XIX.
Фальстфовский периодъ
Какъ-бы на порогѣ второго периода творческой дѣятельности Шекспира, приблизительно обнимающаго годы 1594--1601, стоитъ одно изъ знаменитѣйшихъ его произведений "Венецианский купецъ". Въ немъ еще не мало подражательности. Внѣшними чертами главный герой этой странной "комедии" -- жидъ Шейлокъ находится въ генетической связи съ главнымъ героемъ "Мальтийскаго Жида" Марло -- ужаснымъ Варравой. Но въ этой же пьесѣ гений Шекспира уже могуче обнаружилъ свою самостоятельность и съ необыкновенною яркостью проявилъ одну изъ наиболѣе удивительныхъ способностей своихъ -- превращать грубый, неотесанный камень заимствуемыхъ сюжетовъ въ поражающую совершенствомъ художественную скульптуру. Сюжетъ "Венецианскаго купца" взятъ изъ ничтожнаго разсказа, вычитаннаго y посредственнаго итальянскаго новелиста ХІІ вѣка Джиовани Фиорентино. Но съ какою глубиною вдумался Шекспиръ въ этотъ пустой анекдотъ, съ какимъ поражающимъ умѣниемъ уяснить себѣ всѣ послѣдствия извѣстнаго положения проникъ онъ въ самую сердцевину вопроса и наконецъ съ какою художественною свободою отнесся къ своей задачѣ. Пушкинъ прекрасно понялъ Шекспира, когда прославлялъ его "вольное и широкое изображение характеровъ". Благодаря этой художественной разносторонности, имя Шейлока въ одно и то же время и стало нарицательнымъ обозначениемъ исторической связи еврейства съ деньгами, и вмѣстѣ съ тѣмъ во всей огромной литературѣ, посвященной защитѣ еврейства нѣтъ ничего, что было бы ярче, убѣдительнѣе, сильнѣе, человѣчнѣе знаменитаго монолога Шейлока: "Да развѣ у жида нѣтъ глазъ? развѣ y жида нѣтъ рукъ, органовъ, членовъ, чувствъ, привязанностей, страстей"? и т. д.
Остаткомъ настроения перваго идеалистическаго периода въ "Венецианскомъ купцѣ", кромѣ подражания Марло, является вѣра въ дружбу, столь самоотверженнымъ представитилемъ которой выступаетъ Антонио. Переходъ ко второму периоду сказался въ отсутствии той поэзии молодости, которая такъ характерна для перваго периода. Герои еще молоды, но уже порядочно пожили, и главное для нихъ въ жизни наслаждение. Героиня пьесы -- Порция пикантная, бойкая бабенка, но уже нѣжной прелести дѣвушекъ "Двухъ Веронцевъ", a тѣмъ болѣе Джульеты въ ней совсѣмъ нѣтъ.
гость таверны "Кабанья голова". Много вливаетъ въ себя эта "бочка съ хересомъ", но всего менѣе онъ обыкновенный кабацкий засѣдатель. Это настоящий поэтъ и философъ веселаго чревоугодничества, y котораго стремление къ искрящейся жизни духа, къ блеску ума столь же сильно, какъ и жажда ублаготворения животныхъ потребностей. Фейерверкъ его гениальнаго добродушно-циническаго остроумия столь-же для него характеренъ, какъ и чревоугодничество. Не будь онъ такимъ, онъ не былъ бы въ состоянии увлечь за собою ни мало не испорченнаго принца Галя изъ дворца въ кабакъ,
ѣ 1590-хъ гг. въ литературно-артистическихъ кабачкахъ, среди которыхъ особенно славилась таверна "Сирены" (Mermaid). Здѣсь собирались писатели, актеры и приходила аристократическая молодежь. Предсѣдательствовалъ ученый Бэнъ Джонсонъ, но его, по преданию, всегда отодвигало на второе мѣсто блестящее остроумие Шекспира.
ѣе удачно желание привести въ связь Фальстафа съ типомъ хвастливаго воина, извѣстнаго еще древности. Фальстафъ, конечно, вретъ и хвастаетъ, но исключительно для краснаго словца, для того, чтобы потѣшить компанию. Уличатъ -- ничего, это его ни мало не смущаетъ, потому что личной карьеры онъ никогда не дѣлаетъ и дальше того, чтобы достать деньги на вечерний хересъ, его заботы не идутъ. Лучшимъ доказательствомъ этого отсутствия личнаго элемента въ цинизмѣ Фальстафа -- да иначе онъ былъ бы обыкновеннымъ мошенникомъ по нѣкоторымъ своимъ приемамъ добывать деньги -- можетъ служить неудача "Виндзорскихъ кумушекъ". Фигура Фальстафа привела въ такой восторгъ "дѣвственную" королеву Елизавету, которая, не морщась, выслушивала всѣ неслыханно-непристойныя остроты "толстаго рыцаря", что она выразила желание опять увидѣть Фальстафа на сценѣ. Шекспиръ исполнилъ ея желание, въ нѣсколько недѣль написавши "Виндзорскихъ кумушекъ", но первый и послѣдний разъ захотѣлъ морализировать, захотѣлъ "проучить" Фальстафа. Для этого онъ извратилъ самую сущность безпечно-безпутной, ни о чемъ не думающей, даже о самомъ себѣ, натуры Фальстафа и придалъ ему хвастливое самомнѣние. Типъ былъ разрушенъ, Фальстафъ утрачиваетъ всякий интересъ, становится смѣшонъ и отвратителенъ, a комедия представляетъ собою малохудожественный водевиль, съ натянуто смѣшными и неправдоподобными подробностями, да вдобавокъ еще съ прѣснымъ нравоучениемъ.
Гораздо удачнѣе попытка снова вернуться къ Фальстафовскому типу въ заключительной пьесѣ второго периода "Двѣнадцатой ночи". Здѣсь мы въ лицѣ сэра Тоби и его антуража имѣемъ какъ бы второе издание сэра Джона, правда, безъ его искрящагося остроумия, но съ тѣмъ же заражающе добродушнымъ жуирствомъ. Сэръ Тоби, какъ и Фальстафъ, человѣкъ въ всякомъ случаѣ, искренний и терпѣть не можетъ пышныхъ фразъ. Поэтому онъ съ наслаждениемъ принимаетъ участие въ забавномъ дурачении надутаго ханжи Мальволио, подъ личиною добродѣтельныхъ фразъ въ сущности обдѣлывающаго свои дѣлишки. Въ лицѣ Мальволио Шекспиръ зло вышутилъ пуританство, и это конечно, характерно для периода его творческой жизни, который художественно наиболѣе ярко выразился въ создании Фальстафа.
"Фальстафовскаго" по преимуществу периода грубоватая насмѣшка надъ женщинами въ "Усмирении Строптивой". Съ перваго взгляда мало, конечно, вяжется съ "Усмирениемъ Строптивой" почти одновременно созданная грациознѣйшая поэтическая феерия "Сонъ въ Иванову ночь", гдѣ такъ ароматно и сочно отразилась молодость, проведенная въ лѣсахъ и лугахъ. Но вдумаемся, однако, сколько нибудь глубже въ центральное мѣсто пьесы, въ истинно-гениальный эпизодъ внезапнаго прилива страсти, съ которою Титания осыпаетъ ласками ослиную голову Основы. Какъ не признать тутъ добродушную, но безспорно насмѣшливую символизацию безпричинныхъ капризовъ женскаго чувства?
Органически связанъ "Фальстафовский" периодъ съ сериею историческихъ хроникъ Шекспира даже помимо того, что Фальстафъ фигурируетъ въ двухъ главныхъ пьесахъ этой серии -- "Генрихъ IV" и "Генрихъ V". Историческия хроники изъ английской истории -- это та часть литературнаго наслѣдия Шекспира, гдѣ онъ меньше всего принадлежитъ всѣмъ вѣкамъ и народамъ. Здѣсь Шекспиръ -- съ головы до ногъ типичный средний англичанинъ. Когда переживаешь периодъ столь реалистическаго упивания элементарными благами жизни, то государственные идеалы не заносятся въ облака. Единственное мечтательное лицо хроникъ -- Ричардъ II безжалостно погибаетъ подъ ударами практика Болингброка, съ любовью очерченнаго авторомъ, между тѣмъ какъ къ жалкому Ричарду онъ едва чувствуетъ пренебрежительное сострадание. A Генрихъ V -- это уже прямо апоѳеозъ кулака. Онъ завоевалъ Францию, и этого достаточно, чтобы сдѣлать туповатаго увальня истиннымъ любимцемъ автора.