Глава тридцать третья
«ВХОДЯЩИЕ, ОСТАВЬТЕ УПОВАНЬЯ»
Семнадцать лет длились скитания нашего героя по городам и синьорам. Постоянное самосовершенствование, попытки приблизиться к сильным политикам, стать их советником. Призывы к Генриху VII, письма императрице Маргарите от имени графини Баттифолле в качестве ее секретаря, сочинение политических трактатов и — урывками — своей великой поэмы... Именно она в итоге принесла ему собственный дом и покой, хотя бы на недолгое время, и стала опорой в жизни его детей.
Синьор города Равенна Гвидо Новелло да Полента никогда не являлся сильной политической фигурой, да и не стремился к этому в отличие от многих своих родственников. Он был настоящим гуманистом, более всего ценящим мир, искусство и просвещение. Почему да Полента обратил внимание на Данте? Возможно, он действительно хорошо разбирался в поэзии и смог оценить гениальность своего современника. Может быть, роль сыграло сочувствие к горькой судьбе изгнанника. Есть и еще одна немаловажная причина. Франческа да Римини, так ярко и красиво описанная нашим героем, приходилась синьору Равенны теткой, и, конечно же, да Полента не мог не обратить внимания на этот факт. Кроме того, как раз в эти же годы в Равенне работал Джотто. Правда, биограф Данте Джорджо
Вазари считал, что художник приехал в Равенну как раз по приглашению Данте.
Гвидо Новелло позвал поэта жить в свой город и подарил прекрасный дом. Он не прогадал — Данте принес ему славу, тем более — пребывание поэта в Равенне чудесным образом совпало с годами ее наибольшего расцвета. Наш герой обрел в Равенне почет и уважение, чего не добился в родном городе. В последние годы вокруг поэта собрался кружок почитателей, среди них были врачи, юристы, ученые. Данте обучал их стихосложению, и сам правитель очень любил посещать заседания, на которых читал наизусть отрывки из «Божественной комедии».
Здесь хочется нарисовать картину идиллической гармонии в отношениях творческого человека с его меценатом, но, скорее всего, в полной мере таких отношений не было. Существует некое довольно резкое послание Данте к Гвидо Новелло, хотя некоторые исследователи сомневаются в его подлинности. Возможно, да Полента не соответствовал представлениям Данте о покровителе или поэт вообще не мыслил себя объектом меценатства, а только самостоятельной фигурой. Кстати, не потому ли он так упорно стремился к дипломатическим поручениям и добился их на свое несчастье?
При всех своих мирных устремлениях Гвидо Новелло да Полента не всегда мог оставаться в стороне от бурлящих итальянских междоусобиц. Например, в начале 1319 года Равенне пришлось участвовать в стычке с Баньякавалло по поводу спорных долин и лесов, а в 1321-м — он приказал своему брату Джованни захватить в плен их родственника.
Дипломатическая миссия Данте, стоившая ему жизни, касалась отношений с Венецией. Они оставляли желать лучшего уже довольно давно. Обстановка обострилась из-за контрабанды соли, которая в те времена представляла большую ценность. В результате Венеция установила строгую монополию на соль и другие товары, которые проходили через порт Равенны, и начала осуществлять очень строгий надзор за торговыми делами в Равенне, в частности, построила форт Маркабо. Правителя это радовать не могло. Он посылал Данте в Венецианскую республику не один раз, возможно, первое общение по поводу уступок и смягчения венецианских требований состоялось в 1318 году.
Несмотря на красноречие Данте, переговоры оказались бесплодными. В августе 1321 года и без того неважные отношения ухудшились еще больше. Равеннские пираты напали на венецианский торговый корабль, в результате стычки погибли венецианцы. Венеция собралась заключать союз с соседними городами, чтобы идти войной на Равенну. Тогда нашего героя снова отправили послом в Светлейшую республику, и на этот раз переговоры оказались успешными. По легенде, Данте смог подавить своим красноречием дожа и венецианских сенаторов, которые якобы испугались его влияния. На самом деле, конечно, трудно представить себе правителей, боящихся абстрактного красноречия, вопрос, чтб именно произносилось. Единственный козырь, который имелся у Данте, — это личное покровительство Кан-гранде, правителя Вероны, и угроза привлечь веронские войска на помощь Равенне, — как раз и мог возыметь нужное действие.
* * *
Здесь не было видно моря, но в воздухе ощущалась морская свежесть, покрывавшая город невидимым шатром, купол которого поддерживала высокая башня базилики в честь святого Франциска Ассизского (Сан-Франческо). Данте часто заходил сюда, нагулявшись по холмам, и сидел в тишине, наблюдая, как длинные клинки солнечных лучей рассекают мозаику надвое. Ему нравилось в Равенне всё — красота города, большое количество ясных дней, умиротворенный покой. Но более всего — милость правителя города Гвидо да Поленты, даровавшего изгнаннику дом. Теперь Алигьери мог больше не бояться встретить старость на улице.
Он не чувствовал обиды на Кангранде. Веронский правитель приглашал его жить к себе и делал щедрые подарки. Подарить жилье вельможа не догадался — разве это повод обижаться? К тому же Верона казалась поэту слишком суетной.
Данте посадил во дворе своего нового дома лимонное деревце. Оно росло на удивление быстро и вскоре стало точной копией погибшего флорентийского сородича. Иногда поэту казалось, что, если хорошо порыться под его корнями, — отыщутся коралловые шарики тех разорванных четок. Но вместо этого он рылся в своих воспоминаниях и познаниях, выстраивая адское здание со множеством людей, — которых ему доводилось знать лично и о которых он прочитал в исторических хрониках. Перевернутый собор из человеческих судеб становился все больше, врастая в центр земли. Маленькие кирпичики терцин образовывали прочную поэтическую кладку, способную пережить века.
Он так сроднился с Вергилием, некогда явившимся ему во сне, что порой обращался к нему с вопросами, будто к приятелю, находящемуся в соседней комнате. Однажды, просидев над рукописью двое суток подряд, Алигьери позвал своего выдуманного наставника и вздрогнул, услышав в глубине своего сознания далекий, странно знакомый голос:
— Данте, зачем ты зовешь, кого не знаешь? Позови меня, я спасу тебя от неверного пути, на котором ты стоишь.
— Кто ты? — не спросил, а скорее подумал он. И так же мысленно услышал ответ:
— Это я, это я, поистине я Беатриче. Послушай, что скажу тебе:
Когда я к духу вознеслась от тела,
И силой возросла и красотой,
Твоя душа к любимой охладела.
Ты устремил шаги дурной стезей,
Чьи обещанья — лишь посул пусто[64].
Пришедший к своему подопечному Гвидо да Полента обнаружил поэта лежащим на полу в глубоком обмороке. Тут же позвали лекаря, который пустил кровь. Данте быстро пришел в себя. Правитель Равенны встревоженно сказал ему:
— Послушай, не от своей ли поэмы ты болеешь? Не полезно человеку пребывать в преисподней хотя бы и лишь одним воображением.
— Но ведь вы так любите это произведение и даже учите его наизусть, — Алигьери с болью смотрел на своего благодетеля, — и потом, я... я уже не смогу бросить эту работу.
— Но зачем же бросать? — удивился Гвидо. — Просто не нужно делать ад главным героем. Пусть он будет лишь не самой большой частью твоего замысла. Например, одной третью. А две другие подели между чистилищем и раем.
— Да! Она говорила то же самое! — вскричал поэт с такой страстью, что да Полента испугался за его рассудок.
— Спокойно, спокойно. Тебе просто нужно хорошо отдохнуть, — бормотал он, расплачиваясь с лекарем.
На следующий день Данте пришел к нему с черными кругами под воспаленными глазами.
— Не знаю, что со мной, — пожаловался он, — но, вероятно, мне придется уехать. Я должен попасть на родину, чтобы хоть раз увидеть детей перед смертью.
Речь поэта звучала столь убедительно, что Гвидо да Полента захотелось схватить его за руку, дабы не отпускать из Равенны. Разумеется, правитель сдержался и сказал успокаивающим тоном:
— Не стоит. Ты же понимаешь, что это невозможно. Особенно теперь, когда ты отказался от возможности прощения.
— От этого унижения?! — вскричал Данте. — Пусть они сами ползут на коленях с веревками на шее за то, что выгнали меня!
Помолчав немного, он тихо добавил:
— Но все же ехать придется, пусть даже меня там убьют. Я не смогу умереть, не увидев детей.
— Зачем думать о смерти, тебе даже еще нет шестидесяти, — возразил правитель Равенны, — а дети... Почему бы им не переехать к тебе? Я готов дать жилье и даже подумать о доходе для них.
* * *
... Джемма ходила по отчему дому, что-то бормоча себе под нос. После смерти матери она никак не могла понять, сколько лет ей самой. То казалось, что она глубокая старуха, поскольку уже никто больше не стоял между ней и смертью. То, наоборот, в ней оживали воспоминания детства. Она узнавала трещинки в стене, которые много лет назад напоминали ей диковинных драконов, которых она мечтала вышить на гобелене. Вспоминала свои юные мечты о прекрасном женихе, который будет любить ее до гроба... Где он сейчас? Помнит ли о ее существовании?
Гулкий топот нескольких пар ног вывел ее из задумчивости. В залу быстро вошли сыновья. За ними в дверь просунулась Антония со своим неизменным вышиванием.
- Мама, справедливость все-таки восторжествовала, хотя и не в нашем городе, - начал Пьетро.
- Отец смог добиться высокого положения в Равенне и зовет нас туда, - продолжил Якопо, - нам даже обещаны небольшие бенефиции.
- Какие бенефиции, у вас же нет духовного звания, - устало напомнила Джемма.
— Если решение исходит от самого правителя города, то все возможно, — объяснил старший сын.
— Ну что же, в добрый час. Верю, что вас ожидает достойное будущее, намного лучшее, чем здесь. Жаль, я больше не увижу вас, ведь вам будет опасно возвращаться. Наши, скорее всего, сочтут ваш отъезд за измену.
— Но ты можешь навестить нас, мама, — сказал Пьетро.
— Я? Нет, — вздохнула Джемма, — у меня нет ни сил, ни денег, чтобы путешествовать. К тому же меня никто не звал. Мы с Антонией останемся. Что такое? — поморщилась она, столкнувшись с отчаянным взглядом дочери. Та зарыдала:
— Я тоже поеду к отцу.
— Это глупо и даже неприлично. Даже не думай, — отрезала мадонна Алигьери, — что ты будешь делать там, незамужняя девушка, в компании друзей отца?
— Я поступлю в равеннский монастырь. — Антония яростно вытерла слезы. — Мама! Мне был сон. Я обязательно должна увидеть отца! Хотя мое сердце разрывается при мысли, что я оставляю тебя.
Джемма взяла шитье из рук дочери, села в кресло, задумчиво рассматривая узор.
— Ты все-таки решилась вышивать Пресвятую Деву?— спросила она так спокойно, будто ничего не произошло.
— Да... — робко кивнула Антония, — но еще так много работы...
— Я закончу ее, — пообещала мать, — езжай спокойно. Надеюсь, твои братья будут охранять тебя в дороге. Правда, мальчики?
Они кивнули, не в силах сдержать слез.
— Мама... Давай ты поедешь с нами, — попросил Якопо, — мы выпросим у правителя Равенны кров и для тебя.
— Ну что вы? — Джемма неожиданно улыбнулась. — Мой кров здесь. Я не пропаду. К тому же нельзя оставить одну Лаису. Ей-то уж точно будет плохо без меня. С Богом. Благословляю вас, мои любимые дети. Антония, ты ничего не хочешь мне сказать на прощание?
Дочь помотала головой, тихо всхлипывая. Она не могла говорить.
На следующий день после обеда они выехали втроем на двух лошадях. Маленькую хрупкую Антонию посадили перед Якопо, лошадь которого была более выносливой. На привале сестра ничего не ела. Сидела, молча глядя на пламенеющий закат, в котором будто сгорала ее прежняя жизнь.
— Не переживай так. Мать поймет, — сказал Якопо.
— Да, время лечит. Хотя признаться, ты, сестрица, и меня поразила до глубины души, — добавил Пьетро, разламывая лепешку.
— Я не могла иначе, — объяснила Антония. — Правда, кое о чем пришлось все-таки умолчать, дабы уберечь маму от дополнительного расстройства. Я не сказала ей имя, под которым собираюсь принять постриг.
— И какое же? — хором спросили братья.
— Беатриче.
* * *
В тихой спокойной Равенне, будто в волшебной стране, воплощались давние мечты. Данте сидел в своем доме, окруженный почитателями. Сам правитель города декламировал наизусть его стихи, а сыновья поэта писали к ним комментарии. Нежданной радостью стала единственная дочь. Она поступила в один из равеннских монастырей и совершала много добрых дел, помогая бедным. Но главное — она приняла имя той, что вывела заблудившегося мессира из адских глубин, имя Беатриче. Он никогда не спрашивал дочь, почему ей пришло в голову совершить такой поступок, но постоянно благодарил за это небеса.
но вновь возвращенной силой поэзии. «Твоя власть не в политике, а в поэзии», — говорил старый птичник Луций. Кем бы он ни был на самом деле, он оказался прав.
Но политической деятельности все же не хватало. Данте намекал правителю Равенны, что мог бы неплохо справиться с какой-нибудь дипломатической миссией. Да Полента обещал подумать и вновь возвращался к восторженному декламированию терцин своего поэтического кумира.
Стоял 1321 год. «Рай» неуклонно двигался к завершению, и это пугало Данте. Он не знал, что делать после завершения поэмы — «Комедии», как он ее называл. Уже были должным образом отмечены добрые люди прошлого. Ему хотелось поскорее начать писать финальную сцену, где он гуляет со своей возлюбленной среди райских кущ. Внутреннее чувство говорило ему, что нельзя заканчивать произведение таким образом, но он так настрадался за жизнь. Неужели в своих стихах, где он является полноправным творцом, ему не будет позволено подчинить сюжет своей воле? Нет, он сотворит этот финал, как последний аккорд торжествующего гимна своей божественной любви!
Данте начал писать завершение:
Я видел много лиц, любви достойных,
Украшенных улыбкой и лучом,
И обликов почтенных и спокойных.
Когда мой взор, все обошед кругом,
Воспринял общее строенье Рая,
Внимательней не медля ни на чем,
Я обернулся, волей вновь пылая,
И госпожу мою..[65]
В это мгновение все завертелось у него перед глазами. В следующий момент он воочию разглядел райский ландшафт, который описывал, но на месте Беатриче находился старец в белых одеждах.
— Где она?! — закричал поэт, забыв, что находится в воображаемом мире и никто ему не ответит.
Но случилось чудо, и старец заговорил:
«К тебе твоим я послан другом,
Чтоб ты свое желанье завершил.
Взглянув на третий ряд под верхним кругом,
Ее увидишь ты, еще светлей,
На троне, ей суждением по заслугам»[66].
— Да разве в том мое желание?! — с отчаянием выкрикнул Данте и проснулся. Он лежал в своей кровати, за окном щебетали птицы. В дверь робко постучали.
— Войдите! — крикнул он, вспомнив, что сегодня собиралась прийти дочь.
— Как ваше здоровье, отец? — с нежной внимательностью спросила она и прибавила с улыбкой: — Мне позволили первой сообщить вам радостную весть, о которой вы долго мечтали. Синьор да Полента счел возможным сделать вас своим дипломатом в Венеции.
На самом деле, причина этого поручения не несла в себе ничего радостного. Равенна оказалась на грани войны со Светлейшей республикой из-за какого-то доморощенного пирата, осмелившегося напасть на своем суденышке на корабль венецианского купца. И тут Гвидо да Поленте очень повезло с Данте, которому покровительствовал Кангранде делла Скала. Имя могущественного веронского правителя могло стать аргументом в переговорах и убедить венецианцев не объявлять войну Равенне.
Спустя три месяца после того удивительного сна на прекрасном белом коне, снабженный высочайшими полномочиями, поэт ехал в Венецию и сам себе удивлялся. Те-перь-то сбылись его самые смелые мечтания. Он не только известный поэт, живущий в собственном доме, окруженный почитателями и любящими детьми, но и политик, которому доверили судьбу целого города. Двадцать лет назад Данте бы ночами не спал, готовясь к такому событию. Теперь же его будто вовсе не волновало, как пройдут переговоры. Перед глазами стояло лицо да Поленты, желающего получить полную рукопись «Комедии» до конца года.
— Я не уверен, что закончу ее, — сказал поэт. — Ни до конца года, ни вообще когда-либо...
— Вы говорите невозможные вещи, — тоном, не терпящим возражений, отреагировал правитель, — разве вам не ведомо: рукопись ждет Кангранде? Он даже уже получил ее, за исключением нескольких последних песен и знает: работы вам осталось совсем немного. Неужели вы хотите испортить с ним отношения в такой важный для нас момент?
Алигьери не стал говорить своему благодетелю, что «Комедия» завершена, но последние 13 песен автор спрятал в тайнике в своей спальне, не желая делиться с миром своей любовной неудачей.
Думая об этих тринадцати ненавистных песнях, Данте говорил с венецианским дожем. Он объяснил дожу, что Кангранде ожидает поэму и поэтому уж точно позаботится о покое в Равенне, а у самого Кангранде много союзников в других итальянских городах. И пусть венецианские дожи сами решают, как лучше: забыть про глупого пирата, которого уже наказали равеннские власти, или ввязываться в долгую утомительную войну. От поэта веяло мрачной уверенностью. Дожи подумали и решили сделать вид, будто пирата не существовало.
Обратно он поехал, желая сократить дорогу, болотистыми низовьями По. Пробираясь сквозь туман, думал о том, как, не меняя пришедших во сне стихов, написать финал, соединяющий его с Беатриче. И вдруг его озарило: он вернется на землю и будет оставшееся время искупать грехи праведной жизнью, а потом, может быть...
Конь резко вздыбился, скинув седока. Чертыхаясь, Данте поднялся. С костюма стекала вода и грязь, мгновенно он промок до нитки. Стуча зубами от холода, Алигьери снова забрался в седло и начал оглядываться в поисках жилья. Но вокруг до горизонта расстригались болота. Ему пришлось ехать в мокрой одежде несколько часов, прежде чем он достиг ближайшего селения.
Ночью у него начался жар. В полубреду он взывал к Беатриче:
«О госпожа, надежд моих ограда,
Ты, чтобы помощь свыше мне подать,
Оставившая след свой в глубях Ада,
Во всем, что я был призван созерцать,
Твоих щедрот и воли благородной
Я признаю и мощь и благодать.
Меня из рабства на простор свободный
Они по всем дорогам провели,
Где власть твоя могла быть путеводной.
Хранить меня и впредь благоволи,
Дабы мой дух, отныне без порока,
Тебе угодным сбросил тлен земли!»[67]
«Вот так-то лучше!» — шептал он, дрожа и натягивая на себя негреющее одеяло. Но вдруг вспомнил: он уже писал эти строки, они входят в те отверженные 13 песен, спрятанных в тайнике.
Через пару дней за ним приехал сын Пьетро, каким-то чудом узнавший о болезни отца и отыскавший его. Было уже поздно. Больной никого не узнавал, призывая Гвидо. Когда правитель Равенны пришел к своему подопечному, тот закричал на него:
— Не ты! Я зову Гвидо Кавальканти. Пусть он перестанет мстить мне. Это он завел меня в болото...
К исходу третьего дня больной пришел в сознание, но был совсем слаб.
Монахиня Беатриче стояла у его изголовья и утешала его:
— Отец, ты выздоровеешь! Бог милостив.
Он посмотрел на нее и вымученно улыбнулся:
— Ничего не выйдет. Она отказалась быть моей. Она ко мне свой обратила взгляд. И вновь — к сиянью Вечного Истока.
— Кажется, опять бред, — прошептал Якопо.
— Нет, — вздохнула Антония-Беатриче, — он просто видит нечто, недосягаемое для нас.
Через несколько дней Данте Алигьери отпевали в базилике Сан-Франческо, куда он так часто приходил в последние годы. На похороны приехал Кангранде делла Скала.
— Какой ужас! — сказал он да Поленте. — Поэма осталась незаконченной.
— Да, — ответил правитель Равенны, — но мне гораздо более жаль автора. Теперь моя жизнь станет пустой.
С этими словами он возложил на голову усопшего лавровый венок, восстанавливая справедливость, нарушенную неблагодарными соотечественниками великого поэта.
После похорон да Полента призвал к себе сыновей Данте и в присутствии Кангранде попросил их завершить «Комедию». Пьетро и Якопо стояли, ошарашенные, не зная, как ответить. Да, они баловались стишками, но взяться за столь явный шедевр?
Растерянные братья шли домой. Особенно переживал Якопо, не имевший в последние годы другого дела, помимо редакторской помощи отцу. Пьетро хотя бы был неплохим юристом.
... Якопо остался ночевать в доме отца. Он долго не мог заснуть и лишь под утро провалился в тяжелый сон. Вдруг кто-то схватил его за руку, в глаза ударил яркий свет, который исходил от одежд человека, стоящего перед ним. Он узнал отца и, дрожа от страха, спросил:
— Ты закончил поэму?
— Закончил, — ответил тот и, без усилия выдернув сына из постели, повел его в свою спальню. Затем прислонился к стене и исчез.
— отсыревшая и уже начавшая покрываться плесенью.
Братья осторожно вытащили ее. Это были последние недостающие песни.
— Неужели это свершилось? — произнес Пьетро шепотом, словно боясь спугнуть чудо. — Поразительно! Господь не допустил горя человечества. А оно было бы велико, если бы такой грандиозный труд остался бы незаконченным.
— Меня поражает другое, — отозвался Якопо, — как он, наш отец, создал эту махину? Мне кажется, такое под силу разве что целому народу, но никак не одному человеку.
— А тут все сказано в конце, — Пьетро осторожно перелистывал влажные страницы, — смотри:
И тут в мой разум грянул блеск с высот,
Неся свершенье всех его усилий.
Здесь изнемог высокий духа взлет;
Но страсть и волю мне уже стремила,
Любовь, что движет солнце и светила[68].
— Да, любовь великая сила, — согласился Якопо, — впрочем, тут нечто другое... я хочу сказать... Пьетро! Я вдруг понял, что подразумевают, когда говорят: «Бог есть любовь!»
* * *
Звезда Гвидо Новелло да Поленты вскоре тоже закатилась. Он планировал построить своему любимому поэту пышную усыпальницу, словно королю, но утратил власть в городе и не смог осуществить своего грандиозного проекта. В 1327 году Бернардо Каначчо написал эпитафию:
«Государевы права, небеса, воды Флегетонта я воспевал, идя своей земной юдолью.
».
Тело Данте покоилось в Равенне, в портике базилики Сан-Франческо. В 1483 году градоправитель Бернардо Бембо для могилы Данте заказал скульптору Пьетро Ломбарди барельефный портрет поэта, который сохранился до наших дней.
Со временем во Флоренции поняли, какого великого человека изгнали. Начались разговоры о перенесении праха Данте на родину. В 1519 году Микеланджело обратился с этой просьбой к папе Льву X. Понтифик издал соответствующий указ, и гроб повезли из Равенны во Флоренцию, но когда его открыли — он оказался пустым.
Оказывается, монахи-францисканцы из соседнего монастыря решили не отдавать останки поэта во Флоренцию и похитили их. Возможно, Данте все же успел стать фран-цисканцем-терциарием, и они считали его своим. С целью похищения в гробнице проделали отверстие и прокопали тоннель под монастырской стеной. Останки тайно похоронили на территории монастыря в Сиенцо. Более столетия спустя, в 1677 году, прах Данте поместили в деревянную раку, на которой настоятель монастыря Антонио Санти распорядился вырезать латинскую эпитафию.
При Наполеоне, проводившем секуляризацию церковной собственности, монастырь был распущен, но францисканцы успели перепрятать деревянную раку в портике монастыря Браччиофорте, неподалеку от нынешнего мавзолея Данте. Интересно, что это название (ит. Braccio forte) переводится как «сильная рука», в данном случае имеется в виду рука Господа Иисуса Христа.
— прах Данте. Его перенесли в мавзолей и поместили в саркофаге. Там останки великого поэта нашли постоянное пристанище, эвакуировались лишь только раз во время Второй мировой войны, поскольку армия союзников бомбила Равенну.
Сегодня на месте, где францисканцы прятали прах, висит мемориальная доска.
Мавзолей великого поэта — Tomba Di Dante — находится в Равенне на улице Алигьери, 9, — близ базилики Сан-Франческо.
Над захоронением можно увидеть тот самый барельеф работы Пьетро Ломбарди конца XV века. Данте на нем задумчиво листает толстую книгу. И саркофаг, и барельеф гораздо старше самого мавзолея, построенного в 1780 году архитектором Камилло Мориджей. А вот крест с позолотой установили намного позже — в 1965 году, к 700-летнему юбилею поэта по поручению папы Павла VI. Венок из бронзы и серебра у подножия саркофага появился в 1921 году — это дар Данте от ветеранов итальянской армии. Муниципалитет Триеста преподнес сосуд на мраморной подставке работы скульптора Джованни Маера. Но самый значимый из подарков, сделанных нашему герою благодарными потомками, — маленькая колокольня от правительства Италии. Она находится прямо за мавзолеем, в углу маленького дворика. Каждый вечер на закате солнца в память о Данте раздается колокольный звон...
— могилы художника Микеланджело, ученого Галилео Галилея, философа Никколо Макиавелли, композитора Джоаккино Россини.
местом упокоения великого поэта...
Примечания
64. Чистилище. Песнь XXX: 127—132.
65. Рай. Песнь XXXI: 49-56.
66. Там же. 65—69.
68. Рай. Песнь XXXIII: 139-145.