Книга Вернона Луиса Паррингтона «Основные течения американской мысли» была издана за время с 1927 по 1930 г. Заключительный, третий, том подготовлялся уже после смерти ученого по его материалам, но с существенными дополнениями его учеников и единомышленников. В 1958 г. вышло второе издание книги.
Тридцать лет отделяют нас от выхода в свет этой книги1
Верной Луис Паррингтон (1871 —1929) —известный американский литературовед, характерный представитель социологического буржуазно-либерального направления в американской науке о литературе. Вместе с тем он многим обязан методологии европейского позитивистского литературоведения XIX — XX вв. 2 и позитивизму в целом как течению в буржуазной идеологии. Нам чужда мировоззренческая основа, на которой построено исследование Паррингтона. Ему присуще характерное вульгарно-механистическое представление о «прогрессе» как о прямом результате экономического развития,— ученики Паррингтона называли эту точку зрения «экономическим детерминиз- мом». Присуща ему и характерная для буржуазного либерала недооценка роли народных масс в истории человечества и в создании его культуры.
Советский читатель со многим не согласится, вчитываясь в книгу Паррингтона. Сущность явлений, о которых идет речь в книге, мы истолковываем не так, как делает это Паррингтон. Однако Паррингтон не просто излагает множество собранных им и его предшественниками фактов, а пытается осмыслить их и объяснить, основываясь на своем убеждении в том, что духовное развитие общества в конечном счете зависит от определенных экономических предпосылок, отражает борьбу определенных общественных интересов. Паррингтон не раз говорит в своей книге и о классовой борьбе, хотя его понимание этого процесса далеко от марксистского понимания классовой борьбы и ее роли в общественном развитии. Но Паррингтон убежден, что идеологические явления находятся в определенной взаимосвязи, что их развитие происходит в борьбе мнений, за которой стоит борьба определенных общественных сил. Это обстоятельство придает многим его суждениям глубину и обоснованность. Книга Паррингтона и сегодня противостоит тем трудам по истории литературы или общественной мысли, в которых вопросы идеологии рассматриваются в нарочитом отрыве от общественного и экономического развития США или используются авторами для различных антикоммунистических маневров, ничего общего не имеющих с наукой.
Далека позиция Паррингтона и от субъективизма таких современных американских критиков, как А. Кейзин. В своей книге «На родной почве» (On Native Ground), пытаясь дать обзор развития литературы США (что, кстати, он делает с меньшим успехом, чем Паррингтон), Кейзин совершенно не случайно весьма пренебрежительно отзывается о нем.
«переоценку ценностей», произведенную с социологических позиций.
Нельзя не заметить фундаментальность, основательность работы Паррингтона. В ней привлечен огромный материал из самых различных областей и эпох американской жизни — от создания первых английских колоний в Америке и до первой мировой войны. Все это придает труду Паррингтона определенную ценность— как источнику, богатому фактами, как попытке осознать развитие идеологического процесса в США в тесной связи с экономическими и историческими явлениями.
Солидность честного исследователя сочеталась у Паррингтона с талантом эссеиста. Многие страницы его книги написаны увлекательно, живо. Паррингтон умеет ярко показать жизнь и быт старой Америки, умеет набросать выразительный портрет, колоритную сцену. Живое ощущение той или иной культурной эпохи присуще многим главам труда Паррингтона.
Очень характерно, что за этот свой наиболее значительный труд Паррингтон взялся именно в 20-х годах, в эпоху, когда общий интерес к проблемам социологии был очень заметен в США в любой области культурной жизни3. Он особенно сказывался в литературе: быстро развивался социальный роман, отмеченный именами Т. Драйзера, С. Льюиса и Э. Синклера. Заметную роль играл журнал «Нью мэссез». В этой атмосфере растущего интереса к социальной проблематике в литературе появление труда Паррингтона было закономерной реакцией либеральной американской интеллигенции на требование дня, в которое входило и новое осознание истории американской литературы, противостоящее как старым представлениям о ней, оторванным от жизни общества, так и новым, марксистским, первые попытки которых возникали в выступлениях передовой американской критики тех лет.
«Система взглядов колониального периода», другой —«Революция романтизма в Америке»; есть часть «Виргинский ренессанс», глава «Династия Мезеров»; рядом с большими этюдами, посвященными частным проблемам, найдем обширное исследование «Система взглядов американских тори». Затем увидим главу «Борьба в художественной литературе». Разделы, носящие обобщающий характер, вдруг перемежаются отдельными портретами, и их очень много, начиная от «Джона Коттона. Проповедника» или «Джона Уинтроиа. Магистрата»— самые названия этих портретов заставляют вспомнить о манере писать, присущей Р. У. Эмерсону, известному американскому эссеисту прошлого века,— и кончая портретом Линкольна.
Что же, книга Паррингтона — сборник очерков, весьма различных по форме и содержанию? В известной мере это, конечно, так. За общей конструкцией работы Паррингтона проглядывает известная раздробленность, эссеистская мозаичность, и это объясняется методологией ученого. Однако пестрая мозаика очерков, литературных портретов, статей, этюдов объединяется все же общим замыслом: этот общий замысел изложен самим Паррингтоном. «В настоящем исследовании,— говорит он во Введении,— я попытался проследить возникновение и развитие в американской литературе определенных исходных идей» [/, 33]. От этих «исходных идей», по замыслу Паррингтона, зависело и развитие собственно художественной литературы. Эту задачу Паррингтон решал не на «узкой стезе изысканий в области беллетристики, а на широком пути освещения политического, экономического и общественного развития нашей страны» [1, 33]. В этом развитии видит Паррингтон почву, на которой расцветала литература.
Во введении ко второму тому, очевидно, отвечая на уже появившиеся тогда критические замечания относительно всего характера его книги, ученый определил свою задачу и взгляд на ее решение еще резче: «Эстетические критерии интересовали меня мало. Я не стремился давать оценки тому или иному автору или углубляться в литературные достоинства его творчества, а хотел лишь составить себе представление об образе мыслей наших предков, показать, почему они писали именно так, а не иначе» [2, 5]. Будто можно, изучая писателя, исследовать отдельно его «образ мыслей» и отдельно —«эстетический критерий»! Но Паррингтон считал, что с художественной литературой не только можно, но и должно поступать так. Кстати, отметим, что он стоял на той старой академической точке зрения, весьма распространенной уже в начале XX в., согласно которой в понятие «литература» входит все, что написано на данном языке: труды по философии, истории, экономике, юриспруденции и т. п., в том числе — литература художественная.
Итак, перед нами книга, которая является, собственно говоря, исследованием общественной мысли в США, включая художественную литературу. Так надо понимать работу Паррингтона в целом; она важна не только для литературоведа, но и для историка экономической мысли и для тех, кого интересуют юриспруденция и философия в США. Однако в этом очерке развития общественной мысли литературе художественной уделяется все же преимущественное место, что отмечено самим Паррингтоном. В книге нет специальных разделов, посвященных американской истории как науке или развитию философии и юридических наук. А литературе отведен ряд глав, которые в целом прослеживают ее развитие от основания первых колоний на американском континенте до Теодора Драйзера и Джека Лондона, до литературы XX в. Сведенные в единое целое, взятые вне прочих разделов книги, но в связи с ними, эти главы свидетельствуют, что у Паррингтона была определенная концепция истории литературы США.
В основном она сводится к тому, что литература США — как и всякая другая литература — вырастает на почве экономической жизни страны и под влиянием общественных идей, которые складываются в процессе развития экономических отношений. Поскольку, с точки зрения Паррингтона, для английских колоний в Америке, а затем для США характерны стремление к «экономическому индивидуализму» и возникновение теорий, защищающих права «экономического индивидуализма», постольку и литература США в понимании Паррингтона является литературой, прежде всего отражающей становление идей американской буржуазной демократии. Все, что выходит за пределы этой проблемы, не интересует Паррингтона, а иногда и произвольно выводится им из «русла» литературы США, как поступил он с Э. По.
— историка общественной мысли? Сам Паррингтон прямо и неоднократно заявляет о том, что он — сторонник американского «либерализма». В этот термин Паррингтон вкладывал свое понимание, далеко не совпадающее с тем смыслом, в котором этот термин употребляется в современном политическом языке.
С точки зрения Паррингтона, американский либерализм — сумма передовых идей, сложившаяся в колониях накануне освободительной войны 1775—1783 гг. и существующая в течение всей истории США вплоть до XX в.
В наиболее полной форме, с точки зрения Паррингтона, система американского либерализма, этого американского свободомыслия, как понимает его Паррингтон, была изложена известным американским политическим деятелем Томасом Джефферсоном в его Декларации независимости, а затем дополнена и обогащена применительно к новым историческим обстоятельствам рядом других политических деятелей США. Либерализм по Паррингтону — это живое начало, которое вдохновляло и литературу США.
Впрочем, как бы ни развивалась программа либерализма впоследствии, для Паррингтона наиболее яркое и ценное ее выражение — мировоззрение и политические взгляды Джефферсона: в дальнейшем либерализм, как пишет Паррингтон, то приходит в упадок, то «возрождается». Паррингтон, конечно, понимает, что при «возрождении» американский либерализм в чем-то изменялся соответственно новым историческим условиям, но в книге нет последовательного представления о развитии идей либерализма. Их жизнь в США для Паррингтона — это периоды более или менее полного понимания великих, с его точки зрения, заветов Джефферсона. Даже прямое нарушение либеральных идей Джефферсона и борьбу против них Паррингтон склонен иногда рассматривать как трагические случаи непонимания, неверного истолкования идей
— рабовладельцев Юга. Развивается в понимании Паррингтона не сама сущность либерализма как определенной классовой идеологии, а только истолкование идей либерализма; по существу американский либерализм Паррингтона — некая внеисторическая категория. Джефферсон для Паррингтона — самое блистательное явление в истории США, а его Декларация — некая вечная скрижаль свободы, о святости которой ученый постоянно и благоговейно напоминает своим современникам. «В Джефферсоне,— пишет Паррингтон,— идеалы великой революции — вера в человека, экономический индивидуализм, убеждение, что именно здесь, в Америке, политической демократии суждено изменить к лучшему долю простого человека,— воплотились полнее, чем во всех других представителях его поколения» [1, 422]. «Джефферсон служит вечным источником вдохновения для всех, кто проповедует веру в демократические идеалы» [1, 436],— вот что можно прочитать в главе о Джефферсоне, написанной с особым подъемом.
чем о Джефферсоне. Линкольн для него — только одно из живых воплощений идей Джефферсона. Впрочем, Паррингтон согласен поставить их имена рядом, но только для того, чтобы еще раз утвердить некую незыблемую вечность принципов Джефферсона. «Подлинный Линкольн,— пишет Паррингтон,— как и Джефферсон, не мо>кет устареть. Подобно тому как Линкольн в дни грязных экспансионистских устремлений обращался к либеральным идеалам великого виргинца (т. е. Джефферсона.— Р. С.), стремясь спасти принципы Декларации независимости от осквернения на торжище, где над ними открыто насмехались, мы, но уже во времена более активной империалистической экспансии и более сложной обстановки, можем черпать вдохновение в его гуманизме, непредубежденности, вере в терпимость и добрую волю, демократических убеждениях, которые не могли поколебать никакие разочарования» [2, 189].
В этой фразе Паррингтона во втором томе его труда раскрываются характерные черты его позиции: в конце 20-х годов нашего столетия, в пору «активной империалистической экспансии», как пишет он сам, Паррингтон взывает к идеалам американской буржуазной демократии XVIII в.
В своей книге «Империализм, как высшая стадия капитализма» В. И. Ленин говорит о последних могиканах буржуазной демократии, которые уже во время империалистической войны США против Испании 1898 г. «называли войну эту «преступной», считали нарушением конституции аннексию чужих земель, объявляли «обманом шовинистов» поступок по отношению к вождю туземцев на Филиппинах, Агвинальдо (ему обещали свободу его страны, а потом высадили американские войска и аннектировали Филиппины),— цитировали слова Линкольна: «когда белый человек сам управляет собой, это — самоуправление; когда он управляет сам собой и вместе с тем управляет другими, это уже не самоуправление, это — деспотизм». Но пока вся эта критика боялась признать неразрывную связь империализма с трестами и, следовательно, основами капитализма, боялась присоединиться к силам, порождаемым крупным капитализмом и его развитием, она оставалась «невинным пожеланием» 4.
Эти слова Ленина, сказанные об американских буржуазных демократах, которые на рубеже XIX и XX вв. действительно критиковали политику американского империализма, помогают понять и позицию Паррингтона. Он сложился как раз в те годы, когда «могикане буржуазной демократии», вроде Марка Твена, бурно обличали преступления американского империализма. Как видно из слов самого Паррингтона, и он осуждает определенные проявления империализма, в частности и прежде всего, экспансию, военную политику империализма. Но и он, защищая джефферсоновский принцип «экономического индивидуализма» и сохраняя джефферсоновское убеждение в том, что именно в США «политическая демократия» сумеет изменить к лучшему долю простого человека, не понимал неразрывной связи империалистической политики «с трестами и, следовательно, основами капитализма» и тем более был весьма далек от «сил, порождаемых крупным капитализмом и его развитием», т. е. от рабочего движения США. Джефферсон примыкал к левому революционному крылу просветительства, выражая интересы фермерства и демократического крыла буржуазии. В конце XVIII в. эти силы составляли левое крыло национальноосвободительного движения в колониях.
Для Паррингтона Джефферсон —«аграрный демократ», «признанный вождь фермерской Америки». Видя в нем прежде всего это качество, Паррингтон и сам в «фермерской Америке» видит извечное и здравое начало американской жизни, творца и опору американской демократии. Некое абстрактное демократическое «джефферсоновское начало» Паррингтон противопоставлял всему тому, что стало реальностью американского буржуазного общества в эпоху империализма и в чем Паррингтон все еще видел результаты происков плутократии, спекулянтов, недобросовестных политиканов. Оценивая историю американской культуры с этой точки зрения, Паррингтон постоянно подчеркивал в ней роль фермерства, роль «экономического индивидуализма», привлекательную для Паррингтона в мелком земледельце, но пугавшую его в политике американских монополий. В третьем томе труда с большим сочувствием говорится о судьбах популизма — фермерского движения эпохи империализма.
так и не смог подняться. Поэтому и критика американского буржуазного строя, американской буржуазии — а о своих современниках, американских дельцах Паррингтон нередко отзывается очень резко — носит все же односторонний характер, не задевает самых основ буржуазного общества.
Надо сказать, что и на общем фоне «последних могикан буржуазной демократии» в США Паррингтон оказывается не в числе наиболее последовательных защитников этой концепции. Его антиисторическое представление о том, что джефферсоновские идеи, заложенные в основе американской конституции, являются неким общеамериканским богатством, приводит к тому, что Паррингтон недостаточно полно вскрывает реакционный характер деятельности Д. Кэлхуна, одного из защитников плантаторского Юга. Реакционный миф относительно якобы идеальных условий общественного развития в рабовладельческих южных штатах Паррингтон вслед за южанами выспренне называет «мечтой о греческой демократии». Ей Паррингтон посвящает целую главу.
Конечно, Паррингтон не может быть сторонником рабства и понимает исторически-прогрессивный смысл его ликвидации. Его отношение к южным штатам 40—50-х годов объясняется все той же симпатией к «экономической инициативе» землевладельцев: Паррингтон склонен не замечать, что именно на Юге в те годы рабовладельческие латифундии решительно оттесняли и разоряли мелкое «свободное» землевладение. Критикуя последствия развития капитализма в США, говоря о страшных условиях жизни в рабочих кварталах и о нечеловечески тяжких условиях труда на капиталистических предприятиях Севера, Паррингтон не раз сочувственно упоминает о тех защитниках рабовладельческого Юга, которые противопоставляли якобы патриархальные и потому человечные отношения между плантатором и рабами условиям труда и жизни белых рабочих в северных штатах. Временами элегический тон Паррингтона в разделах, повествующих о рабовладельческом Юге, напоминает общее настроение известного исторического романа М. Митчелл «Унесенные ветром» (1937). В нем крушение плантаторского Юга показано именно как бедствие, обратившееся и на обитателей помещичьих усадеб, и на миллионы негритянского населения, которое было выдано алчным капиталистам-янки и лишено отеческих забот своих старых хозяев.
Разумеется, было бы неверно истолковывать позицию Паррингтона в этом вопросе как позицию безоговорочного защитника южных штатов. Но опасная двусмысленность этой позиции как нельзя более ярко раскрывает характерную для ученого «объективность» исследователя-либерала — именно либерала, который «непредубежденность» Джефферсона превращает уже в принцип объективизма, мешающий подлинно объективному исследованию идеологического процесса.
С каким объективизмом пишет Паррингтон о бреднях Кэлхуна и других защитников рабства, проповедников той самой американской экспансии, против которой Паррингтон восстает в других местах своей книги! Даже говоря о неприятных ему и уж очень нелиберальных политических деятелях Массачусетса XVII столетия — угрюмых попах и чиновниках теократической Новой Англии,— Паррингтон с полной «непредвзятостью» выписывает их портреты и порой слишком подробно останавливается на их деятельности, которую сам же он называет тиранической и ханжеской. Зато в его книге среди десятков портретов американских юристов, священников, политических деятелей не нашлось места для портрета замечательного американского революционера Шейса, поднявшего восстание против правящих кругов молодой буржуазной республики в 1786 г., или для портрета подлинного национального героя США Джона Брауна, чей подвиг был отмечен Марксом и Чернышевским как выдающееся и знаменательное событие в истории 50-х годов прошлого века. Не Джон Браун, а Т. Паркер, буржуазный политический деятель, оказывается для Паррингтона наиболее полным выразителем «революционных тенденций своего времени» в области мысли.
«основных течениях американской мысли»— хотя несомненно, что оба они всей своей деятельностью оказали (особенно Джон Браун) значительное воздействие на ее развитие. Очевидно, в силу тех же причин не нашлось у Паррингтона места и для портретов негритянских общественных деятелей США XIX в. Да и вообще в книге о развитии общественных идей в США значение борьбы за освобождение негров — в действительности колоссальное для роста передовой американской мысли — показано очень скупо. Подвиги самих негров, вековая кровавая борьба против рабовладельцев, отмеченная вехами больших восстаний и именами их смелых вожаков, просто опущены или упоминаются вскользь. Еще хуже обстоит дело с историей отношений между американцами и индейскими народностями на территориях, принадлежавших США: как будто и не было трех столетий объявленных и необъявленных войн между индейцами и белыми, как будто не было трагической индейской проблемы в жизни американского общества — так мало сказано обо всем этом в книге либерала Паррингтона, ратующего за «лучшую долю простого человека».
Поэтому вполне закономерно, что либерал Паррингтон не смог понять исторический смысл ранних этапов американского рабочего движения, о которых идет речь в его книге, не увидел тесной, неразрывной связи между ним и борьбой аболиционистов в 50-х годах, не отметил роль американского рабочего класса в войне 1861 —1865 гг. Вполне логично, что в третьем томе его труда, вышедшем уже после смерти ученого, революционное американское рабочее движение эпохи империализма не получило последовательного рассмотрения, а хеймаркетская трагедия изображена не столько как трагедия рабочих, загубленных провокацией американской охранки, сколько как драма «честного либерала» Альтгельда. Нельзя не заметить, что Паррингтон объективнее многих других буржуазных исследователей ставит вопрос о роли рабочего движения в американской общественной жизни, видит причины выступлений американского пролетариата в жестокой эксплуатации, в преступлениях «плутократии», как иногда называет он американские монополии. Но все же на первый план в третьем томе выдвинуто популистское фермерское движение, которое трактуется как движение наследников Джефферсона. Впрочем, и оно изображено в сугубо объективистских тонах, а Теодор Рузвельт, известный своей кровавой экспансионистской политикой и воинствующим национализмом, даже назван «либералом средних классов».
Выше говорилось, что Паррингтон не раз упоминает о «классовых интересах» как о важном факторе общественного развития. Но он понимает их именно как буржуазный либерал, т. е. по существу понять не может. Это шире всего раскрывается в его истолковании буржуазной демократии. Паррингтон и в 20-х годах, когда он писал свою книгу, всерьез полагал, что американский государственный строй эпохи империализма является в принципе строем демократическим, способным защитить интересы народных масс, если только будут соблюдаться положения, зафиксированные в конституции США. Паррингтон не понимал, в чем общность и в чем различие классовых интересов любезных его сердцу фермера и рабочего, с одной стороны, и фермера и капиталиста — с Другой, и почему классовые интересы рабочего и капиталиста не могут быть примирены никакими параграфами конституции.
Хотя Паррингтон критикует некоторые стороны американского общественного строя эпохи империализма, осуждает экспансию, плутократию, коррупцию, узкое себялюбие и беспринципность американских политических деятелей, в целом он убежденный сторонник буржуазного строя. При всей критичности некоторых его замечаний Паррингтон идеализирует американское буржуазное общество и в прошлом, и в настоящем. Исследователь далек от грубого национализма, но он подвластен мифу об «исключительности» американской общественной системы, он верит в то, что она сумеет изменить к лучшему «долю простого человека», хотя приведенные им многочисленные факты нередко обращаются против него же и говорят о том, что деятели американской буржуазии менее всего думали и думают об этом пресловутом «простом человеке», под которым следует понимать прежде всего американского фермера и мелкую буржуазию — родную стихию либерализма, столь высоко оцененную в книге Паррингтона.
Как либерал Паррингтон боится революционной борьбы. Подлинной революцией он считает тоько освободительную войну 1775—1783 гг. Очень характерно, что Паррингтон считает «самым революционным движением за всю историю Америки» в области идей перфекционизм — религиозное движение середины XIX в., весьма высоко поднятое ученым, а на деле не сыгравшее сколько-нибудь заметной роли в истории освободительной борьбы американского народа.
«лучшую долю простого человека» Паррингтон отвергает рево- люционный путь. С этой либеральной позицией связаны и его оценка восстания Шейса, и его сдержанная позиция относительно Джона Брауна. Позиция ли- берала не позволила ему понять огромное значение борьбы негров и индейцев для развития передовых идей в США. Но самое главное — либеральная огра- ниченность не позволила ему понять историческую миссию рабочего движения и его воздействие на историю американской литературы.
Книга Паррингтона называется «Основные течения американской мысли», и в заголовке указано, что Паррингтон рассчитывал довести ее до 20-х годов нашего столетия. Но можно ли сказать, что ее содержание в полной мере отвечает названию? Нет, потому что Паррингтон среди этих «основных течений» не показал в должной мере развитие идей американского рабочего класса, которые стали складываться еще с середины XIX в. и затем получили свое оформление в борьбе американского пролетариата против капиталистического строя. Первые проявления активности рабочего класса в США относятся еще к 30-м годам XIX в. Таким образом, в книге, которая по плану автора должна была закончиться 20-ми годами нашего столетия, этим идеям следовало уделить больше внимания, чем, скажем, анализу различных политических течений среди защитников рабства.
Но можно ли сказать, что достаточно глубоко рассмотрены и верно освещены идеи американских аболиционистов — особенно их левого крыла? Можно ли сказать, что Паррингтон сумел рассмотреть и конкретно-исторически подойти к анализу борьбы идей в годы освободительной войны 1775—1783 гг.? И в должной ли степени учтены в книге те крамольные «течения американской мысли», которые так беспощадно подавлялись пастырями массачусетских поселений? На эти и многие сходные вопросы придется ответить отрицательно. Методология историка-либерала помешала Паррингтону выполнить поставленную перед собой задачу в полной мере.
Существовала ли некая единая система взглядов «колониального периода», как назван первый том его труда? Нет, сам Паррингтон пишет о том, что в этом мировоззрении боролись настолько различные тенденции, что нельзя говорить о нем как об общеколониальном единстве. Можно ли охарактеризовать нарастающую в американской литературе волну критического отношения к буржуазному строю XVIII — начала XIX в. как «революцию романтизма» (так называется другой том его труда)? Нет, здесь дело не в романтизме, который был только одной из сторон идеологического развития первой половины XIX в. Существует ли некое общее «американское мировоззрение» как ступень, достигнутая вслед за колониальной эпохой? Нет, единого американского мировоззрения нет, как не было и единой системы взглядов «колониального периода».
Есть ли в книге анализ и критика такого характерного «течения американской мысли», как империалистическая идеология США, которая начиная с 90-х годов была уже весьма активной и вызвала отпор передовой мысли в США? Нет — за исключением нескольких общих фраз, которые, впрочем, свидетельствуют о враждебном отношении Паррингтона к экспансионистским устремлениям американских империалистов.
«экономических причин» только к некоторым характерным явлениям экономики США; не замечает всей сложности и противоречий ее развития, упрощает самый процесс влияния «экономических причин» на общественную мысль. Паррингтон не видит, какое значение в развитии общественной мысли имеет классовая борьба. Ее сложные перипетии выступают в книге в виде борьбы различных экономических групп, политических клик и буржуазных партий в США. История развития общественной мысли в США, в действительности отражающая полный противоречий ход исторической жизни американского народа, тесно связанного с жизнью других народов Америки — да и Европы,— у Паррингтона предстает как эволюция буржуазного представления о свободе. Развитие этого понятия, с точки зрения Паррингтона, было столбовой дорогой развития американской общественной мысли, начиная от первых диспутов о «предопределении» и «первородном грехе» в бревенчатых молельнях Новой Англии и кончая гражданской войной 1861 —1865 гг.
Как уже было сказано выше, литературоведческая методология Паррингтона сильно зависит от методологии позитивизма, в первую очередь от методологии французского литературоведа И. Тэна. В таких его работах, как «История английской литературы» (1863) или «Основы современной Франции» (1875), читатель найдет немало сходного с принципами, на которых построена книга В. Л. Паррингтона, правда, с той существенной разницей, что Тэн не отказывался от анализа художественной литературы как таковой.
В духе позитивистской методологии Паррингтон придает первичное и решающее значение в формировании идеологии и искусства «среде». Под ней он понимает прежде всего национальное и социальное окружение, в котором родился и складывался писатель или мыслитель. Отсюда берет свое начало та сторона концепции Паррингтона, следуя которой он понимает историю культурной жизни США как результат сосуществования отдельных областей-очагов пуританской Новой Англии, аристократической Виргинии, делового «Северо- Востока» и т. д.
что, например, «широкие просторы», по мнению Паррингтона, способствуют созданию «новой психологии». Таким образом и конструируется общая композиция книги — не в хронологическом порядке, а по отдельным культурно-историческим гнездам, что дробит цельную картину истории американской литературы.
Читатель, конечно, заметит, что материал в книге изложен не в общей для всех штатов последовательности или хотя бы синхронности, а по отдельным группам штатов. То Паррингтон задерживается на Новой Англии, доводя свое изложение до начала XIX в., то вновь обращается к более далекому прошлому, переходя к южным штатам, то ведет самостоятельную линию исследования общественных событий и общественной мысли применительно к «Северо- Востоку» США. Конечно, в этой концепции есть доля истины. Королевские колонии в Виргинии и поселения пуритан на Севере и закладывались людьми различных убеждений и развивались по-разному. Различия между ними в области культуры остро чувствовались в прошлом, чувствуются они и в наше время. Можно высказать предположение, что между этими очагами американской культуры то существовали близкие связи, например накануне и во время освободительной войны 1775—1783 гг. или после гражданской войны 1861 —1865 гг., то обострялись противоречия, как в 30-х и 50-х годах XIX в., когда особенно резко сказались различия в экономической и общественной жизни Юга и Севера. Но даже и признавая эту сложность внутриамериканских культурных отношений, нельзя доводить ее до той степени обособления, которая присуща концепции Паррингтона. Каковы бы ни были различия в культурном развитии штатов Севера и Юга, было и нечто целое в их общей эволюции, и эту общность культурного процесса нельзя дробить в такой степени, как делает это Паррингтон.
Ценность этих разделов книги заключается в стремлении показать общественное значение литературы, в стремлении видеть в литературе отражение общественной жизни. Хотя методология Паррингтона весьма далека от конкретно-исторического подхода к изучению литературных явлений, но и в такой форме попытка истолкования литературы в связи с историей дает хотя бы общее представление о жизненных истоках литературного творчества.
Важно и то, что Паррингтон стремится рассмотреть литературу в связи со всем идеологическим развитием страны. Исследователь собрал богатый и интересный материал, освещающий воздействие политических и экономических идей на литературу, хотя самый ход этого воздействия показан чаще всего упрощенно. Хорошо, что Паррингтон так ценит и умеет показать активный общественный характер деятельности многих американских писателей — это видно из его глав об Уиттьере, о Бичер-Стоу. Многими своими данными труд Паррингтона свидетельствует против буржуазных ученых, стремящихся оторвать деятельность американских писателей от живых политических условий, в которых она протекала и на которые она так живо отзывалась. Паррингтон установил наличие несомненного живого гражданского начала в классической художественной литературе США. Конечно, об этом активном общественном начале можно и должно написать и больше, и глубже, но важно и то, что сделано Паррингтоном. Его внимание к писателям, не желающим стоять в стороне от общественных битв своей эпохи и своим творчеством отзывающихся на острые вопросы современности, чувствуется не только в этой книге, но и в его интересном этюде о писателе-реалисте С. Льюисе—«Синклер Льюис, наш собственный Диоген» (1927). Можно сказать, что и первые два тома труда Паррингтона и третий том, вышедший после его смерти, говорят о явных симпатиях исследователя к реалистическому искусству. Отдавая должное Хоуэллсу, Паррингтон все же видит преимущества правдивого и сурового искусства Норриса и Гарленда, остро критического, вводящего в литературу народные массы, большие эпические темы XX в. В третьем томе Джек Лондон, охарактеризованный как «писатель-революционер», занял определенное место в концепции национальной американской литературы. Третий том труда Паррингтона интересен и тем, что в нем шире, чем в любом очерке о литературе США, показано значение больших народных движений эпохи империализма для развития литературы США. Можно было бы сказать даже, что в третьем томе эта проблема поставлена глубже, чем в первых двух — в значительной мере в силу того, что именно в третьем томе автор пытается отойти от рассмотрения литературного процесса США по группам штатов.
Заслуживает внимания и критическое отношение Паррингтона к литературе эстетской, уходящей от жизни, замыкающейся в узком кругу утонченных интеллигентов. В этом смысле очень показательна его резкая характеристика так называемых браминов — литературного кружка, сложившегося в середине XIX в. в Бостоне и отличавшегося аристократизмом своих эстетических воззрений. Паррингтон прав, когда считает, что работы историков-«браминов» — прежде всего талантливого Прескотта — значительнее, чем литературное творчество их кружка.
У Паррингтона есть вкус к писателям, которые были забыты или обойдены традиционной американской наукой о литературе. Все это делает литературные разделы труда Паррингтона интересными и полезными для советского читателя.
на «идейные» стороны — те, которые интересуют Паррингтона в первую очередь,— и на стороны «эстетические», к которым он относится с наивной недооценкой, во многом, вероятно, объясняющейся и тем, что уже в те годы обычная буржуазная методология исследования эстетического значения литературы в США казалась Паррингтону весьма несостоятельной, и в этом он был прав.
Разумеется, идейность произведения, его общественное содержание — важнейшая сторона любого художественного произведения. Но эта сторона познается нами только через восприятие художественных средств, в которых она воплощена, и вместе с ними. Вне их она не существует. Механическое рассечение романа или поэмы на «мысль» и «беллетристику», как делает это Паррингтон, может привести — и приводит его— к самым тяжким заблуждениям и ошибкам. Чего стоит, например, суждение Паррингтона об Э. По, этом весьма сложном американском писателе, чьи противоречия так же бросаются в глаза, как и его блестящий поэтический талант. Можно спорить о том, как назвать творческий метод Э. По и к какому литературному направлению был он ближе, но несомненно, что он — одно из самых ярких, хотя и особенно сложных явлений американской литературы. А Паррингтон, отметив талант Э. По, одним росчерком пера просто убирает его из своей книги: По не входит в круг его интересов, он, с точки зрения Паррингтона, слишком мало связан с развитием американской мысли, он «не в русле» литературы США, он чужак среди почтенных джентльменов, чьи споры о тарифах и законах божеских и человеческих Паррингтон изучает с таким увлечением. Замечания исследователя о По — один из ярких примеров порочности, схематизма его методологии.
Один из ярких, но не единственный. Вот Паррингтон доходит в своем изложении до великого американского поэта-демократа Уолта Уитмена. Кому не известно, что Уитмен — один из самых смелых новаторов мировой поэзии, художник, проторивший дорогу так называемому свободному стиху, явлению в то время революционному и по существу своему и по форме? Но так как Паррингтон рассматривает Уитмена в плане своей концепции «развития мысли» в США, Уитмен оказывается «отблеском просветительства», что совершенно спорно даже и в плане истории общественной мысли в стране; иллюзии Уитмена были далеки от иллюзий просветительства.
А вот характеристика Г. Topo, поразительного художника слова, влюбленного наблюдателя американской природы, под пером которого каждый миг жизни в лесу или у заброшенного пруда превращается в подлинную поэму и который вместе с тем сумел стать грозным и пламенным оратором, когда речь зашла о судьбе Джона Брауна: для Паррингтона Торо —«экономист трансцендентализма». Бедный Торо! Думал ли он, что ему присвоят такое почетное звание? Конечно, очень интересна и гуманна своеобразная трудовая утопия Торо, верившего, что община свободных тружеников, сообща владеющих тем, что они производят,— реальный выход из того экономического порабощения, которым грозило развитие капитализма. Но ведь самое важное в Торо — не его экономические взгляды, разбитые действительностью, а его бессмертный дар художника. С таким же основанием замечательный писатель Герман Мелвилл объявляется «пессимистом»— только потому, что он скептически относился к американской конституции и не был сторонником либеральных идей Джефферсона. Не без раздражения пишет Паррингтон о Ф. Купере. С другой стороны, в погоне за различными проявлениями американской общественной мысли — особенно в тех случаях, когда она связана с любезными его сердцу «джефферсоновскими» идеями,— Паррингтон вводит в свою книгу необычайно подробные сведения о писателях, в художественном плане второстепенных, незначительных. Но они важны Паррингтону, так как в борьбе между различными политическими кругами и кружками в своих штатах они играли определенную роль. Так, например, очерк литературы южных штатов в книге Паррингтона — глава единственная в своем роде по полноте материала. Но в ней непомерно преувеличены литературные достоинства таких писателей, как У. Симмс или Д. Кеннеди. Достаточно напомнить, что Симмса Паррингтон ставит кое в чем выше Купера, хотя Симмс-романист не стал даже явлением общеамериканским, а Купер — явление литературы мировой. При этом сам Паррингтон говорит о бесполезности сравнения Купера и Симмса. Говорит, но все-таки проводит это сравнение. Поразительно малое место в концепции второго и третьего тома занимает творчество У. Уитмена и великого Марка Твена: они не укладываются в рамки методологии Паррингтона.
Сильно повредило историко-литературным главам книги и вышеупомянутое рассмотрение американской литературы по группам штатов. История национальной литературы США в его книге распадается на истории литератур в разных штатах. Нарушается хронология, искажается общая картина литературного развития. В результате писатели-южане 30—40-х годов выступают раньше Купера; Вашингтон Ирвинг, которого по праву можно было бы считать одним из первых представителей новой американской литературы XIX в., оказывается помещенным после Купера, хотя творческая деятельность Ирвинга началась значительно раньше. Трансценденталисты, чья деятельность развертывается уже в 30-х годах, рассмотрены после Бичер-Стоу. При этом оказывается, что Купер и Ирвинг — всего лишь представители литературы «Северо- Востока» США, а не зачинатели новой американской литературы в целом, Симмс — просто «чарлстонский романист», а Крафтс, весьма находчиво защищавший рабство в южных штатах (о чем много сказано в книге) —«чарлстонский остроумец».
Это чувствуется и в необыкновенно восторженной оценке романов Симмса, которым в целом присуще варварски жестокое отношение к индейцам; неожиданно высоко оценивает Паррингтон и книгу P. iV\. Бэрда «Ник-лесовик» (1837), резко противостоящую в решении индейской темы романам Купера, воспитывающую в американском читателе ненависть к индейцам, прославляющую беспощадную расправу с ними. Неприятный привкус есть и в комически-позитивистских попытках Паррингтона судить о своеобразии писателя по... его родословной. Так, например, Гаррисон для него «наполовину англичанин, наполовину ирландец по национальности, отягченный неблагоприятной наследственностью». По поводу Мелвилла Паррингтон говорит, что, «памятуя о пестрой родословной Мелвилла, литературовед испытывает искушение связать его трансценденталистские мечтания с тем фактом, что в его жилах текла новоанглийская кровь». Впрочем, тут же Паррингтон преодолевает это «искушение», ссылаясь на то, что Мелвилл все же «наполовину голландец, наполовину янки» [2, 302]. Далее Паррингтон считает возможным объяснить «горячий характер» писателя его голландскими предками, среди которых он особо выделяет «деда по материнской линии генерал-майора Питера Гэнсвурта», замечая, что этот сановный дед «был человеком могучего сложения». К сожалению, таких соображений, которые никак не могут удовлетворить советского читателя, в книге Паррингтона немало. Эти попытки разобраться в индивидуальности писателя, исходя из данных о национальности и физических особенностях его родителей, восходят непосредственно к позитивистской литературоведческой методологии, учитывавшей не только данные «среды», в которой родился и жил писатель, но и обычно сомнительные данные биологического характера. Уже в те годы, когда писалась книга Паррингтона, подобные домыслы нередко вели к псевдонаучным «теориям» расистского порядка. Паррингтон, конечно, далек от них. Но и в его книге отголоски этой стороны позитивистского понимания литературы производят дурное впечатление.
Многое в специфически одностороннем рассмотрении литературного процесса в книге Паррингтона зависит и от его нежелания подойти вплотную к вопросу об эстетической природе литературных направлений, о которых он говорит. Напрасно искать в его книге попытки определить романтизм или реализм как категории эстетические. Если он и говорит о реализме, то в применении к политическим взглядам тех или иных общественных деятелей США, которые, как кажется ему, обладали трезвым умом.
При всем том, что книга Паррингтона богата фактами и говорит о годах тщательного труда, затраченного на нее, она постоянно вызывает в советском читателе желание поспорить с автором. Это уже относится к первым разделам книги, посвященным возникновению и развитию американской литературы в английских колониях, из которых со временем сложатся Соединенные Штаты Америки. Надо сказать, что именно первый том написан особенно любовно и временами талантливо, богат меткими наблюдениями и яркими портретами, изобилует фактами, к которым до Паррингтона никто не присматривался столь критично и тщательно.
Многое в первом томе книги удачно: Паррингтон содержательно и в полную силу своих возможностей критикует антилиберальный, угрюмый, кастовый дух теократического строя в Массачусетсе. С полным основанием говорит он о губительной и бесплодной атмосфере ханжества, созданного кальвинистскими «патронами» этой колонии. Паррингтон повествует о том, как цитатами из библии прикрывали они свое беспощадное хозяйничанье в колонии, как безжалостно эксплуатировали переселенцев-тружеников, попавших в кабалу к «святым отцам». Тирания церковников в Массачусетсе XVII и начала XVIII в. выступает в этих главах так же ярко, как и тирания помещиков-джентльменов в Виргинии, где всегда сильны были симпатии к Стюартам.
«Новоанглийское пуританство было чахлым порождением серенькой среды»,— пишет Паррингтон, и это достаточно точное определение пуританской теологической мысли в колониях второй половины XVII в. С прискорбием говорит ученый о том, что «волна иудаизма», «исторический маскарад», в ходе которого святоши Новой Англии пытались обрядиться в ризы библейских патриархов и говорить их языком, захлестнула живое движение мысли и чувства в развитии этой части страны.
свой голос против массачусетских мытарей и фарисеев? Кто стоит за спиной смельчаков, пытающихся просветить закоснелые в фанатизме общины поселенцев? По Паррингтону, это — отдельные светлые личности, особенно пылкие борцы за индивидуальную свободу, стесняемую проповедниками и попами Новой Англии. Паррингтон не видит глубоких социальных корней оппозиционного движения, которое зрело в низах колониального общества, принимая нередко — по старой традиции — формы религиозных исканий, но и побуждая передовые круги колоний к просветительской деятельности.
Затхлая, душная атмосфера Новой Англии XVII столетия противопоставлена в книге бурной эпохе английской революции XVII в. и ее отголоскам в духовной жизни страны. Паррингтон с любовью упоминает о Мильтоне, Беньяне, Лильберне, Харрингтоне, считая их сынами революционной эпохи. Ничего подобного по яркости и значительности не было в Новой Англии. Ее теократические споры — только жалкий отголосок той борьбы, которая кипела в Европе во второй половине XVII в.: мизерность условий жизни пуританских общин в колониях отразилась в узости и бесперспективности их догматических распрей.
Но в английской революции XVII в. Паррингтон видит «главным образом восстание талантливой буржуазии», спорящей из-за своих коммерческих интересов с абсолютизмом и земельной аристократией. В этом аспекте, не замечая огромной роли народных масс в английской революции и их трагедии, не понимая их воздействия на лучших мыслителей революционной эпохи, показывает Паррингтон и культуру английской революции XVII в. Для него Мильтон — весьма ограниченный своими буржуазными интересами сторонник аристократической республики. Джон Лильберн — что-то вроде преуспевающего буржуазного публициста.
Паррингтон, естественно, недооценивает роль народных масс в борьбе общественных взглядов в колониях. Поэтому его анализ общественных взглядов в США чаще всего оказывается анализом господствующих взглядов новоанглийской теократии, что придает и этим — наиболее сильным — разделам книги известную односторонность.
Она усиливается, когда Паррингтон подходит к генезису американской художественной литературы, к анализу литературного развития Америки в XVIII в. К сожалению, здесь Паррингтон не видит рождения литературы как определенного процесса, заметно активизировавшегося на подступах к событиям 1775—1783 гг. В одном месте своей книги он говорит о Б. Франклине (не замечая его литературной одаренности), в другом — о Т. Пейне, который для Паррингтона прежде всего политический деятель, в третьем — и далеко от первых двух — о Френо, в четвертом — о Брекенридже.
осмыслен в аспекте историко-литературном. Читателю надо самому понять, что во второй половине XVIII в. в колониях уже были свои литературные таланты, свое литературное движение, что складывалась литература американского Просвещения, существенно отличавшаяся от просветительства в любой европейской литературе, хотя и многим обязанная французскому и английскому Просвещению.
Вникая в книгу Паррингтона, читатель поймет, что в американском просветительском движении существовали различные течения, враждебные феодальной идеологии; одно из них, видимо, было представлено умеренной линией Франклина, другое — революционной линией Пейна. Паррингтон говорит о различии в идеологии Франклина и Пейна, но, констатируя это различие, он не делает историко-литературных выводов из этого факта.
вперед, за рамки просветительских иллюзий,— американский предромантизм. Но проблема возникновения и развития романтизма, особенно своеобразная для литературы США, в книге Паррингтона не поставлена.
О романтизме вообще говорится немало. Нередко Паррингтон оперирует, например, термином «французские романтики», подразумевая под ними прежде всего утопистов-социалистов и их критику капиталистических отношений. Они оказали заметное воздействие на критику капиталистического развития, путями которого шло молодое американское государство в начале XIX в. Но в целом романтизм в американской культуре для Паррингтона — явление импортное. Он пишет о «корабле романтики», который «пересек океан», чтобы очутиться в Америке. Ученый не учитывает весьма примечательной роли, которую именно американская проблематика сыграла в зарождении и развитии романтизма,— и как течения в экономической и политической жизни, лелеявшего несбыточные мечты о фаланстерах на свободных землях Нового Света и в нем ошибочно видевшего страну идеальных свобод, и как явления чисто литературного, широко использовавшего материал американской действительности для дискуссии о «естественном» человеке и человеке, испорченном «цивилизацией». С другой стороны, Паррингтон не видит, что именно специфические противоречия американской жизни стали основной почвой и материалом американского романтизма, который в лице Ф. Купера (и в меньшей степени В. Ирвинга) сыграл столь примечательную роль в истории мировой литературы первой половины XIX в. Можно сказать, что именно в лице романтиков литература США занимает заметное и самостоятельное место в развитии мировой литературы, и это не в последнюю очередь объясняется ролью индейской тематики в романах Купера, отражением трагедии индейских народов, столь типично воплощающей гибель старого патриархального мира под натиском буржуазных отношений. Но Паррингтон не раскрывает перед читателем процесс возникновения романтизма в литературе США, не вникает в этапы его развития, в которых открываются многие специфические черты литературного процесса в стране.
Ведь и в США романтизм был реакцией на развитие капитализма, иногда особенно болезненной, потому что и развитие капитализма протекало особенно бурно: это видно, например, на творчестве Э. По, одного из крупнейших романтических писателей. Вместе с тем романтизм в литературе США выступал в неповторимо своеобразной форме, так как он развивался в стране, в которой патриархальным идеалом, противопоставленным капиталистической ломке, оказывалась не феодальная старина, как в странах Западной Европы, а старая фермерская Америка. От этого патриархального «крестьянского» идеала американских романтиков следует отделять романтизацию рабовладельческого Юга с характерными для нее чертами искусственно возрождаемой феодальной идеологии.
в годы быстрого развития капитализма. Не выяснена проблема революционного романтизма в литературе США, тесно связанная с аболиционистским движением и воплощенная в творчестве таких его писателей, как Хилдрет — автор романа «Белый негр», или Уиттьер.
И в данном случае книга Паррингтона дает много материалов для размышлений, много фактов. Есть в ней разделы и о Купере, и о В. Ирвинге, и о Торо, и о Мелвилле, и об Эмерсоне. Но нет историко-литературного обобщения. Из этих глав видно, что в творчестве американских романтиков (впрочем, за исключением Э. По, о котором Паррингтон так и не нашел, что сказать), были подняты значительные жизненные проблемы; но в целом вся сложность американского романтизма растворилась в отдельных портретах, иногда более подробных — как в случае с Купером,— иногда очень беглых, как в главе о Мелвилле. А ведь Мелвилл на самом деле заслуживает пристального внимания: в произведениях этого большого и самобытного художника открывается огромная ценность романтических форм обобщения действительности, живет осуждение бесчеловечности американского буржуазного общества, вера в возможность борьбы за гуманистические идеалы. К сожалению, Паррингтон не заметил многообразия и богатства творческого наследия Мелвилла. Для выяснения природы романтизма в США необходима большая подготовительная работа над первоисточниками, над периодикой, и она не проделана в книге Паррингтона.
Как известно, американский аболиционизм —довольно широкое движение, развивавшееся в борьбе различных групп, споривших о целях аболиционизма и о методах, которыми следует добиваться освобождения негров,— создал очень большую и разнообразную литературу, яркую публицистику, оказал существенное воздействие на все развитие литературы США. Казалось бы, что именно в книге Паррингтона литература аболиционизма должна была найти полную и глубокую оценку.
К сожалению, в книге нет общей постановки вопроса о литературе аболи- ционизма. Есть общая характеристика этого движения, вызывающая возра- жение тем, что Паррингтон рассматривает борьбу за освобождение негров не- сколько обособленно, вне связей с общедемократическим движением в США; есть главы об отдельных его представителях — прежде всего о Гаррисоне; го- ворится о деятельности Бичер-Стоу, Уиттьера. Но общий взгляд на всю про- блему аболиционизма в литературе неглубок уже потому, что Паррингтон видит в аболиционизме выступления отдельных честных американцев, стремящихся к «исправлению» недостатков американской общественной жизни, к утвержде- нию «справедливости», попираемой рабовладельцами.
Роль негритянской темы в аболиционистской литературе недооценена. Да и общее звучание проблемы аболиционизма в американской литературе сильно приглушено: не защищая рабства, Паррингтон постоянно указывал на то, что негры, освободившись от плантаторского ига, попали под иго капиталистической эксплуатации, оказались в условиях, которые, по мнению ученого, были более тяжелыми, чем до победы Севера над Югом. В книге не получила правильного освещения литература южных штатов, защищавшая существование рабства. Чаще всего она выглядит в изложении Паррингтона как наивная элегия по поводу обреченного на гибель эксперимента с созданием пресловутой «греческой демократии» в южных штатах. Увлекаясь республиканскими мечтами джентльменов, призывавших в своих книгах к защите рабства во имя демократии, Паррингтон забывает о необходимости дать полную оценку этого вопиющего анахронизма — пламенной обороны рабства в «демократической» стране середины XIX в., кичившейся своими «свободами».
«свой» вальтерскоттовский роман, так остроумно высмеянная Марком Твеном, чутко улавливавшим реакционный характер увлечения Вальтером Скоттом на Юге, выглядит у Паррингтона как безобидное обращение к наследию «шотландского чародея».
Явно недооценена роль гражданской войны 1861 —1865 гг. в развитии американской общественной мысли и особенно в развитии литературы. Речь идет не только о произведениях художественной литературы, посвященных событиям войны,— и о них надо было бы сказать гораздо больше, хотя бы о том же Дефоресте, примечательном писателе-реалисте,— но и о разных формах литературной борьбы в годы самой войны, о бурном расцвете американской сатиры в эти годы, отразившей не только общий ход войны, но и сложные противоречия внутри лагеря северян и нараставшие разногласия в вопросе о политике, которую следует проводить по отношению к миллионам бывших рабов, освобожденных в ходе военных действий.
Особо следует остановиться на том, как в книге ставится проблема реализма. Выше уже было сказано, что в целом Паррингтон — сторонник литературы больших идей, стремящейся к правдивому отражению действительности. Однако он непоследователен и в этих своих симпатиях. Так, например, весьма далекие от реализма книги некоторых писателей-южан, например Симмса и Кеннеди, не раз выдаются им за произведения, ценные именно жизненным материалом.
Не уяснив для себя, что же понимает он под романтизмом как литературным движением, Паррингтон и в проблеме реализма занимает ту же позицию. В его книге нет общего определения специфики американского реализма. Только раз мелькает попытка сопоставить «романтизм» и «реализм» в связи с «романтизмом» и «реализмом» «границы». Но это сопоставление, данное на периферийном материале американской литературы, довольно случайно: оно трактует, по существу, соотношение двух взглядов на жизнь «фронтира». Изображение жизни «фронтира» в приукрашенном виде понимается Паррингтоном как «романтизм», а описание жизни «фронтира», говорящее о ее тяготах,— как «реализм». К этому сопоставлению и сведено соотношение «романтизма» и «реа- лизма», чего, конечно, недостаточно. Отказ от выработки определенного взгляда на проблему реализма ведет к большим недоразумениям, когда Паррингтон подходит к реализму как к проблеме американского литературного развития.
Уже говорилось, что Паррингтон не смог оценить основополагающее значение Марка Твена в формировании американского реализма. Не заметил он и того, как реалистическое начало прокладывало себе путь в литературе аболиционистов — у Уиттьера, Бичер-Стоу. И наконец, не понял Паррингтон, увлеченный своими соображениями о развитии общественной мысли, роль Уолта Уитмена в том сложном процессе формирования критического реализма, который шел в литературе США накануне и в годы гражданской войны.
представленной в этом томе, охвачено в большей степени, в больших связях между отдельными ее представителями. Паррингтон оценил значение Э. Беллами как писателя, находившегося под воздействием теорий утопического социализма. Ученый отнесся с большим вниманием к писателям-реалистам конца XIX в.— Генри Б. Фуллеру, Роберту Гранту, мимо которых проходило большинство буржуазных литературоведов. Примечателен интерес Паррингтона к Т. Драйзеру, которого он высоко ценил, к Э. Синклеру, автору острых социальных романов. Но тут же сказалась неразработанность общей эстетической концепции Паррингтона: на первый план выдвинута проблема натурализма в американской литературе. В аспекте развития натурализма рассмотрены Норрис, Крейн, Гарленд. По материалам третьего тома читатель не оценит своеобразия развития американской литературы на рубеже XIX — XX вв.— того обстоятельства, что под лозунгами натурализма у этих писателей иногда выступали эстетические требования реалистического характера, что в их творчестве большое реалистическое начало боролось против собственно натурализма — фактографии, описательства, биологизма. Где-то на фланге оставлен Марк Твен. Лондон охарактеризован как «революционер», агитатор-социалист, продавшийся Херсту. Да ведь и С. Льюис, которого так ценил Паррингтон, для него прежде всего не художник, а строгий судья нравов современной Америки, носитель определенных общественных взглядов, которые иногда, впрочем, почти пугают Паррингтона своей резкостью. Ее он готов считать цинизмом. Общая картина развития критического реализма оказывается у Паррингтона неточной и невыгодной для литературы США. Как раз в конце XIX и в начале XX в. она богата большими реалистическими дарованиями.
Существенным пробелом книги Паррингтона является полное отсутствие в ней данных об американском народном творчестве — не только творчестве индейских племен, в сложной форме вошедшем в развитие литературы США (напомним, например, «Гайавату» Лонгфелло), но и творчестве американских фермеров, лесорубов, охотников, которое давно интересует науку о литературе в США. Устное народное творчество в США с его героями, его юмором, его идеалами наложило сильный отпечаток на развитие литературы — это признают многие буржуазные ученые. Для Паррингтона оно, видимо, было недостаточно важным источником, по которому можно изучать «основные идеи» американской общественной мысли.
***
В 20-х годах у Паррингтона было еще столько учеников и последователей, что третий том его труда вышел после его смерти под их редакцией и с их дополнениями 5. Однако в последующие десятилетия идеи Паррингтона в литературоведении США стали явно «устарелыми». Острый общественный угол зрения, присущий Паррингтону, критика американского империализма, содержавшаяся в его суждениях о современности, не устраивали официальную американскую филологию. Чужды были позиции Паррингтона и марксистской мысли в США.
Б. Смит в своей книге «Направления в американской критике» (Forces in American Criticism. N. Y., 1939), отдавая должное огромному труду Паррингтона, все же говорит о нем, как о далеком прошлом американского литерату- роведения. Б. Смит делает курьезные попытки доказать, что Паррингтон — не марксист (будто это требует доказательств) и не так опасен в своих критических высказываниях о США, как это принято было думать уже тогда — в конце 30-х годов. Сама защитительная интонация раздела о Паррингтоне в данном случае весьма показательна: Б. Смит с полным основанием доказывает читателям, что Паррингтон —«свой», что он хороший американский демократ, хотя и с «радикальной», на взгляд Смита, окраской.
проанализировавшего экономические основы общественных и идеологических процессов. И в этом Б. Смит прав.
В книге Р. Спиллера, В. Торпа, Т. Джонсона и Г. Кэнби «История литературы в США» (Literary History of the United States, 1948) труд Паррингтона упоминается как один из факторов, стимулировавших изучение литературы США в социологическом аспекте. Однако авторы книги подчеркивали, что труд Паррингтона не имеет никакой ценности для изучения эстетической проблематики американской литературы. Характерно, что среди библиографических справок о литературоведах и критиках в «Истории литературы США» нет справки о Паррингтоне, хотя там же представлены имена авторов гораздо менее значительных, чем Паррингтон.
В отличие от этих авторов и от представителей школы «новой критики», которые видели в Паррингтоне только «социолога», Ф. Стоуолл в своей содержательной работе «Развитие американской литературной критики» (The Development of American Literary Criticism, 1955) дал высокую оценку трудам Паррингтона, поставив его рядом с Брандесом и Кроче, которые для Стоуолла являются образцами фундаментального литературоведения, опирающегося на определенную и выдержанную концепцию. Стоуолл подчеркивает стремление Паррингтона дать картину развития национальной литературы в США в связи с развитием американского общества.
В 1958 г. труд Паррингтона был переиздан. Это убедительно доказывает, что книги по истории литературы США, вышедшие после 1930 г., не заслонили собой капитальную работу Паррингтона и не могут заменить ее.
«Основные течения американской мысли»— одно из наиболее серьезных, компетентных американских литературоведческих изданий. Советскому читателю будет интересно и полезно познакомиться с большим фактическим материалом, который собран в этой книге.
1962
.
—3. М., 1962— 1963). Далее ссылки на это издание в тексте с указанием тома и страницы.
2. Проф. Э. X. Эби в своей заметке о Паррингтоне пишет о впечатлении Паррингтона от книги И. Тэна «История английской литературы»: «Поистине вдохновляющим открытием был для него метод, представлявший национальную литературу в качестве порождения национального характера, среды и эпохи...»
3. О социологическом направлении в литературной критике США см. кн.: Gliksberg Charles. American Literary Criticism, 1900—1950. N. Y., 1950.
4. Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 27. С. 409.