«ТРАГИЧЕСКИЕ ПОЭМЫ» АГРИППЫ Д'ОБИНЬЕ
НА ФОНЕ ПУБЛИЦИСТИКИ ЕГО ЭПОХИ
До тридцатых годов XX в. Агриппа д'Обинье (1552—1630), выдающийся французский писатель, поэт и политический деятель эпохи религиозных войн, не обращал на себя внимания советской науки.
Все, что можно было найти о нем на русском языке — лекция А. Веселовского, прочитанная 29 января 1889 г. и напечатанная позже в книге «Этюды и характеристики» («Последний рыцарь»), и переводы, сделанные С. Пинусом в его книге «Французские поэты» (Пб., 1914 г.). Другие случайные заметки в курсах французской и всеобщей литературы, в трудах по истории Франции почти не касались темы данной работы —«Трагических поэм» д'Обинье. Между тем именно ими заинтересовались советские переводчики и составители хрестоматий. Отдельные стихи и отрывки из «Трагических поэм» включены в антологию «Поэты Французского Возрождения» (М., 1938), в хрестоматию Б. Пуришева по западноевропейской литературе («Эпоха Возрождения», М., 1939), в книгу В. Парнаха «Испанские и португальские поэты — жертвы инквизиции» (М.; Л., 1934) 1.
— талантливого политического поэта, повлиявшего на все дальнейшее развитие политической поэзии во Франции и, в частности, на Вольтера («Генриада»), на В. Гюго («Кары»), на О. Барбье («Ямбы»).
Ныне имя д'Обинье можно найти уже в программах по зарубежной литературе для высших учебных заведений СССР. Все это указывает на своевременность появления работы, которая хотя бы в общих чертах наметила значение и особенности д'Обинье как большого политического поэта.
Буржуазное литературоведение во Франции относилось к творчеству д'Обинье с уважением, указывало на силу и пафос его стихов, но никак не могло найти для его произведений, для всего его творчества подходящего места во всем развитии французской литературы.
Д'Обинье упрекали в грубости, в безвкусии, в нелитературности («слишком много политики»), спорили о том, куда его отнести — к XVI или к XVII в. Ведь, например, «Трагические поэмы» написаны в 70—80—90-е годы XVI в., а роман д'Обинье «Приключения барона Фенеста»— в XVII в.
По нашему мнению, творчество д'Обинье, тесно связанное с бурной политической жизнью его эпохи, было смелым исканием нового стиля, как о том говорил сам автор: нельзя было по-старому описывать то, чему он был свидетель.
«Трагические поэмы»— вполне своеобразное произведение, сильно повлиявшее на дальнейшее развитие политической поэзии во Франции.
Публикуемые ниже наблюдения над идейной связью поэм д'Обинье с современной ему публицистикой — только отрывок из работы, задача которой — дать анализ «Трагических поэм» и выяснить их литературно-политическое значение.
Для эпохи, выдвинувшей Агриппу, и в частности для семидесятых годов, когда Агриппа складывается как поэт и мыслитель, характерен быстрый рост острой политической мысли.
Через год после Варфоломеевской ночи адвокат Франсуа Отман, гугенот, печатает в Женеве нашумевший и еще через год переведенный на французский язык трактат «Франко-Галлия, или Трактат об управлении королевством Галльским и о законе престолонаследования». Книга пропагандировала зависимость короля от Генеральных штатов, делала королевскую власть ответственной перед народом, представленным тремя палатами, в которые должны, по мнению Отмана, войти представители дворянства, представители судей и торговцев, представители ремесленников и земледельцев. Церковь исключалась вовсе из этого нового состава Генеральных штатов. Преследования и памфлеты, направленные против этой замечательной книги Отмана, не смогли разрушить популярность этого раннего манифеста буржуазного политического со- знания.
В 1575 г. либо де Без 2 3 выпустили памфлет против Екатерины Медичи «Чудесные беседы о жизни, поступках и распущенности Екатерины Медичи». Памфлет обрушивался на авторитет королевской власти со всей буржуазной решительностью «женевского папы»— учителя авторов трактата Кальвина.
Эту антимонархическую тенденцию подхватила книга рано умершего Ла-Боэси 4«Против одного», разысканная и напечатанная кальвинистами только в 1578 г. Ла-Боэси живописал в своем трактате положение «бедного народа», поля которого разграблены, дома которого обворованы. Показав наглядно народные бедствия, Ла-Боэси утверждал: «Весь этот ужас, эти несчастия, это разорение идет не от врагов или очень редко от врагов; вам причиняют его те, кто возвышен вами, те, за кого вы мужественно сражались, за величие кого вы не боялись жертвовать собой». «Те»— это тираны, абсолютные монархи, против которых обращено это второе произведение нарождающейся передовой буржуазной мысли.
В 1579 г. книга Юбера Ланге 5 «Требования к тиранам», изданная в Эдинбурге, целиком оправдала борьбу кальвинизма против дома Валча: подданные имеют право не слушаться тирана, нарушающего «слово божие», народ стоит выше королевской власти и, борясь против нее, имеет право обратиться за помощью даже к интервенции иностранцев-единоверцев. Женевский кальвинизм здесь брал верх над патриотизмом.
Подводя итоги книгам Отмана и Ланге, Бьюкенен6 «О праве королевской власти в Шотландии» уже настойчиво доказывал право народа на убийство короля-тирана.
То, что рыцари Колиньи делали шпагой и пистолетом, адвокаты и клерки реформы делали своими памфлетами и сочинениями, имевшими, пожалуй, больший успех, чем хитроумные рейды и неудачные сражения сухопутного адмирала. Армия разносчиков-агитаторов распространяла по стране эти издания и листовки с едкими карикатурами на папу и его сторонников.
В ответ на появление серии гугенотских памфлетов заработали другие станки, печатая «Республику» Ж. Бодена7 «Всадника и мужика» лигеров и многое другое.
Развернулась самая настоящая «памфлетная война», в которой «Трагические поэмы» Агриппы д'Обинье нашли свое место.
Сам Агриппа в своих «Мемуарах Агриппы д'Обинье» 8 рассказывает, что «Трагические поэмы» были им начаты в 1577 г., в Кастель-Жалу, где он лежал при смерти от ран, полученных в сражении при Кастель-Жалу. Там он, «будучи в постели от своих ран, когда даже хирурги считали его положение сомнительным, велел записать со слов своих судье этого города первые клаузулы своих трагических поэм».
Видимо, так начата была первая поэма «Бедствия». Продолжение последовало не скоро. Агриппа писал его «верхом и в траншеях». Возможно, что первые две или три книги были закончены до смерти короля Анри III ( 1580) и даже до его союза с Анри IV 9
В очень важном предисловии («Aux lecteurs») к изданию «Трагических поэм» 1629 г.10 д'Обинье прямо говорит об Анри IV, как о вдохновителе и читателе своего произведения. «Этот государь уже читал все «Трагические поэмы» несколько раз». Там же он рассказывает о том, как Анри IV призвал его однажды к себе с просьбой прочитать «Трагические поэмы» вслух «в присутствии господ дю Фей и дю Пэн». Надо думать, что во втором случае речь может идти, конечно, не обо всей поэме (9358 стихов), а о каких-то ее фрагментах. Но первое указание, подчеркивающее, что Анри IV читал именно все поэмы Агриппы, должно нас убедить, что в каком-то виде поэмы эти были закончены до 1593 г., с которого началось явное расхождение между королем и поэтом. Впрочем, Лаланн в своем предисловии к изданию «Трагических поэм» (1857)11 указывает как примерные даты их создания промежуток времени от 1577 до 1598 г. Как бы то ни было, в рукописи или напечатанные в виде фрагментов в конце 80-х годов и в середине 90-х годов поэмы д'Обинье были известны задолго до 1616 г., когда автор впервые издал их полностью.
Видимо, в 80—90-е годы XVI в. они имели непосредственное агитационное значение, о котором говорит сам Агриппа, упоминая в своей «Всеобщей истории» о влиянии «Трагических поэм» на ход борьбы с Лигой»12 «Всеобщая история», Т. 3, Кн. 31. Гл. 23]. То, что поэмы создавались на таком большом протяжении времени, не могло не отразиться, думается, на всем характере их. На вопросе изменения и художественных вкусов, и некоторых взглядов Агриппы за время постепенного возникновения его поэм мы остановимся ниже. Промежутки между ними были настолько значительны, что, например, в один из них Агриппа успел написать еще одну поэму, совершенно выпадающую из этого цикла, поэму «Сотворение» («Creation»).
События царствования Анри IV и начало регентства Марии Медичи были временем забвения «Трагических поэм». Казалось, они имели значение только актуально-политическое и должны были отойти в прошлое вместе с эпохой религиозных войн.
Но в 1616 г. д'Обинье находит нужным собрать их воедино и издать отдельной книгой, причем обставляет это издание целым рядом странных уловок. Он стремится подчеркнуть свою мнимую непричастность к этому изданию. Оно — случайно, его, будто бы без ведома автора, подготовил некий неведомый слуга д'Обинье, потому оно и названо «Трагические поэмы», опубликованные Прометеем, укравшим их». Вместо указаний на место издания и фирму книга давала еще более странные сведения: «Напечатано в пустыне, Козлом Отпущения, в год 1616» («Les Tragiques, donnez au public par le larcin de Prométhée. Au Dezert par le Bouc du Dezert, MDCXVI»).
Своеобразное указание «Au Dezert»—«в пустыне» вообще встречается в гугенотских изданиях того времени: «в пустыне», то есть в «исходе», в пути «к земле Ханаанской», ибо после смерти Анри IV гугеноты опять считали себя отщепенцами и гонимыми, к чему имели немало оснований.
«Козлом Отпущения» Агриппа назвал сам себя после резких расхождений со своими бывшими соратниками на ассамблеях гугенотской партии в Сомюре и Туаре, где его непреклонная принципиальность напугала и обозлила даже гугенотов, пытавшихся уступками отстоять при регентстве Марии Медичи особое положение, закрепленное за ними Нантским эдиктом.
новая религиозная война и подготовлялось еще одно гугенотское восстание против королевы-регентши. Через два года, в 1618 г., второй том «Всеобщей истории» д'Обинье будет сожжен рукой палача. Такой участи автор мог ждать для своих поэм и в 1616 г., причем, видимо, не столько содержание их могло привести к таким последствиям, сколько имя автора.
Это издание 1616 г. Агриппа повторил с переработками уже в Швейцарии за год до смерти, назвав его «Трагические поэмы», ранее опубликованные Прометеем, укравшим их, а ныне проверенные и дополненные господином д'Обинье» (Женева, 1629 г., у Пьера Обер, печатника Республики и Академии). Женевское издание было уже любовно подготовлено автором, снабжено предисловием, гораздо более пространным, чем краткое обращение «К читателю» в издании 1616 г., подписанное многозначительным псевдонимом «Прометей». К предисловию, важному и с политической, и с чисто литературной стороны, было прибавлено второе предисловие в стихах, в котором еще раз подчеркивалось политическое значение поэм Агриппы: в нем автор прямо говорит, что его книга заставит «скрежетать зубами» некоторых читателей, что другим ее переплет понравится больше, чем ее стихи.
В завещании Агриппы мы находим просьбу о новом издании его «Трагических поэм».
Оба прижизненных издания «Поэм» состоят из семи отдельных произведений (больших стихотворений, в среднем по тысяче с лишним строк), которые сам Агриппа в своих «Мемуарах» и в предисловии к изданию 1629 г. твердо называет «книгами» («livres»). Это семь книг: «Бедствия» («Misères»), «Государи» («Princes»), «Золотая палата» («La Chambre Dorée»), «Пламена» («Les Feux»), «Лезвия» (a не «Оковы», как ошибочно перевел В. Парнах,—«Les Fers»), «Возмездие» («Vengeance») и «Суд» («Jugement»). В целом эти семь поэм дают картину эпохи, столь бурно и разнообразно прожитой автором. Они — итог целого полустолетия (1577—1616) его военно-политической и литературной деятельности. Имея в виду богатейшее политико-историческое содержание поэм Агриппы и связь между их появлением и историческими событиями, необходимо представить себе хотя бы в основном эти важнейшие исторические факты, свидетелем и участником которых был Агриппа. Нелишним будет сконцентрировать и пересмотреть их здесь, чтобы сложилась некая общая картина, ставшая объектов изображения в поэмах Агриппы.
Знал из знаменитых современников всю царствующую семью, Анри Гюиза и Анри Наваррского, с которым уже был связан прочной дружбой. Свидетель четырех войн, он принимал в них самое непосредственное участие как друг и боец Анри Наваррского.
Лига, религиозно-политическая организация римско-католической реакции, объединившая вокруг себя буржуазию (преимущественно мелкую) городов севера Франции. Д'Обинье знал в подробностях историю диктатуры Лиги в Париже, приведшую к побегу короля Анри III из столицы. История эта особенно богата фактами отвратительного фанатизма.
Полчища интервентов, зазванных Лигой, обрушились на Францию, истощенную войной и лишенную твердой власти. Анри Наваррский и его капитаны, продолжая душить Лигу, грудью отстаивают французские земли от испанцев, савойцев, лотарингцев, занимавшихся во Франции грабежом и насилием в еще более страшных и жестоких формах, чем то было раньше. 1593 г. особенно должен был запомниться Агриппе: 25 июля 1593 г. его друг и повелитель стал католиком и королем Франции Анри IV, и мы знаем, что Агриппа принял этот поступок, как предательство.
Но далеко еще было хотя бы до временного успокоения. В 1594—1595 гг. разразилась крестьянская война в Перигоре и Лимузене. Гугеноты негодовали на короля за его переход в католицизм, католики — за его мягкость к гугенотам. Нантский эдикт 1598 г., сохранивший гугенотскую партию во всеоружии, укрепил за ней положение «государства в государстве», из чего последовало немало серьезнейших политических осложнений для Анри IV, вплоть до наметившегося в 1601 г. гугенотского заговора против короля.
При дворе с женитьбой короля на Марии Медичи появились ненавистные Агриппе и его друзьям итальянцы. Охлаждение между королем и будировавшими гугенотами делалось все более явным. В 1600 г. с соизволения Анри IV и в его присутствии бывший поэт-ронсардист13, а теперь епископ дю Перрон на особом диспуте подверг осмеянию старого друга и соратника короля, гугенота Дюплесси-Морнея 14. «О причастии» дю Перрон нашел 500 ошибок против священного писания и цитированных Морнеем богословских книг.
Диспут гугенотского воина-теолога и католического попа-книжника превратился в поединок критического, свободно оперирующего цитатами разума с возрожденной церковной схоластикой. Агриппа присутствовал на этом диспуте и резко выступил в защиту ошельмованного Морнея, с которым был связан тридцатилетней боевой дружбой. Отношения между д'Обинье и некогда обожаемым им королем изменились до того, что Агриппе грозила Бастилия. В 1603 г. иезуиты, ненавидимые Агриппой, получили во Франции прежние привилегии, и у короля завелся духовник-иезуит отец Котон. Убийство Анри IV в 1610 г. сразу обеспокоило гугенотов. Новый, откровенно реакционный курс, взятый правительством королевы-регентши Марии, разительно напоминал кальвинистам события 60-х годов XVI в., памятную обстановку начала религиозных войн: вместо регентши Екатерины Медичи была регентша Мария Медичи, вместо старых Гюизов, влиявших на политику Екатерины, при дворе укрепился итальянец Кончини и молодые Гюизы. Когда в 1615 г. начинается новый тур религиозных войн, Агриппа, видя уже третье поколение вождей гугенотской партии — герцога Роана и молодого Кондэ, вновь берется за оружие, вновь борется против регентства и фаворитов, превращающих Францию, с его точки зрения, в вотчину папского Рима.
Но если в 60-е годы XVI в. вокруг молодого воина-гугенота было столько прекрасных, мужественных образов, если в то время Агриппа ощущал живую силу того, что он называл своей «партией», то теперь, перед новым туром религиозных войн, перед новым кровавым потопом, стареющему политику и поэту уже не на что было опереться. Он стал свидетелем разложения своей «партии», массового перехода в католичество, массового проявления трусости как раз в дворянской гугенотской среде, которая уже боялась резкости и непримиримости старого Агриппы.
Видя надвигающуюся опасность новой гражданской войны, Агриппа вспомнил о своих «Трагических поэмах». Он обратился с ними к читателю, к родине как с итогом полувекового политического опыта и как с предостережением. Если принять во внимание некое внешнее сходство этих лет — эпохи регентства Марии Медичи — с эпохой, породившей первые поэмы всего трагического цикла, то станет ясно, что «Трагические поэмы» приобретали теперь новое, актуальное значение, и едва ли автор издавал их в 1616 г. без некоторой переделки. Когда-то «Трагические поэмы» сослужили свою службу Анри Наваррскому и его деду — теперь Агриппа обращался с ними через голову королевских капитанов и министров к сыну «Великого Анри», к молодому Луи XIII, к которому апеллировал и другой старый слуга его отца — оскорбленный и все же верный Дюплесси-Морней, друг Агриппы, в книге «Тайна несправедливости» призывавший молодого короля разделаться с агентами папы.
Таков, в важнейших его чертах, исторический фон возникновения «Трагических поэм» и в то же время основной объект их изображения.
Как видим, на этом фоне сосуществовали произведения разных направлений, отражавшие всю сложность исторического момента, все особенности эпохи религиозных войн во Франции. Эти войны нельзя представить как просто борьбу между буржуазией и абсолютизмом, кальвинистами и католиками. Во Франции к буржуазному кальвинизму присоединился кальвинизм дворянский. Целое королевство на юге Франции — Наварра, родина будущего Анри IV, было кальвинистским королевством. С другой стороны, среди французской буржуазии нашлись пламенные защитники католицизма, которые, когда ослабела мощь королевской власти, стоявшей на страже католицизма, сами взяли на себя защиту интересов католической церкви и создали Лигу — сильную политическую организацию, с которой считались Испания, Рим и Анри Наваррский.
И буржуа, и дворяне противостояли с обеих борющихся сторон. Причины такой сложной ситуации мы не можем еыяснить на страницах этой работы, но отметим, что кальвинизм городов юга Франции и южнофранцузского дворянства был реакцией на усиление централизующей абсолютистской системы, шедшей от Парижа и опиравшейся на старые земли «королевского домена»— Центральную и Северную Францию.
Вместе с тем католические симпатии других городов Франции означали верность зарождавшемуся французскому абсолютизму и церковно-политическому единству страны. Но кроме того, кальвинистские симпатии части французского дворянства были связаны еще и с тем, что с начала 60-х годов XVI в. во Франции завязалась борьба двух феодальных групп за влияние на политику королевского двора: группа, возглавляемая домом лотарингских герцогов де Гюиз, была католической ориентации; группа, возглавляемая принцами из дома Бурбонов-Кондэ и семьей Шатильонов, к которой принадлежал пресловутый вождь гугенотов, адмирал Колиньи, была связана с кальвинизмом.
В этой ситуации кальвинизм Агриппы объясняется и как наследственная религия дворянской семьи, служащей наваррскому дому Бурбонов, и как сознательно принятое мировоззрение, укрепленное ненавистью рыцаря к крупным феодалам, ненавистью гуманиста к духовной диктатуре Рима.
«... Кромвель и английский народ воспользовались для своей буржуазной революции языком, страстями и иллюзиями, заимствованными из Ветхого завета» .15
Обратившись к циклу поэм Агриппы, заметим, что цикл этот явственно членится на три части — не композиционно, а по своей тематике: поэмы «Бедствия», «Государи», «Лезвия» посвящены преимущественно общеисторическим событиям французской жизни XVI в.; поэмы «Золотая палата» и «Пламена» вырастают из фактов истории кальвинистской и протестантской церкви и построены на отдельных эпизодах борьбы реформы против папства; наконец, по- эмы «Возмездие» и «Суд»— мечта о неосуществившейся расправе с политическими врагами кальвинизма; избежав мести Агриппы и его единомышленников, эти враги не избегнут суда истории, высшей справедливости.
В целом эти три темы, объединенные циклом поэм Агриппы, подводили итог целому полустолетию французской политической мысли и французской литературы. Поэмы Агриппы по-своему выражают основные важнейшие идеи, волновавшие его современников, и подчас эти идеи в строках Агриппы были высказаны острее и шире, чем в книгах политиков, теологов и мемуаристов.
Присмотримся к литературно-политической актуальности «Трагических поэм», которая раскрывается полностью только на всем богатейшем фоне французской общественной мысли XVI в.
Итак, первая тема — общеисторические события, религиозная война, интервенция, развал Франции (поэмы «Бедствия», «Государи» и «Лезвия»). Виновников всего этого Агриппа видел в семье Валуа и ее итальянском окружении, в кардинале Шарле Лоррэнском и особенно в папской церкви с ее агентами-иезуитами. Таково было мнение не только Агриппы, но и всех его выдающихся современников-кальвинистов. Агриппа делал некое поэтическое обобщение, вывод в стихах, построенный не только на личном опыте, но и на целом ряде боевых политических книг, приток которых особенно оживился именно в 70-х годах XVI в., к которым, как мы помним, относится во всяком случае первая поэма его цикла.
«Трагических поэм».
«Призыв к пробуждению французов», подписанный «Евсением Филадельфом, Космополитом» (псевдоним так и остался нераскрытым). Книга эта была своеобразной политической энциклопедией 70-х годов XVI в. В ней изображалось фантастическое странствование трех путников — Филалета, Политики и Историографа,— ищущих в Европе местопребывание Истины, которую они находят в Венгрии под покровительством великого Турка (невольно вспоминается надпись на кошельках и поясах гёзов 16—«лучше турок, чем папа»). Беседа Истины с гугенотом Филалетом прервана воплем церкви, жалующейся на смуту и гражданскую войну во Франции. Особое негодование церкви вызывает Варфоломеевская ночь и гибель Колиньи. Вся эта часть существенно напоминает соответствующие места из «Бедствий» и «Лезвий», а завершающее жалобу церкви библейское проклятие отзовется эхом в частых проклятиях, щедро рассыпаемых Агриппой.
Картина гражданской войны, раздирающей Францию, намечена уже здесь.
В том же 1573 г. появляется книга известного кальвиниста-памфлетиста Отмана —«Франко-Галлия», остро направленная против папы, макиавеллизма и итальянского засилья. Книга напоминала французам о временах, когда Рим трепетал перед мечом галла Бренна. А. д'Обинье так и начинал свою поэму: «давайте двинемся на легионы Рима» и сам себя называл «франко-галлом».
«Иезавелью»— одним из главных персонажей его поэм. Ненависть гугенотов к Екатерине нашла себе выход во множестве народных песен и в целой библиотеке памфлетов. «Минервой» была Екатерина для учтивого придворного Ронсара и апокалипсической блудницей для кальвинистов. В 1574 г. появилось беспощадное «Житие св. Екатерины», острый пасквиль на королеву-мать, приписываемый либо Анри Этьену, либо де Серру. В частности, «Житие» обвиняло, подобно народным песням, вдову Анри II в широком применении ядов и указывало ее жертвы — гугенота д'Андело, брата Колиньи, мать Анри Наваррского — Жанну д'Альбрэ, кардинала Шатильона, родственника Колиньи, дофина Франсуа и прочих. Этот перечень мы найдем и у Агриппы. В 1575 г. сам де Без, учитель Агриппы, столп кальвинизма, выступал против «Иезавели»-Екатерины со своими «Беседами о Екатерине Медичи». Против нее была направлена и ехидная «Гинократия» («Женовластие») поэта-кальвиниста Шандье, сыгравшего такую важную роль в борьбе, разыг- равшейся вокруг политических стихов Ронсара.
Рядом с «Иезавелью»-Екатериной Агриппа проклинал «Ахитофеля»— кардинала Шарля де Гюиза. Но «кровавый кардинал» был уже заклеймен тем же самым Отманом в его «Послании против тигра Франции». Отману вторил публицист-гугенот Ренье де ла Планш в своей «Книге купцов», старающийся раздуть ссору кардинала с парижанами и натравить парижские корпорации на Гюизов. После смерти кардинала Ла Планш почтил его еще одним памфлетом «Житие Шарля из Лоррэна», который перекликался с латинским памфлетом де Беза, направленным против того же кардинала.
Нападки на итальянцев и «итальянщину» под пером Агриппы превращались в борьбу против ненавистного для него макиавеллизма (если он и не мог определить это понятие, то оно принимает в его политическом мировоззрении совершенно конкретный исторический облик). Макиавеллизм во Франции — это ненавистный двор Валуа, его политика, которая в своем «коварстве» представлялась Агриппе «нефранцузской», «итальянской». Поэтому неразрывно связано у Агриппы с ненавистью к «итальянцам» и его резко отрицательное отношение к придворным, к «светской черни», которой в лицо бросил юный Ла-Боэси свой великолепный цицеронианский памфлет «Против одного», возможно, повлиявший на Агриппу. Это резкое осуждение придворной знати, дворянчиков, прислуживающихся королю и его фаворитам, станет одной из основных тем романа Агриппы «Фенест», даст тему для сатиры современника Агриппы — поэта-реалиста Матюрена Ренье.
«Рыцарское» самоощущение Агриппы особенно ясно в его взглядах на положение и поведение придворного. Сатира на двор развертывается полнее всего во второй поэме —«Государи». Французская сатира XVI в. особо отметила то, что поразило и Агриппу в придворной жизни эпохи Анри III — разнузданный, противоестественный разврат. Тонкая, но лишенная политической силы сатира на жизнь двора этого короля дана уже в книге поэта Артюса «Остров гермафродитов», где описаны приключения почтенного благонравного француза, сбежавшего от ужасов гражданской войны во Франции и попавшего на блаженный плавающий остров, отданный воле ветров и волн. Остров этот — царство «Великого Гермафродита», под которым недвусмысленно подразумевался сам Анри III. Боги королевства — Вакх, Венера и Купидон; королевство управляется особым сводом законов, который подписан «императором двуликим, Гелиогабалом, гермафродитом, гоморрянином, евнухом, вечно нечестивым».
Задевая самого короля, Артюс тем более высмеивал его «миньонов», засилия которых не выдерживал даже Ронсар, деликатно возмущавшийся распущенностью Анри III в своих «Сонетах о государстве». Старый слуга рода Валуа, великий французский поэт XVI в. предостерегал своего монарха: «Вы играете Вашей короной, как костями». Впрочем, не только и даже не столько гугеноты не прощали Анри III его привычек, сколько сторонники Гюизов, уже вступавших с ним в борьбу из-за трона. Гюизы нашли верный способ досаждать королю убийством его любимцев на спровоцированных дуэлях. Не отставали и соратники Гюизов — лигеры. Их проповедник Буше громил прегрешения последнего Валуа с не меньшим жаром, чем Агриппа.
Такие интриги Анри III, как убийство Гюизов и ловкое использование в 1576 г. первой Лиги, направленной отчасти против него, но им же одураченной, были сами по себе доказательствами того, чего не прощал королю Агриппа,— выявлением политической двуличности, фальши, лживости Анри III. В своей критике двора и особы короля Агриппа тоже был не одинок: не только книга Ла-Боэси была к тому времени в арсенале произведений, насыщенных теми же идеями, но выступил уже и «галльский Брут»— Юбер Ланге, автор латинского трактата «Требование к тирании», который был направлен именно против макиавеллизма. Вопросы, поставленные Ланге, были чрезвычайно актуальны для гугенотов. Ланге спрашивал, надо ли подчиняться государям, когда они поступают против «божеских законов»? Призывая «гнев божий» на Анри III, Агриппа отвечал на этот вопрос отрицательно. Ланге спрашивал, можно ли отнять власть у государя, раз он приносит вред своему государству? Агриппа всей своей поэмой «Бедствия» иллюстрировал мысль о «вреде государству», нанесенном Екатериной Медичи и Гюизами, и был сторонником отстранения от власти дома Валуа. Ланге ставил вопрос о помощи со стороны иностранных государей народу, который поднял борьбу против тирана. Агриппа, при всей своей искреннейшей любви к родине, был космополитом-кальвинистом и воспринимал как нечто вполне естественное участие монархов-протестантов — Елизаветы Английской и Казимира Пфальцского — в религиозных войнах во Франции. А участие это ложилось тяжелейшим бременем на французский народ. В компенсацию за военную помощь гугенотам Елизавета 17 оккупировала Кале, рейтары Казимира Пфальцского грабили страну не хуже испанцев Филиппа II, приглашенных Гюизами.
Поэма «Государи»— самое мощное выступление против макиавеллизма во французской литературе XVI — XVII вв. В обстановке борьбы за победу Анри Наваррского поэма должна была сыграть значительную роль, и не менее значительна могла быть эта роль в годы регентства Марии Медичи. Ненависть к итальянцам, как было сказано выше, неразрывна с ненавистью Агриппы к политике Анри III, который, действительно, охотно перенимал итальянские манеры и моды, утвержденные при дворе еще Екатериной Медичи. Ныне эти моды еще усилились благодаря особой симпатии Анри III к итальянским государям и ко всей придворной итальянской цивилизации XVI в. На обратном пути из Польши Анри III особо долго задержался именно в Италии и прибыл из нее во Францию, окруженный целой свитой итальянцев. Близкими к Анри III людьми были итальянцы-ученые Корбинелли и дель Бене. Инспектором пехоты стал итальянец Строцци, главнокомандующим — Лодовико Гонзаго, канцлером — итальянец Бираг. Французские финансы оказались в руках итальянцев Гонди и Сардини, по поводу которого сложилась знаменитая французская народная песенка о том, как итальянская сардинка превратилась во Франции в кита. Одним из первых важных событий начала царствования Анри III была уступка герцогу Савойскому, итальянскому государю, ряда важных укрепленных пунктов, захваченных при Анри II. Уступку эту Анри III сделал даже без ведома своих военных советников. Если вспомнить, что защитник Екатерины Медичи, французский придворный, итальянец Камилло Капилапи воспел Варфоломеевскую ночь в своей макиавеллистской брошюре «Стратагема Шарля IX», то ненависть к итальянцам, как к вдох- новителям макиавеллизма при дворе Анри III, станет окончательно понятной. Для Агриппы Анри III — макиавеллистский государь, «тиран», а идеи тираноборства распространяются в 70—80-е годы во Франции очень быстро.
Но и Гюизы и Медичи, и Валуа — оружие в руках главного, с точки зрения Агриппы, врага Франции — в руках папизма, «папского волка». Если в своей ненависти к светским государям Франции Агриппа был далеко не одинок, с особой выразительностью высказывал мысли не только многих передовых писателей, а иногда и мнение народных масс, то уж тут Агриппа — только одно из многочисленных литературно-публицистических явлений, порожденных многовековой борьбой против папизма. Поэмы «Золотая палата», «Пламена», «Возмездие» и «Суд» посвящены именно вредному влиянию папизма на жизнь Франции. Если они не являются антикатолическими в догматическом смысле, то их антипапистская тенденция вполне ясна. Здесь Агриппа опирался прежде всего на оплот новой церкви — на Кальвина и на Лютера с их публицистическими выступлениями против папы. Но кроме этих выступлений существовала и другая, собственно художественная антипапистская литература. Знаменитый сподвижник Кальвина, гугенотский писатель де Без высмеял папу в комедии «Больной папа», где сатана ставил папе клистир и верховного первосвященника проносило митрами, индульгенциями, буллами, мощами и колоколами. Конечно, Агриппа в своих поэмах далек от такого раблезианского вольнодумства, но писания де Беза против папы не могли не повлиять на поэта-гугенота, к тому же бывшего некоторое время учеником де Беза. Сама идея современной истории, представленной как борьба папизма—дьявольского наваждения — и «церкви истинной», реформированной, возникает уже в цитированной выше книге «Призыв к французам». Ее антипапистская тенденция находит себе поддержку в книге Анри Этьена «Апология Геродота», где под видом Теофагов и Филомессов высмеяны католики («богоеды»— намек на догмат причастия — и «мессолюбы»). Еще полнее критика папизма в защиту политической свободы Франции от всякого римского влияния развернута во вдумчивом памфлете Этьена Паскье «Изыскания о Франции». Реалистическая сатира против реакционеров, намеченная уже у Эразма и Гуттена, разнообразно представлена в литературе, на которой воспитывался Агриппа. «Ответ цензорам-богословам» Робера Этьена высмеивал ухищрения инквизиторских допросов. Реакционер Лизе, враг кальвинистов, стал главной персоной знаменитой сатиры де Беза «Мэтр Бенуа», повлиявшей, кстати, на «Исповедь господина де Санси»— позднюю сатиру Агриппы д'Обинье. Мнение де Беза о его противниках видно хотя бы из слов автора о том, что «если Валаам и его ослица — предметы разные, то Лизе и его мул — одно и то же». Католики-невежды Евсевий и Иером в диалогах замечательного сатирика-кальвиниста Вире дополняют образ Лизе. Вире недаром указывал на свою близость к народу и к его мнению о папе: «Я не говорю языком Аттики, не мыслю в риторических прикрасах, я часто обращаюсь к своему патуа»— в народе ходили песни и анекдоты, высмеивавшие папу.
XVI век дает и целый ряд анонимных памфлетов против папы — книги «Лавочка папы» и «Такса римской курии» высмеивали продажу индульгенций; цикл сатир «Папская кухня» был посвящен изображению жизни курии, высмеянной в самом дерзком духе; для протестантской сатиры папа —«антихрист», «великий Идол», «разрушитель», «сын дьявола». Нельзя обойти здесь молчанием и сатирические эпиграммы Маро, и в особенности Рабле (как подлинного, так и в «Путешествии Пантагрюэля»). Карикатура на королевскую юстицию — «Остров мохнатых кошек»— обязательно стоит в связи с «Золотой палатой» Агриппы (вспомним, что Агриппа высоко ценил Рабле).
— кружок Жака Жилло18— создала свою «Мениппову сатиру»19.
Пусть из числа участников группы четверо были католики, а двое — обращенные в католичество протестанты, но в своей лояльности к Анри IV, в своем патриотизме эта группа нашла достаточно доводов для того, чтобы показать папскую политику и католическую догму — чудодейственный «Католикон», «Мениппову сатиру»— как орудие в руках Испании, использованное во вред Франции. Как ни далек был в идейном смысле Агриппа от этой группы так называемых «политиков» (со многими из них он был хорошо знаком и ценил, в частности, мнение Никола Рапэна), но и этот литературный памфлет, косвенно задевающий папу, лишний раз показывает популярность борьбы против папистских влияний даже в среде будущих католических подданных Анри Наваррского. Мы уже говорили, что в несчастьях, терзающих Францию, Агриппа винит также Лигу. Здесь он тоже выступает единым фронтом с «политиками», ибо «Мениппова сатира» в основном была направлена как раз против Лиги и против ее испанско-римских связей, так как лигеры стали явными агентами Испании и допустили испанский гарнизон в Париж. Агриппа вполне согласился бы с тем определением, которое дано в «Менипповой сатире» одному из заправил Лиги, попу Буше: «войны гражданской поджигатель и всех злодеев коновод». Агриппа видел в Лиге, Гюизах и иезуитах происки испанской политики, коварно пользовавшейся все большим ослаблением французского государства. И здесь он был близок к авторам «Менипповой сатиры», из которых Пассера уже предлагал мир с кальвинистами для восстановления Франции и отражения испанской опасности, особенно выразительно обрисованной в трактате Юро, так и названном «Антиэспаньоль». В изображении шутовской процессии лигеров, которая является одним из важнейших эпизодов «Менипповой сатиры» (сатира на лигерскую манифестацию 1590 г.), основные комические персонажи — Испанец и Лоррэнец— были наибольшим литературным достижением антииспанской и антигюизовской сатиры20.
Наконец, против папизма был направлен неуклюжий и аморфный трактат писателя-рыцаря Марникса де Сент-Альдегонде, деятеля нидерландской революции, «Различия религий», где еще раз было подвергнуто осмеянию и проклято папство, религия «какотеликов» (непристойное изменение слова «католик») с ее верными слугами — иезуитами, французское название ордена которых (société de Jesus Christ) было переделано с помощью игры слов и стало обозначать «город глупцов» (sotte cité). Мы уже говорили о ненависти Агриппы к иезуитам, к этому «мечу, рукоять которого в Риме». Агриппа был поддержан в этом чувстве и Паскье в его «Разысканиях», и даже Ронсаром, с брезгливостью наблюдавшим проникновение иезуитов в Лувр. Любая книга, направленная в то время против папы, обрушивалась попутно и на иезуитов, которые со своей стороны вели деятельную агитацию, носившую весьма недвусмысленный характер. Как только во Франции наметилась возможность перехода власти к Анри Наваррскому, иезуитские авторы выступили с пропагандой борьбы против такой королевской власти, которая непокорна папе (кардинал Беллярмин —«О власти первосвященника», иезуит Мариана —«О власти королевской»). Убийство Анри IV, совершенное в 1610 г. Равальяком, было подготовлено и осуществлено в духе идей, проповедовавшихся в этих иезуитских брошюрах.
Анонимные «Набат против Беллярмина» и «Окровавленная сорочка Анри Великого» ничего уже не могли изменить в упрочившемся влиянии иезуитов на внутренние дела Франции, но в обстановке напряженной борьбы французского общественного мнения против иезуитского засилья особенно веско звучат цитированные слова Агриппы, обращенные против ордена. Иезуиты, толкнувшие Равальяка на убийство короля, были для Агриппы памятны как завзятые лигерские агитаторы, бешеные враги Анри Наваррского и гугенотов. Недаром иезуит Лайнец, прибывший от Лойолы еще ко двору Екатерины Медичи, обозвал гугенотов «волками, лисами, змеями, убийцами».
«Тайна несправедливости» еще раз выступил против папизма, аргументируя свою борьбу против него всей историей Франции, с его точки зрения, немало страдавшей от папизма и от своего попустительства в отношении Рима. Как молодой Агриппа призывал «ринуться на легионы Рима», так и его старый соратник, уже всеми забытый провинциальный гугенот, заклинал молодого сына Анри Великого обрушиться на Рим и положить конец его козням.
Конечно, этот список книг, на которых мог воспитываться пламенный антипапизм Агриппы, мог бы быть умножен. Но кроме указания на все эти сотни страниц, вероятно, прошедших перед его глазами, важно отметить и нечто другое: в своей ненависти к папизму Агриппа лишен той истинно ханжеской ограниченности, которая заставляла вульгарно переругиваться Кальвина и Лютера или третировала немецких протестантов, обзывая их «обезьяньими рожами», «ослиными ушами» и т. п.
В трагическом синодике «Пламена» Агриппа объединяет именно всех мучеников-антипапистов в один кровавый строй. Выступая против инквизиции, он в поэме «Возмездие» дает такую широкую картину религиозных гонений, которая перерастает в протест против религиозной нетерпимости в целом. Этот гуманистический пафос делает поэмы Агриппы самым сильным произведением современной ему европейской литературы, направленной против инквизиции.
к всеевропейской борьбе против папизма, его политики и его агентов, он выступает в своей поэме от лица всей непапистской христианской церкви, вспоминая даже далекую Москву.
Этот гуманистический всеевропейский масштаб антипапистской борьбы в поэмах Агриппы выгодно отличает их автора от всех его современников. Вдумываясь в характер этой идеи Агриппы, невольно вспоминаешь знаменитый «Великий план» Анри IV, направленный к пацификации Европы и полному ограничению политического влияния Рима и Испании.
— тираны — Лига — испано-итальянское влияние.
Из содержания поэм Агриппы видно, что образам врагов и злых демонов Франции противопоставлен в меньшей степени образ адмирала Колиньи, в большей — образ Анри IV. Адмирал Колиньи был узкогугенотский герой, вызывавший такую ненависть в католических кругах, что позже поэт Депорт не постеснялся оскорбить прах гугенотского вождя ругательным сонетом «К Колиньи».
Личный пиетет Агриппы к памяти адмирала был чрезвычайно велик. Для него Колиньи был образцом добродетельного человека, рыцаря и патриота, о чем пространно говорится во «Всеобщей истории», где Колиньи и его родня — семья Шатильонов — прямо противопоставлены «гнезду выродков» Валуа.
Но верное чутье политического поэта, далекого от сектантской узости, не изменило Агриппе, когда он в своих поэмах отдал предпочтение именно образу Анри Наваррского. Ожесточенная борьба этого государя за французский престол отражена в не менее ожесточенной «памфлетной войне», особенно усилившейся в 1589 г. Лигеры звали его «аптекарем дьявола», «беарнским мясником», «козлом сатаны». Талантливый писатель — лигер Дорлеан в памфлете «Банкет графа д'Арет» особо едко высмеял и самого Наваррца и его окружение. Уже упоминавшийся лигер Буше оставил весьма многозначительную для всего облика Анри Наваррского характеристику: «Он весел, говорят, большой шутник, но это присуще всей их братии: и Рабле, и Анри Этьену». Нападки на Беарнца особенно настойчивы в интересной лигерской брошюре «Всадник и мужик», где уже признаются его военные и административные таланты, но где сказано, что несмотря на все это Беарнец — еретик, и потому его дело — дело дьявола. Но против всего этого публицистического, проповеднического и литературного антинаваррского арсенала «политики» сумели выдвинуть свою великолепную «Мениппову сатиру», утверждавшую права Анри Наваррского на французский престол. Целое семейство Отманов — старый памфлетист Франсуа, его брат Антуан и племянник Жан — в ряде латинских трактатов поддерживали раблезианскую сатиру мениппейцев. Однако героический облик Анри- победителя, Анри-«избранника божия» дан именно в эпопее Агриппы, вобравшей в себя и старую феодальную привязанность дома д'Обинье к наваррской короне, и расчет «политиков», и юридические домыслы кальвинистских ученых. В наваррском короле Агриппа видел надежду Франции на спасение от происков пап и тиранов.
Поэмы «Бедствия» и «Лезвия», во многом сходные, показывают плоды папской тиранической политики — картины гражданской войны во Франции. Конечно, и здесь Агриппа как писатель был не одинок. Прежде всего, эту тему он развернул не только в своих поэмах, но и в своей «Всеобщей истории», где показал себя выдающимся мастером художественной мемуарной прозы. Но здесь он имел длинный ряд предшественников и, несомненно, учителей — канцлера л'Опиталя («Цель войны и мира»), протестанта де ла Ну («Беседы политические и военные») и угрюмого католика Монлюка («Комментарии»), чью книгу Анри IV назвал «библией солдата». Прямая связь мемуаров и косвенная — поэм д'Обинье с мемуарами л'Эстуаля («Мемуары-дневник») может считаться доказанной. Помещая имя д'Обинье среди выдающихся историков XVI в., с ним рядом обыкновенно называют также Ла Попелиньера («История Франции и Европы с 1551 по 1571 г.») и де Ту («История моего времени»). Конечно, уже эта, даже неполная, книжная полка мемуаров не осталась без влияния и на поэмы, и на «Всеобщую историю» Агриппы, затрагивая и те сюжеты, о которых было сказано выше (папизм, Валуа, Лига, итальянцы и испанцы во Франции) — но это все была историография.
Ронсара начинает бурно развиваться с 1562 г., параллельно обострению религиозных войн во Франции. Наиболее яркие образцы политической поэзии Ронсара — две «Речи о бедствиях нашего времени», «Увещание к народу Франции» и «Ответ на клевету неких женевских проповедников и попов». Здесь уместно сравнить их политический уровень и размах со всем характером поэм Агриппы.
Поэмы Ронсара, видимо, были продиктованы чувством долго копившейся презрительной ненависти к гугенотам и направлены именно против них. Ронсар безоговорочно осуждал всех протестантов, «реформированную церковь» в целом, ибо на ней, по его мнению, лежала вина в бедствиях Франции. Как помним, Агриппа был осторожнее и в бедствиях Франции обвинял не католиков в целом, а Валуа и Гюизов. Он мыслил как политик, а не как фанатик. Ронсар негодовал на гугенотов за то, что под их влиянием «подданный презрел клятвы, данные своему королю». Громя Женеву, он подчеркнул, что «нечестивый» город изгнал своих законных государей — герцогов Савойских. Ронсар бичевал гугенотов за то, что они привели во Францию интервентов и начали губительную внешнюю войну и внутреннюю смуту. Наконец, Ронсар восставал вообще против права дискутировать на религиозные темы:
Прекрасно спор вести о чудесах природы,
О молниях, ветрах, явлениях погоды,
Но где религия — там споры не нужны:
(«Увещание к народу Франции»)
Объясняя движение кальвинистов как мятеж против церкви и государства, Ронсар упрекал и гугенотов в демократизме, в том, что их пасторы —«каменщики и цирюльники». Изящный царедворец, Ронсар не преминул посмеяться над мрачным костюмом гугенотов и над их неэлегантной внешностью.
Изысканный стилист, он не отказал себе в удовольствии отметить плохой язык и грубый стиль их проповедей и писаний. Вот сатирический образ гугенота у Ронсара:
Он спешно учится, чтоб гугенотом стать,
Не бреется, грустит; в гостях молчит серьезно;
Наморщив лоб, глядит пронзительно и грозно.
Забыв о гребешке и брови отрастив,
Он худ и бледнолик, суров и молчалив,
О вечности, Христе и господе бормочет.
Что и говорить, такого живого, реалистического портрета мы не найдем у Агриппы.
Но, сам оставаясь поэтичным и изящным, витиевато называя немецких рейтаров «воинственными готами», «пьющими воды Дуная и Рейна», Ронсар обрушивается на гугенотов, требует дальнейшей войны против них, наказания, истребления виновных. Ронсар бросал в лицо гугенотам справедливые обвинения:
При помощи огня, и пороха, и стали
— образ «Христа с пистолетами за поясом, с лицом, черным от порохового дыма», но не захотел увидеть такого же католического Христа, уже целое тысячелетие лившего кровь по всем землям Европы. Правда, иногда в стихах Ронсара про- бивается протест против всей этой ненавистной и непонятной для него, при- дворного и поэта, кровавой кутерьмы из-за теологических споров, но уже и Ронсар понимал, что суть дела заключается далеко не только в них.
Красноречивые и высоко поэтические поэмы Ронсара уступали, однако, в широте картины поэмам д'Обинье. Ронсар не показал бедствий народных, а на них-то Агриппа обратил особое внимание.
Агриппа подвел итог всему политическому опыту своего поколения, увидел в Екатерине, Гюизах, Лиге, Риме единый строй врагов Франции и обрушился на них. Он атаковал этих врагов, не выступая «за короля», окруженного «плохими советниками», как это возвестил в своих (или приписываемых ему) стихах поэт и полководец гугенотов Конде. Нет, Агриппа ратоборствовал за счастье своей родины, ибо именно ее страдальческий образ властно заполонил поэтическое воображение Агриппы.
Ни у одного из поэтов и писателей, в разной мере повлиявших на Агриппу, мы не найдем такой печали о родине и такой заботы о народе, какие звучат в поэме «Бедствия». Это внимание Агриппы к «земледельцу», так отличающее его от современников, встретим мы и в его поздней грозной сатире на дворян- перевертней —«Исповеди господина де Санси»: «Пот несчастного земледельца превращается в жир процветающего подлизы или богача. То, что добыто трудами виноградаря из Гаскони, наполняет брюхо паразита. Слезы вдовы из разрушенной Бретани сделаются румянами придворных дам...» «Всеобщая история» Агриппы пестрит подобными же отступлениями, совсем нечастыми для историков его эпохи. Наконец, уже в Женеве, составляя свои мемуары, Агриппа вспомнит, как жестоко корил себя за то, что «он не приказал наказать солдата- овернца, убившего крестьянина».
— с теми, кто в данный момент терпел поражение. В 1594 г. на юге Франции развернулось целое большое крестьянское восстание «кроканов», призывавшее объединиться под своими знаменами и католиков, и гугенотов, чтобы положить конец смуте.
В расправах с крестьянами гугеноты и католики будто стремились превзойти друг друга в жестокости — и Агриппа-историк во «Всеобщей истории» повествует, как в 1569 г. обожаемый им «Катон наших лет», адмирал Колиньи, расправился с крестьянами, разгромившими отставший гугенотский отряд: «В замке дела Шапель-Фоше их (крестьян.— Р. С.) он перебил хладнокровно в одном зале двести шестьдесят душ».
Ни упрека, ни согласия, но в этой детали «перебил хладнокровно» («de sang-froid») звучит какое-то явное осуждение: Агриппа д'Обинье никогда не был палачом. Пожалуй, единственной параллелью к частым мыслям Агриппы о крестьянстве может послужить только упомянутая уже брошюра «Всадник и мужик», вышедшая из ненавистных для Агриппы лигерских кругов и очень подробно изображавшая тяжелейшее положение крестьянства, ограбленного и измученного религиозными войнами.
Ронсар, изображая войну во Франции, сетовал на нее и проклинал ее виновников как верный королевский слуга; поэты Пассера и Белло воспевали в придворных одах победу над гугенотами при Монконтуре; тот же Белло оправдывал события Варфоломеевской ночи в латинском «Стихе о войне гугенотской», подпевая итальянцу Капилапи с его «Стратагемой Шарля IX», изображая кровавые события религиозных войн в кривляющихся макаронических стишках 21.
«Бедствия» и давшего лучшее поэтическое изображение Варфоломеевской ночи в поэме «Лезвия». Агриппа болел душой за народ, и это принципиально отличало его от всех его современников.
«Бедствия») призывали не к продолжению войны, а к миру; пусть мир понимался, как передышка перед новой схваткой — уже с Испанией, но нельзя это стремление к миру во Франции объяснить только тем, что в то время, когда Агриппа начал свою поэму, гугеноты понесли тяжелое военное поражение.
Нет, требование внутреннего мира для Франции органично для Агриппы. В последних поэмах «Возмездие» и «Суд» Агриппа показывает не расправу с католиками «добрым порохом, добрым свинцом, добрым огнем, добрыми пистолетами» (именно этим советовал воздействовать на гугенотов Ронсар), а «суд бога», суд справедливости, суд истории над феодально-католической реакцией. Та же пропаганда мира была одной из основных идей его «Всеобщей истории», законченной, как мы знаем, немного позже последней переработки «Трагических поэм».
Правда, призывая к миру, Агриппа принял участие в новых религиозных войнах при Луи XIII, но это объясняется как идейной невозможностью для него отхода от гугенотов, капитуляции перед королевской властью, так и тем, что свою пропаганду мира, свое предостережение он направлял к католикам, к королевской власти, как бы стремясь удержать министров Луи XIII от дальнейшего наступления на гугенотов. Когда эта миссия не удалась, Агриппа еще раз выступил против своих старых врагов («и друзей, ставших врагами»), но не как старый папефиг с пистолетом в руках и шпагой на боку, а как гуманист, сознательно защищавший свое право свободно мыслить и высказывать свои мысли. Такая независимая позиция, казалось бы, несколько неосторожная для провинциального губернатора, располагающего сотней всадников и двумя укрепленными пунктами, вполне логично вытекает из всей суммы политических взглядов Агриппы, развернутых в цикле его поэм.
«Я заслужу имя возмутителя и республиканца; то, что я говорил против тиранов, будет понято, как сказанное против королей». Думается, что разговоры о нем, как о «возмутителе и республиканце», шли еще при дворе Анри IV (вспомним обычную резкость Агриппы и его острую фразу о Бернаре Палисси: «Я б сделал королем горшечника такого»). Во всяком случае, трудно иначе объяснить причину очень важной беседы между поэтом и Анри IV, о которой Агриппа рассказывает следующее. Однажды Анри IV призвал его к себе и просил почитать «Трагические поэмы» «в присутствии господ дю Фей и дю Пэн». После чтения король вдруг (получается впечатление, что именно «врасплох») задал вопрос Агриппе: какой режим считает Агриппа лучшим? На это Агриппа ответил: «Французская монархия, а за ней польская». Затем Агриппа пояснил свой взгляд сравнением: как бог на небеси и сатана в аду, так есть короли и тираны. Короли — это «образы бога», тираны —«образы ада».
Беседа даже в передаче Агриппы производит впечатление проверки его политических убеждений, внезапно сделанной Анри IV. Ответ Агриппы звучит очень странно: французская монархия имела Генеральные штаты, а польская, фактически не имея таковых, учредила зато шляхетскую конституцию —«пакта конвента», которой должен был присягать король, избираемый шляхтой.
«шляхты», т. е. именно того рыцарства, к которому принадлежал Агриппа, был, конечно, ее избранником. Это был как бы чистосердечный урок, данный Агриппой Анри IV, как бы замаскированное требование о создании такой же дворянской конституции с выборными правами во Франции.
Конечно, Агриппа не «возмутитель» и не «республиканец», но его грозные тирады против тиранов должны были встретить сочувственный отклик не только среди гугенотских рыцарей Анри IV, но и среди гораздо более широких кругов французского общества.
«тиранов». Недаром в «Бедствиях» виноваты не католики «вообще» (Ронсар винил гугенотов «вообще»), а дурное правительство, тирания. С точки зрения Агриппы, тиран — это «плохой» король. Что же такое «плохой» король? Это тот, кто не верит своему народу. «Между королем и народом есть обязательное доверие,— поучает Агриппа.— Клятвы, нарушенные и попранные государем, освобождают от этих клятв и тех, кто их давал... Государь, не верящий народу, нарушает веру народа в себя». Тезису «божественного» права королей Агриппа противопоставлял право подданных, которое разрешало им поднимать оружие для защиты от «короля, превратившегося в тирана»: «Мы обязаны во всем подчиняться королю, и ни в чем — тирану». Народ, с точки зрения Агриппы, должен помогать королям удерживать их от несправедливостей, раскрывать им правду, скрытую нерадивыми или преступными слугами. Высокая обязанность помощи королю, идейного воспитания короля ложится на избранных — на пророков, к которым причислял себя и Агриппа. Все эти мысли Агриппы высказаны в форме афоризмов и выводов преимущественно во «Всеобщей истории» и в переписке, но «Трагические поэмы» также насыщены ими. Вместо старой Франции Валуа, Агриппе мерещилось видение Франции с дворянской конституцией, с дворянским сеймом, в котором «пророки», вроде него или Морнея, направляли бы умы государей и удерживали бы их от деспотизма. С кем же и против кого выступал Агриппа?
Конечно, очень соблазнительно было бы объявить гугенотские симпатии и связи Агриппы случайностью или второстепенной деталью, а его причислить к «политикам», с которыми его роднит и патриотизм, и вера в необходимость твердой власти, и преданность Анри IV. Но такая «реабилитация» старого гугенотского капитана невозможна, фальшива: не будучи фанатиком, он все-таки требовал для гугенотов совершенно особого положения — положения «госу- дарства в государстве». Он был гугенот, но не смог стать фанатиком; он был рыцарем Анри Наваррского, но не смог стать придворным короля Анри IV; он был рыцарем, но печалился об участи крестьянина и горожанина и с презрени- ем говорил о придворной черни, о королевской тирании, о римской церкви.
Вся эта живая сумма противоречий во многом напоминает путаное и героическое мировоззрение «отчаянного остряка и умницы» Ульриха фон Гуттена, смело выступившего против феодальных тиранов в «Фаларизме» (кстати, образ Фалариса22 — в «Вадиске», против схоластов и мракобесов немецкой инквизиции — в «Письмах темных людей».
«... трагическая противоположность между рыцарством, с одной стороны, и императором и князьями — с другой» 23 звучат применимо и к мыслям Агриппы. Слова Энгельса о том, что «там, где в своих произведениях Гуттен обращается к крестьянам, он лишь слегка задевает щекотливый пункт об отношении к дворянству и старается направить всю ярость крестьян главным образом против попов» 24, тоже очень выпукло освещают апелляцию Агриппы к разоренному войной французскому крестьянству. Виновников войны он видит не в Колиньи и Конде, а в Гюизах и Валуа.
И конец Агриппы, перессорившегося с измельчавшими гугенотами, не примирившегося с французским абсолютизмом, конец одинокого женевского изгнанника, еще как-то надеявшегося на новый мировой успех протестантизма, уже вполне укладывается в слова Маркса о гибели Зиккингена: «Он погиб потому, что восстал против существующего или, вернее, против новой формы существующего как рыцарь и как представитель гибнущего класса» 25.
«новую форму существующего»— абсолютную монархию Анри IV, против которой он выступил при его сыне Луи XIII. Правдив ли Агриппа как политический поэт, объективен ли он? Искренен, патетичен — да, но об объективности говорить нельзя. Агриппа правдив, когда он говорит о положении народа, когда он ополчается против тиранов; но он неправ, приписывая вину в начале религиозных войн только Екатерине и кардиналу Лоррэнскому. Он особенно неправ, когда изображает Шарля IX только кровожадным убийцей, а Анри III только развратником. Шарль IX воспитал свой вкус в общении с Ронсаром, писал лирические стихи, учредил Академию, в которой, будто бы, состоял одно время и сам Агриппа. Король Анри III был просвещенный и неглупый государь, долго лавировавший между гугенотами, Лигой, Гюизами, папой. Агриппа свободно нашел бы немало черт, показывающих в Анри III не только развратника и негодяя, но и тонко образованного придворного XVI в.
Справедливость требует заметить, что во «Всеобщей истории» Агриппа дает характеристики тех и других исторических лиц гораздо более полно, объективно. Например, Екатерина, которая в поэмах только «Иезавель», в «Истории» охарактеризована довольно разнообразно. Значит, они не так объективно изображены в поэмах Агриппы не случайно, а с умыслом: так фигуры их выразительней, так они «трагичней».
Агриппа отчасти страдает тем же, чем и Ронсар: перечисляя в поэме «Пламена» жертвы феодально-католической реакции, он забывает о том, как свирепствовали гугенотские капитаны в католических городах. Но вместе с тем надо подчеркнуть, что в поэме «Бедствия» ужасы войны он объясняет не только жестокостью католических войск. В «Мемуарах» он даже определенно будет вспоминать с искренним омерзением о жестокостях, учиненных его кавалеристами и им самим, хотя об этом он говорит весьма туманно, намеками (у соратников, слушающих «Исповедь» молодого д'Обинье, «волосы становятся дыбом» от выслушанного).
Интересно проследить, как в общих чертах меняются настроения самого Агриппы на протяжении всего цикла поэм. Поэма «Бедствия» все еще насыщена живыми отзвуками только что закончившейся кампании 1577 г.: пала Ла-Рошель, в лагере гугенотов раздоры; по миру 17 ноября 1577 г. утеряно большинство свобод, завоеванных в кровавых кампаниях 1575—1576 гг. В этой обстановке Агриппа создал самую сильную и гуманистическую из своих поэм — плач по Франции и призыв к миру — поэму «Бедствия».
—«Государи», направленная против Анри III и его двора, против королевских фаворитов, вызревала в ту эпоху, когда фактически во Франции уже было два короля и два двора. «Государи»— наваррская сатира на Париж и Валуа придворных кругов Анри Наваррского, уже явно претендующего на общефранцузское политическое значение. Конечно, в ней Агриппа заботится уже не об участи земледельца. И здесь участь Франции остро беспокоит поэта, но в его нападках чувствуется озабоченность друга Анри Наваррского и рыцаря, ненавидящего крупную придворную знать. Это сатира, рассчитанная более на придворные круги, чем на широкого читателя. Агриппа в ней явно сбивается с того пророческого тона, который так удачно найден в «Бедствиях».
«Золотая палата» и «Пламена» показывают Агриппу-гугенота, пожалуй, менее заметного в первых поэмах. Вспомним, что еще в 1575 г. Агриппа под командой младшего Гюиза участвовал в разгроме рейтарского немецкого корпуса Торе, шедшего на выручку французским гугенотам; вероятно, создавая свои кальвинистские инвективы против Лиги и инквизиции, Агриппа искренне забыл об этом эпизоде. Но вместе с тем общий идейный размах этих поэм, в особенности поэмы «Пламена», шире. «Пламена» охватывают, как сказано выше, не одну эпоху и не одну Францию, а демонстрируют широкую богословскую начитанность автора. Кроме того, «Золотая палата» направлена, в частности, против Лиги и носит тот же характер памфлета, что и «Государи», но памфлета аллегорического.
В «Лезвиях» Агриппа уже явно вспоминает о том, что было им перевидано на долгом веку капитана и придворного. Однажды «Трагические поэмы» были названы «гугенотской джестой». Это относится более всего к «Лезвиям», где именно гугенотизм, воинская легенда о Наваррце и его рыцарях, является основой. В «Лезвиях» дана меньшая, значительно меньшая картина ужасов войны, подобных описанным в «Бедствиях»; но читатель зато может проследить историю религиозных войн в стране в важнейших этапах — и здесь уже гугеноты —«закланные агнцы», понуждаемые к сопротивлению палачами, спрово- цированные Варфоломеевской ночью.
Так искажается первоначальная гуманистическая концепция «Бедствий», в которых Агриппа, обвиняя Екатерину и Гюизов, все же говорил от лица Франции. В «Лезвиях» он говорит от лица той гугенотской знати, к которой он принадлежал сам и которая своими клинками снискала победу Наваррцу при Кутра и Иври, устлав перед тем своими телами парижские мостовые в Варфоломеевскую ночь.
«Возмездие» и «Суд» в их обращении к высшей справедливости, в их подчеркнутом библеизме, отодвигающем расправу с врагом в некое апокалипсическое будущее (пусть даже в 1666 г.— и то ждать пришлось бы немало),— все же явно написаны бойцом, у которого из рук выбито оружие. С негодованием видел Агриппа, как д'Эпернон и прочие любимцы Анри III — католическая знать — шли в гору при Анри Великом; как бывший Наваррец окружал себя недавними врагами и карал тех, кто считал положение гугенотов при дворе особым, позволяющим то, что запрещено католикам. «Все мы опьянели от войны, и пора, наконец, взяться за ум»,— сказал Анри IV в речи к депутатам Тулузского парламента 3 ноября 1599 г. Правда, сказано это было как раз в защиту протестантов, но эти замечательные слова относились и к тем из гугенотов, которые не хотели «взяться за ум».
Агриппа «взялся за ум» и уехал в Майезак, но от кровавого дурмана войны он уже не избавился до смерти. Его писания, ратующие за мир, неустанно воспроизводят все те же картины бесконечных стычек и побоищ. Поэмы «Возмездие» и «Суд» переносят перспективу войны — расправу с врагами гугенотизма — в мрачную перспективу судного дня и в план морального торжества над врагами, покаранными богом-справедливостью. О Франции в «Возмездии» и «Суде» вспоминает автор уже совсем редко. Пройдет несколько лет, и он, мечтавший в первой поэме в 1577 г. о мире для своей родины, снова будет в седле, а кругом опять задымятся пожарища новой религиозной войны, ведомой последышами Колиньи и Конде — де Роаном и прочими.
1. «Трагические поэмы» Теодора Агриппы д'Обинье вобрали в себя богатейший исторический, философский, публицистический и теологический материал.
«Трагических поэм» сумел органически ввести этот материал в поэтическую стихию своего произведения и создал образец политической поэзии, который не имеет себе равных в современной ему поэзии XVI в.
3. Основные политические проблемы «Трагических поэм» глубоко актуальны для Франции XVI —XVII вв.
— дворянства Анри Наваррского. Но вместе с тем, рассматривая эти проблемы, д'Обинье показывает себя не фанатиком, не человеком узкофеодальных интересов, а врагом феодально-католической реакции, воинствующим гуманистом и патриотом.
— XVII вв. «Трагические поэмы»— наиболее полное отражение эпохи религиозных войн во Франции.
1940
1. В послевоенное время вышли «Трагические поэмы и сонеты. Мемуары» (М., 1949). О творчестве д'Обинье см.: История французской литературы. М.; Л., 1946. Т. 1, а также: Писатели Франции. М., 1964.— Ред.
2. Без де (1519—1605) —один из вождей кальвинизма во Франции, выдающийся теолог, публицист и писатель.
3. Этьен Анри (1531 —1598) — крупный ученый и памфлетист.
—1569) — писатель, знаток римской литературы.
5. Ланге Юбер (1518—1581) — французский дипломат, гугенотский публицист.
6. Бьюкенен (1506—1582) —франко-шотландский историк, поэт и публицист.
7. Боден Жан (1530—1596) —философ, юрист и публицист.
émoires d'A. d'Aubignè publ par L. Lalanne. Paris, 1889. P. 252.
— Ред.
10. См.: Les Tragiques el devant donnez au public par de larcin de Prométhée et depuis avouez et enrichis par le s. d'Aubigné. Genèves, 1629.
11. См.: Les Tragiques par Theodore Agr. cTAubigné nouvelle edition, revue et annotée par L. Lalanne. P., 1857.
— Католическая лига, создана в 1576 г. во Франции якобы для борьбы с гугенотами. Действительной ее целью было ограничение королевской власти феодальной знатью, ослабление централизации.— Ред.
13. Ронсардист — последователь Пьера Ронсара, крупнейшего французского поэта XVI в.
—1623) — известный кальвинистский политический деятель и богослов, прозванный «гугенотским папой».
15. Маркс К. Восемнадцатое брюмера Луи Бонапарта//Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд. Т. 8. С. 120.
— борцы за независимость Нидерландов XVI в.; французские кальвинисты помогали гёзам в их борьбе против испанского владычества во Фландрии.
17. Агриппа идеализирует Елизавету как королеву-протестантку и в поэме «Лезвия» называет ее «нежной Елизаветой».
18. В состав кружка входили: каноник Леруа, парламентский советник Ж. Жилло, адвокат Н.Рапэн, поэт Пассера, медик Крестьен, юрист Питу.
«Менипповой сатире» римского сатирика Варрона, для которой характерно соединение стиха и прозы.
«Менипповой сатире» у Маркса («Вопрос о войне.— Финансовые дела.— Забастовки»//Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд. Т. 9. С. 431).
21. Макароническая поэзия — сатирическая или шуточная поэзия, в которой комизм достигает- ся благодаря смешению слов и форм из разных языков.— Ред.
22. Фа ларис — легендарный античный тиран, известный своей жестокостью.
23. [Письмо] Маркс — Фердинанду Лассалю. 19 апреля 1859 г.//Маркс К-, Энгельс Ф. Соч. 2-е изд. Т. 29. С. 483.
— Фердинанду Лассалю. 18 мая 1859 г.//Там же. С. 495.
25. [Письмо] Маркс — Фердинанду Лассалю. 19 апреля 1859 г.//Там же. С. 483.