Глава девятнадцатая
ДВЕ ПОДРУГИ
Итак, она звалась Джеммой Донати. Сведений о ней не многим больше, чем о Беатриче деи Барди, но бесспорность ее существования никогда не подвергалась сомнению.
В итальянской википедии можно найти ее точную дату рождения — 3 марта 1265 года, но дальше в статье выражены сомнения в подлинности этой даты. Год смерти приблизителен и выглядит как 1329—1342. Такой временной интервал имеет следующие объяснения: в 1329 году Джемма официально жаловалась на флорентийские власти, которые в процессе конфискации имущества Данте прихватили часть ее приданого. Странно, что жалоба случилась так поздно, спустя 27 лет после изгнания ее супруга и через восемь лет после его смерти. Это могло произойти из-за изменений в законах, которые довольно часто случались в городе-государстве. Но более вероятно, что Джемма уже неоднократно жаловалась и раньше, просто не в столь высокие инстанции. Вторая граница, по которой обозначают дату ее смерти, нотариальный акт от 9 января 1343 года, где она упоминается как покойная.
Джемма была дочерью рыцаря Манетто Донати и кузиной Корсо, Форезе и Пиккарды Донати, имена троих последних встречаются в текстах Данте. Невестой Данте она официально стала в 1277 году, о чем сохранился акт нотариуса Оберто Бальдовини от 9 января. Здесь тоже фигурирует девятка, столь любимая нашим героем, только этого факта он не пожелал заметить. Брачный союз супруги заключили значительно позже, в 1291 или 1292 году. По поводу количества детей поэта есть разночтения. Традиционно признаются трое: сыновья Якопо и Пьетро (в будущем комментаторы творчества Данте) и дочь Антония, ставшая монахиней в монастыре Святого Стефана города Равенны, где нашел приют в изгнании ее отец. Навряд ли случаен тот факт, что в монашестве она избрала себе имя Беатриче.
Идут споры о существовании еще одного сына — Иоанна. Если он и вправду жил на свете, то, скорее всего, родился у четы Алигьери первым. Речь об этом сыне впервые зашла в 1940 году, когда был найден аттестат об образовании от 20 мая 1314 года на имя Джованни Алигьери. Найденный документ тогда не опубликовали, и он был забыт до 2016 года, когда в очередной раз опубликовали архив, связанный с Данте.
Все эти документы и акты, подлинные и сомнительные, далеко не столь интересны, как хотя бы небольшой намек на личность и характер Джеммы. Какой она была женой великому поэту? Ведь он делил с ней кров не менее десяти лет, а может, и больше.
Традиционно принято считать, что Данте в браке не повезло и поэт якобы был вынужден терпеть вечное брюзжание приземленной женщины, коей спешат вывести Джемму. Итальянский поэт XIX века Витторио Имбриани создал довольно отталкивающий портрет. Боккаччо тоже говорил о конфликтах между мужем и женой и что их отношения окончательно испортились из-за изгнания Данте. С этого времени супруги, по-видимому, не встречались, но комментаторы тут же трактуют этот факт как «не желали встречаться». Правда, современный итальянский исследователь Марко Сантагата (род. 1947) вовсе не так категоричен, как выросший в эпоху романтизма Витторио Имбриани, видевший в каждой жене философа, которая не казалась ему музой, невыносимую Ксантиппу Сократа. Сантагата подчеркивает, что Данте всегда проявлял особую любовь к родственникам своей жены, несмотря на то что именно ее род обрек поэта на пожизненное изгнание.
На самом деле, нет никаких прямых указаний на несчастливый брак нашего героя. Да, он женился по расчету, но в те времена это считалось более чем нормой. Скорее, вызывало удивление обратное. Касаемо духовной близости, да, Джемма не была поэтессой, но, если уж на то пошло, ею не была и Беатриче. Джемма не выказала себя декабристкой и не поехала с мужем в изгнание. Зато она смогла, скорее всего, с большими усилиями сохранить их детям приличный уровень жизни, которого они были бы лишены в скитаниях. Она не встречалась со своим супругом после изгнания, возможно даже действительно не хотела встречаться. Но по какой причине? Было ли ей неприятно его видеть или она просто боялась, что ее упрекнут в связях с осужденным на смерть преступником, которым являлся Данте в глазах правителей своего города. Ведь если верно второе, то могли пострадать (и пострадали бы!) в первую очередь дети. А если бы конфликт между супругами действительно был таким глубоким, как его представляют, Джемма постаралась бы воспитать своих детей в неуважении к отцу, благо это нетрудно в условиях, когда его открыто обвиняют во многих неприглядных вещах, в том числе в растрате государственных средств. А ведь они не только глубоко уважали его, но и выросли его абсолютными единомышленниками. Не всякие дети способны настолько глубоко понять творчество своего отца, чтобы профессионально его комментировать. И Антония, дочь Данте, тоже явно была знакома с «Божественной комедией», во всяком случае, она знала о существовании Беатриче и, возможно, даже считала ее идеалом, иначе зачем выбрала для себя стезю непорочной монастырской жизни под именем отцовской музы?
Если попытаться составить портрет Джеммы исходя из этих косвенных данных, то получится не только идеальная жена, уважающая своего мужа, но и личность с очень твердым характером. Она совершенно незаметна, пока супруг успешен, но как только случается беда — она смело берет на себя функции главы семьи и у нее получается вырастить здоровых и успешных детей, почитающих своего отторгнутого обществом отца.
Думается, за все это ее можно назвать героической женщиной. Скорее всего, она любила своего мужа и, даже возможно, ценила его поэтическое творчество, но вряд ли была по достоинству им оценена, раз он не написал о ней ни строчки... Хотя и тут не все столь однозначно. Конечно, отсутствие у поэта стихов с посвящением может означать отсутствие всяких чувств к данному объекту. Но может означать и другое: нежелание афишировать свою семейную жизнь. Или даже так: таинство брака тоже давало поэту нечто очень ценное, но об этом было не принято говорить стихами. Возможно, он сам считал моветоном воспевать жену, и еще вопрос: осталась бы Беатриче его музой, будь она более досягаема? В книге Михаила Дубинского «Женщина в жизни великих и знаменитых людей» подобная мысль присутствует: «Данте о ней не говорит ни слова ни в одном из своих стихотворений — обстоятельство, свидетельствующее, что нежных чувств он к ней не питал, а смотрел, как на обыкновенную подругу жизни, с которою делят заботы и радости, больше всего заботы. Вот и все, что известно о роли этой женщины в жизни Данте. Конечно, странно, как это такая мещанская любовь могла уживаться рядом со столь возвышенным чувством, как страсть к Беатриче; но это объясняется своеобразностью средневекового рыцарского культа женщин, занесенного трубадурами в Италию из Прованса. Этот культ женщин не имел ничего общего с браком».
Мы попробуем представить, как могли строиться отношения гения и достаточно сильной женщины, имеющей за плечами поддержку своего рода, но все же не отрекшейся от мужа хотя бы на то время, что она воспитывала его детей. В этом разделе книги будет меньше всего ссылок на исторические источники, поскольку они, как уже говорилось, немногочисленны, да и не подходят для анализа отношений. Поэтому мы будем пользоваться источниками только для воссоздания колорита флорентийского общества конца XIII века, нравов и обычаев. Также продолжим уделять внимание подруге Джеммы Донати, Лаисе. В архиве семьи Алигьери и семьи Донати нет женщины с таким именем, но флорентийские женщины отличались общительностью. Джемма же была богатой аристократкой, не имевшей нужды работать, и, конечно, у нее находилось время на общение с подругами, тем более от ее помолвки с Данте до брака прошло более десяти лет. Все эти годы она оставалась свободной от рождения и воспитания детей и прочих радостей семейной жизни.
Итак, свадьба и жизнь после нее для богатой девушки, связавшей свою жизнь с великим поэтом.
* * *
Лаиса была очень несчастлива. Нежный возлюбленный, певший ей на ушко серенады долгими лунными ночами, ушел по дороге, ведущей в Пистойю, да позабыл вернуться. Ей удалось надежно скрыть воспоминания о поре юности и выйти замуж за богатого вдовца. Она прекрасно вела хозяйство, родила подряд троих сыновей, но не видела от мужа ни любви, ни душевного расположения, ни уважения. То ли он догадывался о ее былых похождениях, то ли просто имел скверный характер, но жизнь своей жене портил до невыносимости. Одно спасало ее — супруг не любил выносить сор из избы. Все ругательства, унижения и даже пинки с подзатыльниками не доходили ни до кухни, ни тем более до соседей.
самоутвердиться, сочувствуя стареющей подруге, которую жених никак не удосужится повести под венец.
Чтобы постоянно быть в курсе жизни Данте, она не жалела ни сил, ни времени. Будучи грамотной, она выучила наизусть все известные канцоны Гвидо Кавальканти и всеми силами старалась проникнуть на его вечеринки с участием дам. Если бы муж узнал об этом — ей наверняка бы не поздоровилось. Но Лаиса шла на этот риск. Увидев внимание Алигьери к Джованне, она тут же завела с этой дамой самую нежнейшую дружбу. Через некоторое время Прима-вера уже не мыслила себя без верной предупредительной Лаисы и поверяла ей тайны сердца.
Пыталась Лаиса подружиться и с Беатриче, но не смогла поддержать философских бесед. Однажды даже решилась пойти с мадонной деи Барди в богадельню ее отца, но, не сдержав брезгливого ужаса при виде вонючих оборванных нищих, позорно бежала.
После смерти Беатриче, когда жених Джеммы тяжело заболел, Лаиса на некоторое время перестала мучить подругу, боясь Господней кары. Но как только стало известно, что молодой Алигьери вне опасности и собирается уйти в монастырь — она вновь зачастила в дом Донати.
— Джеммина, кариссима[43], да за что же ты так не нравишься ему? — со скорбным сочувствием вздыхала она, посасывая засахаренную лимонную дольку. — Я могла бы подумать, это происходит из-за твоих ножек — они у тебя чуточку кривоваты — но как же он мог разглядеть их под двумя платьями?
«Женю этого осла на тебе полюбовно, или я не Корсо Донати!» — забавляли велеречивые выпады подруги детства. Тем более что со стройностью ног она проблем не имела, как и с прочими женскими прелестями. Поэтому она кротко отвечала:
— Любезная Лаиса, в этом вопросе следует уповать только на Господа. Может статься, мы с мессиром Алигьери еще не созрели для супружества.
— Ох девочка моя! — хваталась за голову Лаиса, одновременно поправляя платок, под которым скрывался синяк, поставленный супругом. — Как мало ты понимаешь жизнь! Посмотри, я ведь старше тебя только на год, а у меня уже трое детей. Ты давно перезрела, моя дорогая! Тебя сейчас надо бы сватать за кого угодно, хоть за калеку, пока не ушли последние денечки. Жалко, что твой папаша лежит бревном на кровати и ничего не может.
— Спасибо, дорогая, что так печешься о моей судьбе, — говорила Джемма, пряча горькую иронию под личиной наивности. В такие моменты ей всегда хотелось спустить Лаису с лестницы. Но это бы означало признать свое поражение. Поэтому дочь Манетто Донати любезно поила подругу травяным отваром и сладким вином, слушая ее обидное сочувствие, потом выпроваживала и бросалась к себе в спальню — плакать в подушку. Слезы высыхали вместе с минутной слабостью, и Джемма снова выходила на улицу, излучая спокойствие и невозмутимость.
Однажды Лаиса, как обычно, пришла пожалеть подругу. На этот раз она даже припасла рецепт спасения Джеммы от незавидной доли старой девы. По Флоренции прошел слух, будто один из пополанских вожаков, небезызвестный мясник Пекора, побился об заклад, что женится на аристократке. Лаиса загорелась идеей выдать несчастную Джемму за мясника. Он, кстати, был весьма хорош собой. Это позволяло Лаисе искренне считать себя добродетельницей. Хотя, если бы такое и впрямь случилось, — она бы уж точно не упустила возможности попричитать об ужасах и позоре неравного брака.
— Любезная Джеммина, я, кажется, знаю, как помочь тебе! — начала она прямо с порога.
— Давай сначала усядемся, милая! — остановила ее Джемма. — А то вдруг весть, принесенная тобою, повергнет меня в обморок.
— Ты права, кариссима, — согласилась Лаиса, — давай пройдем в твою уютную комнатку.
Усевшись на подушки, добрая подруга вволю полакомилась имбирным печеньем. Закончив трапезу, приступила к подготовке чувств бедной старой девы перед тем, как предложить ей стать женой мясника.
Ожидалось, что Джемма страшно возмутится или расплачется. Так бы поступила на ее месте сама Лаиса. Но дочка Манетто Донати поблагодарила подругу так непринужденно и радостно, будто бы та принесла ей корзину спелых яблок из своего сада.
— Так тебе тоже нравится эта идея? — озадачилась Лаиса.
— Конечно! — кивнула Джемма. — Это ведь свежая кровь. Иногда от таких браков рождается уважаемая династия. Вот, например, Черки. Они же вообще из деревенских, а смотри, какого влияния добились.
— Так, может, послать сватов к Пекоре? — нерешительно предположила подруга; вообще-то она не предполагала такого развития событий.
— Уже наверняка кто-нибудь послал, — предположила Джемма. — К сожалению, я не смогу стать женой этого почтенного человека, я ведь просватана.
— И что?! — Лаиса не удосужилась скрыть презрение. — Ты уже с шести лет просватана и...
— И через три недели у меня свадьба, — скромно вставила дочь Донати.
Лаиса так и села. Наверное, полминуты она хлопала глазами, не в силах произнести ни слова. Потом напустилась на Джемму:
— Как ты могла ничего не сказать мне — твоей лучшей подруге?! С чего это он вдруг вздумал жениться? Ты ходила к колдунье? Скажи — ходила? Я все равно узнаю!
— Не кричи, кариссима, — Джемма сладко улыбнулась, — я ведь тебе все рассказала и даже приглашаю на свадьбу, если, конечно, твой благоверный не испортит твоей красоты накануне торжества. А женимся мы, потому что пришло время. Я дождалась его. Так всегда бывает с теми, кто уповает на Господа.
Умирая от любопытства, Лаиса помчалась к Джованне:
— Говорят, Алигьери женится?
— Что ж тут удивительного? — с грустью ответила та. — Все женятся. А он уже давно был обручен.
— Но ведь он не чувствовал особой склонности к невесте, даже избегал ее? — полувопросительно произнесла Лаиса.
Собеседница вздохнула:
— Ах... если бы люди женились по любви...
в тень дерева или здания.
У церкви Сан-Пьер-Скераджо толпился народ, стояли лошади и повозки. Свадьба известного поэта, наконец-то соизволившего соединиться со своей невестой, с которой он был обручен много лет назад, стала новостью номер один для горожан. Любопытство подогревали многочисленные слухи. Говорили, будто Данте повредился в уме от несчастной любви, поэтому долго не мог жениться; что он не собирался связывать себя узами брака, но промотал все состояние, залез в долги и нуждается в деньгах Донати; что он язычник из секты Гвидо Кавальканти и свадьба для отвода глаз. Оттого помимо гостей и соседей на церковной площади собралось столько зевак, что гонфалоньер был вынужден напомнить о регламенте флорентийской коммуны: приглашать на бракосочетание не более ста человек. После этого стража начала разгонять любопытствующих, правда, очень вежливо, чтобы, не дай бог, не перепутать их с гостями и не оскорбить какого-нибудь важного пополанина.
Лаиса как подруга невесты уже стояла в церкви неподалеку от брачующихся. Ее грызла зависть. Эта Джемма целых восемь лет после обручения наслаждалась беззаботной молодостью. А теперь она стоит рядом с известным поэтом и лучится свежестью, тогда как Лаиса до смерти утомлена грубостью мужа и нескончаемыми заботами о детях. Неужели удачливой Донати Бог к тому же пошлет семейное счастье?
Лаиса пытливо вглядывалась в лицо жениха, пытаясь разобраться в его чувствах к невесте, но они оба хранили непроницаемое выражение лица, будто специально сговорившись помучить Лаису.
— Дуранте дельи Алигьери! — послышался голос священника. — Желаешь ли ты взять в жены Джемму... Донати и сохранять ей верность в счастии и несчастий, в здравии и болезни?
Страшного суда. Невеста излучала спокойствие.
«Вот так-то! — подумала Лаиса. — Бог не любит гордецов! Сейчас уйдешь, милая моя, обратно к отцу, опозоренная на всю Флоренцию...»
— Сын мой! — встревожился патер. — Ты слышишь меня? Отвечай: желаешь ли ты взять в жены...
— А? — Данте будто проснулся. — Ну да, конечно... желаю.
После венчания начался свадебный пир на площади перед домом новобрачного. Согласно обычаю молодая жена на этом пиру должна была сильно ограничивать себя в еде, почти голодать, изображая волнение, охватившее невинную девушку накануне перехода в новое качество замужней дамы. Джемме не пришлось особенно стараться — под неусыпным взором любимой подруги кусок не лез ей в горло. Посидев чуть-чуть за столом, она возвратилась в родительский дом — так было принято, — а пир длился еще три дня. Затем гости отдохнули пару дней и приготовились переместиться для второй части действа в дом Донати. Флорентийский обычай велел новобрачной разыгрывать комедию, изображая ужас перед приездом супруга. Родители должны были возвестить ей о его прибытии, а сами — удалиться из дома, оставив дочь официально первый раз наедине с мужем. После этого он забирал молодую жену в свой дом окончательно.
честно покинула дом. Среди гостей, конечно же, оказалась Лаиса, которая тут же заняла наблюдательный пост. Оставалось ведь еще самое интересное — первая брачная ночь и все с ней связанное.
Молодой муж с интересом послушал ритуальные вопли и причитания Джеммы, собрался уже идти в спальню, но тут из-за угла явился с поздравлениями старый друг и собутыльник — Форезе Донати. Он только вернулся из путешествия, оттого и не присутствовал ни в церкви, ни на пиру.
— Ну что, дружище, смотрю, и ты уже настигнут кровожадным Гименеем? Теперь уж не испить нам пенной чаши за здравие поэтических кумиров!
— Тебе наличие твоей Неллы, помнится, не особенно мешало испивать чаши и прочие емкости, — возразил Данте.
Складки жира на боках толстяка заколыхались от смеха:
— Ха, сравнил! Моя Нелла подверглась неукоснительному мужнему воспитанию, прежде чем стала таким совершенством! А твоя женушка строптива и упряма, как стадо коз. Я ведь брат ей, хоть и не родной, с детства ее знаю. Если уж что решила, — сам черт ей не страшен. Затаится и будет добиваться своего.
— Ты еще намереваешься изливаться в речах или, может, все-таки выпьем? — прервал его Данте.
Форезе удивленно пожал плечами:
— Разве тебе не интересен нрав женщины, на которой ты женился?
— В мире есть много более увлекательных и поучительных вещей. Вот, например: какие вина предпочитают в этом доме? И сильно ли они уступают божественному нектару несравненного Гвиди? — С этими словами новоиспеченный супруг потянулся к кубку.
домой. Уже спускались сумерки, а молодой муж все еще праздновал с друзьями свою свадьбу, игнорируя жену, дожидающуюся его в спальне. Скитаясь по залам и коридорам просторного дома Донати, заботливая подруга не выдержала и постучала в спальню Джеммы.
— Я осмелилась побеспокоить тебя, кариссима, лишь потому что знала: ты все еще одна. Твой супруг продолжает возлияния за столом. Ну а я — я решила поддержать тебя — кто же поймет нас, женщин, как не подруги детства!
— Да я как-то особенно не нуждаюсь в понимании. — Джемма настороженно прислушивалась к звукам за дверью.
— Думаю, он появится еще не скоро, ты можешь отдохнуть, дорогая, даже подремать, — щебетала Лаиса со всей доброжелательностью, какую только можно выразить голосом. У Джеммы не оставалось никакого шанса поссориться с осточертевшей товаркой и найти повод выгнать ее. Бедная новобрачная уже была готова устроить пожар, или обморок, или истерический припадок, но все это только бы обрадовало добрую Лаису, которая с радостью разнесла бы сплетни по всей Флоренции.
«Пресвятая Дева, помоги!» — мысленно попросила Джемма и с радостью услышала у ворот грубый голос Лаи-синого мужа, спрашивающего у конюха:
— Моя-то не у вас? Загулялась совсем, ночь уж на дворе, дети плачут!
Покровительственное добродушие вмиг слетело с лица Лаисы.
— Бегу, бегу! — зашептала она, ощупывая голову в поисках капора, который лежал на Джемминой кровати. Джемма с нежнейшей улыбкой подала его подруге:
— Беги, а то, не ровен час, побьет.
— Да что ты, он меня пальцем не трогает, — уныло пробубнила Лаиса и нерешительно двинулась навстречу любящему супругу.
служанку:
— Передай господину Алигьери привет от моего брата Корсо. Только так, чтобы никто не слышал.
Служанка послушно убежала.
«Неужели сработает?» — думала Джемма. Ей стало горько, но больше ждать было нельзя, иначе жизнь супругов Алигьери заинтересовала бы уже не только Лаису.
Сработало. До девичьей спальни донеслись затихающие голоса гостей. Вскоре за дверью послышались шаги. Молодая жена глубоко вздохнула и застыла в самой красивой, на ее взгляд, позе.
43. Ит. carissima — дорогая.