Научные публикации Саратовского государственного университета имени Н. Г. Чернышевского, 2000
http://www.sgu.ru/faculties/historical/sc.publication/vseob.hist./stran.com
«РОДИТСЯ ЧЕЛОВЕК НАД БРЕГОМ ИНДА»
В своем полете к Эмпирею главный герой поэмы оказывается в небе Юпитера. Там над ним раскинул крылья божественный орел, вознесенный небесными силами, как он вещает, «за правосудье и праведность». Понимая, что это посланец бога, Данте, не употребляя этого имени, как не упоминает его и орел, обращается к небесным силам и признается в своих религиозных сомнениях:
«…О вечные цветы
Нетленной неги…
Повейте мне, чтоб я не знал алканья,
Которым я терзаюсь так давно,
Не обретая на земле питанья!
…………………………………
Вы знаете, как я вам внемлю строго,
И знаете сомненье, тайных мук
Моей душе принесшее столь много» (Р., XIX, 22-33).
Орел, отвечая, старается доказать бессилие и ложность человеческого разума и резюмирует:
«Свет – только тот, который воспринят
От вечной Ясности; а все иное –
Мрак, мгла телесная, телесный яд» (Р., XIX, 64-66).
А далее божественный орел учиняет поэту «разнос» за не покидающие его идеи веротерпимости:
«Ты говорил: «Родится человек
Над брегом Инда; о Христе ни слова
Он не слыхал и не читал вовек;
Он был всегда, как ни судить сурово,
Ни в жизни, ни в речах не делал злого.
И умер он без веры, не крещен.
И вот он проклят; но чего же ради?
Чем он виновен, что не верил он?» (Р., ХIХ, 70-78).
Орел с презрением высмеивает поэта, который «в судейском сев наряде», за сотни миль берется решать дела,
«Когда твой глаз не видит дальше пяди?»
Орла возмущает свобода человеческой мысли:
«Когда бы вас Писанье не смиряло,
Сомненьям бы не ведали числа» (там же, 79-84).
Это уже окрик. И Данте колеблется. Поэт уверяет, что из клюва святонебесной птицы звучат слова,
…Которых знойно
Желало сердце (Р., ХХ, 29-30),
что они были выражением
Той изначальной воли, чьи веленья
Всему, что стало, повелели стать (Р., XX, 77-78).
Это может быть понято двояко: как оправдание орлиного окрика или, напротив, – ведь орел повторил слова Данте в защиту веротерпимости. Во всяком случае, поэт не может сдержать «моего сомненья» (79) и восклицает: «Как же это?» (82), ибо его «разум мучился раздором» (87).
Однако небесный орел вещает о ничтожестве людей и их разума – да не смеют они судить божьи дела и приговоры (103). А ведь автор поэмы от Ада до Рая только тем и занимается, что судит и мертвых и живых. Противоречие очевидно. Оно не разрешается и дальше.
Орел гордится «блаженством» райских душ:
«Мы счастливы неведеньем своим:
Всех наших благ превыше это благо –
Что то, что хочет бог, и мы хотим» (Там же, 136-138).
– он устами главного героя благодарит орла, который
…Озарил мой близорукий взгляд,
Мне подалась целительная влага (Там же, 140-141).
Но спор отнюдь не окончен. И в Раю Данте не скрывает своих вероисповедных сомнений. Приведем еще раз его призыв:
Повейте мне, чтоб я не знал алканья
Не обретая на земле питанья!
………………………………..
Вы знаете, как я вам внемлю строго,
Вы знаете сомненье, тайных мук
Из дальнейшего выясняется, какие еще вопросы мучат Данте. Почему божья воля не всегда согласуется с разумом? Разве человеческий разум не в силах все познать и все понять?
Орел дает безусловно отрицательный ответ: человеческий разум не только недостаточен, он противоположен истинному знанию, он – »мрак», «телесный яд»(!).
И переходит в наступление. Он снова отвергает безупречную логику суждения о человеке, который родился «над брегом Инда». Он изобличает греховность самого подхода к вопросам религии от человека, а не от бога. Его же оппонент не отступает от человеческого, гуманистического подхода, а средневекового не приемлет.
И умер он без веры, не крещен.
Чем он виновен, что не верил он?
Логика неодолимая. И в рамках логики орлу нечего ответить. Он переходит, как выше замечено, к оскорблениям:
«Кто ты, чтобы в судейском сев наряде,
За много сотен миль решать дела,
»
Иначе говоря, ты – человек и знай свое место. Все решает божья воля. Если человек берется судить божьи дела, он судья самозванный. Все устанавливает «благая воля» бога.
«То справедливо, что созвучно с ней».
Для сомнений, вопросов, суждений места не оставлено, и есть узда:
«Когда бы вас Писанье не смиряло,
» (Р., ХIХ, 70-88).
Это уже не окрик, не завет, не завещание бога людям, не кодекс высокой совести и чести. Писание толкуется как непререкаемый свод правил безусловного смирения. Никакого места для размышления, обсуждения и, уж конечно, – никакой критики.
Данте не спорит, не возражает; он молчит. И смысл этого молчания вдумчивый читатель не может не понять. Ведь, собственно, Данте заставил орла (и где? – в Раю!) изложить идею, отрицающую святая святых церковной идеологии – догмат об исключительности спасительной силы христианства. Нет, Данте придерживался другого мнения: не место рождения, не культ, не догматы и предписания, а только дела и помыслы человека определяют его достоинство. Религия, принудительная сила церкви отодвинуты, по крайней мере, на второй план. На первый вышел сам человек. От своих убеждений Данте не отступил. В этом «споре» со священным орлом Данте, по сути дела, в высших владениях бога продекларировал великую идею веротерпимости. Эта идея открывала и дверь в просторы Ренессанса и не утратила своего значения до наших дней.