Глава двадцать шестая
ДУРНЫЕ ЗНАМЕНИЯ
Делегация в Рим застопорилась. Белые гвельфы начали задумываться о полной независимости Флоренции и Тосканы от папы. Это сближало их с изгнанными гибел-динами, за исключением одного нюанса: императора они тоже поддерживать не собирались. Многим из них флорентийские банкиры казались достаточной силой для обеспечения автономии республики. Вьери деи Черки так не думал. Он хорошо знал: торговля и политика слишком тесно связаны. Кто попытается выбирать между ними — неминуемо проиграет. Поэтому глава партии белых сделал отчаянную попытку — он собрал товарищей и предложил умилостивить разгневанного папу военной помощью, послав ему сотню солдат. Белые гвельфы восприняли эту идею без энтузиазма, но согласились поставить вопрос на голосование. Голосовали несколько раз, поскольку многие колебались и меняли свое решение. Приор Алигьери каждый раз высказывался «против».
... Пошатываясь от усталости, Данте вышел из ворот Барджелло и направился домой. Его первенец, Пьетро, праздновал сегодня день ангела. Не подарить ли сыну книгу басен на народном языке? Латынью его и так пичкают в школе...
Дети встретили отца у ворот радостными криками:
— Папа, папа, мы нашли клад!
— Ну, покажите, — улыбнулся он.
Маленькая Антония протянула на ладошке несколько коралловых бусин на кожаном шнурке.
— Откуда это? — упавшим голосом спросил Данте.
— Они решили разрыхлить землю под лимонным деревом, — важным взрослым тоном сообщил Пьетро, — хорошо, я с ними был.
— Да я первый заметил! — обиженно заспорил Якопо.
Антония, встав на цыпочки, заглядывала отцу в глаза:
— Это ведь драгоценные камушки, правда?
Данте отстранил дочь:
— Неправда. Обычные четки. Таких на Меркато-Век-кьо пруд пруди. Давай их сюда.
— Но, отец! — взмолился Пьетро. — Это же мы их нашли! И если они совсем не ценные, зачем вы хотите их забрать?
— Верно, — согласился отец, о чем-то раздумывая. — Давайте так: я отдам четки вам, а вы зароете их обратно.
Антония наморщила носик:
— Папа! Если они наши, мы сами придумаем, куда их деть. Например, можно подарить их моей кукле.
— Вот еще! — возмутился Якопо. — Ты вообще ни при чем. Стояла, ворон ловила, пока мы копали.
Данте махнул рукой:
— Делайте, что хотите, только не ссорьтесь.
Вечером за столом он все время молчал. Даже Джемма, которая всегда старалась не лезть супругу в душу, на этот раз не выдержала:
— Что-то случилось, каро?
— Нет, — сухо ответил муж.
Вздохнул и добавил еле слышно:
— Пока нет.
Перед сном он вышел во дворик — взглянуть, не осталось ли, случаем, ямки под лимонным деревом. Почему-то он очень боялся обнаружить там углубление. Но дети разровняли землю.
— Может, все еще обойдется, — шепотом сказал он себе, — и вообще, сколько можно играть в детские игры... никакого ада там нет. Ад — он в душе.
Данте глубоко вздохнул, расправил плечи и запрокинул голову, чтобы полюбоваться звездным небом. Взгляд его блаженно расфокусировался, и он не сразу заметил странное светящееся пятно на небе. Присмотрелся и различил огненный крест.
Он вздрогнул и похолодел. Начал яростно тереть глаза руками, но странный крест не пропадал. Чувствуя неприятную струйку пота на спине, он поплелся на негнущихся ногах в спальню жены.
— Джемма, ты спишь?
— А, нет... — отозвалась она, отчаянно зевая.
— Будь добра, выйди во двор.
Он вернулся к лимонному дереву. Кутаясь в манто, появилась жена:
— Что случилось, каро?
— Посмотри на небо, — прошептал Данте, — ты видишь ЭТО?
— Господи! — ахнула Джемма. — Неужели конец света?! А дети еще такие маленькие!
Странно, но именно эта фраза вернула ему самообладание.
— Где же твоя логика, кариссима? — сказал он суховатым тоном, которым обычно разговаривал с женой. — Для конца света как раз чем дети меньше, тем лучше. Они ведь еще не успели нагрешить. Но это не апокалипсис, насколько я понимаю. Это одно из небесных тел, которые время от времени открывают себя нашему взору. Оно называется кометой.
... Стояло лето 1301 года. И без того встревоженная Флоренция впала в полнейшее смятение от необычного и пугающего вида кометы. Горожане увидели в ее появлении знамение грядущих несчастий, войны и разорения. Неприятные новости не заставили себя ждать. Папа Бонифаций, взбешенный своеволием флорентийцев, решил положить конец произволу и навести в излишне свободолюбивых землях порядок. Посоветовавшись со своим союзником, французским королем Филиппом Красивым, понтифик назначил правителем сомнительных земель его брата, Карла Валуа. Принцу как раз не хватало имений и денег. Поэтому, собрав отряд в 500 рыцарей, он немедленно выехал в сторону Флоренции.
Узнав об этом, самые добропорядочные горожане перестали бояться кометы, говоря: «Она означает появление господина нашего Валуа, который послан нам папой для наведения порядка, оттого на небе появился крест». Остальные же (в их числе — банкиры) приезду полутысячи бравых вояк вовсе не обрадовались. Откуда бы ни началось наведение порядка — оно в любом случае закончится опустошением кошельков флорентийских толстосумов.
Папская милость одинаково не нравилась и черным, и белым гвельфам, однако они и не думали сплотиться перед лицом надвигающейся беды. Поэтому каждая из партий начала спешно собирать делегацию в Рим. Несмотря на то, что черные после высылки Корсо Донати остались фактически без руководства, они справились с задачей намного лучше своих противников. Их делегация уже скакала на юг, тогда как белые продолжали яростно выяснять свои идеологические противоречия. Не успели они разобраться, кто из них в большей степени гвельф, как начались споры — кому ехать. Черки метался, не зная, как поступить. С одной стороны, ему хотелось лично вести переговоры, поскольку он не слишком верил в дипломатические таланты однопар-тийцев. С другой — он успел опорочить свое имя связями с гибеллинами и боялся лишний раз попасться на глаза Бонифацию.
В итоге от белой партии выбрали троих послов. Первый — Мазо Минарбетти купил себе пополанское происхождение во времена зверств делла Беллы и теперь считался «выходцем из народа». Его отличал незаурядный дар убалтывания собеседника. Даже продавцы с Меркато-Век-кьо порой терпели убытки, поддавшись его напору. Второй — Гвидо Убальди, по прозвищу Кораццо, отличался редкостной уверенностью в себе. А так как себя он считал единственным в городе настоящим гвельфом, то Вьери понадеялся с его помощью немного «обелить» белых перед папой. Третьим послом назначили Данте.
Черные и белые сидели рядом, временно усмирив вражду. Начали провозглашать тосты. Данте поднял кубок:
— За мир и процветание нашей прекрасной родины! Пусть Господь убережет ее от власти чужеземцев! Ура!
С разных концов стола раздались аплодисменты и тут же стихли. Люди тревожно переглядывались.
— Мессир Алигьери против Валуа, — послышался шепот где-то совсем рядом.
— Значит, и против папы, — ответил кто-то, — ибо сам Бонифаций, и никто другой, посылает нам господина нашего Валуа для наведения порядка...
— За мир и процветание! — нарочито весело прокричал Вьери деи Черки, пытаясь перебить тягостное настроение. — Ну?! Кому не по душе мой тост?
Послышались возгласы «ура!», и кубки начали встречаться над столом, роняя от ударов кровавые винные капли.
На следующее утро делегаты выехали. Зная о расторопности Большого Барона, Алигьери все время подгонял своих спутников.
— Не надо спешить, — вдруг заявил Мазо Минарбет-ти, — все равно ведь будем еще ждать болонских юристов.
— Зачем?! — Данте не поверил своим ушам. — Какие еще юристы?
— Наши союзники, — объяснил Минарбетти, — их позвал Вьери. На переговорах нам понадобятся хорошие правоведы.
В этом и заключалось главное отличие лидера белых от Большого Барона. При расчетах он слишком увлекался мелочами, теряя драгоценное время.
Разумеется, болонская делегация опоздала. Флорентийцам пришлось просидеть полдня в мерзкой придорожной таверне. Наконец болонцы появились.
— Выезжаем? — спросил Данте.
— Куда спешить?! — возразил болонский предводитель, мессир Убальдино Малавольти. — Мы голодны, в отличие от вас. К тому же я давно хотел поговорить с флорентийцами об одном интересном дельце. Может статься, конечно, оно интересно лишь для меня. Однако это не отменяет, так сказать..
— О Боже! — У Алигьери сжались кулаки, но как он мог изменить ситуацию?
«Дельце» мессира Малавольти касалось какого-то приграничного замка, на который болонский мессир уже давно претендовал. Убальди и Минарбетти немедленно разъярились от подобной наглости. Данте пришлось проявлять чудеса миротворчества, но все равно выехать смогли лишь к обеду следующего дня. Не успели они отъехать от таверны, как им встретился гонец, направляющийся во Флоренцию. Узнав делегацию, он сообщил:
— Карл Валуа уже едет к нам. Мне велено предупредить градоначальника, дабы принцу оказали достойный прием.
— Ч-черт! — вырвалось у Данте. Гонец испуганно оглянулся.
— Мы очень рады приезду принца, — поспешно сказал Минарбетти.
— французам. Бонифаций появился в императорском одеянии. Перед ним несли два меча, символизирующих власть светскую и духовную, скипетр и державу. Приветствуя гостей, он ясно дал понять: перед ними истинный римский император, новый Цезарь.
Благословив всех, понтифик отпустил французов, назначив им время беседы на завтра. Флорентийцам же велел остаться.
— Ловкость, с которой вы проникли в мой дворец, воистину изумительна, — сказал он им, — насколько мне помнится, вас нет в списках приглашенных.
— Простите, ваше святейшество! Мы отсылали вам письма, в которых просили о встрече! — начал оправдываться Минарбетти. — И о сроках...
Бонифаций прервал его величественным движением руки:
— Не стоит. Вы бы добились своего и без всяких писем. Недаром говорят — существует пять стихий: огонь, вода, земля, воздух и флорентийцы. Так с чем вы прибыли ко мне? И каковы ваши убеждения?
— Мы гвельфы, — начал Минарбетти, — и хотели бы выразить нашу преданность святейшему отцу.
— Гвель-фы? — Папа удивленно приподнял бровь. — Странно. У меня уже были флорентийские гвельфы.
— Они именуют себя черными, а разве черное может считаться истинным? — осмелился вмешаться Убальди. — Настоящие гвельфы только белые, и это — мы.
— Именно так рассуждали и ваши предшественники, — понтифик почти неуловимо усмехнулся, — они тоже называли подлинными именно себя.
— По большому счету не важно, кто из вас на сегодняшний момент более правильный, поскольку в будущем мы сделаем правильными всех. Все жители Флоренции должны оставить свои заблуждения и покориться Святому престолу. Так будет. Возвращайтесь и поведайте об этом остальным.
Он повернулся, давая понять, что разговор окончен.
Подавленные, они вышли в роскошное фойе папского дворца.
— Ну вот, и юристы не понадобились, — растерянно произнес Минарбетти.
— Его святейшество велит возвратиться мессиру Дуран-те Алигьери.
— А нам? Куда идти нам? — спросил Убальди.
— Вам — домой, — нелюбезно объяснил слуга, — идемте, мессир Алигьери.
Данте снова вошел в зал. Папа сидел уже не на троне, а на одном из роскошных, обитых бархатом кресел. Он увлеченно рассматривал что-то за окном. Услышав шаги, резко повернулся:
— Привели? Вот и славно. Садитесь, мессир Алигьери.
Пытаясь разгадать намерения понтифика, Данте сел в кресло.
— Вина? — неожиданно ласковым голосом поинтересовался Бонифаций.
Данте сделал паузу, потом с осторожностью ответил:
— Ваше святейшество, я бы лучше предпочел узнать ваши планы насчет меня.
Все в памяти смущенной умирает —
Я вижу вас в сиянии зари,
И в этот миг мне Бог любви вещает:
«Беги отсель иль в пламени сгори!»
Помните эти строки, мессир Алигьери?
— Как же не помнить! — отозвался Данте. — Когда-то они вышли из-под моего пера. Но чем объясняется столь пристальное внимание вашего святейшества к стихам поэта, который и Рим-то посетил в первый раз?
Бонифаций встал, поманив за собой собеседника. Величественным движением поправил складки длинных одежд, расшитых золотом, и подошел к окну, за которым виднелись строгие линии Латеранской базилики.
— Посмотри сюда, сын мой. Перед тобой город, прекраснейший в мире. Я властитель этого города, а значит, мой придворный поэт должен быть лучшим из лучших. Эта великая миссия поручается тебе. Хотя я и не слишком люблю флорентийцев, следует отдать должное удивительной силе твоего поэтического таланта.
Рядом недовольно кашлянул понтифик:
— Вероятно, ты потерял дар речи от неожиданности? Ничего, я подожду, пока ты придешь в себя и произнесешь слова благодарности.
— Зачем же ждать? — отозвался Данте. — Я благодарю ваше святейшество за столь высокую честь, мне оказанную. Но, к сожалению, стать вашим придворным поэтом не смогу, ибо сие противоречит моим убеждениям.
Лицо Бонифация побледнело:
— Вот как? Ты сильно пожалеешь об этом.
— Не думаю, ваше святейшество. Я могу лишь пострадать от этого. Но пожалеть — вряд ли.
Румянец медленно возвращался на щеки папы. Понтифик отошел от окна и в молчании уселся на трон. Время будто остановилось. Даже птицы за окном больше не кричали. Данте стоял, размышляя, во что обойдется ему сегодняшняя искренность. А Бонифаций все сидел, подобно изваянию.
Наконец он пошевелился и три раза хлопнул в ладоши. Тут же подскочил слуга.
— Препроводите этого... мессира куда следует, — с отвращением велел понтифик.
— В ту комнату? — нерешительно переспросил прислужник.
— Разумеется.
Данте был уверен: его заточат в темницу. Однако «та комната» оказалась действительно просто комнатой, хотя и весьма небольшой. Вот только выйти из нее самостоятельно не представлялось возможным. Пропустив Алигьери, слуга запер за ним дверь.
Узник уселся на кровать, хорошо сделанную, устланную недешевой периной, и задумался. Ничего хорошего его, скорее всего, не ожидало. А что бы он еще хотел, позволяя себе такие вольности с монархом? Бонифаций ведь, несмотря на духовный сан, являлся самым обычным светским властителем, к тому же отягощенным непомерными амбициями. Данте вспомнил, с каким высокомерием он разговаривал с посланниками французского короля, между прочим, важного союзника папы.
Стучать в дверь, требуя облегчения своей участи, Данте не собирался, поэтому недолго думая он улегся на кровать и задремал.
«О монархии», но получалось плохо. Слишком уж тяготило близкое присутствие неидеального монарха. Данте считал дни, но постепенно сбился со счета и не мог понять: наступил уже август или нет...
Однажды вошел знакомый слуга и пригласил следовать за собой.
«Неужели в камеру пыток? — промелькнула мысль. — С него ведь станется...»
Папский прислужник вывел узника на улицу:
— Его святейшество более не задерживает вас. Вы можете возвращаться в свой город.
«А лошадь, значит, в святейшую казну забрал?» — подумал Алигьери, ощупывая карман. Денег там вряд ли бы хватило на новую.
— Дойдите до угла и ожидайте, — сказал слуга, будто услышав размышления бывшего пленника, — вам приведут вашего коня.
... Данте скакал домой во весь опор, чувствуя крайнюю досаду. Ну зачем этот зарвавшийся царь Рима продержал его под замком целый месяц?! Причем именно сейчас, когда нельзя терять время, когда политическая карьера почти построена и осталось всего несколько крохотных ступенек!
Как бы ему ни хотелось поскорее пересечь городской мост, лошадь требовала отдыха. Пришлось заночевать в придорожной гостинице. На следующий день к вечеру путник начал узнавать дорогу. Флоренция была уже недалеко. Когда солнце начало клониться к закату, он наконец достиг излучины реки Арно, от которой открывался вид на стены родного города. Данте посмотрел туда и обмер. Над Флоренцией клубился густой дым и виднелось зарево многочисленных пожаров.