Глава двадцать третья
ПЕРВЫЙ ПОЭТ
Если о характере Джеммы Донати-Алигьери мы можем только догадываться по косвенным данным, то о лучшем друге Данте Гвидо Кавальканти осталось много свидетельств. Он действительно был скуп, склонен к гедонизму и невероятно вспыльчив. Последняя черта вообще характерна для итальянцев, иначе откуда было бы взяться вендетте, гениально отраженной Шекспиром в «Ромео и Джульетте»? Собственно, непримиримая борьба гвельфов и гибеллинов — это тоже своеобразный аналог вендетты, замешенной на амбициях и рейтинге родов, их сфере влияния и, конечно же, деньгах. Поэтому так трудно разобраться в идеологической составляющей этих, казалось бы, четко очерченных политических партий и причинах локальных войн и переворотов, происходящих то тут, то там.
Гвидо Кавальканти очевидно выделялся необузданным нравом даже среди своих горячих соотечественников. Это доказывает его нападение на Корсо Донати, не только привыкшего всех подавлять, но и профессионального военного. Чтобы в открытую напасть с дротиком на такого человека, нужно пребывать в состоянии аффекта, с отключенным инстинктом самосохранения. Разумеется, Гвидо мстил за попытку отравления, но продуманно спланировать такое невозможно.
Эпикурейство Гвидо также подтверждается Боккаччо. В одной из новелл «Декамерона» есть фраза, что Гвидо «весьма придерживался мнения эпикурейцев». Это натолкнуло некоторых исследователей на мысль приписать Кавальканти аверроистскую метафизику, то есть вывести его совершенным еретиком. Тем не менее инквизиция Флоренции посмертно осудила тестя Гвидо, Фаринату дельи Уберти и его жену, приказав развеять по ветру их прах, а сам Кавальканти не стал жертвой официального обвинения в ереси, и его похоронили как достойного христианина. Из регистра умерших церкви Санта-Репарата, фундамент которой не так давно обнаружили археологи под главным флорентийским собором Санта-Мария-дель-Фьоре (Святой Марии в цветах), следует, что первый поэт Флоренции и друг Данте погребен в этом храме 29 августа 1300 года.
Зачем же Боккаччо оговаривал Кавальканти? Вряд ли он делал это намеренно. Он ведь писал свои новеллы спустя пол столетия после смерти Гвидо и ориентировался уже более на слухи и легенды, чем на факты. Собственно, поэтому биография Данте пера Боккаччо и не считается достойной безоговорочного доверия.
Возможно, Гвидо страдал от алкоголизма и совершал необдуманные поступки в состоянии опьянения. Во всяком случае, это могло бы стать объяснением, почему жизнь богатого и талантливого человека вдруг пошла под откос и закончилась гибелью во цвете лет. На момент смерти ему исполнился всего 41 год.
* * *
Стоял март 1294-го. Два года минуло с тех пор, как Корсо метнул дротик в Гвидо Кавальканти, а первый поэт еще не нашел подходящего случая отомстить. Дело оказалось гораздо сложнее, чем представлялось вначале. За Большим Бароном стояла уже не кучка головорезов, как когда-то, а добрая половина Флоренции.
Кавальканти совсем извелся. Он старался все время сидеть дома, дабы случайно не столкнуться на улице со своим врагом. Но стоило ему хоть ненадолго выйти - Корсо обязательно попадался навстречу, нагло похохатывая или отпуская какую-нибудь оскорбительную шутку. Первый поэт даже пытался официально пожаловаться в Совет ста, но там ему не помогли, поскольку никакого доказанного ущерба Корсо не нанес. Гвидо потерял сон и аппетит. Несколько раз он уже принимал решение навсегда уехать из родного города, но каждый раз понимал, что не в силах оставить любимого дома, выстроенного и отделанного им с такой любовью. Оставалась последняя надежда - обратиться к родственникам Вьери деи Черки. Собственно, из всей его многочисленной родни для мщения подходили лишь два племянника — Джованни и Джордано, сильные, хорошо владеющие мечом и, одновременно, достаточно безрассудные, чтобы напасть на Большого Барона. Те самые поэтишки, которые когда-то получили от Гвидо немало язвительных замечаний по поводу своего творчества. Кто же знал, что придется просить их об одолжении!
Первый поэт уже несколько дней мучительно обдумывал витиеватую речь, адресованную молодым Черки. Ради этого ему пришлось разобраться в политических тонкостях и понять разницу между двумя партиями — Черки и До-нати.
По правде сказать, особых различий не наблюдалось. Партия Черки на первый взгляд казалась более «народной», пополане считали ее «своей». Но ее также поддерживало немало магнатов древней крови. Партия Корсо считалась «аристократической», а средства получала от купцов и банкиров, часто принадлежавших к семьям с сомнительным родословием.
Окончательно запутавшись в политических хитросплетениях, первый поэт решил намекнуть отпрыскам дома Черки, что обращается к ним по совету самого Вьери. Кликнув слугу и велев ему седлать лошадь, Гвидо решил подышать воздухом — у него разболелась голова от тяжелых дум. Он вышел на крыльцо и увидел, как к дому подходят те самые племянники Черки.
— Приветствуем тебя, многоуважаемый! — весело крикнул Джордано. — Не уделишь ли нам несколько мгновений твоего драгоценного поэтического досуга?
— Кстати, неплохо было бы подать нам твоего знаменитого вина, — прибавил Джованни, — и не жалеть его, ибо дельце такое, что стоит лишней баклажки-другой.
Обычно Гвидо никогда не предавался излишествам, считая пьянство уделом грубых пополан. Он специально не заводил у себя в доме больших кубков, предпочитая смаковать каждый глоток из изящных бокалов. Его передернуло, когда Джордано налил драгоценный нектар из тулузских виноградников в простую глиняную кружку.
— А это, чтобы не утруждаться, — гоготнул молодой Черки, — отпусти слуг, мы люди простые, мессир Донати говорит, что мы недавно из леса вышли. Ну?! Пошла, что стоишь?! — гаркнул он на служанку.
— Мессир Корсо вообще про всех все знает, — поддакнул Джованни, когда девушка ушла, — наверное, оттого плохо спит. Надо бы помочь ему. Ты как считаешь, уважаемый Гвидо?
— Ох, да неплохо бы, — пробормотал первый поэт, не веря своим ушам. Он чувствовал себя очень некомфортно. Вроде бы все складывалось, как он хотел, вот только эти двое юнцов вели себя в его доме будто хозяева, а он не мог сделать им замечание. Вдруг он понял, что эта ситуация отображает перемены, произошедшие в его статусе. Его жизнь стала давать трещины во многих местах. Недовольство архиепископа, обвинения в язычестве, слухи... он уже почти персона нон грата, оттого и стервятник Корсо не упускает возможности поглумиться. Оттого и Примавера ему изменила. Последний оплот — поэтическая слава — и та под угрозой. Молодого Алигьери еще никто не называл первым поэтом Флоренции, но ведь когда-нибудь это произойдет. Гвидо, как никто другой, видит величину и силу поэтического гения своего недавнего ученика...
Отчаянным движением подстреленной птицы Гвидо Кавальканти плеснул свое любимое дорогое вино в грубую глиняную кружку.
Не прошло и часа, как первый поэт напился хуже последнего сапожника. Он забыл даже о поэтической вечеринке, которую назначил на сегодня. Мутным непонимающим взором оглядел первых прибывших гостей. Его трясло.
— Вы больны, мессир Кавальканти? — встревоженно спросил кто-то. — Может быть, вчерашний дождь...
— Простуда — болезнь обычных людей, но не поэтов! — захохотал Джованни. — Наш любезный Гвидо может быть только ранен стрелой Амора. Сейчас мы исцелим его!
обязанности хозяина. Правда, все происходящее казалось слегка затуманенным. Он не уследил, когда разговор зашел о Данте Алигьери. Вроде бы тот, поссорившись с женой, замыслил нападение на Большого Барона. «И здесь он обскакал меня», — пронеслось в голове Гвидо. Но тут в беседу вмешался чей-то знакомый возмущенный голос:
— Полно говорить, о чем не знаете! Дуранте вовсе не ссорился с Джеммой. Они живут душа в душу, уж мне-то это известно точно, я постоянно бываю в их доме.
— Э... Форезе... Донати! — Язык Гвидо снова стал немного заплетаться. — А ты... это... чего ко мне пришел?
— Не ты ли приглашал меня читать сатирические куплеты? — удивился толстяк.
«Нет, впредь только умеренность! Не дай Бог проболтаться при нем о планах насчет Корсо», — подумал Гвидо и потащился во двор к спасительной бочке с холодной водой.
Когда он вернулся — Форезе Донати уже исполнял свои сатиры, нашпигованные непристойностями, точно пирог ягодами. Некоторые из гостей отворачивались с деланым отвращением, но большинство встречало эти вольности аплодисментами. Толстяк к тому же еще усиливал впечатление жестами, выкриками и совершенно непередаваемыми интонациями. Он закончил читать и, отдуваясь, подошел к столу — получить свою порцию восторгов и вина. Гвидо развел руками:
— Удивляюсь, как твой утонченный родственник Алигьери терпит такое общество.
— Мой родственник, в общем-то, весьма благосклонен к народной речи, — отозвался Форезе, — кроме того, ему теперь не до поэзии. Он всерьез занялся политикой, и она отплатила ему добром. Уже два года он заседает в Особом совещании при капитане народа[47]. А сегодня ему посчастливилось стать одним из старейшин своей части города — Сан-Пьер-Маджоре. Кстати, за это нужно выпить!
— Ура!!! — раздались крики.
«Данте?.. — с пьяным удивлением подумал Гвидо. — Когда же он успел? Только что, кажется, рыдал по дочке Портинари...»
Неожиданно Кавальканти осознал, что не видел бывшего друга уже несколько лет.
Любовь сжигает нежные сердца,
И он пленился телом несравнимым,
Погубленным так страшно в час конца... —
пронеслись в памяти строки, с которых началось его знакомство с Данте. Гвидо вспомнил и другие, еще более прекрасные.
— Зачем он занялся этой грязной суетой?! — воскликнул Гвидо, не замечая слез, катящихся по его щекам. — Бог дал ему такой дар! Я еще не встречал в жизни такой грандиозной поэтической силы!
— Сколь высока похвала, слетевшая с уст первого поэта! — льстиво проговорил какой-то юноша. — Жаль, что глубокоуважаемый мессир Алигьери не слышит этих прекрасных слов, без сомнения, наполнивших бы его сердце ликованием!
Лицо Гвидо перекосилось от отвращения.
— Ты дурак! — сказал он льстивому юнцу. — Его сердце наполняют ликованием пенье ангелов, а не наши скудоумные речи. И еще, — Кавальканти поднял руку и громко обратился к присутствующим, — не называйте меня больше первым поэтом. Если кто и достоин такого титула, то уж точно это Алигьери, а не я.
Слова Гвидо повергли всех в смятение. Наверное, с минуту гости переваривали услышанное, затем загомонили, каждый свое. Кто-то не соглашался со сказанным, кто-то восхищался благородством мессира Кавальканти, кто-то начал срочно вспоминать канцоны Данте, дабы быть в состоянии самостоятельно судить о предмете дискуссии. Только Чино да Пистойя, тихо сидящий в углу, ничего не сказал. Не отрываясь, он смотрел на раскрасневшееся от вина и мокрое от слез лицо Гвидо так, будто увидел его в первый раз.
* * *
Данте жил теперь с ощущением охотника, приготовившегося к выстрелу. Он выслеживал редкую дичь - удачу, которая в последнее время нередко паслась возле него. Впервые он столкнулся с ней ранней весной 1294 года, когда «Установления справедливости», введенные делла Беллой, еще действовали. Флоренция готовилась к встрече номинального короля Венгрии Карла Мартелла, сына короля Неаполя Карла II Анжуйского. Он направлялся в Тоскану, чтобы встретить своего отца, возвращавшегося после подписания договора с королем Арагона и Валенсии Яковом II. Алигьери включили в состав почетной рыцарской стражи, вместе с самыми родовитыми и богатыми флорентийцами. Это объяснялось популярностью стихов Данте, а еще более - тем, что он писал их не на латыни, а на «народном» языке. К тому же Алигьери очень следил за своей репутацией. Все это делало вполне естественным его присутствие среди знатных рыцарей. Но дело пошло еще дальше. Король оказался большим любителем искусства. Он призвал Данте к себе, долго беседовал с ним и остался в полнейшем восторге как от стихов молодого поэта, так и от его монархических воззрений.
Отсвет величия монарха сразу же привлек к Алигьери пристальное внимание всех крупных флорентийских политиков. Тогда-то перед ним и открылись двери Особого совещания, решавшего многие городские дела.
— и он вошел в финансовый Совет ста, о чем раньше не мог и мечтать.
Когда высшая политическая цель будет достигнута.
Однажды утром он зашел домой после мессы за каким-то документом. Дети окружили его, умоляя посмотреть дом, который они с няней построили во дворике под лимонным деревом. Что-то давнее шевельнулось в сердце Алигьери. Он пошел с ребятишками и увидел странный шалаш из ткани, установленный ровно над тем местом, где когда-то располагался маленький ад, он же — космос. Постройка тоже имела вид конуса, только устремленного к небу.
— Папа, правда, это дворец? — радостно вопил маленький Пьетро.
— Нет, это гора, правда, папа?! — перебивал его Якопо. Маленькая Антония еще не умела говорить, но ее глаза тоже сияли восторгом.
... Ударил колокол, возвещающий очередной литургический час. Значит, уже поздно. Скамьи в главном зале дворца Барджелло уже почти заполнились народом. Все ждут семерых приоров, которые входят последними, в торжественных красных кафтанах. В мыслях Данте не однажды примерял на себя одеяние из красного драпа. Но для этого нужно быть безупречным...
Подстегивая кобылу, мессир Алигьери мчался по флорентийским улочкам. Куры и свиньи в ужасе разбегались перед ним, какая-то кумушка испуганно перекрестилась.
Чино бросился под копыта уже перед выездом на площадь перед Барджелло. Лошадь заржала и резко отскочила назад, чуть не сбросив всадника.
— Дьявол! — закричал Данте. — Ты что, с ума сошел?!
— Мне нужно поговорить с тобой, — отвечал да Пи-стойя.
— Потом. В Барджелло уже начался совет, я не могу терять ни мгновения.
— Я уезжаю потом, меня ждет корабль в Святую землю, — с отчаянием в голосе сказал Чино, — то, что я хочу сказать, очень важно.
— Говори, только очень быстро, — согласился Алигьери.
— Оно касается Гвидо Кавальканти. Только... не знаю, как рассказать об этом быстро... Похоже, он в беде.
— И что? Предлагаешь мне броситься ему на помощь, оставив все дела?!
— Нет, конечно... — поспешно произнес да Пистойя, — просто... ммм... тогда, помнишь, на площади мы...
— «Тогда» давно кануло в Лету, Чино! — прервал его Данте, натягивая поводья. — Сейчас у меня другая жизнь, и я вовсе не намерен разрушать ее только потому, что тебе вдруг захотелось предаться воспоминаниям юности! Прощай.
Он стегнул кобылу и поскакал через площадь.
«Не так надо было говорить! Откуда это косноязычие?!» — мысленно ругал себя Чино. Потом он задумался. А разве можно описать в двух словах выражение лица первого поэта, отрекающегося от своего лаврового венка, в котором заключалась вся жизнь?
Устав терзаться впустую, Чино прочитал «Pater noster»[48], попросив помощи небесной всем поэтам, включая его самого. Потом побрел к мосту через реку Арно, чтобы навсегда покинуть Флоренцию.
... Скамьи в главном зале Барджелло полнились народом. Заседание уже началось. Данте пробирался к своему месту под взорами других советников и старейшин посреди чьей-то речи. Подобной оказии с ним никогда еще не было, он не выносил опозданий. Алигьери злился на всех — на Чино, на детей и на этих добропорядочных граждан, занявших свои места вовремя. Неприятные мысли множились, захватывали. В какой-то момент он вовсе перестал слушать оратора и не смог ответить на какой-то простой вопрос. Поэтому, когда в конце к нему подошел помощник градоправителя, Данте приготовился выслушивать нарекания. Однако причина оказалась совершенно иной.
— Любезный мессир Алигьери, вы не желали бы в будущем выдвинуться на выборы в приорат?
— Да. Если только эта честь не слишком велика для меня.
— Рано волнуетесь, вас ведь еще не избрали, — усмехнулся помощник градоправителя, — но лично я с радостью увидел бы вас одним из семи приоров Фьоренцы.
* * *
С помощью племянников Черки Гвидо Кавальканти удалось собрать небольшой — из одиннадцати человек, — но довольно сильный отряд мстителей. Оставалась одна загвоздка: Корсо Донати в последнее время постоянно ездил в Рим, безуспешно пытаясь наладить личные связи с папой. Застать Большого Барона во Флоренции стало непростым делом.
Как-то ранним утром Гвидо проснулся от легкого стука. За дверью стоял Джованни деи Черки.
— Возвращается, — тихо сказал он вместо приветствия, — если выедем прямо сейчас, то наверняка встретим его на подъезде к южным воротам.
— А все остальные? — опасливо спросил Кавальканти.
— Уже там, — успокоил Джованни.
Гвидо кликнул слуг, быстро собрался и выехал. Его по-трясывало от утренней свежести, но еще более — от предстоящей встречи, наполнявшей все существо глубоким отвращением.
Солнце только начало подниматься над землей, розовато окрашивая туман над изгибами Арно. На прибрежной траве поблескивала роса.
Спутники Гвидо выбрали удачное для обзора место — небольшая возвышенность, поросшая кустами. Сквозь ветки дорога просматривалась почти до самого горизонта. Только Корсо почему-то решил ехать по бездорожью и неожиданно вынырнул из кустов прямо перед носом Гвидо. Поэт тут же метнул во врага дротик. Он готовился к этому моменту не один год, но Корсо ухитрился застать его врасплох. Дротик пролетел мимо, хотя Гвидо владел метким ударом и тренировался каждый день. За Большим Бароном нарисовались еще несколько человек — его сыновья и слуги. Вся группа, резко свернув, пронеслась мимо. Терпение Кавальканти лопнуло. Он пришпорил коня и бросился вдогонку за врагом, не замечая, что Черки со своими друзьями остался далеко позади.
с довольно близкого расстояния. Он уже видел, как наконечник копья входит под левую лопатку обидчика...
Но что это? Будто ангел-хранитель защитил злодея. Конь Корсо неожиданно вздыбился, сбросив хозяина на землю. Копье пролетело мимо и со звоном ударилось о камни.
Мгновение — и на Гвидо оказались нацелены пики сыновей Корсо. Поэт в ужасе оглянулся. Черки со своими друзьями еще только отъезжал от места засады. Положение казалось крайне опасным, и Кавальканти обратился в бегство. Старший сын Корсо бросился в погоню.
Бока лошади Гвидо потемнели от пота. Дробный стук копыт смешивался с пульсированием крови в висках. Все холеное тело Гвидо трепетало, ожидая удара острой стали — резкого и неумолимого. И удар произошел. Дротик неприятеля поразил Кавальканти в левое предплечье. Рукав красивого кафтана быстро окрасился кровью.
«Только бы не упасть», — твердил себе Гвидо. Он решил, что рана смертельна, и ждал, когда потеряет сознание. Тем не менее не забывал гнать лошадь.
— Надо догнать их... — слабым голосом попросил Гвидо.
Братья Черки, однако, занялись его раной, которая оказалась не опасна, но очень болезненна, поскольку дротик прошел по касательной и располосовал большой кусок кожи.
Так бесславно, получив увечье, но не отомстив, Гвидо возвратился домой. На следующий день к нему пришел гонфалоньер и объявил: по решению городской синьории за нападение на семью почтенного гражданина Флоренции, мессира Корсо Донати, мессир Гвидо Кавальканти приговаривается к штрафу в 1200 золотых.
— Почему же его не приговорили к штрафу, когда он потчевал меня отравой? — риторически вопросил Гвидо. — Ничего себе сумма! Я так пойду по миру.
— На вашем месте я бы радовался этому штрафу и благодарил Бога, что вас не отправили в изгнание, как, например...
— Ну, это уж вы совсем загнули! — сердито оборвал его поэт, осторожно трогая раненую руку.
Примечания.
47. Капитан народа — военачальник и глава малой (пополан-ской) коммуны Флорентийской республики.