальный взгляд на действительность: он близок к выводу, который позже будет сделан Гоббсом в его положении о возникающем буржуазном обществе XVII в. как о «войне всех против всех».
Опиц еще не мог подняться до обобщения такой силы. Но в его поэме уже присутствует взгляд на жизнь общества, как на непрерывную войну: «... юнкер ненавидит бюргера,— пишет он,— богатый бедного, светский человек — попа. Венгрия чинит зло Германии, Голландия ссорится с Фландрией, Дания с Богемией... Врач преследует своего соперника — как и купец, юрист, поэт... и поскольку все воюют друг против друга, что же необычного в походах короля и князя?»
Раскрывая панораму современного мира, во всех углах которого кишит большая и малая война, борьба классов и национальностей, Опиц показывает, что «бог войны» царит и над Европой, и над Азией, и над Америкой. Его поклонники направляют свои суда в далекие воды, пролагая не только пути для завоевания, но и связывая страны, некогда неизвестные друг другу; война опустошает одни страны и обогащает другие. Так раскрывает поэт картину первоначального накопления, драматическую и кровавую.
Причиной войн Опиц считает погоню за деньгами, стяжательство. Утверждению этого он посвящает целый раздел своей поэмы. Иногда в поэме звучит фаталистическое признание всесилия военной стихии, бушующей над его родиной, трусливая мысль о тщетности высоких и благородных побуждений перед кровавым стяжательством, искусно изображенным Опицем. Но преодолевая эти слабые стороны поэмы, звучит в ней и другое: отвращение к насилию, возведенному в систему. Война превращает людей в ослов, утверждает поэт, и это резкое место «Хвалы богу войны» насыщено едкой сатирической тенденцией. Не только благородные животные служат богу войны. Если Марс — всеобщее бо-жество, царящее повсюду, то пусть осел станет животным Марса потому, что и осел живет всюду:
Ослов отечество— весь неоглядный мир.
В любой стране найдется немало ослов: здесь Опиц, используя традиции немецкой сатиры эпохи Реформации, традиции Эразма, начинает обличать человеческую глупость, косность, отсталость. Народ, отягощенный бедствиями войны, деградирует, как утверждает Опиц: он отупел, он запуган, обманут, он не умеет постоять за себя — и уже не думает об этом; война помогает окончательно поработить некогда свободолюбивый и смелый народ, превратить его в скопище ослов. Законы, которые вводят сторонники войн, таковы, что и тот, кто не был ослом, становится им — охотно выполняет любое приказание.
Этот замечательный фрагмент «Хвалы богу войны» свидетельствует о значительном сатирическом даровании Опица. Насмешливые и гневные слова о Германии, превращенной в страну ослов князьями, ввергшими ее в бесконеч ную войну, свидетельствуют о глубоком понимании антинародного характера политики немецких феодальных клик, борющихся за власть в Германии и причиняющих ей неисчислимые бедствия. Раньше Опиц не был способен на такие важные выводы.
В конце «Хвалы богу войны» Опиц обращает внимание враждующих немецких государств на то, что их взаимное ослабление — следствие войны — выгодно Турции, собирающей силы для нового натиска на немецкие земли. Против нее призывает поэт обратить соединенные усилия всех немецких государств, чтобы предотвратить реальную опасность новых тяжелых поражений, которые, подобно разгрому Венгрии в XVI в., могут закончиться отторжением и насильственным отуречиванием многих других стран Европы. Насколько реальны были опасения Опица, видно из того, что в конце XVII в. сама Вена — столица австрийской империи — была спасена от турецких полчищ только неожиданным ударом польских войск, приведенных Яном Собеским.
«Хвала богу войны»— наиболее значительное произведение Опица. Последовавшие затем поэмы «Фильгут» (картина жизни в усадьбе одного из покровителей поэта, 1629) и «Везувий» (1633) отличаются совершенством стиха и мастерством описаний (особенно рассказ об извержении Везувия), но уходят от острых общественных вопросов, которыми насыщена поэзия Опица в предыдущие годы. Поэт все теснее связывал свою судьбу со знатными покровителями, требовавшими от него «стихов на случай», с нравами карликовых княжеских резиденций, придворной и военной среды, в которой он вращается в 30-х годах.
«Пастораль о нимфе Герцине» (1630), написанная звучными стихами с богатой рифмой и изощренной строфикой, убеждает в том, что положительный идеал поэта становится все более ограниченным. Кровавой немецкой смуте Опиц противопоставил в этой пасторали уже не реальную перспективу прекращения войны, а сказочную мечту о мирном бытии пастухов и пастушек под сенью дубрав, населенных благожелательными божествами. В этой идиллии Опица пробиваются аристократические тенденции, ранее не столь заметные в его творчестве.
Последние большие работы поэта — перевод «Антигоны» Софокла и траге дия «Юдифь» (перевод с итальянского). В изображении войны, свирепствующей в Иудее, ожили некоторые мотивы раннего творчества Опица.
Героические образы смелых юных женщин, стоящие в центре обеих трагедий, нарисованы в стихах Опица с глубоким сочувствием к их подвигу. Но в обоих случаях героини — жертвы. Эта жертвенность настойчиво подчеркивается поэтом и имеет определенный оттенок религиозного служения абстрактной идее «провидения». Юдифь и Антигона — только средство проявления воли провидения, его живые символы. Религиозная тенденция, обесцвечивающая и обесценивающая человечность образов, особенно чувствуется в «Юдифи»; итальянский текст этой трагедии давал Опицу больше возможностей для проведения этой тенденции, чем отчасти переделанный текст трагедии Софокла, которую Опиц не осмелился изменить слишком сильно.
Религиозная тенденция, ослабляющая и «Юдифь» и «Антигону», тесно связана со всем развитием позднего Опица. Окончательно сблизившись с протестантским лагерем участников войны, Опиц настойчиво работал в 30-х годах над переводами и переработками псалмов, часто обращался к религиозной лирике, не представляющей художественного интереса и отражавшей наиболее слабые, реакционные стороны мировоззрения поэта.
Характерно, что в поздних подражаниях Опица библейской традиции уже нет общественного содержания, свойственного его ранним стихам, в которых он опирался на образы библейской поэзии и ораторской прозы (например, цикл стихотворений 1626 г. «Плач Иеремии» и «Молитва Иеремии»).
Наряду с поэмами Опица большое значение для своего времени имела его любовная лирика, особенно ранняя. В ней отразились жизнерадостные, эпикурейские черты мировоззрения поэта, явно противоречившие изложенной в «Утешении» стоической философии пассивного страдания. Опиц-лирик был одним из первых немецких поэтов нового времени, воспевших в анакреонтическом духе радости жизни, утешающие человека даже в годину грозного военного испытания.
— рационалистическая основа поэтики, гражданские мотивы, патриотические тенденции, забота о ясности и богатстве языка — нашли поклонников и подражателей среди немецких поэтов XVII в.
Им пришлось бороться против реакционного направления в немецкой поэзии — против так называемой второй силезской школы, которая с середины XVII в. пыталась сделать господствующей в немецкой литературе мистическую религиозную эстетику.
В этой борьбе за будущее немецкой поэзии выделились ученики Опица — Пауль Флеминг (1609—1640) и Фридрих фон Логау (1605—1655). Им удалось не только закрепить реформу стиха, проведенную Опицем, но и существенно развить немецкую поэзию в целом.
Значительная часть произведений Флеминга написана по-латыни. Молодой поэт в начале своего творческого пути следовал традициям ученой немецкой литературы XVI в., охотнее всего обращавшейся к латинскому языку, пренебрегавшей языком своего народа.
Испытав сильное влияние Опица, с которым он познакомился в 1630 г. в Лейпциге, Флеминг обратился к немецкой поэзии. Как и в творчестве Опица, в стихах Флеминга 20—30-х гг. возникает прежде всего образ Германии — измученной, ограбленной, опозоренной. Но, в отличие от Опица, политические позиции Флеминга были твердыми и постоянными. Он убежденный противник австро-испанской коалиции и католической реакции, пылкий сторонник Евангелической унии и ее союзников.
Происходя из семьи скромного школьного учителя в Саксонии, Флеминг был далек от дворянской знати и патрициата. Врач по профессии, он был связан с кругами городской интеллигенции и бюргерством. Вместе с широкими демократическими кругами Германии Флеминг питал наивные иллюзии относительно Густава-Адольфа — шведского короля, охотно изображавшего себя бесхитростным защитником немецких протестантов. Его смерть Флеминг, как и многие другие лютеранские поэты, отметил стихотворным некрологом.
Черты демократизма, присущие мировоззрению Флеминга, отразились в его стихах о родине. Он находил простые и теплые слова для создания образа «матери Германии»: о ее страданиях Флеминг помнит и на далекой чужбине; «великой матери»— своей родине — он готов служить, не жалея сил (сонет «К Германии»). В другом сонете—«Об упадке и боязливости немцев»— поэт с иронией и гневом говорит о трусости саксонской знати: ее пернатые шлемы, мундиры и пестрые знамена не испугают кроатов — разбойничью конницу Валленштейна:
Когда боимся мы — зачем доспех берем?
Для тела хилого одно мученье в нем:
Отцовский шлем велик для жалкого потомка...
(Пер. Д. М.)
— так заканчивает Флеминг свой сонет, признаваясь, что он стыдится и самого себя, видя всеобщую растерянность и страх перед угрозой вражеского нашествия.
Преодолевая классицистскую абстрактность Опица, Флеминг создает замечательно живые типы солдат, участников Тридцатилетней войны. В стихах «Похвала всадника», «Похвала пехотинца» поэт убедительно показал аморализм, продажность, бесчеловечие немецких наемников — этого бича немецкой жизни XVII в.
Сатирические стихи Флеминга о немецкой военщине дополняют картину, уже намеченную в «Похвале богу войны» Опица. Но Флеминг идет дальше Опица в искусстве характеристики, предвосхищая своими всадником и пехотинцем правдиные образы солдат-разбойников, созданные Шиллером в «Лагере Валленштейна».
В 1635 г. Флеминг вместе с известным путешественником Олеарием отправился сначала в Россию и затем в Персию. Долгая поездка вырвала молодого поэта из удушливой и тревожной обстановки Германии, раскрыла перед ним необозримые просторы русского государства, познакомила с жизнью других народов. Путешествие обогатило и развило молодого поэта, способствовало расширению его кругозора.
За время своего пребывания в России и Персии Флеминг создал целый ряд стихотворений (преимущественно сонетов), в которых запечатлены наиболее поразившие его картины: «благородная река Волга», Астрахань, Нижний — и особенно «великий город Москва» с ее златоглавыми церквами. Хотя и эти стихи перегружены обычными для Флеминга античными сравнениями,— поэт, например, обращается к «нимфам» Волги, называя себя и своих товарищей- голштинцев «кимврами»4,— но в них есть немало живых деталей, в которых отразилась и русская действительность XVII в., и растущее в поэте чувство изумления перед силой и богатством огромной страны.
— в сложных строфах, приподнято, обращаясь к образам и метафорам, почерпнутым из античных поэтов:
Итак, прощайте, русские наяды,
Вы, сердцу милый рой!
Да никакие не смутят досады
Ей прожурчи о нас,
Что мы за нею следовать готовы
За Каспий на Кавказ!
(Пер. Д. М.)
на долю поэта и его товарищей, перемежаются сонетами к любимой девушке. Флеминг оставил ее на далекой северной родине и, постоянно вспоминая о ней, при каждом удобном случае посылает ей свои стихи.
Создание такого лиро-эпического цикла, отразившего чувство искренней большой любви, не оставляющей поэта среди тревог и опасностей путевой жизни, было тоже завоеванием молодой немецкой поэзии, расширяло ее возможности, выводило ее за пределы канонов, намеченных Опицем.
В поэзии Флеминга настойчиво боролись два течения, отражавшие противоречивость его мировоззрения: Флеминг, нередко поддаваясь формалистическим влияниям, широко распространенным в немецкой поэзии его времени, вводит в свои произведения вычурную игру слов, искусственные выражения:
Когда б меня любила
О Ты, мое Я —
Я знаю — и не знаю, что я знаю.
(Пер. Д. М.)
Подобные формалистические черты выступают яснее всего в религиозных стихотворениях Флеминга, отражающих схоластический характер теологической немецкой литературы XVII в.
Гораздо шире выражено в поэзии Флеминга тяготение к ясной, простой речи, иногда близкой к народной немецкой песне. У нее учился поэт искусству глубокого выражения сильных человечных чувств, ощущению природы, меткому эпитету, легкому стиху. Введение традиций народной песни в немецкую поэзию XVII в. явилось значительной заслугой Флеминга. Ученик Опица, он сохранил свою творческую оригинальность, существенно развил возможности немецкой поэзии.
к сатире, к ироническому изображению немецкого общества XVII в. Произведения Логау при жизни поэта появлялись под псевдонимом Соломона фон Голау (в 1638 и в 1654 -гг.).
Сборники стихотворений Логау состоят преимущественно из двух- или четырехстрочных эпиграмм: в этом своем излюбленном жанре Логау достиг значительного совершенства.
Обнищавший дворянин, Логау прожил трудную жизнь незначительного придворного чиновника, зависящего во всем от капризов своих государей — силезских герцогов. Тридцатилетняя война разорила семью Логау, и сам он не раз испытал превратности и опасности военного времени. Подобно Опицу и Флемингу, Логау во многих своих стихотворениях выступает с осуждением кровавых и разорительных военных авантюр немецких феодалов.
Бесповоротно осуждая войну, Логау четче и резче, чем Опиц и Флеминг, указывает, что от нее больше всего страдает крестьянин и что феодальная клика наживается на военном времени и его невзгодах. Опиц и Флеминг не подымались до такого прямого осуждения немецкого дворянства, которое звучит во многих эпиграммах Логау:
Те, что в кандалах томятся, часто меньшие злодеи,
(Пер. О. Румера)
— писал Логау о немецкой знати XVII в. Поэт разоблачал подлинную сущность «подвигов» немецкой военщины и ее вожаков, опустошавших Германию и добивавшихся за свои походы титулов, богатства, власти:
Чрез трупы мужиков к чинам и славе путь —
Вот государевой военной службы суть.
На тех, кто о своих деяниях шумят.
(Пер. О. Румера)
Клеймя разбойничьи нравы немецкой знати и ее вооруженных банд, Логау вступался за крестьянина, видел в нем наиболее страдающую от войны часть немецкого народа. Поэт с полным основанием указывал, что война ведется фактически за счет ограбления крестьянских масс, принявшего характер систематической экспроприации:
Солдат уверен непреклонно,
— законно!
(Пер. Д. М.)
— негодующе восклицает Логау.
Сотни эпиграмм поэта посвящены изображению быта немецкой знати — и это замечательный обвинительный материал, вскрывающий ее пороки, ее развращенность и низость. Двумя-тремя штрихами Логау умел создать полный разящей иронии портрет придворного интригана, наглой фаворитки, самоуверенного выскочки. Эпиграммы Логау — хроника повседневной жизни немецкой княжеской резиденции, обнажающая отсталость, косность и провинциализм феодальной Германии, сочетание дворянской чванливости и филистерского самодовольства, характерные для немецкой придворной жизни. Логау сумел передать в своих двустишиях подлую атмосферу немецкого деспотизма:
Кто правде при дворе дать прозвучать сумеет? —
— и отвечает:
Сей смог бы, да молчит,— тот хочет, да не смеет.
(Пер. О. Румера)
Очевидно, в известной степени к последним принадлежал и сам поэт, который до конца своих дней зависел от силезского герцогского двора.
Логау заклеймил в своих эпиграммах не только дворянство, но и отталкивающие пороки немецкого бюргерства, его скупость, трусость и самодовольную ограниченность. Подобно Опицу и Флемингу, Логау с отвращением пишет о растущей власти денег, перед которыми бессильны в современном обществе все, кто хотел бы противиться этому новому хозяину жизни. С горечью говорит поэт о развращающей власти золота:
— мертвец, не человек!
(Пер. О. Румера)
Важно подчеркнуть и антиклерикальную направленность поэзии Логау. В то время как Опиц и Флеминг, осуждая католическую реакцию, явно идеализиро-вали лидеров немецкого протестантства и самое лютеранство, Логау несравненно более радикально настроен в вопросах религии. Он критически отзывается о таких предметах, которые оставались неприкосновенными как для поэта-католика, так и для поэта-протестанта. Различая католическое и лютеранское духовенство, Логау в общих чертах осуждает в своих эпиграммах церковные круги в целом за всю их политику в Германии, за разжигание религиозной распри, за насаждение фанатизма, который помогает церковникам упрочить свои позиции в Германии:
Как турецкие султаны, властвовать попы желают:
церковь, так же в деле веры к полновластию стремится,
сжить с лица земли готова всех, кто ей не подчинится.
(Пер. Д. М.)
Ни Опиц, ни Флеминг не отваживались так говорить о церковниках, так прямо обвинять их в разжигании братоубийственной войны. Логау отважился на это.
фантастические религиозные идеи средневековья, обращался к лучшим традициям немецкой литературы XVI в., к ее антиклерикальной сатире, создавая стихотворения, разоблачавшие реакционную деятельность церкви в Германии.
В эпиграмме, названной «Безмозглая вера», он писал:
Церкви и ее попам вы беспрекословно верьте —
И тогда не нужно вам мыслить вплоть до самой смерти.
(Пер. О. Румера)
самые острые и дискуссионные вопросы религиозной борьбы XVII в. В то время, как католики и протестанты стремились переспорить друг друга по различным глубоко схоластическим вопросам, в которых особенно явно обнажались связи обоих религиозных течений с правящими классами, Логау дерзал выступать одновременно и против церкви католической и против реформации, как это делали в XVI в. лучшие представители гуманистической литературы, выражавшие настроения народных масс:
Да, три веры возглавляют папа, Лютер и Кальвин,—
насмешливо писал Логау, отказываясь отдать предпочтение любой из трех «вер»,— и тут же спрашивал читателя:
Но скажи, твоя где вера, истинный христианин?
(Пер. О. Румера)
«истинными христианами». В Германии XVII в. решиться на такое смелое заявление мог только выдающийся мыслитель и поэт, чувствовавший себя ответственным перед немецким народом, ограбленным, униженным и обманутым.
В некоторых эпиграммах Логау осмеливался шутить по поводу самой библии, что невозможно представить в стихах Опица или Флеминга:
— но его вина ли,
в том, что люди в оны годы о ножах не знали?
(Пер. Д. М.)
— иронически писал Логау, и за этой шуткой кроется, конечно, нечто большее, чем простой каламбур. Пытливая передовая мысль XVII в. уже не раз останавливалась перед вопросом о границах познания человека, стремилась отвоевать для человека право на бесстрашное движение вперед в области науки, в области изучения и покорения природы. И в том, что Логау своей эпиграммой как бы отбрасывал пресловутый тезис об изначальной греховности человека, в шутливой форме оправдывал его ослушание, его первый протест против запретов религии, кроется отрицательное отношение поэта к религиозной морали, превращающей сильного и мудрого человека в «раба божия», в жалкого червя, во всем якобы зависящего от воли «провидения». Убежденный в несправедливости немецкого феодального строя, Логау возвышался до протеста против сословного строя, до идеи равенства людей. Об этом он прямо писал в своей эпиграмме «Люди есть люди»:
У слуги и господина — та же человечья кожа:
нет слуги без недостатков — но таков же и вельможа.
(Пер. Д. М.)
Критическое отношение Логау к дворянской монархии, сквозящее во многих его эпиграммах и дистихах, яснее всего проявилось в четверостишии «Цареубийцы», посвященном казни Карла I, короля английского. В данном случае поэт не мог выразиться прямее, без обиняков, не опасаясь преследований.
и голову. Но в этой насмешливой эпиграмме скрыт существенный политический смысл. Монархически настроенная печать в странах Западной Европы объявила Карла жертвой, оплакивала его, клеветала на английский революционный народ, который заставил английскую буржуазию, победившую в гражданской войне, казнить Карла. В самой Германии были писатели, с сочувствием изображавшие судьбу Карла Стюарта, разжегшего в Англии пламя войны, торговавшего интересами страны, чтобы обеспечить себе поддержку других держав в подавлении революции. В трагедии Грифиуса «Карл Стюарт» осужденному на казнь королю приданы черты мученика, якобы невинно обреченного на смерть.
В противоположность такой точке зрения на казнь короля Логау намекает читателю на то, что революционная расправа с Карлом была вполне разумной мерой: голову ему сняли, чтобы он не пробовал вновь надеть на нее корону, чтобы он не стал главой заговоров и мятежей, угрожающих стране новыми политическими и военными потрясениями. Без всякого почтения, с оттенком народного юмора говорит Логау о «короле Карле английском», который, по его выражению, «расквитался с короной».
Подобно Опицу и Флемингу, Логау был поэтом-патриотом. Но его патриотизм гораздо более демократичен: вопрос о благе Германии для Логау неразрывно связан с вопросом о положении крестьянских масс, а на улучшение его в ближайшее время поэт не надеялся. Он был одним из первых немецких мыслителей, понявших, что Вестфальский мир 5 закрепил раздробленность Германии, санкционировал дальнейшее усиление феодальной реакции в стране. Что принесла Германии война? — спрашивает Логау в стихотворении «Трофеи немецкой войны»,— и отвечает: новых господ, графов и аристократов.
Многие эпиграммы Логау направлены против космополитизма немецкой знати, против ее пренебрежения к родному языку, к родной культуре. Логау показывает, насколько правящие классы Германии чужды народу, его обычаям, его речи. Продолжая борьбу Опица за чистоту и народность немецкого языка, Логау протестует против потока варваризмов, затопляющих немецкие книги и разговорную речь с легкой руки знати и пресмыкающегося перед ней бюргерства. Но подлинный немец для Логау — не тот, кто старается говорить «тонко и звонко» по-немецки, кто щеголяет своим правильным произношением, проверенным и утвержденным в разных «плодотворных обществах» XVII в.— а тот, кто «немец в сердце своем». Очевидно, под этим эмоциональным определением, противопоставленным внешнему, ложному патриотизму, Логау подразумевал подлинную любовь к родному народу.
или о переживаниях, вызванных ветреностью его подруг. Он в нескольких строках набрасывал портрет любимой женщины, обрисовывал ее характер. В своих любовных эпиграммах Логау показывает замечательное умение быть предельно кратким, говорить о многом в немногих словах, обдуманно и тщательно отобранных. Это свидетельствует о богатом запасе слов и о тонком чувстве языка. Любовная лирика Логау не лишена некоторых черт стилизации: в ней не так полно передан реальный мир немецкой жизни, как в произведениях других жанров. Но и в ней за литературными штампами, заимствованными из античной поэзии, за греческими и латинскими женскими именами проступает немецкая действительность, которую Логау даже в своей любовной лирике изображает не в пасторальных тонах, а в тоне легкой иронии.
Многому научившись у Опица, подготовившего почву для его деятельности, Логау существенно обогатил и развил немецкую поэзию, взялся за разработку таких тем, которых не было ни у Опица, ни у Флеминга. Логау ввел в немецкую поэзию острые социальные темы, нашел новые формы для выражения своих смелых мыслей, направленных против деспотизма князей и церковников. Логау — один из первых немецких писателей нового времени, в творчестве которых после долгого перерыва вновь зазвучал антифеодальный протест, отражавший настроения широких народных масс Германии, исстрадавшихся под властью феодальной реакции.
Используя опыт Опица и античной поэзии, особенно римских поэтов-сатириков, Логау строил свои стихотворения на основе немецкой народной поэзии, на основе великих традиций немецкой литературы эпохи Возрождения. Сатира и юмор Логау, его эпиграмматическое искусство, связанное с пословицей и загадкой, органически близки немецкому шванку, фастнахтшпилю и народной песне. Творчество Логау, складывавшееся в годы Тридцатилетней войны и развивавшееся после ее окончания, стало новым важным этапом в развитии немецкой поэзии XVII в., в развитии реалистической традиции немецкого искусства в целом. Именно в силу этого великий немецкий просветитель Лессинг обратил особое внимание на поэзию Логау. В 1752 г. при участии немец-кого поэта Раммлера переиздал книгу избранных эпиграмм Логау, в которой были помещены наиболее характерные из его произведений.
В «Письмах о новейшей литературе» Лессинг дважды (письма 36-е и 43-е) с большой похвалой отозвался о Логау. Лессинг указывал на большое значение поэта для развития немецкой литературы и цитировал стихи Логау, направленные против Тридцатилетней войны и деспотизма немецких князей. Отбор цитируемых произведений был таков, что они по существу использовались Лессингом для обличения немецкого абсолютизма XVIII в., для критики его военных авантюр.
Называя Логау «классиком немецкой литературы», Лессинг видел в нем одновременно Марциала, Катулла и Катона, указывая таким образом на талантливость любовной лирики Логау, на остроту его эпиграмм, разоблачающих упадок нравов в правящих кругах немецкой знати, и на политическое значение его произведений, в которых Логау выступил с протестом против политики немецких князей. Лессинг подчеркивал одновременно и сатирическую направленность произведений Логау, и их моральный характер. В глазах Лессинга сатира Логау была сильна именно тем, что, обличая пороки немецкой знати, поэт начинал борьбу за мораль антифеодальную, опиравшуюся на представления широких демократических масс Германии XVII в. о нравственности и человеческом достоинстве.
Германию. В силу всего этого она сохраняет свое актуальное звучание и в наши дни.
1954
Примечания
1. Силезия в то время — герцогство, входившее в состав «Священной Римской империи». Немецкие колонисты, захватившие силезские земли, составляли значительную часть городского населения.
— союз германских протестантских князей и ряда имперских городов. Противостояла Католической лиге 1609 г.— Ред.
3. Название местности, где жил Опиц.
5. Вестфальским миром 1648 г. завершилась Тридцатилетняя война.— Ред.