Глава тридцать первая
ВЫРВАТЬСЯ ИЗ АДА
В нашей художественной реконструкции биографии Данте есть линия мистики. В компьютерной игре «Dante’s Inferno» это уже не мистика, а магия, и доля ее смысловой нагрузки в игре весьма велика, начиная от специфического оружия, о котором здесь уже говорилось, и заканчивая магическими качествами личности героя.
Цитируем описание игры, сделанное одним из геймеров — поклонников «Dante’s Inferno».
«Оружие
Коса — это главное оружие ближнего боя. Им можно выполнять множество ударов. Главной веткой ее прокачки является порок.
Распятие / крест — оружие дальнего боя. При помощи его можно метать светящиеся силуэты крестов, которые наносят большой урон всем проклятым обитателям ада, его прокачивает ветка святость.
Реликвии
Помимо простой прокачки и магии, усилить вашего героя можно, надевая реликвии. Набор их в игре достаточно большой и каждая дает уникальные бонусы. Для применения их достаточно просто носить, но для этого нужно иметь определенный уровень порока или святости.
Я находил только те, которые требовали максимум пятый, а большинство первый или третий. Если надеть реликвию и носить, то она так же будет прокачиваться, повышая бонус. Каждая реликвия имеет три уровня прокачки.
Магия
На каждую ветку развития есть по четыре заклинания. Герой имеет всего четыре слота для использования. Ее можно изменить в любой момент игры.
Святость
Мученичество — урон в обмен на здоровье.
Праведный путь — рывок.
Божественная броня — защищает от урона.
Объятия небес — герой метает кристаллы света.
Порок
Грехи отца — кидает самонаводящийся крест.
Плод самоубийства — метает фрукт гнева, взрывающийся и оглушающий врагов.
Буря похоти — щит, наносящий урон врагам».
на судебном процессе 1320 года. Маттео якобы обращался к Данте за помощью в наведении порчи на папу Иоанна XXII. И этот документ вовсе не единственный источник мистических домыслов вокруг имени поэта. Многие исследователи видели в его творчестве долю эзотеризма. Ставились вопросы: католик он или альбигоец и даже — христианин ли он или все-таки язычник?
Возможно, подобный путь в трактовании своего творчества Данте задал сам, например в этих строках из IX песни «Ада»:
О вы, разумные, взгляните сами,
И всякий наставленье да поймет,
Сокрытое под странными стихами![59]
«Эзотеризм Данте»:
«В музее Вены имеется две медали, одна из которых представляет Данте, а другая—художника Петра из Пизы; обе имеют на оборотной стороне буквы F. S. K. I. P. F. T., которые Ару расшифровывает так: Frater Sacrae Kadosch, Imperialis Principatus, Frater Templarius. Для первых трех букв эта интерпретация явно не корректна и не обнаруживает вразумительного смысла. Мы думаем, что надо читать: Fidei Sanctoe Kadosch. Союз “Fede Santa”, в котором, вероятно, Данте был одним из руководителей, был Третьим орденом (тринитариев), ведущим свое происхождение от тамплиеров, что и подтверждается названием “Frater Templarius” (храмовые братья), и его высшие чины носили титул “кадош” (древнееврейское слово, обозначающее “святой” или “посвященный”), сохранившийся вплоть до наших дней в высших степенях посвящения масонства. Отсюда ясно, что Данте не без основания в качестве гида в конце своего небесного путешествия берет св. Бернара, основавшего Орден тамплиеров. По-видимому, тем самым он хотел указать, что только через его посредничество в условиях его эпохи возможно получить доступ к высшей степени духовной иерархии».
Далее Генон приводит свои собственные «находки» мистической жизни Данте, обращая пристальное внимание на миры, описанные Данте, особенно «небеса» разных уровней. Генон предлагает считать их некими «духовными иерархиями» и степенями посвящения. В расшифровке своей идеи он доходит до каббалы и исламского эзотеризма.
Возможно, подобный ход мысли происходит из свойств личности самого Генона. В ранней юности французский мыслитель обучался в католической школе, затем, переехав в Париж, познакомился с оккультистом Жераром Анкоссом (Папюсом) и вступил в орден мартинистов, правда, ненадолго. Через несколько лет, в 1908 году, Генон участвовал в конгрессе масонов и спиритуалистов, а годом позднее получил сан «епископа» так называемой «Гностической церкви» под именем Палингениус (греческое слово «возрожденный», именно так переводится французское имя Rene). В том же году он выступает с собственным учением в журнале «Гнозис» («La Gnose», 1909— 1912),ав1910-м вплотную знакомится с суфийской традицией от арабского богослова Абдер Рахмана эль Ке-бира. Параллельно французский мыслитель интересовался традициями даосизма.
Примечательно, что все восточные учения он старался постигать не по книгам, а на практике, и даже добился посвящения в суфийский тарикат Шазилия под именем Абдель Вахид Яхья (Служитель Единого). При этом он вовсе не собирался переходить в ислам и заключил брак со своей избранницей Бертой Лури по католическому обряду.
на других дантоведов. Посмотрим, какие еще нюансы «эзотеризма Данте» он описывает:
«Данте сам дал по этому поводу указание, достойное внимания: “Чтобы увидеть то, что подразумевается под третьим небом... говорю, что под небом подразумеваю науку, а под небесами — науки”. Но каковы на самом деле эти науки, которые надо подразумевать под символическим обозначением “небеса”, и надо ли видеть здесь намек на “семь свободных искусств”, которые Данте, впрочем, как и все его современники, так часто упоминает? Так думать позволяет то, что, согласно Ару: “Катары в XII веке имели как знаки отличия или пароль астрологическую доктрину: свои посвящения они производили в день весеннего равноденствия; их научная система основывалась на учении о соответствиях: Луне соответствовала грамматика, Меркурию — диалектика, Венере — риторика, Марсу — музыка, Юпитеру — геометрия, Сатурну — астрономия, Солнцу — арифметика, или Просвещенный Разум”. Таким образом, семи планетным сферам, которые и есть семь первых из девяти небес Данте, соответствовали семь свободных искусств, в точности те же самые, имена которых мы видим на семи ступенях поднимающейся слева Лестницы Кадош (30 степеней шотландского масонства). Восходящий порядок в этом последнем случае отличается от предшествующего лишь перестановкой, с одной стороны, риторики и логики (которые заменены здесь диалектикой) и, с другой стороны, геометрии и музыки. Кроме того, наука, соответствующая Солнцу, — арифметика, — занимает ранг, который обычно принадлежит этой звезде в астрологическом порядке планет, то есть четвертый, середину седьмицы, тогда как катары ее располагают на самом верху их Мистической Лестницы, как и Данте это делает для своей поднимающейся справа Веры (Emounah), то есть того самого таинственного “Fede Santa”, в которой он сам был кадош».
Генон высказывает мысль, что «Божественная комедия» помимо своих прочих достоинств несет в себе тайную информацию для посвященных. Тогда сам образ ада трактуется, как профанный мир, Чистилище представляет собой место прохождения инициации, а рай, точнее, небо — цель, где пребывают совершенные, которым удалось довести свой разум и любовь до высшего уровня.
Французский мыслитель проводит параллели между строением дантовских небес и иерархией чинов шотландского масонства. Оно вело свое происхождение от тамплиеров, с которыми Данте точно был связан. Генон пишет, что «их собор, или капитул называется Третье Небо; что в качестве символа у них Палладиум или статуя Истины, одежда которой трехцветная, как у Беатриче, зеленая, белая и красная, что их Достопочтенный (титул которого Принц Светлейший, Его Превосходительство), держащий стрелу в руке и носящий на груди сердце в треугольнике, есть персонификация Любви; что мистическое число девять, которое “Беатриче особенно любила” (Беатриче, “которую следует назвать Любовью”, — говорит Данте в “Новой жизни”), также предназначено для этого Достопочтенного, окруженного девятью колоннами, девятью подсвечниками с девятью ответвлениями и с девятью источниками света, возраст которого, наконец, восемьдесят один год (девять умножить на девять или, скорее, девятка в квадрате), и в то же время считается, что Беатриче умерла в восемьдесят первом году столетия».
Тщательно анализируя миры Данте, Рене Генон приходит к выводу, что в произведениях нашего героя полно «отпечатков» ритуалов старинных рыцарских орденов, связанных с традициями герметизма. Французский мыслитель подчеркивает, что во времена Крестовых походов отношения между христианской и мусульманской культурами было не только враждебным. Существовало активное интеллектуальное взаимодействие, в основном как раз при посредничестве ориентированных на мистику рыцарских орденов. Здесь интересен вопрос об этих орденах: почерпнули они свой эзотеризм на Востоке или же с самого начала имели какие-то свои «наработки», которые и вывели их на контакт с восточными эзотериками?
могла быть логика вступления в заведомо чужой ремесленный цех при наличии своего?
Эта логика очень хорошо согласуется с малоизученным, но все-таки бесспорным фактом взаимодействия нашего героя с орденом Храма, то есть с тамплиерами. Тем самым орденом, который был разгромлен католической церковью, конечно, и по сугубо мирским причинам богатства и власти, но также и по причине своего оккультизма. Среди множества обвинений, выдвинутых тамплиерам, были такие:
«священники ордена не освящали Святых Даров и искажали формулу мессы»;
«они поклонялись некоему коту, который иногда являлся им на их собраниях»;
«в каждой провинции ордена имелись идолы, а именно головы (трехликие, а некоторые с одним лицом) и черепа»;
«они почитали этих идолов, как представителей Бога и Спасителя»;
«идолы дали ордену все его богатства»;
«идолы заставляли землю плодоносить, а деревья цвести».
Закончим этот раздел еще одной цитатой из книги Рене Генона «Эзотеризм Данте»:
«Согласно Данте, восьмое небо Рая, звездное небо (или, скорее, небо неподвижных звезд) — это небо Розенкрейцеров. Совершенные одеты здесь в белое; здесь они обнаруживают символизм, аналогичный Рыцарям Гередома (Chevaliers de Heredom), последние исповедуют “еванге-листическое учение” Лютера, противопоставляемое католическому римскому учению. Такова интерпретация Ару, со свойственным ему смешением двух областей, эзотериз-ма и экзотеризма. <...> Но мы должны сказать, что эти Роза и Крест (начала XVII века) были уж очень внешними и очень далеко отстояли от подлинных первоначальных Розы и Креста, никогда не составлявших общества в собственном смысле этого слова. Что касается Лютера, то он, по-видимому, был всего лишь чем-то вроде второстепенного агента, без сомнения, весьма даже слабо осознающим роль, которую он должен играть; впрочем, это никогда достаточно полно не объяснялось.
».
* * *
Мадонну Алигьери всю ночь мучили кошмары. За ней гонялся дракон с огромным хвостом в виде жирной черной стрелы, с которой стекали капли яда. Она бежала крутыми опасными лестницами, перескакивала через заборы, но чудовище настигало. В какой-то момент она устала от преследования и, решив: будь, что будет, остановилась. Дракон занес над ней ужасный хвост, но не удержал равновесия и вонзил отравленный конец хвоста себе в бок.
Джемма проснулась в холодном поту и услышала за стеной ненавистный голос троюродного брата. В комнату заглянула мать.
— Долго спишь, что это с тобой? — нелюбезным голосом поинтересовалась она у дочери и прибавила: — Выходи скорей. Корсо у нас, хочет говорить с тобой. Лучше его не злить, сама знаешь.
Наспех собравшись с помощью служанки, мадонна Алигьери вышла к столу. Дети уже ушли учиться. В зале сидели лишь мать и троюродный брат. Большой Барон уже с утра казался нетрезвым, хотя настроение имел благостное.
— Ну что, сестренка! Твой благоверный пока что жив, но ему уж точно недолго осталось. Его крови теперь жаждут не только черные, но и белые.
Джемма сжала кулаки, чтобы пересилить внезапный озноб.
— Это почему же? — спросила она ровным голосом.
— Такой уж человек, хе-хе. — Корсо щелкнул пальцами, требуя у служанки вина. — В третьем году он уговорил белых воевать. Ну и что? Они собрались на Муджеланском холме, взяли Сан-Лоренцо, который смог бы взять и младенец, позвали себе в помощь болонцев и думали идти на Флоренцию. Только они забыли, с кем имеют дело. Я еще с Кампальдинского сражения затыкал таких за пояс целыми вязанками. Моя тактика... впрочем, это не для глупых баб.
Он замолчал, почесывая начавшую седеть шевелюру. Джемма осмелилась повторить вопрос:
— Так из-за чего мой муж поссорился с белыми?
— Мы разбили их наголову. И потом еще раз. Они соединились с гибеллинами и собрались мстить, уже надеясь на императора. Хотя ему-то на них наплевать. И вот тут твой супружник посмел призывать их к миру. Он — никакой политик, все всегда делал некстати.
— Зачем вы говорите это мне? — спросила мадонна Алигьери.
— Затем, чтобы ты прекратила тешиться ожиданиями. Тебе не на кого надеяться, кроме меня. Поняла?
— И что мне с этим делать?
— А! По-другому заговорила. — Большой Барон выхватил кубок из рук служанки и, жадно всхрапнув, отпил. — Ничего особенного. Пусть дети, слышишь... пусть дети публично отрекутся от отца, а я позабочусь, чтобы их не изгнали.
— Нет,— обмирая от страха, но все тем же ровным голосом сказала Джемма. Большой Барон, не торопясь, допил кубок и хладнокровно метнул его в голову сестре. Она успела уклониться в последний момент, и летящий предмет лишь задел головную вуаль, чуть сдвинув ее на сторону.
— О Господи! — вскрикнула мать, подбегая к Корсо. — Вот страсти-то! Любезный племянник, видать, вино тебе пошло не на пользу. Ведь и брат твой умер от чрезмерного винопития! Вот ужас-то!
Мадонна Донати сама полезла под стол за кубком. Она решилась на эти телодвижения, чтобы как-то отвлечь Корсо от Джеммы. У нее получилось.
— Этот дурак Форезе? — прохрипел Большой Барон. — Да он и пить-то никогда не умел. Ну, бывайте, родственнички. Еще появлюсь у вас.
— Теперь и в Лукку не уедешь. Дядя умер.
— Да ничего он тебе не сделает, — торопливо успокоила мать, — только не раздражай его.
Мадонна Алигьери хотела сказать еще что-то, но промолчала.
После этого Корсо долго не приходил. Она думала, что его нет в городе, и даже стала понемногу о нем забывать, охваченная новыми заботами. Шел 1308 год. Пьетро уже исполнилось 15 лет, скоро такого же рубежа достигнет Якопо. А ведь детям изгнанника позволялось жить в городе лишь до пятнадцатилетия. Что же теперь будет? Джемма сначала думала снова пойти в Барджелло с гобеленом, попытать счастья. Но молодость прошла, шансы на то, что ей помогут, упали. Можно только навредить делу лишним напоминанием. И она решила ничего не предпринимать.
— Вот что, дорогая, — начал он с порога, — есть у меня один преданный человек, которого я должен сильно отблагодарить. Немолодой, правда, да и ты уже не девочка. Не знаю, чем уж ты ему приглянулась, но он о тебе мечтает. Я пообещал, что ты к нему переедешь. Так что собирайся, а приплод можешь оставить здесь, я поговорю, чтоб их не трогали.
Мадонна Донати, слушавшая его из залы, не выдержала:
— Да что же ты продаешь ее, будто лошадь! Это ведь сестра твоя, хоть и троюродная!
— Да я и родную из монастыря замуж отдал, а то бы так и сидела до сих пор, четки перебирала.
— Пикарда хотела посвятить себя Богу! — не унималась мадонна Донати.
Большой Барон хохотнул:
— Хотела да перехотела. Еще мне спрашивать каждую бабу о ее желаниях. Даже с амвона говорят: женщина — вещь, необходимая мужчине для продолжения рода, так-то. В общем, собирайся, сестренка. Завтра к вечеру за тобой приедут.
Он ушел, не прощаясь, с грохотом закрыв за собой дверь. Десятилетняя Антония испуганно выглянула из детской:
— Мама! Куда он тебя повезет?
— Меня никто никуда не повезет, — произнесла она совершенно спокойно.
Мадонна Донати тем временем начала метаться, собирая вещи.
— Оставь, — прервала ее мадонна Алигьери,— ну сама подумай: куда мы убежим? Кто поможет нам? Твои Верна-ни? Они сами разорились, да еще и погорели. Нам может помочь только род Донати, но никто не станет выступать против старейшины. Я остаюсь.
— Неужели ты...— ахнула бабушка. Девочка испуганно прижалась к ней.
— Нет, я не собираюсь грешить со слугой этого бандита. Я пойду к мессиру ди Губбио и возьму с собой Антонию. Надеюсь, вид невинной девочки пробудит в нем милосердие.
Мадонна Донати поежилась:
— Люди говорят: ди Губбио еще хуже Корсо. К тому же он скоро покинет Флоренцию и тогда тебя вообще убьют.
— Уж этого я точно не боюсь, — пожала плечами Джемма и пошла перебирать свои гобелены.
Наутро они с Антонией, наряженные в лучшие одежды, шли к дворцу Барджелло. Мадонна Алигьери надела свою кисейную вуаль, которую тщательно хранила, и заплела дочери косы в виде венка.
мало надеялась. Они ведь могут с ним и не встретиться. В прошлый раз ей сказочно повезло найти его, так бывает редко. Самое плохое — если они встретят Большого Барона в Барджел-ло — он обо всем догадается.
Корсо вылетел прямо на них у Меркато-Веккьо, они едва не попали под копыта его жеребца. Следом мчались другие всадники. «Все пропало», — мелькнуло у Джеммы в голове.
Вдруг она поняла, что Большой Барон вовсе не о ней сейчас думал. И конники, скакавшие за ним, вовсе не принадлежали к его свите. Его преследовали, пытаясь убить дротиками, но те отскакивали от кольчуги. Корсо оставался собой: спасаясь бегством, он еще успевал оглядываться, выкрикивая своим врагам проклятия.
Уже преодолев площадь, он снова оглянулся. В этот момент жеребец вздыбился. Всадник не смог удержаться и упал на землю, запутавшись одной ногой в стремени, а конь заметался и пустился вскачь, волоча его за собой. Голова подпрыгивала на камнях, оставляя красный след.
Мадонна Алигьери сказала перепуганной дочери:
— Ну что ты встала, будто статуя? Пойдем в церковь, помолимся.
* * *
По улицам Венеции медленно шли два человека средних лет. Лицо одного из них отличал аристократизм, тонкие черты плохо сочетались с неухоженной бородой. Одежда тоже выдавала некоторую пестроту жизни - довольно новый, незаношенный кафтан из дорогой красной ткани и грубые деревянные башмаки, в каких ходят ремесленники.
Он с любопытством озирался вокруг, обращая внимание и на рельеф города, и на здания, и на местных жителей, сообщая свои впечатления спутнику, который выглядел весьма респектабельно, но имел простоватую внешность. Он не смотрел по сторонам, но не отрывал взгляда от лица собеседника. Первому это надоело:
- Чино, ну что ты вылупился на меня, будто я болонская Гаризенда! Кстати, здесь, в этой Светлейшей республике люди тоже меряются башнями, как во Флоренции?
- Помаленьку и здесь. Как же без этого? - ответил Чино да Пистойя, известный правовед, балующийся стихами. - А смотрю я на тебя, мессир Алигьери, вспоминая наши студенческие беседы. Помнишь, в Болонье ты боялся, что твой отец умер из-за тебя? Ну, ты еще всю ночь не спал, а сидел со свечкой. Тогда я счел это твоим больным бредом, а сейчас мне кажется: ты был прав.
— Ты позвал меня, чтобы обвинить в отцеубийстве? — нахмурился Данте.
— И в мыслях не держал! — поспешно отозвался Чино. — К тому же какое мне дело до твоих родственников? Просто весь Ареццо бурлит сплетнями о твоих связях с дьяволом.
— Интересно... — Алигьери усмехнулся. — Я как-то и вправду слышал обрывки разговора, которым меня провожали две незнакомые дамы. Одна сказала: «Гляди, вот идет человек, который умеет спускаться в ад», а другая тут же согласилась: «Это сразу видно. Смотри, как у него курчавится борода. Это потому, что ее опалило адским пламенем». Если вспомнить, что на родине меня предписывается «жечь огнем, пока не умру»... Кстати, бороду мне пришлось носить, дабы сэкономить на услугах цирюльника.
— Я знаю, — кивнул Чино, — мне показывали твое письмо с извинениями по поводу отсутствия средств для приезда в Лукку на похороны дяди.
— Черт! Я знаю, кто мог показать тебе то, что следует держать в тайне. Но это ведь правда! А я настолько не привык быть нищим! Уже восемь лет прошло, как меня изгнали, но ничего не меняется. Я даже преподавать не могу, потому что университет в свое время бросил, как ты помнишь...
— Ну а другая служба? — спросил да Пистойя. — Насколько мне известно, ты исполняешь секретарские обязанности у разных влиятельных особ?
Данте отмахнулся:
— О Пресвятая Дева! Ну какие там обязанности?! Просто я живу у разных людей и помогаю им вести переписку. Всё происходит соответственно их желаниям: сегодня они хотят особенной изысканности в письме, а назавтра им подходит пара корявых строк. Поэтому мое жалованье совершенно невозможно предсказать наперед. Я пытался податься в наемники к гибеллинам, но мое ратное искусство, к сожалению, недорого стоит. А сами гибеллины меня сильно разочаровали. Вместо того чтобы собрать войско и открыто поддержать императора Генриха, они продолжают говорить лозунгами. А мои официальные товарищи по партии, белые гвельфы, назвали меня предателем только из-за того, что я отговаривал их от очередной бессмысленной бойни.
Чино сочувственно вздохнул. Потом задумался:
— Ну а если бы тебе предложили закончить образование, где бы ты хотел это сделать?
— В Париже, — не раздумывая, ответил Данте, — там хотя бы нет ни гвельфов, ни гибеллинов. Только зачем задавать никчемные вопросы? Если у меня нет денег поехать проститься с дядей, откуда я возьму средства на обучение?
— Есть люди, готовые озолотить тебя, лишь бы услышать имена своих врагов в строках твоей поэмы про ад.
— Не думаю. Богачам легче просто расправиться со своими врагами, а не заказывать стихи о воплощении своих желаний.
Да Пистойя остановился и посмотрел своему спутнику прямо в глаза:
— Послушай, дружище, хватит прикидываться простачком. После того как ты помещаешь людей в ад — они больше не жильцы. Смерть папы Бонифация еще могла показаться совпадением, но Корсо Донати погиб именно так, как ты ему предрек. Я ведь помню эти стихи:
Звериный хвост, — мне это въяве зримо, —
Влачит к ущелью, где пощады нет.
Зверь мчится все быстрей, неудержимо,
И тот уже растерзан, и на срам
— Что?! Корсо нет в живых? — Данте еле сдержался от крика.
— Тебя удивляет сей факт? Мне кажется более удивительным, что это произошло так поздно. Нельзя строить из себя царя, им не являясь, даже если тебя боится полгорода.
— Когда это произошло?
— Совсем недавно, шестого октября, если быть точным.
— Как странно, — промолвил Данте, — именно в этот день меня прокляли белые гвельфы и я решил, что стану сам себе партией.
— Ну так что же насчет заработка? — подмигнул Чино. — Думаю, тебе нечего бояться. Ты и так приговорен к костру, врагом больше, врагом меньше. А деньги нужны всегда, особенно в твоем положении.
Алигьери пристально посмотрел на товарища:
— Знаешь, что меня удивляет больше всего? Твои речи. Если бы подобное предложил покойный Корсо, это выглядело бы как само собой разумеющееся. Правда, он навряд ли поверил бы, что стихи могут стать причиной гибели людей. Но услышать такое из твоих уст!
— Я просто хочу помочь тебе выкарабкаться из нужды, — пожал плечами да Пистойя. — В смертоносные стихи я не верю, но у меня есть знакомые, готовые заплатить тебе за описание адских страданий определенных людей.
— А твои знакомые понимают, что тех двоих я хотя бы ненавидел?
— Я думаю, с ненавистью к этим у тебя тоже не будет затруднений. Это весьма известные персоны.
— Кто же они? — спросил Данте.
— Один — Филипп Французский. Другой — Клименту.
— Король и папа...
— Ты прав... эта парочка достойна преисподней, — наконец нарушил молчание Алигьери. — Кардиналы избрали Алкима, следуя воле Димитрия, точно, как сказано в Первой книге Маккавейской... Помнится, флорентийцы так радовались, когда на них обратил внимание брат Филиппа. Даже приготовили торжественную процессию навстречу тому, кто пришел их грабить. Ах, если бы стихами и вправду можно было разить, словно мечом! Только я, как и ты, в это не верю.
— Для того чтобы купить меч, нужны деньги, — усмехнулся Чино, — если ты не побоялся написать те стихи, почему бы не написать за вознаграждение другие, похожие? Тем более особой любви к названным персонам ты явно не испытываешь.
— Но это не значит, что я смогу увидеть их в аду.
— А ты не должен видеть. Просто напиши.
— Ты не понимаешь. Это невозможно. — Данте внезапно помрачнел.
— Ну хорошо, — сказал да Пистойя, — не хочешь — не пиши. Но прошу тебя зайти со мной в этот дом и поговорить с моими знакомыми, поскольку я обещал привести тебя.
Строение было довольно обветшалым и небогатым. Тем страннее выглядели его обитатели — трое мужчин средних лет благородной внешности и в дорогом платье. Они сидели на грубой скамье и встали, приветствуя вошедших. Вся обстановка вокруг подходила разве что для семьи ремесленника. Лицо одного из присутствовавших показалось Данте очень знакомым, вот только никак не удавалось вспомнить, где он встречал этого человека.
— Я привел к вам первого поэта Флоренции, как обещал, — сказал Чино после приветствия, — но он имеет большие сомнения насчет вашего заказа.
— Отчего же? — доброжелательно поинтересовался один из мужчин. — Мы обязуемся сохранить в тайне имя автора. Вам ничего не будет угрожать, мессир Алигьери.
— Прошу простить меня, досточтимые синьоры, но мне эта затея кажется бессмысленной. Я считаю простым совпадением сюжет моих стихов и гибель известных вам персон... Но если бы это оказалось правдой, я отказался бы еще скорее, поскольку зарабатывать подобным способом недостойно.
— Мы не нанимаем работника, мы просим о помощи. Правда, за нее мы вас щедро отблагодарим, — прозвучал глубокий бас «знакомца».
И тут поэт вспомнил. Это был рыцарь Храма, спасший его от охотников за головами несколько лет назад в Вероне...
— Храмовник... — непроизвольно вырвалось у него.
поклонялись сатанинскому идолу Бафомету. За это их начали преследовать и судить. С ними не хотелось иметь ничего общего. И в то же время именно храмовник спас Данте от неминуемой смерти. Уж не было ли это все специально подстроено?
— Да, я рыцарь Храма, — подтвердил этот человек, пронизывая поэта прямым взглядом холодных серых глаз. — Мы находимся в беде из-за клеветы завистников. Наш орден рассеян, ббльшая часть братьев арестована и гибнет под пытками инквизиторов, а немногие уцелевшие вынуждены скрываться. Эти бесчинства творятся с согласия и по договоренности двух персон, вам хорошо известных. У нас нет никакой возможности противостоять им, поэтому мы готовы прибегнуть к любому средству, которое даст нам хоть каплю надежды.
Данте нервно комкал ворот своего плаща:
— Но вы же понимаете: даже если мои стихи действительно повлияли на тех людей — это произошло исключительно из-за ненависти, которую я вложил в свои строки. Папа Бонифаций и Корсо — мои личные враги. А эти... их поведение возмущает меня, но родины они меня не лишали.
— Вы так полагаете? — вмешался тамплиер, начавший беседу. — Поверьте, это ошибка. Флорентийская резня, после которой вы лишились дома и семьи, произошла с подачи короля Филиппа Красивого, а папа Бонифаций поддержал сие злодеяние, поскольку тогда еще был союзником вероломного монарха. Нынешний же папа Климент V полностью поддерживает правителя Франции. Так что они не только причастны к вашему изгнанию, но и являются гарантом невозможности вашего возвращения.
— Возвращение... — прошептал поэт, — разве оно возможно?
— Вам ли сомневаться? — подхватил тамплиер, спасший Алигьери. — Наверняка вы еще в детстве имели возможность видеть, как возвращались домой гвельфы после разгрома гибеллинов.
— Хорошо, — сказал Данте после долгого молчания, — я согласен попробовать. Но я не буду ничего писать, если своими глазами не увижу этих персон в аду, вы понимаете меня.
— Разумеется, — сказал третий из присутствующих, до сей поры молчавший, — скажите, какую еду вы предпочитаете?
Алигьери перестал теребить плащ, удивленно оглянувшись на тамплиера:
— В каком смысле?
— Нам придется раздобывать вам пищу, пока вы будете работать.
— Вы хотите сказать, что не выпустите меня отсюда, пока я не напишу?
— Мы не причиним вам вреда, — сказал веронский спаситель, — но у нас нет уверенности, что вы не передумаете, поэтому лучше бы вам приступить к работе прямо сейчас. Итак, подумайте, какое блюдо вам бы хотелось на ужин. Мы будем рядом.
И все трое вышли в соседнюю комнату, предварительно оставив на грубом деревянном столе бумагу и письменный прибор, инкрустированный самоцветами.
— Чино! Как ты мог? — Поэт воззрился на друга, испуганно сгорбившегося в углу.
— Я сам не ожидал ничего подобного, — шепотом произнес тот, — но они ведь рыцари, а значит, всегда держат данное слово.
Данте недоверчиво хмыкнул:
— Они ведь могут и убить, не нарушая слова. Наградят и выпустят, а через час меня случайно задушат и кинут в ров какие-нибудь безвестные бродяги.
— Не думаю. Они ведь сами висят на волоске от гибели и надеются на спасение. Было бы странно в такой момент отягощать душу преступлением.
— Остается на это надеяться, — проворчал поэт.
Окунув перо в чернильницу, задумался над чистым листом, но тут же в гневе отшвырнул его:
— Они думают, будто это можно сделать на заказ! До чего я дожил: от меня требуют спуститься в ад, да еще за вознаграждение!
— Христос спускался, и ты попробуй, — кажется, к Чино вернулась прежняя уверенность. — Ты ведь делаешь это не ради денег, а ради возвращения домой.
Алигьери недоверчиво посмотрел на него, но снова присел к столу и закрыл глаза. Перед внутренним взором предстала картина, уже виденная им однажды в полубреду: папа Бонифаций, торчащий вниз головой в раскаленной каменной щели. И вдруг какое-то темное тело сверзилось прямо на него, подобно ласточке, которая, сложив крылья, камнем падает вниз, и продавило его вниз, в круглое отверстие.
— Злые щели, — пробормотал Данте. — Они поглотили его!
Вскрикнув, он начал с безумными глазами метаться по комнате. Чино снова забился в угол, не решаясь издать ни звука. В дверь осторожно заглянул один из тамплиеров и удовлетворенно кивнул.
... Солнце уже проделало свой дневной путь по небу, и в комнате почти стемнело, когда на листе бумаге, наконец, появились строки:
В те дни увидят в Божием суде
Того, кто явный путь и сокровенный
Но не потерпит Бог, чтоб сан священный
Носил он долго; так что канет он
Туда, где Симон волхв казнится, пленный..[62]
— Не знаю, устроит ли вас сие, — устало сказал Алигьери заказчикам, — там нет имени. Но я видел Климента.
— Устроит, — ответил веронский спаситель, — но он не главная фигура этой ужасной игры против нас. Гораздо ббльшая опасность исходит от короля.
— Но я не знаю, что о нем писать, — развел руками Данте, — я не смог его увидеть. Может, все-таки в основном вам грозят из Рима?
— Рима больше нет, — скорбно промолвил второй храмовник. — Папское государство на грани распада. Климент собирается переносить резиденцию в Авиньон.
Поэт молчал, будто оглушенный этой новостью. Он и раньше слышал о притязаниях Франции на Святой престол, но не придавал сплетням значения. Теперь же, в четкой формулировке тамплиера, новость поразила его. Он почувствовал запах большой войны.
Но «увидеть» Филиппа Красивого так и не получалось. Может быть потому, что поэт никогда не бывал во Франции. Он вспомнил французские названия: Париж, Сена. И вдруг сами собой в голове появились три строки:
С тех пор как стал подделыциком металла
Тот, кто умрет от шкуры кабана..[. 63]
— Это про него! — тут же отозвался один из рыцарей Храма. — Он не брезгует связываться с фальшивомонетчиками.
— Я не знал об этом, — изумился Данте.
— Тем лучше! — Заказчики радостно переглядывались.
— «... умрет от шкуры кабана», это как же? — задумался веронский рыцарь.
— Неважно. Главное — умрет, — прервал его второй.
... Тамплиеры сдержали свое слово. На следующий день мессир Алигьери, верхом на только что купленной лошади, покидал Венецию, направляясь в Париж. Он вез внушительный кошель за пазухой и легкий, удобный, но очень качественный меч на поясе для охраны богатства. Впрочем, в случае нападения разбойников поэту навряд ли удалось бы отбиться: грабители обычно ходят бандами, да и оружием владеют получше книжника. Однако Данте беспокоило другое. Деньги, тяжело колотившие ему в грудь, были заработаны неоднозначным, почти преступным образом. А еще он ехал в страну, правителя которой обрек на смерть или хотя бы намеревался это сделать. Теперь, когда давняя детская игра обрела такую зримую материальную цену, он сам в нее уже почти поверил.
Примечания.
60. Рене Жан Мари Жозеф Генон (1886—1951) — французский философ, автор трудов по метафизике, традиционализму, символизму и инициации.
61. Чистилище. Песнь XXIV: 82—87.
62. Рай. Песнь XXX: 142-147.
63. Там же. Песнь XIX: 118—120.