Глава тридцатая
СПРАВЕДЛИВОСТЬ
В последние годы XIII века (а точнее, с понтификата Бонифация VIII, 1294 год) враждебность по отношению к власти Святого престола вышла за пределы борьбы двух итальянских политических партий. К конфронтации подключилась Франция. В результате этого в 1303-м папа Бонифаций VIII оказался в плену у короля Филиппа IV Красивого, после чего скончался. Следующего папу, Климента V (1305—1314), вынудили покинуть Рим. Он поселился в Авиньоне в печальном статусе пленника французской короны, с этого момента начался странный период в жизни папской империи, вошедший в историю как Авиньонское пленение.
Конечно, папы в Авиньоне были далеко не в реальном плену. Это более походило на грамотный политический ход: обменять привилегии на сотрудничество с французскими королями, которые тогда имели огромное влияние в Европе. Папы оказались как бы послами и выразителями воли этих королей, они исполняли их важные дипломатические миссии. На рейтинг Святого престола эта ситуация повлияла двояко. С одной стороны, папство как институт сильно сдало свои позиции в политической жизни Европы. С другой — внутрицерковный авторитет при поддержке статусных королей усилился.
— Орсини и Колонна вылилась в гражданскую войну. Затем Рим покорил император Генрих VII, но ненадолго. После его изгнания произошло общегородское восстание граждан во главе с Кола ди Риенцо, патриотом города. Он был настоящим гуманистом. Дружил с Петраркой и первым в истории начал бороться за идею объединения всей Италии вокруг Рима.
Современные итальянцы чтут его память: на Капитолийском холме ему как национальному герою поставлен памятник.
Авиньонское пленение закончилось в 1377 году, когда папа Григорий XI вернулся в Рим. Но спокойной жизни Святому престолу это не принесло. Уже через год начался Великий западный раскол, когда конкурирующие папы, один в Авиньоне, другой в Риме, поделили между собой весь католический мир. Можно представить, сколько сложностей это внесло в дела Церкви. Пришедший в 1389 году к власти папа Бонифаций IX (1389-1404), пытаясь хоть как-то выправить сложившуюся ситуацию, предложил, чтобы Римом управляли три выбранных консерваторами гражданских лица. Для этой «троицы» на Капитолийском холме даже выстроили специальную резиденцию — поныне существующий величественный Дворец консерваторов. К сожалению, попытка добавить объективности завершилась очередными беспорядками. В городе началось запустение, вскоре Рим был захвачен войсками короля Неаполя Владислава, это привело к всплеску очередной волны насилия, беззакония и грабежей. Но все-таки Святой престол выжил. После Собора в Констанце в 1417 году удалось выбрать кандидата, признанного всеми враждующими сторонами. Им стал Мартин V (1417—1431), при котором Вечный город смог возродиться. И тогда началась новая счастливая эпоха бурного развития литературы, искусства и архитектуры.
Возможно, Бонифаций VIII предчувствовал этот более чем вековой период несчастий и разорения Рима. Поэтому и умер, не пережив унижения Святого престола.
* * *
В один из сентябрьских дней 1303 года Джемма, как всегда, пришла к подруге со свертком еще теплых пирогов. Лаиса стояла у окна, опираясь на клюку, с выражением ужаса на постаревшем лице.
- Бог милостив, = тихо сказала мадонна Алигьери, разворачивая снедь. - Помолимся за святейшего отца, чтоб ему хватило сил вести себя достойно.
Вечером того же дня к матери Джеммы заявился пьяный Корсо Донати. Он требовал выпить с ним заупокойную чашу за великого человека. Услышав его голос еще с улицы, Джемма поспешно затворилась в своей комнате.
Мадонна Донати приказала служанке налить гостю лучшего вина, сама же пить отказалась.
— Я ведь не знаю твоих друзей, досточтимый племянник. И вообще по мне так лучше заказать по ушедшему поминальную мессу, чем пьянствовать.
— Глупая женщина! — прохрипел Большой Барон. — Он такой же твой друг, как и мой! Вчера скончался человек, прославивший наш род на века, человек, за которого я бы с радостью отдал свою жизнь, если бы только оказался в нужный момент поблизости. О, зачем меня не было в Риме?
Джемма, сидя в своей бывшей детской, напряженно прислушивалась к басовитому рокотанию ненавистного голоса. Вдруг послышались быстрые шаги и в комнату вошла мать:
— Дочка, выйди к столу, пришел Корсо, он говорит, что в Риме умер папа.
— Зачем мне ради этого выходить, мама? — поинтересовалась Джемма.
Мать сердито шикнула:
— Ты что? Он разозлится, если ты не придешь.
С безупречной осанкой и непроницаемым выражением лица Джемма поклонилась троюродному брату. Его лицо выглядело багровым от вина, но он продолжал жадно пить.
— Тебе уже сказали, сестрица? — прохрипел Большой Барон. — Звезда нашего рода закатилась. Но зато он показал всем, чего стоит. Когда они подожгли замок, он воссел на Святой престол в полном облачении. И так, с ключами святого Петра, встретил их. И сказал им... Да, сказал — им самим пришлось запомнить его слова: «Если я стану жертвой, как стал Господь наш, Иисус, то я встречаю смерть с радостью».
— Они убили папу? — вырвалось у Джеммы, хотя она и не собиралась разговаривать с братом.
— Убили... Да. — Корсо поперхнулся вином и закашлялся. Приступ оказался таким долгим, что мадонна Донати уже хотела бежать за лекарем. Наконец Большой Барон отдышался и продолжил: — Они убили его, только не мечом, а унижением и поруганием. Этот французский прихвостень Гийом Ногаре не постыдился дать пощечину... кому?! Самой матери-Церкви! Папа не смог перенести этого и вчера отошел к Богу. Теперь для нас грядут черные времена.
— Скоро... да, скоро белое станет черным, а черное белым, — бормотал Корсо. — Слушай, сестренка! — вдруг выкрикнул он. — Пока я еще силен, сделаю для тебя кое-что приятное. Добьюсь, чтобы твой брак признали недействительным, и выдам тебя замуж за нормального мужика.
— Как это возможно? У нее трое детей, — осмелилась подать голос мадонна Донати.
— А! Тетка! Ты уже так стара, что ум, видать, слабеет. Запишем твою дочку вдовой. Кстати, недалеко от истины. Ее супружник уже почти что в гробу, ибо перешел к гибеллинам и собрался воевать... Ха-ха... Он думает, будто можно скрипеть пером, сидя на скамье, а потом вдруг взяться за меч! Хе-хе-хе!
Джемма стиснула зубы и сжала губы, чтобы, не дай бог, не поддаться гневу и не ответить Большому Барону. Она не имела права рисковать жизнью детей.
люд, но Джемму это беспокоило гораздо меньше, чем внимание троюродного брата. Она попросила мать говорить всем, что они уехали в Лукку к богатому дяде мужа, и жила на новом месте, стараясь не обращать на себя внимания. Но все равно каждую ночь ей чудились стук в дверь и грубый бас Большого Барона.
... Между тем опустевший Святой престол занял Бенедикт XI, который не стал поддерживать ни гвельфов, ни гибеллинов, но, наоборот, собрался примирить воюющие партии. В знак своих свободных взглядов новый понтифик не побоялся назначить кардиналом одного из сторонников императора, гибеллина Никколо да Прато, которого тут же послал наводить порядок во Флоренции.
Джемма узнала эти новости от служанки матери и затаилась, моля Бога, чтобы мужа вернули прежде, чем он погибнет в каком-нибудь сражении.
Данте тоже надеялся на да Прато. Он написал ему канцону о трех добродетелях, которые бродят, будто нищенки, отвергнутые всеми. Три дамы — Справедливость, Правда и Законность... этой горькой аллегорией поэт хотел обратить внимание кардинала на флорентийские беды, но в итоге оказался пророком новой несправедливости.
Никколо да Прато действительно приехал и старательно проводил переговоры со многими влиятельными людьми, но ситуация запутывалась все больше.
у Корсо Донати появился мощный соперник — мессир Россо делла Тоза. В то же время изгнанные белые гвельфы окончательно объединились с гибеллинами и стягивались под знамена императора Генриха VII.
Титаническими усилиями кардиналу да Прато удалось зазвать во Флоренцию 14 изгнанников из числа новообразованной белой гвельфско-гибеллинской группировки. Черные открыли им ворота, но встречали так холодно, что да Прато всерьез обеспокоился за жизнь приглашенных.
На переговорах Большой Барон сидел, развалившись, во главе стола и неучтиво выказывал удивление на все претензии изгнанников. Россо делла Тоза, терпевший ради переговоров общество Корсо, согласился с обоснованностью притязаний, но не выказал желания изменить что-либо.
Кардинал сидел среди них, умирая от стыда, и не мог ничего сделать.
К концу встречи Большой Барон посоветовал изгнанникам убраться как можно скорее, если они дорожат своими жалкими жизнями.
— Как вы смеете?! — задыхаясь от возмущения, перебил его да Прато.
— Ради Христа, простите, ваше высокопреосвященство! — с наигранной горячностью ответствовал Корсо. — Но вы не знаете милой Фьоренцы, как знаем ее мы. Мы печемся лишь о ее благе, а оно невозможно, если эту благословенную землю будут топтать ноги нечестивцев!
Кардинал молча встал и, не прощаясь, вышел. Часом позже, когда он со своей свитой направлялся к резиденции, откуда-то из подворотни вылетела толпа оборванцев в масках, которые начали швыряться помоями и камнями. Да Прато и его люди, не готовые к нападению, метались по улице, пытаясь увернуться от ударов. Спас положение Большой Барон, появившийся верхом из ближнего переулка.
— Немедленно оставьте святого отца в покое! — грозно проревел он, и нападавших как ветром сдуло.
— Не стоит благодарности, — с наглой предупредительностью поспешил заявить тот, — хоть я и спас ваше высокопреосвященство.
— Я и не собираюсь благодарить, — отчетливо произнес да Прато.
В этот же день он покинул Флоренцию, не исполнив папского поручения. А вскоре и поручать стало некому. Бенедикт XI внезапно умер. По слухам, его отравил все тот же Гийом Ногаре, который послужил причиной смерти предыдущего папы. Бонифаций и Бенедикт проводили совершенно разную политику, но имели общий трон и общего врага — французского короля Филиппа IV Красивого.
Для Джеммы наступили черные дни. Она не смогла ужиться в бедном квартале — дети ремесленников постоянно колотили ее сыновей. Антонию пришлось забрать из школы после того, как она еле спаслась от пьяного насильника. Но мадонна Алигьери не хотела оставлять девочку безграмотной, но и не хотела увидеть своих мальчиков калеками. После двух лет мучений она вернулась вместе с детьми в дом матери, надеясь, что Корсо не вспомнит о своей пьяной болтовне и оставит ее в покое. Однако ей не повезло. Уже на следующий день, рассматривая цветы в материном садике, она услышала знакомый наглый голос:
— Э, сестренка! Какая встреча! Как дела? Все вдовствуешь?
— Слава Христу, мессир Корсо, — сдержанно, но учтиво ответила Джемма. — Я рада, что моя жизнь вам небезразлична, но, право, она не стоит вашего внимания.
— Ну почему же! — хохотнул Корсо. — Хотя нет, насчет жизни ты, пожалуй, права. А вот дома и земли, которые ты задумала умыкнуть у рода Донати, вполне меня интересуют.
— Они принадлежат роду моей матери, есть документ с печатью подеста, — тихо сказала мадонна Алигьери.
Большой Барон хмыкнул:
— Разумеется, сестрица! Но ты ведь — одинокая слабая женщина, ты не сможешь управиться с этаким имуществом. А с мужем, которого я тебе присмотрел, дело пойдет веселее. Да и пареньков твоих, глядишь, дома оставят.
— Что вы такое говорите, мессир Корсо! — Джемма не замечала, что мнет пальцами самый красивый цветок. — Я никогда не выйду замуж при живом муже.
— Ну это можно исправить, — неожиданно спокойно отреагировал Корсо, — муженек твой, правда, больше мечом не машет, но по-прежнему сует свой нос, куда не следует.
Большой Барон расхохотался и, не попрощавшись, ускакал. Джемма швырнула на каменную дорожку кровавый комок, еще минуту бывший прекрасным цветком, и тяжело задумалась. Никаких способов защитить себя от посягательств ей в голову не приходило. Корсо боялась вся Флоренция. Единственный его соперник, Россо делла То-за, вроде бы осмеливался не подчиняться Большому Барону, но с какой бы стати он стал помогать жене бывшего приора, попавшего в опалу? А что, если сделать вид, будто она согласилась с предложением Корсо, а потом, сославшись на нездоровье, откладывать свадьбу, а за это время попытаться узнать про Корсо нечто такое, что пригодилось бы Россо делла Тоза? Хотя, если Большой Барон захочет, он выдаст ее замуж и мертвую. А так ли уж надо противиться? Ведь за Алигьери ее тоже выдали безо всяких намеков на любовь.
И вдруг она вспомнила, как когда-то в прошлой жизни ее муж сидел во дворе на скамейке, окруженный детьми, и рассказывал им устройство ада.
«Дьявол всегда все переворачивает. Поэтому ад представляет собой перевернутый конус. Чем глубже, тем меньше места для грешников. Так сделано потому, что самые страшные грехи встречаются гораздо реже обычных».
— ее собственный, старательно выговаривающий:
— Клянусь быть с тобой в счастии и несчастий, в здравии и болезни, а также любить и уважать тебя до конца жизни моей...
... В это время в замке графа Гвиди ее супруг решал сложную и трудновыполнимую задачу: как, будучи изгнанником, принятым под кров из милости, произвести впечатление на юную белокурую особу, именуемую мадонна Пьетра. Он и в юности-то не слыл повесой. Сколько раз в Болонском университете ему доводилось пугать Чино да Пистойю своей задумчивостью, доходившей до того, что он переставал отзываться на вопросы. А теперь он к своему не самому удачному характеру еще и немолодой, бездомный, живущий фактически на подаяние. Но ангельские кудряшки никак не выходили из головы...
Он вскрикнул от неожиданности, когда в дверь постучали.
— Войдите...
— Чем обязан? — выдавил он внезапно охрипшим голосом.
— Мне прочитали ваши стихи про ад, — сказал ангел, — я в удивительном восторге... я просто не знаю... не знаю... Боже, в ваших глазах бездна...
Сколько он потом ни вспоминал, но так и не смог понять, почему это юное существо оказалось в его объятиях...
... Джемма подняла раздавленный цветок и осторожно положила в траву.
— Но, Боже, — прошептала она, — молю, защити моих детей! Если я откажу ему — он может убить их.
И словно в ответ послышался крик Якопо:
— Мама! Что происходит? Там огромный пожар!
... На этот раз уже сами флорентийцы не могли разобраться, кто против кого воюет. Все улицы позапирали на цепи, на площади перед Барджелло, пугая всех, встала телега с городским знаменем как знак большой войны. Говорили, будто кто-то из черных гвельфов поддерживает французского короля и мутит воду, желая разорения милой Фьоренцы. Иные продолжали твердить, что все зло от гибеллинов, кто-то призывал просить защиты у императора.
К матери Джеммы опять заехал Корсо.
— Ну как, сестренка, пойдешь замуж? — спросил он, пристально глядя на Джемму.
— Моя судьба в руках Божиих, — ответила она, — как Он сотворит, так и будет.
— Хм...— задумчиво произнес Большой Барон, — пусть так. Пока он сотворил твоему муженьку печальную участь. Он сейчас в Вероне, и туда за его головой поехали веселые ребята с большой дороги. Посмотрим... Мне дома твои не нужны, сестренка, я не нищий. Просто твой супружник руку на меня поднял, а я такого не прощаю. Потому на будущее счастье не надейся. Тот, за кого я тебя сосватал, чужих детей не любит. Да и жены у него мрут как мухи.
Он вышел, по обыкновению, не прощаясь. Джемма бросилась в свою комнату и упала на колени перед распятием:
— Боже! Не оставляй меня! Я правда не желала зла Лаи-се, только хотела, чтобы она замолчала. Неужели ты накажешь меня так страшно?
* * *
торопился.
— Твои стихи прекрасны, — наконец сказал он, — я бы с удовольствием сделал тебя придворным поэтом, но ты выбрал не самую лучшую партию.
— Даже если и так, — отвечал Данте, — с нами поступили несправедливо. Разве недостойно защитить угнетенных от произвола?
— Вы сами выбрали свою судьбу, — возразил синьор Бартоломео, — ваши идеи не вполне честны. Гвельфы всегда поддерживали папу — так делают и сейчас черные. Гибеллины — за императора. А вы? Сначала выступали за независимость своей республики, а теперь хотите пойти на нее войной.
— К прискорбию своему, вынужден со многим согласиться, — вздохнул Алигьери, — правда, мои личные воззрения отличаются от собратьев по партии. Мой идеал — императорская власть, подобная Римской империи прошлого. Это — настоящая земная власть, которой не должен заниматься римский первосвященник. Таким образом, меня можно причислить к гибеллинам, просто по рождению я оказался гвельфом. Но все же: если белые гвельфы были бы совсем неправы, разве их поддержала бы Болонья?
— На словах, мой дорогой, только на словах, — усмехнулся правитель Вероны. — На деле же некоторые особенно шустрые болонцы охотятся за твоими товарищами по партии, дабы получить за их головы награду во Флоренции. Но я не говорю тебе «нет». Прежде, чем принять решение, я должен многое обдумать и кое-что узнать. Поэтому давай перенесем наш разговор на следующую неделю.
С чувством досады Данте вышел на улицу. Три дамы — Справедливость, Правда и Законность, — а существуют ли они в жизни или только в умах идеалистов?
Он шел по Рыночной площади, рассматривая кость какого-то непонятного животного, висящую в арке одного из домов. Солнце палило все ярче, направо манил прохладной тенью переулок. Алигьери завернул туда. У него оставалось немного времени. После обеда его ожидали занятия латынью с малолетними племянниками делла Скалы.
— видимо, за ним охотились и выскочили внезапно, из подворотни. Туда поэта и затащили, накинув заранее приготовленные веревки. Трое крепких мужчин с лицами, скрытыми масками, связали его, засунули кляп в рот и кинули на землю. Один куда-то убежал, двое остались караулить жертву.
— Убей меня Бог, не пойму, почему его не придушить, — сказал один, — там же навроде как только голова нужна.
— Не, этого целиком велели. Его жечь будут, видно, важная птица.
... Маленький игрушечный ад вырвался на свободу. Разрушив ямку под лимонным деревом, он начал расти, будто чудовищный гриб, и накрыл черным колпаком всю землю.
«Но это же грех — видеть такое? Или избранность?» — пронеслось у поэта в голове.
И тут же обозначился ответ: «Не ищи себе исключительных грехов. Сейчас тебя убьют и окажешься с обычными прелюбодеями за Джованну и мадонну Пьетру, с которой ты при живой жене...»
— Э! Он вообще жив? Кажись, дух испустил! — раздался голос.
— Ну тогда чего церемониться? — вмешался второй голос. — Руби голову и побежали, а то еще напоремся на кого-нибудь.
— Да не придет сюда никто. Это дом Большого Барона.
— А его что, знают тут? Это ж не Фьоренца.
— Какая разница — знают или нет, кто сунется в чужой дом?
— Э! — отдуваясь, крикнул третий. — Никто не приехал. Зато пока ждал, тут мною сильно заинтересовались. Утекаем, пока целы.
— А голову? Так и вовсе ни флорина не получим.
— Ну кто тут самый смелый? — спросил первый.
Данте, собрав все силы, выдернул себя из небытия и попытался резко подняться, но в ушах зашумело и он пошатнулся.
— Э! Он притворялся! Убить обманщика! — зашумели они, но не успели ничего сделать. Во двор ворвались два рыцаря в белых мантиях с красными крестами и пиками наперевес. Один из злоумышленников выхватил меч, двое других обратились в бегство. Храбрецу не повезло — его проткнули почти сразу.
— Идите с миром и будьте впредь осторожней, — сказал поэту один из всадников.
Второй прибавил:
— За вами явно охотились. Эти люди промышляют головами заочно осужденных. Они приносят их правителям и получают награду.
— Да благословит вас Бог за то, что спасли мне жизнь, — отвечал Данте, — но кто вы? Вероятно, тамплиеры, судя по вашему облачению.
— Да, мы рыцари Храма, — кивнул первый, — ну, с Богом.
... Вечером этого дня Алигьери снова сидел перед правителем Вероны, рассказывая о своих злоключениях.
— К сожалению, вынужден согласиться с вами, — закончил он свой рассказ, — белых гвельфов действительно не любят. Теперь я понимаю, почему вы не спешите помогать нам.
— Почему ты так решил? — возразил Бартоломео делла Скала. — Мне просто не особенно нравятся ваши идеи. Но вам мы поможем, потому что с вашими врагами — папа, а у нас с ним открытая вражда. Верона уже давно находится под интердиктом. У нас не совершают никакие таинства, кроме крещения, и прекращены все службы в церквях. Только францисканцы и причащают народ. Это вызывает у меня возмущение, а теперь я и вовсе взбешен. Какие-то обнаглевшие охотники за головами орудуют в моем городе! Мы должны объединиться с Болоньей и дать разбойникам решительный отпор. А тебя ожидает радостная весть. За твою смелость, честность и принципиальность, а также мудрость и просвещенность я хочу назначить тебя советником. Отныне ты больше не будешь нуждаться и получишь почет и уважение.
— Не знаю, как благодарить вас, мессир Бартоломео... — произнес Алигьери. — Обещаю служить верой и правдой.
— Мы будем готовиться к сражению. А ты пока отправляйся на виллу, поживи там немного и приведи в порядок мою переписку. Я пошлю за тобой гонца, когда ты мне понадобишься.
Данте отправился исполнять поручение. Ему выделили прекрасное жилье с видом на сад. Несколько раз в день приходил слуга с подносом изысканных кушаний. Через несколько дней письма были тщательно отсортированы, работа закончилась, оставалось только ждать гонца.
К концу недели пришел начальник стражи и попросил освободить комнату, потому что синьор Бартоломео скончался, а его преемник не нуждается в советнике.