Глава двадцать девятая
ЖЕНСКИЕ ИСТОРИИ
Быстрым решительным шагом, будто она и не жена государственного преступника, держа под мышкой увесистый сверток, Джемма подходила к суровому монументальному дворцу Барджелло. Увидев стражника, она потупилась на несколько секунд — ради приличия, — потом бросила на него возмущенный взгляд из-под платка.
— Пропустите! Мне нужно к мессиру Канте Габриэлю ди Губбио.
— К подеста?! — удивленно переспросил привратник. — Он ждет вас?
— У меня к нему дело, — сказала Джемма столь уверенно, что стражнику послышался утвердительный ответ на его вопрос.
Прямая, словно струна, не оглядываясь по сторонам, она быстро пересекла пустую залу и поднялась по лестнице, моля Бога найти ди Губбио как можно быстрее, пока ее не выдворили отсюда. Она не очень хорошо представляла себе, о чем будет говорить. Приходилось уповать на помощь Бога. Еще одна трудность заключалась в том, что Джемма не знала подеста в лицо.
Послышались шаги и звуки разговора. Все ближе. Женщина быстро отступила в тень. Один голос был басовитый, будто воркующий, он уговаривал... уговаривал не гнушаться помощью таких людей... потому, что такие люди, как Корсо Донати... Второй, высокий, отрывистый, отвечал уклончиво. Его обладатель явно не чувствовал особых симпатий к Большому Барону.
Беседующие прошли мимо мадонны Алигьери и остановились за углом. Бас поворковал еще немного, наконец закончил:
— Что ж, не смею утруждать вас более, мессир ди Губбио. В конце концов, вам решать. Прощайте.
Джемма, зажмурившись, перекрестилась. Постояла мгновение с закрытыми глазами и решительно вышла навстречу возвращавшемуся подеста.
— Глубокоуважаемый мессир! Не откажите бедной женщине — жене бывшего приора Алигьери!
Подеста имел вид вовсе не величественный. Небольшого роста, с желтоватой нездоровой кожей и бегающим взглядом.
— Пришла просить о прощении для мужа? — пробурчал он. — Не получится. Его вина слишком велика.
— Милостивый синьор! У меня и в мыслях такого не было! Я всего лишь женщина и ничего не понимаю в мужских делах. Если осудили — значит, за дело.
Ди Губбио взглянул на нее с легким любопытством:
— Вот как? А зачем пришла?
— Чтобы подарить вам вот это. — Джемма развернула сверток, оказавшийся роскошным гобеленом, изображающим льва на охоте.
— Хм. — Градоначальник удивился. — Чем обязан таким вниманием?
— Я хочу просить вас остановить несправедливость, — быстро заговорила она. — По закону имущество моего мужа подлежит конфискации, только оно на самом деле не его. Это — мое приданое.
— Ну уж не всё, наверное. Тебя бы не выдали за нищего.
— У мужа был только один дом и ничего больше.
— Ну это надо выяснить. Может, мессир Корсо Донати посвидетельствует на процессе.
— Милостивый синьор! Мой родственник также не имеет к этим домам и землям никакого отношения. Все досталось мне по материнской линии из семьи Вернани.
— Интересно как... Проверить нужно...
— Я молюсь о благе нашего города, — тихо, но отчетливо произнесла Джемма, — может, какой-нибудь из моих домов стал бы полезным для городских нужд, а не для... нужд мессира Корсо Донати?
— Ты, видно, сильно любила мужа, раз осмеливаешься так поступать с Корсо? Не боишься?
— Нужно бояться только Бога, — твердо сказала Джемма. — А Бог... он не поддержит того, кто вытащил сестру из монастыря и отдал своему дружку замуж.
Ди Губбио помолчал, разглядывая гобелен. Потом сказал:
— Дом, в котором ты жила с мужем, спасти не получится. Завтра его разрушат. Но можно ведь жить и в других... твоих домах? Иди, не бойся, ты достаточно богата и умна.
— Я буду молиться за вас! — горячо прошептала Джемма его удаляющейся спине.
... Детей она перевезла к матери еще до оглашения заочного приговора. Слава богу, погрома они не видели. Но сейчас ей захотелось зачем-то в последний раз посетить разоренный дом мужа, пока его не сровняли с землей.
Она выскользнула за ворота и привычным быстрым шагом пошла по переулку.
— Мама! — послышался сзади истошный крик. — Ты домой пошла? Возьми меня!
— Зачем тебе, Антония? — Джемма сердито выдирала юбку из цепких девчоночьих пальчиков. — Мы больше не будем там жить. Наш дом теперь здесь.
— Я должна найти свою Люцию!
— Какую еще Люцию?
— Куклу.
— Вот еще глупости. Иди к бабушке, я сама найду.
Антония разрыдалась:
— Ты забудешь! Ты всегда про нее забываешь! Вот только сейчас сказала: «Какую еще Люцию?» И еще ты не пускаешь нас к папе! Пошли, я хочу поговорить с ним!
— Его нет там, — сердито буркнула Джемма.
— Я не верю тебе! — всхлипывала девочка. — Ты всегда была злая!
Мадонна Алигьери вдруг схватила ребенка за руку и потащила за собой:
— Хорошо, пойдем. Я не хотела тебе показывать. Увидишь — поймешь сама, что у нас теперь ни отца, ни дома!
Почти бегом они достигли знакомого квартала. Из придорожной канавы торчало поломанное лимонное дерево. В его пожухлых ветвях запуталось что-то темное, склизкое. Джемма знала, что это один из ее гобеленов, но даже и не подумала спасать его. Крадучись, будто воровки, мать с дочерью проскользнули в перекосившуюся дверь. Внутреннее пространство оказалось незнакомо гулким, из-за отсутствия ковров. Дойдя до кабинета Данте, они остановились. Наступила мертвая тишина. Лишь Антония изредка сдавленно всхлипывала. И вдруг обе услышали скрип входной двери.
«Грабители, — подумала Джемма, — найдут нас и убьют, а то и чего похуже».
Сделав предостерегающий знак дочери, чтобы не шумела, она повела девочку в бывшую детскую, располагавшуюся под самой крышей. Им удалось пройти почти бесшумно, но на самом верху крутой лестницы Антония споткнулась и упала. Зажав ей рот, чтобы не закричала, мать подхватила ее и втащила в детскую. Они сели на пол, прижавшись друг к другу, и стали прислушиваться.
лестницы. Рассказывала, что, когда Данте был маленьким, его няня сломала шею, поскользнувшись на этих ступенях.
Шаги теперь слышались ближе. Кто-то поднимался на второй этаж. Скрипнула дверь кабинета. Человек потоптался на пороге, снова подошел к лестнице.
— Джемма! — раздался тихий оклик.
Значит, это не грабители. Они бы не пошли в разоренный дом, зная, что там хозяйка. Кто-то специально следил за мадонной Алигьери. Она даже подозревала, кто это мог быть.
— Лаиса, ты? — нарочито громко и радушно отозвалась Джемма, будто приветствовала гостью, пришедшую на пирог. — А мы ищем куклу.
— Мама, мы ее вовсе не ищем! — сердито прошептала Антония.
Мать, не слушая ее, продолжала:
— Поднимайся, твоя помощь нам пригодится!
Верная подруга подобрала тяжелые юбки и, кряхтя, полезла по крутым ступеням. Джемма действительно бросилась рыться в сундуке с детскими вещами, но кукла не находилась. Лаиса между тем поднялась, но в комнату входить не спешила. Она встала в дверях, оперевшись о косяк, и занялась своим любимым делом — жалеть подругу:
— Кариссима, все же тебе не повезло с мужем. Я еще тогда, в детстве говорила тебе: смотри, какой он странный. Аты мне — хоть сумасшедший, зато мой, помнишь, небось?
— Сумасшедших не избирают приорами. — Джемма с остервенением перебирала заношенные тряпки. Все, что поновее, она успела увезти еще до погрома.
— Да иногда быть сумасшедшим-то и лучше, — продолжала рассуждать добрая подруга, — какой спрос с безумца? А сейчас тебе аукнется до седьмого колена, уж будь уверена, и детей выгонят и все ваши дома порушат.
— Мама! Там Люция! — закричала Антония. — Я видела ее синий башмак!
— Ну что же, поблагодари Бога и пойдем домой, — ровным голосом произнесла мадонна Алигьери. Лаиса отодвинулась от двери, но спускаться не начала.
— Это куда же «домой», деточка? — спросила она своим особенным приторно-ласковым тоном. — У вас больше нет дома. Его разрушат завтра, я слышала, об этом кричал глашатай на Меркато-Веккьо. А вы будете ютиться у родственников, а потом, когда твои братья подрастут — их выгонят вслед за отцом.
В виски Джеммы набатом заколотила кровь. Сквозь гул донесся голос умершей свекрови, мадонны Лаппы: «Не ходи там, закружится голова у ступеней, и не дай бог тебе такой ужасной кончины, как у нашей бедной Паолы».
Джемма сделала шаг к краю лестницы, у которого стояла Лаиса, и, слабо ахнув, резко, как подрубленное дерево, свалилась на подругу. Та не удержалась на ногах и полетела вниз. Раздался истошный крик, потом воцарилась тишина, прерываемая всхлипами Антонии. Девочка села на корточки рядом с матерью, лежащей на краю лестницы, и прерывающимся голосом спрашивала:
— Мама... ты живая? Мама...
Внизу застонала Лаиса:
— О! Что с моей ногой? Она вывернулась. О-о-о! Как мне перенести это? Я не могу ходить.
Джемма не отзывалась. Лаиса, стеная, подползла к ней и ощупала.
— Вероятно, твоя мать умерла от разрыва сердца, — сообщила она. Девочка зарыдала.
— Нет. Я жива, — послышался слабый голос мадонны Алигьери, — мне просто дурно стало... Что с тобой, Лаиса? Ты ушиблась?
— Я, наверное, сломала ногу. О-о-о! — опять застонала подруга. — Но главное, ты, кариссима, не умерла. О! Даже представить страшно, что бы стало с твоими детишками, останься они круглыми сиротами — без отца, без матери.
— Бог милостив. — Джемма медленно встала и склонилась над подругой: — Бедняжка Лаиса! Твоя нога выглядит просто ужасно! Придется тебе пока побыть здесь, а я сбегаю за лекарем, да еще здесь надобно несколько крепких мужчин, чтобы отнесли тебя на руках. Пойдем, Антония!
— Не оставляй меня здесь! — закричала Лаиса. — Мне страшно здесь, я умру!
— Как же я позову на помощь, оставаясь здесь? — пожала плечами Джемма, осторожно спускаясь по крутой лестнице.
— Надеюсь, ты вернешься быстро. О-о-о! — опять застонала Лаиса. — Кариссима, ты ведь не бросишь меня здесь? — испуганно и жалобно спросила она, прислушиваясь к затихающим внизу шагам. Она попыталась подняться, ногу снова пронзило нестерпимой болью. Словно в ответ противно закололо в груди. Уже не сомневаясь, что ее бросили умирать в пустом доме, Лаиса начала кричать — сначала неуверенно, потом все громче. Никто не отвечал. Квартал, где стоял дом Алигьери, отличался малолюдностью. Женщина быстро сорвала голос. Тогда она встала на руки и здоровое колено и осторожно перевалилась на ступеньку пониже. Получилось терпимо, правда, следующая попытка вновь заставила ее стонать. На третьей ступеньке колено соскользнуло, и она сильно ушибла здоровую ногу. Тогда в отчании она перестала двигаться и начала молиться.
Мадонна Алигьери с дочерью торопливо шли по переулку.
— И хорошо, что этого дома завтра не станет, — говорила Джемма с несвойственной ей живостью, — сломают эту ужасную лестницу, люди больше не будут разбиваться на ней.
— Мама, а ты хотела убить мадонну Лаису? — робко спросила Антония.
— Что у тебя в голове, ужасный ребенок! — закричала та и отвесила дочери оплеуху. — Как ты можешь говорить такое родной матери?
— Просто она ведь злая и мучает тебя, — прошептала девочка еле слышно, потирая щеку. — Я подумала...
— Убийство — страшный грех, — раздельно и четко проговорила мадонна Алигьери, — тот, кто убьет — отправится в ад, и никакие молитвы не спасут его. Запомни это. И убивать я ее вовсе не хотела, просто мне стало дурно от ее болтовни. А сейчас поторопись. Мы должны ей помочь.
— Кариссима, мне так страшно, — вдруг тихо сказала Лаиса. — Я же совсем одна. Муж умер, сыновья разъехались.
— Я не покину тебя, — весомо сказала Джемма. — Буду приходить каждый день. Тебя будет кому пожалеть.
... Нога Лаисы срослась неправильно, ее пришлось снова ломать, потом началось воспаление. Бедная женщина исхудала от страданий, еле выжила и смогла ходить потом лишь с клюкой. Все эти долгие месяцы Джемма ходила к Лаисе, будто на службу, помогая служанке ухаживать за больной, причем делала это самоотверженно. Каждый ее приход начинался с экспрессивного воззвания:
— Бедная, бедная моя Лаиса!
недостатков различных соседок.